Три слова.

На следующее утро Алон опять пошел в Л. Он уверял себя, что ему хочется повидаться с Юджином, но втайне его тянуло посмотреть, что станет делать Леон, так же ли он будет «чудить», как накануне. Рыцарь застал обоих в гостиной, и, странное дело! — оттого ли, что он ночью и утром много размышлял о России, — Леон показался ему совершенно русским парнем, да, простым парнем, чуть не прислугой. На нем было старенький костюм, длинные волосы он зачесал за уши и сидел, не шевелясь, у окна да шил в пяльцах, скромно, тихо, точно он век свой ничем другим не занимался. Синеглазый почти ничего не говорил, спокойно посматривал на свою работу, и черты ее приняли такое незначительное, будничное выражение, что эльфу невольно вспомнились их доморощенные Владимиры и Русланы. Для довершения сходства черноволосый принялся напевать вполголоса «Матушку, голубушку». Алон глядел на его белоснежное, угасшее личико, вспоминал о вчерашних мечтаниях, и жаль рыцарю было чего-то. Погода была чудесная. Рыжий объявил им, что пойдет сегодня рисовать этюд с натуры; эльф спросил его, позволит ли он провожать его, не помешает ли? — Напротив, — возразил он, — вы мне можете хороший совет дать. Он надел круглую шляпу, блузу, взял картон под мышку и отправился; Алон поплелся вслед за ним. Леон остался дома. Юджин, уходя, попросил его позаботиться о том, чтобы суп был не слишком жидок: черноволосый обещался побывать на кухне. Веснушчатый добрался до знакомой уже рыцарю долины, присел на камень и начал срисовывать старый дуплистый дуб с раскидистыми сучьями. Эльф лег на траву и достал книжку; но тот двух страниц не прочел, а он только бумагу измарал; они всё больше рассуждали и, сколько он мог судить, довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно работать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно значение художника в наш век. Юджин, наконец, решил, что он «сегодня не в ударе», лег рядом с Алоном, и уж тут свободно потекли молодые их речи, то горячие, то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные речи, в которых так охотно разливается русский человек. Наболтавшись досыта и наполнившись чувством удовлетворения, словно они что-то сделали, успели в чем-то, вернулись домой. Рыцарь нашел Леона точно таким же, каким его оставил; как ни старался наблюдать за ним — ни тени кокетства, ни признака намеренно принятой роли Алон в нем не заметил; на этот раз не было возможности упрекнуть его в неестественности. — А-га! — говорил рыжий, — пост и покаяние на себя наложил. К вечеру он несколько раз непритворно зевнул и рано ушёл к себе. Алон сам скоро простился с Юджином, и возвратившись домой, не мечтал уже ни о чем: этот день прошел в трезвых ощущениях. Помнится, однако, ложась спать, он невольно промолвил вслух: — Что за хамелеон этот парень! — и, подумав немного, прибавил: — А все-таки он ему не брат.

***

Прошли целые две недели. Алон каждый день посещал новых знакомых. Леон словно избегал его, но уже не позволял себе ни одной из тех шалостей, которые так удивили рыцаря в первые два дня их знакомства. Он казался втайне огорченным или смущенным; леон и смеялся меньше. Эльф с любопытством наблюдал за тем. Он довольно хорошо говорил по-французски и по-немецки; но по всему было заметно, что он с детства не была в женских руках и воспитание получил странное, необычное, не имевшее ничего общего с воспитанием самого Юджина. От него, несмотря на его шляпу и блузу, так и веяло мягким, полуизнеженным, великорусским дворянином, а Леон не походил на него; во всех его движениях было что-то неспокойное: этот дичок недавно был привит, это вино еще бродило. По природе стыдливый и робкий, он досадовал на свою застенчивость и с досады насильственно старался быть развязным и смелым, что ему не всегда удавалось. Алон несколько раз заговаривал с Леоном об его жизни в России, об его прошедшем: он неохотно отвечал на его расспросы; он узнал, однако, что до отъезда за границу тот долго жил в деревне. Эльф застал его раз за книгой, одного. Опершись головой на обе руки и запустив пальцы глубоко в волосы, он пожирала глазами строки. — Браво! — сказал рыцарь, подойдя к нему, — как вы прилежны! Он приподнял голову, важно и строго посмотрел на Алона. — Вы думаете, я только смеяться умею, — промолвил он он и хотел удалиться. Рыцарь взглянул на заглавие книги: это был какой-то французский роман. — Однако я ваш выбор похвалить не могу, — заметил он. — Что же читать! — воскликнул Леон, и бросив книгу на стол, прибавил: — Так лучше пойду дурачиться, — и побежал в сад. В тот же день, вечером, Алон читал Юджину «Германа и Доротею». Леон сперва всё только шнырял мимо нас, потом вдруг остановился, приник ухом, тихонько подсел ко мне и прослушал чтение до конца. На следующий день эльф опять не узнал его, пока не догадался, что тому вдруг вошло в голову: быть домовитым и степенным, как Доротея. Словом, он являлся рыцарю полузагадочным существом. Самолюбивый до крайности, он привлекал Алона, даже когда тот сердился на него. В одном эльф только более и более убеждался, а именно в том, что он не брат Юджина. Он обходился с синеглазым не по-братски: слишком ласково, слишком снисходительно и в то же время несколько принужденно.

Странный случай, по-видимому, подтвердил его подозрения.

Однажды вечером, подходя к винограднику, где жили знакомые рыцаря, он нашел калитку запертою. Не долго думавши, добрался он до одного обрушенного места в ограде, уже прежде замеченного им, и перескочил через нее. Недалеко от этого места, в стороне от дорожки, находилась небольшая беседка из акаций; тот поравнялся с нею и уже прошел было мимо... Вдруг его поразил голос Леона, с жаром и сквозь слезы произносившей следующие слова: — Нет, я никого не хочу любить, кроме тебя, нет, нет, одного тебя я хочу любить — и навсегда. — Полно, Леон, успокойся, — говорил Юджин, — ты знаешь, я тебе верю. Голоса их раздавались в беседке. Алон увидал их обоих сквозь негустой переплет ветвей. Они его не заметили. — Тебя, тебя одного, — повторил он, бросился ему на шею и с судорожными рыданиями. Начал целовать и прижиматься к его груди. — Полно, полно, — твердил он, слегка проводя рукой по ее волосам. Несколько мгновений остался я неподвижным... Вдруг эльф встрепенулся. «Подойти к ним?.. Ни за что!» — сверкнуло у того в голове. Быстрыми шагами вернулся он к ограде, перескочил через нее на дорогу и чуть не бегом пустился домой. Он улыбался, потирал руки, удивлялся случаю, внезапно подтвердившему его догадки, а между тем на сердце у Алона было очень горько. «Однако, — думал он, — умеют же они притворяться! Но к чему? Что за охота меня морочить? Не ожидал я этого от него... И что за чувствительное объяснение?»

***

Алон спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку за спину и, объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала его к ночи, отправился пешком в горы, вверх по течению реки, на которой лежит городок 3. Эти горы, отрасли хребта, называемого Собачьей спиной, очень любопытны в геологическом отношении; в особенности замечательны они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но эльфу было не до геологических наблюдений. Он не отдавал себе отчета в том, что в нём происходило; одно чувство было ему ясно: нежелание видеться с Юджином и Леоном. Он уверял себя, что единственной причиной его внезапного нерасположения к ним была досада на их лукавство. Кто их принуждал выдавать себя за родственников? Впрочем, он старался о них не думать; бродил не спеша по горам и долинам, засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседуя с хозяевами и гостями, или ложился на плоский согретый камень и смотрел, как плыли облака, благо погода стояла удивительная. В таких занятиях рыцарь провел три дня, и не без удовольствия, — хотя на сердце у него щемило по временам. Настроение мыслей Алона приходилось как раз под стать спокойной природе того края. Он отдал себя всего тихой игре случайности, набегавшим впечатлениям; неторопливо сменяясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, одно общее чувство, в котором слилось всё, что эльф видел, ощутил, слышал в эти три дня, — всё: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, немолчная болтовня светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне, не слишком смелые очертания гор, хмурые скалы, чистенькие деревеньки с почтенными старыми церквами и деревьями, аисты в лугах, уютные мельницы с проворно вертящимися колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадьми, а иногда коровами, молодые длинноволосые странники по чистым дорогам, обсаженным яблонями и грушами. Даже и теперь рыцарю приятно вспоминать мои тогдашние впечатления. Привет тебе, скромный уголок этой земли, с твоим незатейливым довольством, с повсеместными следами прилежных рук, терпеливой, хотя неспешной работы... Привет тебе и мир! Эльф пришел домой к самому концу третьего дня. Он забыл сказать, что с досады на знакомых тот попытался воскресить в себе образ жесткосердого оруженосца; но его усилия остались тщетны. Помнится, когда Алон принялся мечтать о нем, он увидел перед собою крестьянскую девочку лет пяти, с круглым любопытным личиком, с невинно выпученными глазенками. Она так детски-простодушно смотрела на рыцаря... Алону стало стыдно ее чистого взора, он не хотел лгать в ее присутствии и тотчас же окончательно и навсегда раскланялся с его прежним предметом. Дома эльф нашел записку от Юджина. Он удивлялся неожиданности решения, пенял Алону, зачем он не взял его с собою, и просил прийти к ним, как только он вернётся. Рыцарь с неудовольствием прочел эту записку, но на другой же день отправился в Л.