Ты мое солнце (новая версия)

Чонгук все так же стоит у окна. Смотрит, как пелена сумрака накрывает огромный город. Он прислонился головой к стеклу, руки плетями висят по швам. Усталость свинцом расползается по телу. Тяжесть в шее отзывается болью в затылке. Холод стекла обнимает лоб, но не приносит долгожданного облегчения. Свинец расползается по позвоночнику, убивает нервные окончания и стягивает ноги. Чон растворяется в стекле, такой же прозрачный и хрупкий. Один удар, и он рассыплется на сотню осколков. Десять недель убили все его ожидания разобраться с проблемами быстро. Альфа проверяет все. Залезает во все мыслимые и немыслимые щели. Грязные переулки города, подвалы и черный асфальт кружат изо дня в день, как на карусели, по кругу. Он встречается с «птичками», которые шуршат по всему огромному городу, переносят на перышках всю доступную информацию. Проблема, как оказалось, и правда, не ушла дальше Кореи. Это и заботило больше всего. Ким Сокджин нервничает и заставляет Чонгука суетиться сильнее. Омега, как будто специально, раздувает огонь его раздражения, не позволяет со спокойной совестью улететь домой. А вот Чонгук мысленно уже там, на пороге комнаты Тэхена, стоит на коленях, вымаливает прощение для своего умирающего сердца. Ему так необходима его ласка, поддержка и тепло глаз. Он чувствует себя усталым и заблудившимся путником, который столько лет ищет дорогу домой и хочет знать, что там его ждут и любят. Он давно одержим. Сначала огнем и страстью, которая сжигала его в пепел и ветром разносила по утреннему Лос-Анжелесу. Но потом огонь потух. На смену ему пришло тепло, забота и любовь. Он так долго этого искал. Он стал одержим «солнцем». Омега стал тем маяком, к которому Чонгук стремился, плутая в темных закоулках своего сознания. Одержимость — его жизнь. Он давно привык к этому. Альфа не отлипает от окна. Голова обещает лопнуть при каждой мимолетной мысли. Он больше не хочет оставаться, он хочет домой. Уткнуться, как щенок, в его шею, раствориться в спокойствии и родном аромате корицы. Альфа становится параноиком. По утрам просыпается от пения, которое доносится издалека, сердце сжимается, осознав, что рядом никого нет. Ему так не хватает его виляющей на кухне попки по утрам. Тэ всегда варил кофе, чтобы он не опоздал на работу. На улице он ищет его глазами, слышит задорный смех и мечется, как сумасшедший, в поисках хозяина. Какой же он дурак, почему так мало дарил им времени, почему не прижимал к себе, не впитывал под кожу и не смог оставить себе навсегда? Отпустил. У него две омеги, две противоположности, две одержимости. Один тянул во тьму и сжигал до костей, опаляя плоть до тошнотворного запаха боли, а другой излечил, смог, спас, у него получилось. Поднял из ямы самобичевания и ненависти ко всему миру. Его любовь к солнцу помогла и самому Чонгуку раскрыться этой звезде, позволить ласкать себя. Он ведь такой же, как и многие, грешный, но достойный получить прощение и тепло. Отстраняется от окна. Смотрит на телефон. Гаджет лежит на комоде и уже пару минут истошно трещит, сообщает хозяину о звонке. У мужчины нет сил сделать хотя бы шаг на зов железного устройства. Он опустошен. Нет, не физически, он опять убит эмоционально. — Алло, — Чонгук теребит ворот рубашки и больно трет шею. Толстые вены пульсируют на висках. Альфа чувствует их равномерный бой. — Привет, как дела? — голос Намджуна колоколами проникает в голову и бьет по нервам. — Не ори ты так, голова болит, — Чон прищуривается, опирается на комод и борется с тошнотой. — Ты в порядке? — заходит издалека друг. Голос предательски дергается. — В полном, — тихо шипит альфа. — Голова с утра болит. Наверное, бури. — Какие, на фиг, бури? Старик, ты точно в норме? — Джун тревожно подбирает слова, чтобы не давить, но узнать о самом главном. Это волнует его все время разлуки с другом. Ведь прекрасно знает, куда отпустил. — Я не употреблял, — рычит в трубку мужчина. — Ты это хочешь услышать? Ты что, мне не веришь? — бесится он и хватает стакан с водой, смотрит и пытается передать воде всю злость. Он не заслужил его недоверия. Он не давал повода сомневаться в себе восемь лет, а то, что сорвался после ухода Тэ, имеет оправдание. Ведь он уже не тот глупый мальчишка, научился контролю. Ещё секунда — и вода в стакане закипит от его злости. — Хорошо. Не рычи. Верю, — тихо произносит Джун и мысленно благодарит высшие силы. — Ты когда домой? Я так понимаю, проблем больше нет. Все чисто. Да и у нас все спокойно. Знаешь, хватит там суетиться и так очень задержался. Да и я соскучился, — смеется Ким. — Поверь, даже не с кем выпить. — Верю, и я… — признается друг. — Сегодня вечером я доложу все Сокджину и как можно скорее вылечу. Что у тебя? — Чон ходит по комнате, потирая затылок. — У меня две новости, — Намджун замолкает и ждет. — Не тяни, что с Тэ? Чонгук скучает, не живет, не дышит. Все, что осталось ему после разлуки, это несколько ярких снимков в телефоне, улыбка и пустая постель. Каждый день без него — это пытка. Извращенная, придуманная его больным воображением. Он готов вырвать свою душу и подарить омеге навсегда. — Ну, во-первых, подарок я ему отправил, как ты и просил. Твоё поздравление убрал в коробку, короче, сделал всё в лучшем виде, — Джун тянет время, понимает, что дальнейшая информация выведет Чона окончательно. — Он сегодня опять встречается с Богомом. Он забронировал столик в ресторане, — взрывает его разом друг. Минутное молчание заставляет его нервничать ещё больше. — Чонгук! — кричит в трубку встревоженный парень. На другом конце провода слышится звон разбитого стекла. Ревность начинает бушевать в его больном сознании. Чон теряет над собой контроль. Он не может думать о том, что на солнце кто-то просто смотрит, восхищается, а тут в наглую покушаются на то, что принадлежит только ему. Пускай сейчас они не вместе. Солнце всё равно его. — Сука, — ругается альфа. Стучит кулаком по гладкой столешнице комода. Одинокая фотография прошлого трещит и падает. — Вы что-нибудь нарыли на эту тварь? — потирает ушибленную кисть. — Нет, всё мелкие делишки, подлые, но не придерешься. Мы ищем, ищем, — быстро тараторит Джун. — Ты понимаешь, что он хочет? А я не могу ему даже шею свернуть, потому что обещал Тэхену не влезать в его жизнь. А если он… — Не говори глупостей, — пытается успокоить друга парень. — Ещё есть одно… К нему в выходные собрался Феликс с Хосоком и … — Что? — обреченно упирается руками в комод Чонгук и пытается стряхнуть капли алой тягучей крови с ладони, в которой сломал стекло бокала. — Он заказал VIP-столик в баре «Красный страус» на выходные, — продолжает добивать друга Джун, медленно протягивая каждое предложение. — Феликс оформил меню и торт. И еще… — тишина, которая разрывает воздух, — Юнги тоже приглашен, — Ким замолкает и слышит лишь пустые гудки. Все вокруг меркнет. Чонгука, и правда, начинает штормить, как маленький корабль в черную грозовую бурю. Как пьяный, он видит лишь расплывающиеся перед глазами очертания комнаты и идет в спальню. Он так долго жил и прятался в своей раковине и ничего не испытывал. Вся его жизнь была понятна и проста. Делал деньги, имел омег, которые сами вешались на шею, и ничего не чувствовал. И стоило только показать голову, вылезти из укрытия и доверять своему сердцу, как сразу же стало больно. Весь мир обрушился на него своей враждебностью. Показал, что жить чувствами нельзя. Чон кое-как добирается до спальни. Опирается на поверхности, скидывает вещи, которые враз стали ненужными и не обращает внимания ни на что. Все крутится, сами мысли крутятся хороводом и смеются над хозяином. Этот гогот похож на адский рев, раздирающий сердце. Зачем впустил мир в себя, зачем вспомнил, что есть чувства? Надо закрыться, опять. Он боится, что не справится со всей этой душевной болью, и она поглотит его без остатка, как и восемь лет назад. Альфа тушит эти мысли, как дешевые окурки смрадной папиросы и падает на кровать, погружаясь в сон. *** Чонгук садится в машину. Охрана расходится, и он спокойно откидывается на кожаное кресло, пытаясь поудобнее устроиться и вытянуть ноги. Нежно-бежевый цвет салона успокаивают глаза, и мужчина глубоко вздыхает. Голова все так же болит. Вечерний сон не принёс долгожданного облегчения, а переживание и ревность не отпускают. Множество игл прошивают голову насквозь, отчего альфа сжимает челюсти до синих, ярких кругов перед глазами. Он приказывает водителю ехать в «Feniks», а сам открывает окно, впуская прохладный воздух города в салон. Из-за боли мужчина практически не видит, не может сосредоточить взгляд, зацепиться хоть за что-то. Только фары пролетающих мимо машин оседают оранжевым светом на роговице. Машина едет тихо и бесшумно. Она совсем новая, пахнет кожей и железом. Запах приятный, и в другое время Чонгук, может, и насладился бы им вдоволь, но сейчас он вызывает отвращение. Альфа еще сильнее открывает окно, высовывает всю голову, не боясь дурных последствий, хватает воздух ртом. Волосы развеваются, путаются и попадают в глаза. Ветер бьет по щекам, щекочет глаза, заставляя ронять соленые капли, и проникает в душу. Альфа облизывает дрожащие губы, лаская кончиком языка сталь пирсинга. Ветер холодит и замораживает все нервные окончания, убивает боль. Мимо пролетают небоскребы, сверкают рекламные баннеры, которые на такой скорости почти неуловимы для глаз. Чонгуку становится легче. Он в блаженстве вспоминает те дни, когда летел по пустой трассе на своем новеньком синем, в тон неба и глаз омеги, кабриолете, задыхался от скорости, эйфории и адреналина. Мир тогда, и правда, принадлежал ему, как, впрочем, и было обещано, а он принадлежал только своему хозяину. Ветер гнал его к приключениям. Молодого и амбициозного мальчишку с черными глазами в коричневом переливе, который рвал свою душу на части, разбрасывался эмоциями и думал, что все возможно. И так правильно, потому что полюбил эту грязь. — Быстрее! — кричит Чонгук на недоумевающего водителя. Тот поражен выходкой такого серьезного альфы. — Еще быстрее! — опять кричит он, задыхаясь от воспоминаний и порыва ветра. Машина срывается, спидометр зашкаливает. Чон высовывается почти по грудь, улыбается ночи и ветру, боль отступает. Он чувствует адреналин, тот закипает в венах, знакомое чувство. Как будто ему снова 22 года. Машина резко тормозит на светофоре, и Чон ударяется плечом об окно. Обиженно возвращается в салон автомобиля. Дышит полной грудью, а потом заходится в истерическом смехе. — Мы приехали, — говорит напуганный водитель и легонько припарковывает машину у клуба. «Feniks» не изменился. Ядовито-фиолетовые стены все также отражают яркие огни прожекторов. Зеленые волны расползаются от стен по всему пространству и вводят танцующих в легкий транс. Задумка прикольная. Клуб — это его детище. Он его маленький ребенок, от покраски стен до культурной программы. Брюс бережно хранит все в неизменном виде. Ухаживает, старается приумножить доход. Чонгуку уже давно плевать на деньги, он просто любит этот клуб. И навещает его примерно раз в год. Мужчина проходит сквозь толпу танцующей молодежи. Разглядывает клетки с шестами, на которых волчком крутятся сладострастные и практически обнаженные омеги. Они вызывают желание, зазывают в бар и заливают алкоголь литрами в молоденьких и неопытных альф. Глупые мажоры готовы выкладывать круглые суммы денег, лишь бы утешить свои похотливые натуры и угостить выпивкой милую омежку. Чонгук усмехается, план идеально работает уже столько лет. Музыка опять взрывает его мозг, и голова начинает ныть. Он приглаживает волосы, поправляет рубашку неотъемлемо черного цвета. Кивает охране, которая, как верные сторожевые собаки, не отступают от хозяина ни на шаг, скалят зубы и пускают слюну на всех, кто осмеливается подойти ближе. Их трое, а хватило бы одного «пса», верного и дорогого. Мужчина оставляет охрану у лестницы и поднимается наверх. Второй этаж предназначен для посетителей, которые любят не только танцевать, но и уютно выпить и закусить. Изысканные напитки, лучшие коктейли и превосходная закуска помогает посетителям расслабится и получить массу удовольствия. Здесь все серьезней, цивильно и дороже. Чон проходит этот этаж быстро. Третий этаж его. VIP-зал с комнатами для особого уединения, решения любых проблем и всего, чего только не пожелаешь. Тут можно все. Огромная территория, и сегодня она вся принадлежит Брюсу. У друга день рождения. — Привет, дружище! — подскакивает к нему виновник торжества, стоит только Чонгуку пройти через охрану. — Ты поздно. Веселье уже в самом разгаре, — он показывает на зал и обиженно поджимает губы. — Ничего, я догоню, — смеется Чон, прищуривает глаз от боли и огней. Брюс хватает друга под локоть и тащит в середину, не дает опомниться и осмотреться. Народа много. Все серьезные и деловые люди, что особо не сочетается с разгуливающими полуголыми официантами, шарами и атмосферой вечеринки и хаоса. Кого-то Чонгук узнает, а кто-то из новой элиты. — Пойдем, я тебя познакомлю с нашими новыми партнерами, — не унимается Брюс. Альфа успевает лишь схватить бокал шампанского с подноса пробегающего мимо омеги и, не говоря ни слова, спешит за другом. Мужчины общаются с партнерами и решают для себя еще несколько важных дел. Потом Чонгук поздравляет друга купленным наспех портмоне из крокодиловой кожи с серебряной застежкой в виде орла и идет к их столу. Музыка легким фоном сопровождает торжество и шлейфом расползается по всем сторонам. На столах стройными фонтанами льется шампанское, канапе и закуска рядами привлекают к себе внимание, а запах цветов перебивает стойкие ароматы дымящихся кальянов. Все для всех и на любой вкус. Тут стены не давят на сознание, а их цвет расслабляет и успокаивает. Свет огней мягкий и приглушенный, а кресла удобные. Чонгук проходит пустующие шесты, еще с кем-то здоровается и подходит к угловому столу. На нем, помимо кальяна, алкоголя и закусок, стоит торт с уже задутыми свечами. Сокджин сидит на подлокотнике, крутит кальян и кольцами выпускает струйки сладкого дыма. Его красный костюм неприлично обтягивает хозяина, как вторая кожа. Он оголяет декольте и чуть прикрывает плечи. Грудь приподнимается с каждым вздохом дыма. Волосы растрепаны и одной массой спадают на правую сторону. Омега наслаждается и тихонько качает ногой в алых, как и его губы туфлях. Чонгук не долго разглядывает черты его лица, которые все так же прекрасны, невзирая на возраст. Легкая волна возбуждения пробирается вдоль позвоночника и оседает внизу живота, стягивает все желания туда. Он сбрасывает с себя наваждение, расстегивает верхние пуговицы на рубашке и садится в удобное, очень большое кресло. — Ты один? Где твоя «горячая кровь»? — почему-то интересуется альфа. Он наливает себе выпивку и делает поспешных два глотка. Отводит глаза от круглых облачков дыма. — Или ты опять на охоте? — Он танцует, — облизывает губы Джин слизывает сладкий привкус добавок. — Удивлен, что тебя это интересует, — омега лукаво прикусывает мундштук и косится на Чона. — Не интересует, — огрызается он и тычет пальцем в торт. Облизывает, пытается заесть головную и душевную боль. — Вкусный, — причмокивает он. Смотрит на застывшее желание в глазах омеги. Зачем-то играется с ним. Вспоминает, как это было приятно. Как будто его окружило прошлое, стерло восемь лет из жизни и вернуло все на круги своя. Не убегал, не умирал, а жил тут с ним. Это болото начинает затягивать вновь, с каждой секундой набирая силу. Искры адского пламени пробегают по его радужке. Сокджин все замечает, улыбается. Как бы он сейчас хотел украсть этого альфу, запереть у себя в пентхаусе и поставить охрану с собаками. Чтобы никуда, и чтобы никто. Он был, есть и будет только его. — Я в выходные улетаю, — начинает без прелюдий Чонгук. Сокджин меняется в лице, улыбка исчезает, темнота из души поднимается, рушит все его планы. Он откладывает трубку кальяна и пересаживается на диван ближе к альфе. — Что? — театрально прикладывает руку к уху омега. — Ты уже все решил? — злится. — Да, проблемы все решены. Я утром передам тебе все бумаги по этому делу. Чонгук делает еще глоток и не обращает внимания на ярость, разгорающуюся рядом. Ему до жути нравится, когда омега злится. Он снова, как ребенок, тычет пальцем в торт. Слизывает белый крем, дразнит. — Я провернул еще парочку выгодных сделок, так сказать, бонусом, потом посмотришь. Документы уже у тебя на столе в кабинете, — небрежно кидает он ему. — Все, пора домой. Чон ставит пустой стакан на стол и откидывается в кресле. Закидывает ногу на ногу и улыбается, ожидая реакции. Он получает удовольствие от полного гнева лица омеги. — Надеюсь больше не прилечу лет так десять, — издевается. Поднимает руки и закидывает их за голову. Алкоголь уже начинает свою песню, а тело покрывается теплом. — Брюс! Ты знаешь, что Чонгук улетает? — ловит пробегающего мимо альфу Джин. Брюс тормозит. Он изрядно пьян, чуть пошатывается и трясет двумя маленькими зелеными пакетиками. — Эй, мужик! Ты что? Я думал мы еще успеем поразвлечься? — Брюс тянет каждое слово, плохо соображает и понимает весь масштаб трагедии, язык заплетается, а глаза блестят ярче ночных звезд. Он подходит к друзьям ближе. Кидает на стол пакетики с травой и облокачивается на него всем телом, расставляя руки по сторонам. Рассматривает сидящих, придумывает что-то у себя в голове и быстро выпрямляется. Растягивает губы в хищной улыбке. — Тогда повеселимся прямо сейчас, — он начинает смеяться и вскрывает первый пакет. Сокджин со злостью хлопает ресницами, но молчит, понимает, что дальше тянуть время уже не в его силах. Он вытягивает руку, подвигает кальян ближе и выжидающе смотрит на Чонгука. На альфу смотрят две пьяные пары глаз, ожидают решения. Он борется, честно борется со своими нахлынувшими желаниями, со своими демонами, которые как будто только и ждали именно этой секунды. Они гонят мысли об Намджуне. Ведь знают, что будет стыдно смотреть ему в глаза. Они отгоняют его взгляд, полный обиды и злобы. Ведь хорошо знают, что согласие хорошим не закончится. Борьба с самим собой — это война разума и сердца, а борьба с прошлым — заведомый проигрыш в этой войне. Сейчас ему нужно расслабиться и унять рвущееся на куски сердце. Чонгук сдается, еле заметно кивает, и Брюс в восторге начинает приготовления. Дым опьяняющим облаком оседает на стенках сосудов, проникает в кровь и туманит сознание. Сердце начинает биться все сильнее с каждой новой затяжкой. Слух обостряется, улавливает каждый вздох, каждый звук и мимолетный шепот. Сокджин затягивается, выпускает дым, томно мычит от удовольствия и запивает его холодным шампанским. Чонгуку хорошо, его мысли улетучились вместе с ядовитым дымом. Он забывает глаза Джуна, полные укора и отпускает ревность. Альфа уже не слышит запах Тэ, он покинул его воспоминания, заменив на приторно сладкий аромат. Только эйфория заполняет душу. Его сейчас нет, есть только тонкая оболочка человека, уставшего от всего мира. Брюс смеется чему-то своему, рассказывает пошлую шутку, и вся компания подхватывает его бессмысленный смех. Сокджин дает распоряжение своей охране не подпускать к их столу никого, не взирая на статус и чин. Омега даже не обращает внимания на обиженного малыша Нунга, которого охрана разворачивает у самого их стола. Этим троим никто сейчас не нужен. Эти трое — одно прошлое, одна боль и один ад. У них нет будущего, но есть секунда настоящего. Брюс все подливает и подливает алкоголь в бокалы, трава дымится, образует атмосферу тумана и легких галлюцинаций. Краски смешиваются в палитру чувств и желаний. Сокджин все ближе и ближе подсаживается к Чонгуку. Тот обхватывает его все еще стройную талию и упивается красотой его глаз. Еще секунда — и омега сидит у него на коленях, обхватывает шею, упирается носом в небритую щеку. Он вдыхает такой родной, знакомый запах кофе, захлебывается этой вкуснотищей и впервые за восемь лет получает такое долгожданное удовольствие. — Боже, как я по тебе соскучился, — тычется в губы Чона омега, как слепой. Альфа хватает его дыхание, сам впивается в поцелуй. Джин целует страстно, но нежно, чуть прикусывает, но не причиняет боль. Боится. Он так долго этого ждал, мечтал, что теперь не совершит ошибки. Пара растворяется друг в друге и наконец-то кормит свою одержимость. Брюс затихает, перестает тараторить глупости и уходит к гостям. Он все понимает, видел, как страдали оба. Знает, что этим двоим надо. Секунда. Чонгук сидит на заднем сидении машины, обнимает талию Сокджина. Омега что-то мурлычет ему в ухо, покусывает, фыркает, когда альфа отстраняется, чтобы глотнуть воздуха и коньяка. Секунда. Чонгук падает на холодные простыни в пентхаусе Джина. Обжигает лопатки прохладой, которая облегчает его огонь. Омега поспешно снимает костюм, ползет тигром, тянет удовольствие. Расстегивает ремень, длинными пальцами цепляет пуговицу и стягивает с Чона остатки одежды. Тот приподнимается на локтях, вспоминает правила, смотрит на свой ад и облизывает губы. Сейчас он не человек, оболочка. Одурманенное сознание не помогает, не вылавливает его из ада, и он падает обратно все ниже и ниже. Срывается с обрыва, не имея никого, кто бы смог удержать. Альфа усмехается всей этой иронии, встает перед омегой на колени и покорно опускает сначала глаза, а потом и голову. Сокджин долго смотрит на покорность альфы, обхватывает его подбородок, приподнимает и заставляет смотреть в глаза. Их отражения встречаются и разбиваются на миллиарды осколков, рассыпаются фейерверком искр. — Посмотри на меня, — очень ласково, нежно весенним ручейком разливается. — Я не хочу так. Не опять, не снова. Джин целует Чонгука и отдается в его власть. Тот секунду медлит, приходит в себя. Хватает омегу и, повернув животом вниз, укладывает на кровать. Подминает податливое тело, нависает горой мышц. Долго смотрит на оттопыренную попку омегу, которая готова впервые принять в себя этого альфу. Чон теперь главный. Мужчина берет Джина за шею, придавливает к мягким перинам, немного медлит. Блуждает в лабиринтах его мутных от травы глаз. Тонет в облаках его волос, разворачивает к себе и впивается в губы. Разрывает остатки ненужной одежды. Ласкает грудь, накаченную и очень гладкую. Сжимает бедра, рычит зверем от удовольствия. Джин стонет, выгибает позвоночник, хватается за сильные плечи. У Чонгука срывает крышу. Его разум ему не подчиняется, его тело совсем не его. Джин весь его — от кончиков белоснежных волос до пальцев ног, которые он сжимает от удовольствия. Омега шепчет, как скучал, как ждал и искал в каждом. Чонгук входит в Сокджина под оглушающий его рев восхищения и дурманящий аромат гвоздики. Врывается с силой, как будто все эти годы ждал только этого момента. Джин мычит ему в губы от жестких толчков и прикосновений. Ласкает пальцами места, где были шрамы, он помнит их наизусть. Свою нескончаемую жажду этой любовью утоляет. Просит больше, сильнее и не отпускать. Чонгук и не собирается. Он все грубее целует, спускается по шее, ключице, покрывает поцелуями грудь, покусывает соски, ласкает плоский живот, наслаждается другой реальностью, пьет другую любовь с этим омегой. Их накрывает один громкий стон, один миг, одна секунда. Их ведет эйфория, желание и общая боль. Сегодня омега его и только его. Чон впитывает его слова, его ласку и его стоны. Стонет сам. Кричит. Задыхается. Сохраняет навсегда, ведь будущего у них нет, есть только секунда настоящего. Секунда. Чонгук открывает глаза. Солнце неумолимо прожигает пространство. В воздухе пахнет пеплом от двух сгоревших в аду страсти тел. Осознание приходит сразу вместе с нестерпимой болью в душе. Он знал, что эйфория принесет облегчение, но ненадолго. Альфа вспоминает все события минувшей ночи. Осознает поступок, понимает, что совершил огромную ошибку. Его мозг выдает воспоминания дозами, мучительными прикосновениями и отпечатками других рук. Он вспоминает, как сдался во власть чувств, как сам ластился и как реагировал на ласку. Ненавидит себя. Мужчина смотрит на обнаженного Сокджина, осознает, что натворил, что подарил ему надежду. Он зажмуривается так сильно, что круги перед глазами взрываются и заполняют комнату. Он дурак, дурак. Как он мог так… Чонгук осторожно выбирается из объятий Джина, садится на край постели и обхватывает свою голову руками. Глупо было надеяться, что после этой ночи альфа не сгрызет себя изнутри и не сожжет дотла, чтобы больше не возродиться. Он не договаривается с совестью, у него ее больше нет. Он положил свои чувства на алтарь одержимости и грязи. Альфа запустил процесс самоуничтожения. Тэхен не простит, если узнает, и теперь этот страх будет съедать его изнутри. Он сам себя не простит. Ад снова возродился. И Намджун больше не поможет, он не в силах это изменить. Чон встает, надевает боксеры и собирает разбросанные вещи. Солнце смеется над ним, заигрывает лучами, щиплет за голое тело. Напоминает. Чонгук ступает тихо по теплому лохматому ковру, старается не разбудить омегу, приоткрывает дверь. — Не уходи, — чуть хрипловато звучит голос. Губы распухли от долгих поцелуев, а в глазах огонек надежды. — Пожалуйста не уходи, останься, — Сокджин приподнимается и садится на кровати. — Я не хочу тебя больше терять. — Нет, — твердо. — Эта ночь была ошибкой, — Чонгук надевает брюки и на ходу накидывает рубашку, делает несколько шагов к нему. — Я не могу остаться, я не могу быть с тобой, я не хочу больше быть твоей игрушкой, — с болью в голосе говорит альфа. Пытается остановиться. Этот вулкан долго наполнялся лавой и должен был прорваться. — Давай попробуем по-другому. Ты же знаешь, что у нас особая связь и что-то больше, чем просто страсть, — Джин натягивает одеяло на свою грудь и сильно сжимает шелк пальцами. — Нет никаких нас, уже давно, — кричит Чонгук. — Ровно с той минуты, как ты меня продал, — Чон сжимается в комок от одного лишь упоминания об этом. — Я не могу это забыть, а ложиться с тобой под наркотой я не хочу. Это не честно по отношению к тебе, — альфа дрожащими пальцами застегивает ремень и пуговицы на рубашке, которые никак не хотят поддаваться. — Я смогу все исправить, могу исцелить, — уже в открытую плачет омега, прижимая руки к груди. — Дай мне шанс. Он срывается с места и начинает ползти к Чонгуку, обнимает его за талию. Альфу трясет. Если он сейчас не вырвет омегу из себя, то не сможет это сделать уже никогда. Он должен разорвать эту одержимую связь здесь и сейчас. Чон обнимает Джина за плечи, накидывает одеяло и целует. Целует мокрые дорожки на его лице, проводит пальцами по губам. Впивается в алый припухлый цвет. Целует долго, нежно, с мольбой, отстраняется и тихо шепчет: — Почему тогда ты не мог быть таким, как этой ночью? Почему все было так больно и обидно, ведь я верил тебе? — Я просто так тебя люблю, — признается Сокджин, его губы дрожат от нового приступа слез. Он хлопает ресницами, пытается стряхнуть капли. — А любовь всегда приносит боль, — плачет он, упирается в широкую грудь альфы. Рубашка намокает, оставляет огромное пятно на груди, которое въедается в его сердце. — Нет, она может быть милосердна, — шепчет Чонгук, — поверь, — ждет, дает время осознать. — Отпусти меня. Я больше так не смогу, — он закрывает глаза. — Я его люблю, — он делает ударение на слове «его». — Ты убил мою душу, продал мою любовь и преданность, а Тэ подарил мне крылья, возродил и научил снова дышать. Чонгук отпускает омегу, мажет поцелуем лоб и отходит обратно к двери. — Прости меня, зайчонок, — шепчет Джин, а чудится, что кричит. — Давно, — кидает Чон и выходит из комнаты.