The Lion's Den

— …И я хочу, чтоб ты знал, что твои жертвы не прошли даром. Они помогут принести свет, который сможет очистить этот мир и принести будущее, которое ты хотел. Ты был… ты был ступенькой для надежды, в этом нет ничего постыдного. Слова гноились у него во рту и обжирали грудь, словно кислота. Стоя на коленях перед изножьем больничной кровати с закрытыми глазами, Комаэда благоговейно кивнул, сложив руки в молитве. Счастливчик глубоко вздохнул, будто только что выпил освежающий стакан воды. Он открыл глаза и посмотрел сквозь Наэги. — Прекрасно, — сказал старшеклассник. Макото захотелось возразить. Хвалебная речь, которую Нагито заставил его прочитать, вовсе не была прекрасной. Сами по себе слова были неплохие, но Наэги знал, что Нагито в них вкладывал, и это было отвратительно — как можно так пренебрежительно относиться к чужой смерти? Люди никакие не ступени. Они не объекты и не инструменты, которые можно использовать и тут же выбросить. Макото ничего не сказал, но Нагито всё равно прочёл его мысли. Оперевшись на раму кровати, он поднялся и подошёл к изголовью, где на подушке лежала голова Наэги. Макото оборонительно подтянул одеяло к себе. — Разве тебе не стало лучше? — спросил Комаэда. Уставившись на укрытые ноги, Наэги ответил: — Не особо… — Тебе легче сказать, что это всё было напрасно? — спросил Нагито. Вопрос был резкий, но его улыбка и голос источали дружелюбие. — Что они умерли абсолютно ни за что и не имеют никакого значения? Я понимаю, что много на себя беру, но это как-то… хладнокровно. — Это не… — Тогда почему они должны были умирать, Наэги-кун? — Не должны были, — сказал он. — Для этого не было причин. Они не должны были умирать. Он взглянул на Нагито, и у него спёрло дыхание. Комаэда держал в руках что-то… фото в рамке. И на этом фото был изображён человек, который убил себя по воле Кузурю. Комаэда сунул фото ему в лицо. — Скажи ему это, Наэги-кун. Скажи ему, что его смерть бессмысленна. Скажи, что он умер без причины. Когда Наэги попытался издать звук, наружу вышел лишь предательский вздох. Это было невозможное требование. Как Нагито может у него такое просить? Язык сделался большим и тяжёлым, им едва можно было пошевелить. Глаза из фотографии санрлили его, а на фоне послышались мужские крики. — Скажи ему, что всем плевать на его смерть. — Мне не плевать! — выпалил Наэги. Этот приказ Нагито развязал ему язык как ничто другое. — Тогда придай ей значение, — сказал Комаэда. — Не дай ей стать очередной сноской в истории. Нагито отложил рамку и сменил мёртвые призрачные глаза своими собственными, гипнотизирующими. — Он умер за тебя, Наэги-кун. В конце концов, поэтому он и оказался там. Он пытался помочь тебе. И он был готов пожертвовать собой ради этого. И если он был готов на это… разве это плохо, что он станет ступенькой твоей надежды? Разве не этого он хотел? Макото облизнул внезапно пересохшие губы. — Я не знаю. — Ты не обязан отвечать мне сейчас, — сказал Нагито. — У тебя впереди целая ночь, чтобы подумать об этом. Глядя на них из отдаления, Цумики вставила слово: — Ам, вообще-то будет лучше, если он поспит. Комаэда пораженчески поднял руки. — Конечно! Я имел в виду крылатое выражение. Вновь оставляю его на твой непревзойдённый присмотр, Цумики-сан. Он единожды провёл большим пальцем по щеке Макото, пробормотал что-то на прощание и ретировался. — Тебе что-нибудь нужно? — спросила Микан, подтыкая его одеяло. — Ни о чём не переживай. Я останусь с тобой и не буду спать всю ночь! — Ты не будешь спать? — спросит Наэги. — Это вредно. То есть, как ты будешь ухаживать за мной, если будешь уставшая? Цумики рассмеялась. — Я медсестра, дорогуша! Мы постоянно отрабатываем ночные смены. Но такая забота с твоей стороны — это очень мило. Оу, он имеет дело с этой Микан. Его мысли метафорически пожали плечами. Можно и продолжить атаку со вчерашнего дня. — Конечно я переживаю, Микан. Мне не всё равно. Цумики подёрнулась в лице, словно промелькнувший двадцать пятый кадр. Однако она сохранила самообладание и сказала: — Я принесла тебе подарок. …Это может означать всё что угодно. Но в этот раз это оказался хороший подарок. Она потянулась под кровать и вытащила оттуда плюшевого кролика. И, кроме того, он не был выполнен в дизайне Монокумы! В одном из стеклянных глаз снизу по центру пролегала трещина. Шерсть кролика была бледно-серого цвета, и ещё более бледно-красный бант был повязан вокруг его шеи. Он пах нафталином. Макото всё равно взял его и прижал к себе. — Спасибо, Микан. Он… Наэги замялся. Он вытянул руки с кроликом перед собой, чтобы лучше его разглядеть, но чем дольше он смотрел на него, тем страннее он себя ощущал. Он казался… он казался каким-то знакомым. — Микан, он из моей старой комнаты. — Это единственное, что нам удалось спасти, — грустно сказала она. — А что насчёт фотографий? — Кажется, они все сгорели. Конечно сгорели. Его удача позаботилась о том, чтобы вещи, которые он хотел спасти, были уничтожены в первую очередь. Его настроение заметно ухудшилось, и он упал головой на подушку. Кролик лежал у него на груди, обхваченный одной рукой. — Слушай, просто закрой глаза и посчитай от ста до одного, ладно? — С каждым счётом Цумики поглаживала его по волосам. Этот жест был бы успокаивающим, не будь она сумасшедшей и заодно с Абсолютным Отчаянием. Однако стоило признать, что здесь, наверное, было куда безопаснее, чем с Комаедой и его откуда-то взявшимися опасными замашками. Он прижал кролика к груди, закрыл глаза и стал размеренно дышать. Столько времени просидев без дела и… без сознания, он ожидал, что сон придёт к нему не сразу. Однако как только он закрыл глаза, то обнаружил, что открыть их уже не мог, и с каждой попыткой веки сползали вниз. Наэги свернулся в клубок, а Микан наблюдала за тем, как он засыпал.

***

Он проснулся в поту. Цумики положила руки ему на плечи и трясла их в попытке разбудить, но в полусонном состоянии он видел только Абсолютное Отчаяние. Наэги вскрикнул. Он поёрзал и резко вытянул ногу; та зацепила Микан и свалила её с ног. Он перевернулся в противоположном направлении в отчаянной попытке вывернуться, сбежать… — Макото! Тот замер. Кровь струилась по руке из того места, где он в суматохе чуть не разорвал провод от капельницы. — Прости, прости! — провыла Микан, при этом потянулась к кровати, схватила его и прижала к постели. — Ты кричал во сне, поэтому я тебя разбудила. — Д-да? — Макото запустил ладонь во влажные волосы. — Что тебе снилось? — спросила она. Наэги искренне не помнил, но вполне мог догадаться. — То же, что и вчера. — Как и позавчера. — О, Макото. Вдруг его спина поднялась с кровати. Микан затянула его в удушливые объятия и стала бережно покачивать его взад-вперёд. Наэги смог заставить себя только положить ладонь ей на плечо. — Почему ты не сказал, что тебе снятся кошмары, милый? Ему захотелось горько рассмеяться. — Зачем? Чтобы ты стёрла мои воспоминания о том, что случилось? Цумики нахмурилась. — …Ты хочешь, чтобы я это сделала? …Она же не серьёзно, так ведь? Он пригляделся к ней. Нет, она явно не шутит. Эношима уже делала это с его классом, но ему никогда не приходило в голову, что Абсолютное Отчаяние тоже способны на очистку памяти. Ему придётся быть осторожнее. Он ни за что не мог дать Микан или кому другому разрешение на очистку даже самых травмирующих, самых ужасных воспоминаний. Если он даст им доступ к своей памяти, то неизвестно, что от неё останется. — Нет. Это был риторический вопрос. Цумики слегка улыбнулась, а её красные глаза засверкали ярче. — Знаешь, что помогает уснуть моим юным пациентам? О нет. Макото приготовился к худшему. Что за ужасные вещи она хочет предложить на этот раз?.. — Молоко с печеньками! …Это был настолько обыкновенный, неотчаянный ответ, что он тут же согласился. — Окей! Давай пройдёмся. Когда Цумики потянулась к его ладони, он уже приподнялся в предвкушении. Микан любила водить его за ручку. И пусть Макото был в месте назначения много раз и ему не составляло труда найти его, и пусть вторая её рука уже была занята штативом для капельницы. Однако, как оказалось, она повела его отнюдь не в кафетерий; когда она предложила пройтись, она имела в виду пройтись по комнате. Макото уставился на инвалидное кресло, к которому она его подвела, после чего уставился на Цумики. — …Это обязательно? — Ты мой пациент. Я не могу позволить тебе переутомляться! Макото вздохнул и плюхнулся в кресло. Оказалось, это весело. Несмотря на все несчастные случаи, которые устроила ему удача, Наэги никогда не был ранен настолько серьёзно, чтобы нуждаться в инвалидном кресле. Тем не менее, ему всегда было интересно, каково это — ездить на нём. Если откинуться и забыть, где он и кто его везёт, можно было легко представить, будто его катают по реальной больнице. Он продолжал пребывать в этом состоянии, когда она прикатила его в кафетерий, а затем — на кухню, поэтому Макото немного шокировался при виде Терутеру. — Э? Это ещё что? — спросил Шеф. Он стоял перед кухонной столешницей с ножом в руке, зависнувшей над разделочной доской с разложенными овощами. — Всё в порядке, — ответила Микан. — Он просто слегка обезвожен и истощён. — Да ну? — Ханамура поднёс нож к лицу, со свистом рассекая воздух… разве это безопасно — чесать подбородок ножом? — Мне испечь одну из своих именитых, сверх питательных запеканок? Она гарантировано восполнит практически все необходимые минералы и витамины! — Нам хватит молока с печеньем, — сказала Цумики. — Вон там. — Терутеру указал ножом в нужную сторону. — Ты уверена, что не хочешь посадить Наэги-куна на особую диету для набора веса? — Нет, спасибо, — произнёс Макото и посмотрел на Микан в поисках поддержки. — Думаю, это будет излишне, — подтвердила та. Как и мастерская Казуичи, кухня Терутеру занимала большую территорию. Её заполняли по крайней мере десяток рядов обжарочных аппаратов, плит и гарнитуры, а вдоль стен располагались холодельники и кухонные шкафы. Более того, Ханамура работал не один. Несколько солдат Монокум — не роботов, как он заметил, — стояли и отрабатывали продукты либо готовили простые блюда. Они вели себя как конвеерные роботы, которым приписаны чёткие действия и движения — жуткое зрелище, мягко говоря. Однако на кухне хозяйствовали не только они. Было ещё несколько человек. И они не носили шлемов. Он потянул Микан за рукав. — Микан, кто эти люди? — Хм? О, это просто работники. Не переживай за них. — На вас работают люди? — «Добровольно», хотел добавить он, но посчитал, что не может высказать свой скетицизм. — Конечно. Каждый способен стать ценителем отчаяния! Он постарался не думать об этом. Не мог. Они могли быть тут по ряду причин. Абсолютное Отчаяние могли взять их семьи в заложники или не оставить им выбора, приложив пистолет к виску. Этому имелось куча объяснений помимо вывода Цумики. Однако он не хотел об этом думать, поэтому перевёл внимание на печенье, которое появилось в поле зрения. Они были в форме Монокум — а как же иначе, — но выглядели при этом достаточно аппетитно, и ему очень, очень захотелось откусить медведю голову. Он заметил, что пять штук почему-то лежали как-то поодаль от остальных. — Какие они на вкус? — вслух поинтересовался он, потянувшись к одному печенью из пятёрни. Конечно, это был Монокума в полный рост — ему просто хотелось воплотить свою фантазию в реальность. Сахарная глазурь была твёрдой, вызывая у него ассоциацию с имбирным печеньем. Тык! Макото раскрыл рот в ожидании, что печенье плюхнется ему на язык. Вот только его в руке не оказалось. Печенье было на стене. Проткнутое мясницким ножом. Виновник, Абсолютный Шеф, так и остался стоять с вытянутой рукой. Микан с любопытством глядела на него, совершенно не беспокоясь о том, что Шеф секунду назад бросил в них нож. …Почему все Абсолютные такие отбитые? — Аврил Лавин! — воззвал Шеф. — Только не эти! Несмотря на короткую дистанцию, Ханамура покраснел, когда прибежал к ним. Он собрал в охапку остальные четыре печенья и охранительно сгорбился над ними. — Они отравлены, — сказал Терутеру. — Тебе нельзя их есть! — Почему? — спросил Макото. Абсолютные одарили его озадаченным взглядом. — …Потому что яд убивает? — объяснил Терутеру. — Нет, я не об этом. Почему они отравлены? — Мы накормим ими нашу армию завтра, — сказал Ханамура. — Они будут так счастливы вновь наконец вкусить сладость… а затем пять из них вдруг падут замертво! Хахахаха, остальные будут жить в отчаянии, зная, что даже еде уже нельзя доверять. Глаза Микан загорелись. — Думаешь, у меня появятся новые пациенты? Терутеру пожал плечами. — Кто знает? Я в ядах не разбираюсь. Конечно, если ты ищешь пациента, заходить так далеко не нужно. Что-то мне… жарковато. Может, мне раздеться и… В лицо Ханамуры прилетела печенька. Угрожающе подняв ещё одно печенье, Цумики шикнула: — Не при Макото! Терутеру стряхнул крошки с рубашки. — Но я слышал тебя во время твоего шоу. Да и Пекояма-сан мне говорила… — Нет! Ни за что! Наэги не видел лица Микан, но судя по всему оно вселяло страх, поскольку Ханамура вдруг съёжился и пустился бежать, Цумики — за ним по пятам. Макото наблюдал за происходящим, а внутри него рождалось нечто похожее на раздражение. Он оглянулся на отравленные печенья. Зыркнув на отвлечённых Микан и Терутеру, он тихо как мышка заменил их на обычные печенья, а отравленные — отправил в ближайшую урну. Цумики вернулась слегка вспотевшая. Она тут же ринулась к нему, хныкая своим тоненьким голосом. — Ох, Макото, надеюсь, ты не слушал то, что он там наговорил. Да, сейчас самое время соврать. — Я как-то не прислушивался. Микан ослепительно улыбнулась. Тут она склонилась и прошептала ему на ухо: — Никогда не ешь и не пей то, что он тебе даёт. Наэги только отшатнулся на своём кресле. Фантастика. Он предполагал, что Микан отвезёт его обратно в медпункт, раз уж они нашли еду, но судя по всему медсестра была не прочь поесть в кафетерии. Странно было есть только вдвоём в таком гигантском и тёмном месте, но, честно говоря, лучше уж так, чем время от времени привлекать к себе головокружительное внимание на трапезах с отчаянными. Макото макнул печенье в тёплое молоко. Было приятно. Уютно. Стоп, откуда здесь Ханамура? — Привет, — нарочито вежливо сказал Наэги. — Это ты их приготовил? Терутеру тяжело вздохнул. По мнению Макото, преувеличенно тяжело. — Чтоб первоклассный повар вроде я тратил свой талант на такое… Да. Да, это я приготовил. — Какая же это трата? — машинально ответил Наэги. — В смысле, выпечка — тоже готовка, верно? Терутеру округлил глаза. Да, это была ошибка. — Сакрэ блю! — От пыла шефа у него с головы чуть не слетел колпак. — Путать выпечку с готовкой? Это… это непростительно! Ханамура вещал чуть ли не с пеной у рта. Наэги придвинулся поближе к Микан, нервно наблюдая за Терутеру. — Готовка и выпечка — это разные вещи! — воскликнул шеф. — Готовка — это искусство. Это умение верно соединить все ингредиенты и создать нечто прекрасное. Это пот, когда ты пытаешься подрумянить блюдо так, как нужно, добавить именно столько специй, чтобы блюдо расцвело. Это видение… в отличие от выпечки. Выпечка — это последовал инструкциям и запихнул всё в духовку. Когда люди смешивают в одно Абсолютного Шефа и Абсолютного Пекаря, или — господи прости — Абсолютного Кондитера, это… это такое отчаяние. Серьёзно? Правда? Он собирается отчаяться из-за этого? — Но я тебя прощу, Наэги-кун. — Ханамура встал, вздёрнув подбородок, словно Наэги должен стоять перед ним на коленях в благодарность за прощение. — К слову, я не могу закрыть глаза на такое ужасное оскорбление… Хочешь, покажу тебе, что такое готовка? Приватные уроки! Только ты, я и горячая плита. То, что нужно, не считаешь? Макото не понимал, почему Терутеру вдруг стал причёсываться. Он пожал плечами. — Почему бы и… Но Микан закрыла ему рот рукой. — Нет! — «Нет»? — повторил Ханамура. — Что ж, не могу винить тебя за то, что ты хочешь захомутать такого рослого юношу. Уверен, ты… АЙ! Цумики мрачно нахмурилась. Макото передёрнуло, когда она во второй раз переехала ногу Терутеру креслом. — Прости, Макото, но не мог бы ты взять еду? Мы возвращаемся в медпункт, — сказала Микан. На заднем фоне Ханамура скакал на одной ноге и оплакивал свою невредимую ногу. Наэги кивнул и тут же подчинился. Судя по реакции Цумики, он только что избежал неприятностей. На обратном пути он решил подать голос. — Микан? Я не совсем понимаю, что произошло, но спасибо, что помогла мне в кафетерии. Та хихикнула. — А как иначе. Ты же мой маленький Макото! …Ага. — Приятно знать, что за тебя есть кому постоять, — продолжил он. — Не знаю, много ли от меня пользы, но я тоже постараюсь помогать тебе. — Не нужно, глупышка. В семье ты у нас ребёночек. «Я лишь на год младше!» — хотел было возразить он. Но не стал. Потому что, во-первых, это ничего не изменит. Во-вторых, он не хотел возвращаться к Нагито. Счастливчик точно станет вешать всем на уши какой-нибудь бред и выставлять его новорождённым младенцем. — А Эношима тебе помогала? — спросил он. Вдруг скорость кресла на секунду сбавилась. — Н-нет, — застенчиво ответила Микан. — Зачем ей тратить время на такую никчёмность, как я? Я хотела только обратить на себя её внимание… и иногда у меня получалось. А иногда она делала для меня даже больше! Эношима-сан была такая добрая… — Как-то непохоже, — признался он. Цумики шмякнула его по голове. — Не говори так про свою маму! Он решил закрыть глаза на это замечание. — А она тебя когда-нибудь благодарила? — С чего бы ей?.. — После всего, что ты для неё сделала? Не такая уж она и добрая. Цумики с подозрением взглянула на него, будучи на грани ярости, но вымолвить ничего не смогла. — Микан, я понимаю, что ты вряд ли захочешь это слышать, но, как по мне, Эношима-сан тебя просто использовала… Удар. Наэги поднёс трясущуюся руку к покрасневшей щеке. Он поднял глаза и вздрогнул, заметив, что Цумики занесла руку для следующего удара. — Как… как ты смеешь?! Моя возлюбленная не… не способна на это. Как ты можешь такое говорить? Она меня любила! Я была для неё особенная, я это знаю! Её глаза утонули в мрачных завитках. Цумики тяжело дышала, а Наэги боялся, что она отключится. — Ты не прав! Не прав! Она меня любила! Хватит так нагло врать! — Микан… Тут медсестра упала на колени и стала всхлипывать, упёршись лицом в спинку кресла Макото. — Зачем ты такое говоришь? Это не так. Она меня любила. Она меня принимала. Она меня простила. Она всегда меня прощает. — «Прощает»? — Наэги шевельнулся в кресле. — За что? На секунду всхлипывания стихли. На секунду она подняла взгляд, и Макото отпрянул в ужасе от того, что увидел. — За существование, — промурчала Цумики. — Она простила меня за то, что я есть. — Это бред! — выпалил Наэги. — Никто не должен тебя за такое прощать. Любой, кто такое скажет… да он сам должен просить у тебя прощения! Тебе можно существовать. И я рад, что ты есть! И если я услышу от кого-то такое… то я сам заставлю его извиняться! — Т-ты… Ты?.. Ха. ХахахахахахахахаХАХАХАХАХАХАХАХА!!! Цумики встала, словно медведь, проснувшийся после спячки. Её красные глаза, сосредоточенные на Макото, напоминали лазеры; она подняла руку… Но удара не последовало. Закатываясь истеричным смехом и заливаясь слезами, она с грохотом пустилась вдоль по коридору и оставила его одного. Он немного подождал, но она так и не вернулась. Расстроенно вздохнув, он поехал обратно в медпункт. Это было тяжелее, чем он думал, так как ему приходилось катить рядом с собой капельницу. (Уже в кровати к нему пришло осознание, что он мог, ну, встать и катить кресло с капельницей одновременно. Он мог передвигаться и без кресла). Утром его разбудил тихий плач. Он сонно моргнул и оглянулся. Цумики стояла на коленях около кровати, зарывшись лицом в простынь. Макото потряс её за плечо, и медсестра, шмыгнув, подняла голову. — Прости меня, Макото. Мне не стоило бить тебя и грубить. Пожалуйста, не… — Цумики душили слёзы. — Пожалуйста, не ненавидь меня! Наэги посмотрел на неё. — Ты мой друг, Микан. Как я могу тебя ненавидеть?