Отверженный

Изумлённо фыркнув, от неожиданности Хёнджин смеётся — нервно, залпом, приступом, больше напоминающим истерику, чём действительно реакцию на внезапный вопрос. Буквально мгновением спустя висок пронзает острой болью — словно палкой ткнули, — и так же ошеломительно, резко на него накатывает осознание, насколько невежливо и неправильно он себя ведёт. По-хамски смеётся в лицо Минхо, не отвечает на заданный, пусть и дурацкий вопрос, не выполняет приказы, сорвал его с работы, ещё и пакеты эти с кучей потраченных на их содержимое денег… По дороге к двери один из пакетов Хёнджин умудрился столкнуть набок, и теперь по коврику у стены рассыпались кисти, карандаши и остальная мелочёвка вроде точилок и клячек. Его так переклинивает выверенным за последние годы до улицы рефлексом почтения, что рот вперёд мозга, тело вперёд мозга — всё реагирует вперёд. Хёнджин торопливо кланяется: низко, в пояс. — Этот презренный слуга просит прощения у достопочтеннейшего, — сглотнув, выдавливает он. Как полагается: руки прижаты к бокам, спина прямая, угол — ровно девяносто градусов. Неважно, что голова вмиг отзывается новым приступом давящей боли — на этот раз в затылке: всё не настолько плохо, чтобы падать в обморок. И не такое бывало, по собственному опыту Хёнджин прекрасно понимает, что через пару дней он уже будет чувствовать себя абсолютно здоровым. Жаль только, что завтрашнюю встречу с коллегами Минхо, скорее всего, придётся пропустить. — Ты охренел, что ли? — спрашивает Хёнджина в ответ тот, напрочь игнорируя любые стили вежливости, переходя на грубый панмаль, и торопливо перешагивает через порог. Его неожиданно мягкие, нежные руки — не в первый раз уже, но каждый раз словно в первый — тут же тянутся к волосам Хёнджина, проходят по торчащим прядям будто расчёской и случайно цепляют место ушиба. Больно. С тихим звуком Хёнджин пытается отодвинуться, отвернуться, но у Минхо, как у кота, явно срабатывают рефлексы и он немедленно ловит Хёнджина за подбородок, заставляя его замереть на месте. — Какого хуя? — вновь подозрительно спрашивает Минхо. Уже куда более мягкими, ласковыми прикосновениями его пальцы проходятся по виску, ощупывают и изучают больное место. Сам же Минхо при этом ни на мгновение не отводит глаз от лица Хёнджина, ловя любую его реакцию. — Джин, он на тебя напал? Ударил? — Не-е-ет, — отчего-то Хёнджина вновь начинает разбирать чуть ли не истерический смех, и, чтобы опять не казаться невежливым, он кусает губы, — просто толкнул и побежал дальше. Я просто в стену неудачно влетел, хён. Всё в порядке. — Да? — Минхо явно ему не верит. Логично, в принципе, Хёнджин бы тоже себе не поверил, причём минимум по трём причинам разом: и из-за вида и реакции, и потому что он — крыса, которой несложно соврать, да ещё и потому, что по телефону Минхо явно слышал, как он ругался, пытаясь встать на ноги. — Да, — всё равно утверждает Хёнджин и нагло щурится: всё равно тот никак не проверит. Да ведь? — Глаза открой, — руша все его надежды, приказывает Минхо и отводит поднятый палец куда-то вбок и вправо. — На ноготь смотри. Да не моргай так… Угу, теперь налево… Только головой ударился? — Ещё плечом, — немедленно жалуется Хёнджин, пользуясь моментом и неожиданно дарованной ему возможностью всё-таки состроить из себя принцессу. — Больно! — Ну сотрясения вроде бы нет, посмотрим попозже, — решает Минхо и принимается на этот раз трогать его за ключицу, руку и бок поочерёдно, а то местами и даже одновременно. — Не тошнит? Здесь где-то болит? Живот нормально? У Хёнджина болит, только если двигать плечом вперёд, да и то не сильно. Диапазон движений не нарушен. — Тоже ушиб, — наконец выносит вердикт Минхо. — Или, может быть, ещё и растяжение. Кажется, ничего требующего срочной помощи. Вздох облегчения, сорвавшийся с его губ, отчего-то удивляет Хёнджина так, как, наверное, не должен, с учётом того, что он всё-таки живёт в этом доме и пользуется карточкой Минхо. По какой-то неведомой причине тот и так многое позволяет Хёнджину — так стоит ли удивляться, когда вдруг оказывается, что Минхо за него беспокоится? Разжимая наконец хватку, Минхо со вздохом горбится и опускается на тот самый пуфик, на котором Хёнджин несколько минут назад ещё баюкал Дуни, и принимается устало разуваться. Спохватившись, Хёнджин стягивает с себя кроссовки тоже — по-крестьянски, наступая себе на задники, потому что боится сейчас наклоняться. Хоть Минхо и сказал, что сотрясения нет, но что-то Хёнджину подсказывает, что потерять сознание он всё равно ещё может. — Нужно вызвать ребят, — бормочет себе под нос Минхо. Изумлённо прислушавшись, Хёнджин понимает, что тот… жалуется? — И так народу не хватает, придётся дёргать стороннюю фирму и вешать на Мингю всё взаимодействие с ними, потому что сейчас я уже точно не стану туда возвращаться… Неловкий, задумчивый бубнёж, как вдруг оказывается, Хёнджина даже успокаивает отвлекает настолько, что он ненадолго умудряется забыть про покупки и стоит рядом, слушает, переминается до тех самых пор, пока Минхо не попадается на глаза один из пакетов и он с заинтересованным возгласом не заглядывает внутрь. — Это что?.. Альбом, краска по ткани, кисти… — перечисляет он, заставляя Хёнджина, словно трусливого зайца, застыть столбом и не дышать. Но если у зайца в лесу есть ещё какой-никакой шанс, что его не заметят, то у Хёнджина без вариантов: он высится рядом как каланча, и одна надежда только провалиться сквозь землю, да и с той как-то подозрительно не везёт. С равным же интересом Минхо подтягивает к себе остальные пакеты и разглядывает их содержимое. Потом, наконец, оторвавшись, он вновь вскидывает глаза на испуганного Хёнджина и недовольно дёргает бровью: — Айщ, никак к твоему виду не привыкну… Ты художник, что ли? Это что, единственное, что Минхо может сказать по этому поводу? Где-то очень глубоко в душе Хёнджину пожалуй, хочется устроить совершенно дурацкую, детскую истерику, но он не самоубийца и поэтому терпит. Но он обманут в своих худших ожиданиях, и, с одной стороны, это неимоверно приятно, а с другой — сам Хёнджин всё же считает, что нарушил неозвученные правила, потратив много денег на «ненужную чушь», как любили это называть его родители, и без наказания ему как-то… странно. — Я рисовал раньше, — пожимает он плечами, оставляя за кадром и годы школьных выставок, и художественную школу — и то, и другое было отвоёвано у родителей даже не им самим, а отчего-то питавшими к нему жалость учителями. Тем более что куда больше, чем школа, ему дал лейбл, где Хёнджин пропадал большую часть времени и занимался не только тем, чем должен был, но и рисунками, наконец получив возможность практиковаться нормально, без ограничений. Только в последние пару лет уже не срасталось — то подготовка к дебюту и дебют, то расторжение контракта и дом… — Понятно, — коротко подытоживает Минхо и тянет из кармана телефон, уже явно думая о чем-то своём и оттого заканчивая отсутствующим голосом: — Ну хоть скучать не будешь. Приедут мои ребята, поднимешься наверх, чтобы не маячить, посидишь там пару часов, пока они здесь ковыряются. Иди пока… поешь пока что-нибудь. Прогоняя его, Минхо машет рукой и проходит мимо, уже переключаясь на звонок кому-то. Не вслушиваясь, Хёнджин на автомате бредёт следом, на ходу подхватив с пола рюкзак, и, в отличие от ушедшего в ту самую комнату с компьютерами Минхо, Хёнджин сворачивает на кухню. Там он разогревает еду из первого попавшегося контейнера, а потом рассеянно находит варёный рис, и приходится греть снова. В голове у него — не то чтобы пусто, но странно. Легче, чем в первые минуты после удара, но всё ещё подозрительно гулко и туманно: теперь уже немного в другом смысле. Мыслить как-то тяжело. В целом думает Хёнджин нормально, но, словно во времена бессонницы перед дебютом, ему ужасно сложно сосредоточиться на чём-либо и вообще думать, то есть не просто вести мысленный монолог, а делать выводы, анализировать что-то… шевелить мозгами то есть. Кто это был? Зачем он был здесь? Почему входная дверь оказалась открыта, а калитка — нет? Почему Минхо не сбежал отсюда нахрен, если это уже не в первый раз? В первый раз вор… Хёнджин для краткости называет злоумышленника вором; в первый раз вор перелез через забор, и в этот, видимо, тоже. Судя по всему, тот сумел каким-то образом снять сигнализацию с дома, но почему-то не закрыл за собой дверь; что он искал? Деньги? Технику? Хотел украсть компьютеры — в одиночку? Если пройти чуть дальше по коридору, буквально полшага, то будет видно забытый на диване макбук, в котором с утра задумчиво копался Хёнджин, — но макбук на месте, да и сложно себе представить, что не слишком высокий вор утащит тяжёлые системники или вообще хоть что-то в сумме весящее больше десяти килограмм. — Да, — мимо кухни проносится в сторону выхода раздражённый Минхо, всё ещё разговаривая с телефоном, — да, контактную, да. Файерволл? Блядь… И на этом его голос стихает. Из услышанного Хёнджин не в состоянии сделать никаких выводов: то ли слишком сонен, то ли туп, то ли надо было лучше подслушивать. Однако, сказав себе, что всё равно сейчас повлиять ни на что не в силах, он молча продолжает есть. Только высовывается на хлопок входной двери и нервно разглядывает её, может быть, с минуту, но потом усилием воли возвращается обратно и заставляет себя уже закончить с едой. Никуда не девшиеся уличные привычки дают о себе знать: сначала — утолить голод, всё остальное потом. Становится куда яснее, что это вообще такое было, когда нагруженный кучей пакетов Минхо кое-как проталкивается сквозь дверной проём и сгружает всё это у ног Хёнджина. — Если сейчас не забрать, то они в багажнике совьют себе гнездо и заведут птенцов, — поясняет тот в ответ на немой вопрос. Следующий же вопрос рода «какие ещё птенцы и какое гнездо?» Минхо равнодушно игнорирует, явно сочтя его риторическим, и подталкивает ногой одну из коробок в пакете поближе: — Можешь разобрать, если будет заняться нечем. Поел? — А ты? — зеркально хмурится Хёнджин, но на этот раз не прокатывает никак: вновь отмахиваясь, Минхо вновь хватается за звонящий телефон и жестом указывает ему на посудомоечную машину. Покорно убрав в нее миски и сполоснув приборы под краном, чтобы не засыхали, Хёнджин — он понятливый, честно, — навешивает на себя столько пакетов, сколько вообще в состоянии поднять, и тащит наверх. Только наверху он сталкивается с дилеммой, которую решает легко и просто: чёрт его знает, что там Минхо имел в виду, свою ли спальню или остальные комнаты — в которых Хёнджин даже ни разу не был и не знает, что там, за дверьми, помимо отдельной ванной и гардеробной, — но, в общем, Хёнджин напрямую идёт в уже знакомую спальню. Сгрузив пакеты кучкой на пол, он делает ещё пару-тройку ходок туда-сюда, пока наконец не слышит снизу очередной звук открывающейся двери и подозрительно незнакомые голоса. Разом все его невинные планы нагло завалиться на кровать Минхо с котами и нарисовать их — их всех — идут под откос, потому что он пока так ещё и не научился справляться со внезапными приступами паники. На этот раз это удушающий страх, будто его сочтут здесь посторонним, придут, выгонят, или решат, что он это виноват в проникновении вора… Не в силах противостоять самому себе, Хёнджин дотягивается до рюкзака и заставляет себя встать на подгибающиеся ноги. Со стороны его порыв наверняка выглядит глупым, ужасным, но он, словно заправский спецназовец, выглядывая из-за двери, перебежками перемещается в ванную на том же этаже и с облегчением закрывает её на замок изнутри. Ура. Безопасность. Тишина. Ну, наверное. Через пять минут в дверь начинают скрестись. Поначалу Хёнджин пугается, но тут же приходит в себя, стоит донестись возмущённому кошачьему мяву. Видимо, прячась от гостей, коты толпой сбегают на второй этаж, где их и закрывает Минхо — и, чувствуя себя одиноко, покинуто, не имея ни хлеба, ни зрелищ, в качестве компенсации коты требуют от Хёнджина впустить их внутрь. По-хозяйски устроившись на закрытом унитазе, Суни принимается равнодушно вылизывать заднюю пятку; Дуни бесцеремонно бухается прямо у ног Хёнджина и запихивает буквально под тапки свой хвост, шевельнёшься — наступишь; Дори укладывается булкой в ванную, поджимает под себя лапы и с интересом следит за каждым движением Хёнджина. С котами как-то спокойнее. Перебирая купленное, Хёнджин мирно бреется, умывается, обрабатывает воспаления и на всякий случай в очередной раз прямо над раковиной моет голову штукой от вшей, а потом сразу нормальным, дорогим шампунем, от которого наконец перестаёт так заметно сыпаться на плечи перхоть. В стороне от котов и собственных вещей Хёнджин принимает душ и точно так же старательно, как и за лицом, ухаживает за телом, бреет всё, где растёт шерсть, — отсутствие волос в первую очередь для него, потеющего хуже здорового жирного мужика в жару, вопрос гигиены — и дальше тратит мучительно долгие минуты на скрабы, пилинги, всякие противовоспалительные штуки, то и дело принимаясь хихикать. Вот так обрабатывая себя, сложно избавиться от ассоциации наложницы из гарема, которую вот-вот призовёт в постель любимый муж и повелитель. Хёнджин возвращается в постель сам. В ней он, правда, ночует не один — с кошками, по-прежнему отказываясь спускаться из-за присутствия посторонних. Будто четвёртый кот, он выбирает быть запертым вместо с ним наверху вместо того, чтобы бояться в одиночку внизу. До позднего вечера он, борясь с зевотой, чуть-чуть рисует, но немного — не получается сосредоточиться, — бесцельно листает ленту, читает то твиттер, то новости, то смотрит трансляции, пытаясь составить для себя единую картину произошедшего там, у Минхо. Получается с трудом: если с чего все началось, ещё понятно — диспатч снял на видео, как увлечённо целуются два айдола-мужчины из разных лейблов, — то почему всё продолжилось именно так… Будучи сам когда-то почти айдолом, Хёнджин бы предположил лёгкое недовольство, ну, может быть, сетевой бойкот, но не более; однако фанаты уже в первые часы начали скапливаться у офисов лейблов и буквально протестовать. В толпе пострадало несколько человек; ещё бы пара часов бездействия — и толпа пошла бы на штурм. Но кто-то слил в сеть адрес общежития, в котором жил один из айдолов как раз из лейбла Минхо, и вместо штурма офиса безумствующая толпа ломанулась в ту сторону, по пути требуя чуть ли не казни нарушителя неписаных законов. Лейблу пришлось выставлять не только охрану, но и полноценное оцепление, которое оставалось до сих пор, даже несмотря на официальное объявление о разрыве контракта с тем самым айдолом… Ёжась от нахлынувшего ощущения дежа вю, Хёнджин с интересом всматривается в лицо человека на фотографии. Это один из сонбэ, дебютировавших лет на пять раньше него, и Хёнджин его даже помнит по редким столкновениям в тренировочных залах. Кажется, сонбэ ему нравился, всегда вежливый, сочувствующий его проблемам… А вот теперь у самого сонбэ оказались проблемы схожие. Только денег у него, наверное, больше, и выплата неустойки не повлечёт за собой таких же последствий. Наверное, стоит всё-таки спросить об этом у Минхо. Попозже. *** К его возвращению Хёнджин практически успевает заснуть, и будит его неловкий грохот, с которым Минхо задевает частью деревянной ноутбучной подставки дверной косяк. Потом Минхо сдавленно ругается себе под нос, и вот после такого заснуть обратно — уже точно не вариант. — Хён? — щурится Хёнджин на слишком яркий свет экрана. — Не спишь? — немедленно удивляется Минхо и с явственно заметным облегчением перестаёт пытаться не шуметь: сбрасывает тапки и те с громким звуком ударяются о стену, шуршит одеялом, поверх которого устраивается на другой половине кровати, и уже тихо, но все равно кое-как водружает себе на колени подставку с шуршащим кулером ноутбуком. — Айщ… Как ты себя чувствуешь? Уже начиная привыкать к этому вопросу, Хёнджин честно прислушивается к себе. Болит голова, но — снаружи, в месте удара, а не изнутри, болит плечо, если задирать руку вбок и вверх, в переносном смысле болит жопа, которой он уже чует неприятности. Правда, в этом смысле и конкретно в этом доме его интуиция уже обманывала неоднократно, так что об этом можно, пожалуй, и умолчать. — Это хорошо, — слабо, еле заметно в полумраке комнаты, освещаемый лишь экраном ноутбука, улыбается ему Минхо. — Не тошнит? — Вроде нет, — качает головой Хёнджин и осмеливается на любопытство, подкреплённое отсутствием немедленного втыка за вторжение в спальню: — Там уже все разошлись? «Не пора ли мне вернуться на диван или хотя бы в ту, первую комнату?», подразумевает он, но, видимо, подразумевает слишком неявно, чтобы Минхо считал намёк по его лицу или интонации. — На сегодня да, — морщится тот. — Если тебе что-то нужно забрать, можешь спуститься. Или ты проголодался?.. Понятия не имея, как нормальные люди бы отреагировали на его месте на подобное предложение, Хёнджин всё же ощущает неприкрытую признательность, ощутимо граничащую с мелкой, ничего не значащей влюблённостью. Ему, с его вечным недоеданием и стремлением наедаться впрок — из-за чего ему плохо не становится исключительно благодаря везению, а не потому, что он старается есть в меру, — стремление Минхо его накормить кажется если не подарком небес в ответ на все его предыдущие, накопившиеся за год голодания мольбы, то уж как минимум незаслуженным, но очень приятным бонусом. — Я ещё не проголодался, — честно признаётся ему Хёнджин, с трудом сдерживая дурацкую довольную улыбку. — А ноутбук… — Этот? — Минхо вопросительно дрыгает коленом. — Да я ищу кое-что. Тот что, сдох наконец? — Не, можно спуститься, забрать? — уточняет запрос Хёнджин и получает в ответ совершенно невпечатлённый взгляд. — Нет, я запрещаю, — немедленно фыркает Минхо. — И шевелиться запрещаю. И дышать! Ладно, на втором запрете до Хёнджина уже доходит, что тот шутит, но заодно доходит, что ему в любом случае надо спуститься, чтобы переодеться без свидетелей и бросить грязную одежду в корзину для белья. Купленную одежду, заскучав, он разобрал ещё час назад — обувь, кстати, нет, его пугает коробка с теми сапогами, — спуститься, переодеться, взять ноутбук и вернуться обратно занимает ещё минут пять, не больше. Устроившись удобнее, подобно Минхо Хёнджин водружает ноутбук на колени и, размяв пальцы, принимается печатать поисковой запрос. Если ему самому хочется наверстать упущенное за последний год, почитать общую новостную сводку по миру в целом и по Корее в частности, то Минхо, кажется, занимается чем-то странным: поочерёдно открывает все подряд папки на диске, просматривает каждый файл отдельно и переходит к следующей. Некоторое время Хёнджин наблюдает за его действиями молча, затем всё-таки не выдерживает и спрашивает, что тот делает. — Видишь ли… — задумчиво тянет Минхо. — Тот, кто проник сюда, не пытался ничего украсть. Он пытался получить доступ к общему сетевому защищённому хранилищу, и теперь я пытаюсь понять, с какой целью. Здесь много различных документов, много личных и рабочих файлов… — Рабочих? На домашнем хранилище? — непонимающе хмурится Хёнджин и даже временно закрывает макбук, чтобы не отвлекать экраном. — На сетевом, — поправляет его Минхо всё так же задумчиво. — К нему есть доступ всего у нескольких человек, включая меня и Бинни, и мы периодически туда по ошибке или случайно закидываем что-то постороннее, или когда так проще всего поделиться… Ребята из информационной безопасности говорят, что предыдущие попытки взлома на работе вели как раз к этому же хранилищу. — То есть кто-то пытается что-то украсть? — осеняет наконец Хёнджина. — Наверное, — поджимает губы Минхо и щурится на экран, с которого в ответ на него смотрит ухмыляющийся, довольный и явно не слишком трезвый Чанбин, показывающий фотографу в буквальном смысле синий язык. — Айщ, здесь и с наших пьянок есть, видишь? — О! — осеняет Хёнджина ещё раз. — То есть завтра будут всё те же люди? Хён может мне показать их заранее, чтобы я узнал их? Издав длинный вопросительный звук, Минхо чуть поворачивает ноутбук в его сторону, заставляя Хёнджина щуриться как от слишком яркой лампы. — Тебе всё равно нельзя будет пить, — предупреждает он, как-то подозрительно внимательно разглядывая его лицо. — Если бы я хотел напиться, я бы купил соджу, — обижается Хёнджин, потому что у него даже мысли не было! Он больше года не пил — или два где-то, последний раз случился, когда они отмечали дебют, то есть действительно два года назад, не меньше! Хотел бы — напился бы сегодня, пока гулял без контроля, а он — он купил всё для рисования, черт побери! — Логично, — после недолгих раздумий признаёт Минхо. — Но ты действительно не хочешь остаться дома? Мне не слишком хочется идти, и… Настаёт очередь морщиться Хёнджина — то есть не то чтобы настаёт, но он сам себе её с лёгкостью организовывает, бесцеремонно перебивая Минхо на середине предложения: — То есть или мы идём оба, или нет, только так, что ли? Хён один не собирается? — Тебя приглашал Ликс, — неожиданно терпеливо напоминает Минхо. — Если ты чувствуешь себя хорошо, то почему бы не пойти? А если достаточно плохо, чтобы не идти, то лучше я останусь, чтобы присмотреть за тобой, чем опять напьюсь, и… В конце фразы он неожиданно морщится настолько неприязненно, как Хёнджин ни разу ещё не видел с его стороны; и эта неприязнь явно направлена на что-то — на кого-то — постороннего, кого или чего здесь нет, и причин её появления Хёнджин, конечно же, не знает. Кажется, в нетрезвом виде Минхо не слишком себя контролирует? Или просто в таком состоянии легко поддаётся соблазну, как любой нормальный среднестатистический человек? Чтобы его хоть как-то утешить, Хёнджин ему ободряюще улыбается: — Будем оба единственными трезвыми? Хороший вариант, мне нравится. — Хотя бы тебе, — вздыхает Минхо и, ни слова больше ни говоря, возвращается к ноутбуку, уже забыв про обещание показать фотографии и рассказать про завтрашних гостей. Через пару минут Хёнджину наконец надоедает в ожидании разглядывать его и вчитываться в сухие строки на чужом экране, и он возвращается к своим результатам поиска. «Краткий список произошедшего в прошлом году» гласит первая строка, и Хёнджин начинает именно с неё. *** Немногим позже он отвлекается на тихое, ровное сопение и удивлённо поворачивает голову. Оказывается, устав окончательно, Минхо в какой-то момент опускает веки да так и остаётся: тихий, неподвижный, прикрывший глаза и приоткрывший рот. Почему-то кажется, что он так ничего и не ел за весь день: изрядно похудевший даже на лицо, тёмный, уставший, он вызывает в Хёнджине почти родительские — если бы у него самого были нормальные родители — чувства. Хочется покормить, уложить спать, обнять… Из всего этого короткого списка Хёнджин может только второе. Отодвинув подальше «свой» ноутбук, он тихо забирает чужой вместе с подставкой. На миг Минхо приоткрывает глаз, но тут же закрывает обратно, явно удостоверившись, что всё в порядке. Надувшись от гордости, Хёнджин убирает ноутбук Минхо в сторону и выключает его. С тумбочки упасть вроде не должен, да?.. Укрыть бы Минхо, да нечем… Вроде. Только если своим кусочком одеяла поверх, а потом спуститься и забрать второе с дивана? Хороший вариант. Ему, по крайней мере, нравится. Притащив второе одеяло, Хёнджин устраивает макбук обратно на коленях и задумчиво принимается разглядывать рабочий стол. Этот соблазн — сродни гуглению себя в интернете, грех гордости или самоуничижения, смотря с какой стороны посмотреть. Просто вдруг Хёнджин сейчас найдёт тут именно то, что искал вор? Ещё бы понять, что именно, потому что, в отличие от Минхо, Хёнджин совершенно ничего не понимает ни в компьютерах, ни в том, чем занимается его лейбл. Вот счёт-фактура об оплате какой-то рекламы у навера — это подозрительно или нет? А те фотки с корпоратива, которые он уже видел и на которых он почти никого не знает? Всё равно Хёнджин пролистывает ещё и их, не находя ничего нового: человек семь в сумме, включая Феликса и Чанбина-ним, остальные пять в основном нетрезвые, пьют. Почти везде, по крайней мере, кроме одной фотографии, на которой Феликс и какой-то мужик просто разговаривают. Помимо этого, на рабочем столе лежит ещё парочка договоров — оба двухлетней давности, где-то в папке с изображениями обнаруживается целая кипа фоток котов (вспомнив Man in black, Хёнджин рассматривает их особенно внимательно), парочка видео из тиктока и целый сезон какой-то китайской дорамы. Все файлы Хёнджин проверяет, предварительно выключив звук; нет, дорама и есть. В конце концов, он тоже сдаётся. Гасит ноутбук, убирает его туда же, на тумбочку, и натягивает на себя одеяло. Минхо на другом конце кровати мирно, спокойно дышит, и кажется, что их с Хёнджином разделяет буквально километр. С одной стороны, почему-то обидно, с другой — зато никаких неожиданностей. Какая разница вообще? Спать надо. Нет бы завтрашнего дня боялся, а не… Какая разница. Закрыв глаза, Хёнджин достаточно быстро проваливается в сон и почти не просыпается, когда сзади к нему в какой-то момент придвигается горячее, сильное тело. *** Ему опять снится кошмар. На этот раз, правда, природа неожиданно добра к нему: Хёнджину не снится улица, ему не снятся родители — и нападение неведомо кого ему не снится. Нет, сонный мозг помещает его прямиком во вчерашний магазин художественных принадлежностей точно в таком же виде, как и вчера, вцепившегося в переполненную тележку: во сне Хёнджин берёт и кучу огромных ватманов, которые непонятно, как потом тащить, и жутко дорогие краски по девяносто тысяч за маленький тюбик, и даже зачем-то кладёт поверх всей кучи неизвестно откуда взявшиеся в этом магазине те самые розовые, по локоть, перчатки. Со всем этим добром Хёнджин едет к кассе, и он рад бы не ехать — но та притягивает его, словно чёрная дыра, и кассир улыбается так зло, так угрожающе, что Хёнджина с каждым мгновением все сильнее берёт ужас. В каких-то старых американских фильмах ужасов такая широкая, с зубами напоказ улыбка была у клоунов и злодеев, и вот теперь такая же у кассира. — Берите пакет! — настойчиво улыбается тот. Хёнджин скользит взглядом по прилавку: вчерашнее красочное объявление «Пакет — 50 вон» в этом сне неожиданно трансформируется в злое, пугающее «Пакет — 5 миллионов вон». Словно заранее заведённая марионетка, не в силах остановиться, по написанному сценарию Хёнджин открывает рот и произносит: — Мне четыре. Молча продолжая щериться, кассир придвигает к себе его тележку и по одному, медленно-медленно принимается пробивать товары. Прямо перед носом Хёнджина — огромное табло со списком уже отсканированного, с каждой отдельной ценой и общей итоговой суммой. — Семьсот тысяч вон, — заученно скрипит кассир, словно старый граммофон, поднося к сканеру ватман. Откладывает. Берёт простую, дешёвую школьную акварель. — Миллион триста. Итоговая сумма быстро растёт, и Хёнджин не в силах отвести от неё испуганный взгляд. Это начинают они с семизначных сумм, а продолжают… Шестьсот миллионов, семьсот двадцать, миллиард четыре, десять миллиардов… — Один квинтиллион, — кладёт в пакет кассир обычную беличью кисточку, и в глазах Хёнджина неумолимо рябят гули. — Карта или наличные? — Карта, — отвечает Хёнджин. Всё согласно сценарию. Словно в замедленной съёмке, он тянется в кошелёк за картой Минхо, которую ему даже не давали — но это осознание здесь и сейчас абсолютно бесполезно, потому что ни на что не влияет, — а потом проводит ею по считывателю. «Недостаточно денежных средств на счету Ли Минхо, — сигнализирует терминал, — чем будете расплачиваться?». — Чем будете расплачиваться? — вновь распахивает настежь улыбку, отчего-то теперь сплошь состоящую из золотых зубов, кассир и моргает на него яростными карими глазами. — Вероятно… собой! — Собой! Собой! Собой! — кричат столпившиеся неизвестно откуда взявшиеся вокруг люди, повышают голос: — Выгнать! Выгнать! Собой! Принц! Убить! Хёнджин пытается убежать — но, быстро перебирая ногами, он всё равно остаётся на одном и том же месте, и вдруг его начинает затягивать, комкать вместе со всем пространством вокруг, а потом сон вдруг резко меняется. Он снова на знакомой кровати, своей собственной узкой домашней кровати, но во сне эта кровать отчего-то принадлежит Ли Минхо и он точно это знает; он, Хван Хёнджин, привязан к этой кровати с раздвинутыми ногами, абсолютно голый, испуганный, тощий и совсем-совсем лысый, а вокруг — огромная толпа. — Со-бой! Со-бой! — скандируют вокруг него люди и вдруг затихают, расступаются, когда в центре появляется главный герой — сам Ли Минхо, — который немедленно оказывается прямо перед Хёнджином и зачем-то принимается трогать его член. Срабатывает уличный рефлекс уровня «если кто-то прикоснулся к тебе, пока ты спишь, тебя хотят ограбить или убить», и Хёнджин со всей дури, с криком, размахиваясь, бьёт по чему-то мягкому. Пытается ещё и ещё, но мешают наручники, которыми он прикован к стене — он у стены, обжигающе-горячей стены, у которой тоже почему-то есть член, и это страшнее всего, что ему снилось раньше, потому что вот только стена ещё и не пыталась его выебать, и Хёнджин боится стены, дёргается, желая вырваться, сбежать, но — не получается, стена рушится на него сверху и давит, не давая вздохнуть, и кусает за шею, громко, сквозь чей-то сдавленный крик, отчаянно его зовёт: — Джин! Хёнджин, черт тебя побери! Проснись, Джин, это просто сон, хватит так орать! Когда Хёнджин открывает глаза, реальность сливается со сном, и оттого ещё какое-то время он оказывается не в силах закрыть рот. На нём и вправду валяется стена с членом, а запястья перехвачены чем-то крепким, завёрнуты за спину, страшно, больно, страшно!.. Затыкается Хёнджин, лишь когда стена его снова кусает куда-то за шкирку и треплет, словно котёнка, — да и то скорее от недоумения, чем от осознания, что именно происходит на самом деле. Но стене этого достаточно, и, отпустив его шею, та немедленно принимается Хёнджина утешать: — Тш-ш-ш, Джин, это был всего лишь сон, всё хорошо, ты в безопасности… Ты меня слышишь? Джин? — Угхм, — невнятно мычит в ответ Хёнджин. Сквозь подушку внятно отвечать неудобно, рот ему затыкает, кажется, именно подушка. — Ты меня узнаешь? Джин! Не вырубайся, даже не думай! Ещё бы Хёнджин вырубился в таком состоянии, ну конечно. Однако голос, доносящийся откуда-то сзади, подозрительно знаком ему, да и стена как-то неожиданно и незаметно превращается в просто тяжёлое мужское тело, навалившееся на него сверху всем весом и заломившее ему руки, пахнущее… ну тоже достаточно знакомо, чтобы не начать паниковать вновь. Ещё несколько секунд Хёнджин пытается сообразить, кто это, а потом до него наконец доходит, и он холодеет буквально всем телом. — Хён, — сдавленно зовёт он. Запястья немедленно отпускают, но давящий и, возможно, самую малость успокаивающий вес сверху пока никуда не девается. — Успокоился?.. — шепчет над ухом Минхо.