Отверженный

Первое, о чём думает Хёнджин, очнувшись, — что так и не включил рисоварку. Только во вторую очередь он ощущает отсутствие согревающего, уже ставшего за ночь привычным тепла рядом, и испуганно вскидывается. Причин бояться и переживать нет никаких, однако ему все равно пробуждение в одиночку отчего-то кажется плохим предзнаменованием. Не обращая внимания на стол, на котором вроде бы опять заботливо приготовлена полная кружка лекарственного чего-то там, Хёнджин вскакивает на ноги и босиком, как есть, отправляется на проверку дома, словно и правда кот. Но атмосфера пробуждения заставляет его недвусмысленно искать Минхо или, наоборот, убеждаться в его отсутствии. Хёнджин никак не может решить, какой вариант его интересует больше. Первый — исключительно из-за того, что, как смотреть Минхо в глаза, он не представляет, второй — потому, что в одиночку страшно. Оба. Наверное. Однако, когда Минхо обнаруживается на кухне, куда прямиком отправляется Хёнджин, как только выходит из туалета, всё, что он чувствует — это растерянное смущение, поскольку не очень понятно, что будет дальше и каким это «дальше» окажется. Сплошные неизвестные в уравнениях — и это при всём том, что он изначально не понимает, зачем Минхо его вообще подобрал! — Хёнджин-а… — Минхо, нет, кажется, всё-таки теперь снова «хён», в хорошем настроении. По крайней мере то, как он разглядывает его с головы до ног, а потом качает головой, почему-то совсем не кажется злым или хотя бы на малость раздражённым. — Опять босиком. Мне к тебе носки скотчем примотать? Если не собираешься уходить, сядь на стул хотя бы, я подогрев полов включу. — Но тепло же… — возражает Хёнджин, пусть и не слишком уверенно. Действительно, за окном солнце, и если, проснувшись, он не обратил на это внимания, то сейчас выданную ему хёном тёмную пижаму немилосердно жжёт даже несмотря на стекло. Минхо поджимает губы и всё равно, наклонившись, тычет на кнопку обогрева. — Ты ещё стоишь? — разворачивается он. Против своей воли буквально секундой спустя Хёнджин обнаруживает себя уже сидящим на стуле с подобранными ногами. Рефлексы не пропьёшь. Даже испугаться не успел, хотя, впрочем, вполне успешно пугается постфактум. Но хён доволен: — Умница. Завтракать будешь? Первая реакция Хёнджина — «смотря что». Послушно кивая, он опускает голову; вроде бы и чувствуется некая степень вины за собственную неожиданную и непривычную разбалованность, но, прислушиваясь к себе и своим ощущениям, он с удивлением осознаёт, что с хёном даже это ощущается как-то проще. Легче. С каждым днём хён кажется всё более искренним, и это не оттого, что как-то меняется сам хён — это Хёнджин начинает доверять ему всё больше. Или, может, больше видеть за его привычными масками равнодушия и нетерпимости. Когда Хёнджин был трейни — и в первый, и во второй раз, — таких, как Минхо, называли «цундэрэ». Привыкнув после обилия пересмотренных аниме к этому слову, Хёнджин даже затрудняется перевести его кратко и ёмко на родной язык. Задавака? Недотрога? Ни одно слово, которое приходит ему в голову, не подходит. Сам бы Хёнджин сформулировал бы это как «человек, который старается казаться злым и холодным с тем, кто ему нравится, потому что знает, что может быть слишком мягким». Но это тоже, кажется, не слишком точная формулировка; в любом случае, хён как раз вот этот человек и есть, и внутри злой, агрессивной личины он — сладкая булочка с корицей. Айго, теперь Хёнджину хочется булочку с корицей. И даже ими, кажется, пахнет, но это явно обман по-утреннему тормозящего сознания, потому что хён ставит перед ним не булочки, а вполне себе симпатичный и приятный кимбап с яйцом, огурцом и чем-то ещё не слишком узнаваемым в таком виде. В любом случае, вкусно; спустя пару кусочков Хёнджин забывает про любые булочки. А рис-то свежий, удивляется он и находится взглядом рисоварку. Та, разумеется, включена на обогрев, и это обозначает, что хён не спит уже порядка двух часов, потребовавшихся на то, чтобы приготовить всё с нуля. А сейчас… Хёнджин щурится в окно. Часов десять уже? Секундой спустя он вздрагивает от неприкрытого испуга. Промолчать бы, но по старому опыту Хёнджин помнит, что, если ничего не скажет, то будет виноват ещё больше. — Хён, — сглатывает он. — А работа… Уголки губ хёна дёргается. А потом дёргается и сам Хёнджин, когда его по-детски треплют по волосам. — Я благодарен за твою заботу, — заявляет ему хён. — Но вообще-то сегодня суббота, и я бы предпочёл бы провести её где-нибудь вне офиса. Без лишних вопросов очевидно, что обычно хён как раз в офисе выходные и проводит — или, может, с этим Ликсом. С одной стороны, Хёнджин, опять же, чувствует себя виноватым за то, что мешает, с другой — йа, так он и воскресенье ещё займёт, он требует много внимания и будет требовать ещё больше! — У хёна есть какие-нибудь определённые планы? — аккуратно интересуется он. Просто так. Чтобы знать, в какие моменты внимания требовать исключительно много. — У нас — выделяет тот интонацией местоимение, неожиданно обобщая их двоих, — есть вполне определённые планы. В этом доме не бесконечное количество одежды, держащейся на твоих костях только чудом. Как, впрочем, и всего остального. Заглянем в пару мест, а затем мне нужно будет пройтись по Тондемуну. Если захочешь и не устанешь к тому моменту, сможешь составить мне компанию. Тондемун Хёнджин любил всегда, во все периоды собственной жизни. Бродить по туристическим и не слишком развалам, рассматривать иногда буквально вываленные на покрывала вещи, перебирать одежду всех видов и типов и со всех концов света, рассматривать ручной работы поделки… В такие моменты он чувствует себя словно в лавке чародея. А уж если повезёт и попадётся художественная лавка, то обычно Хёнджин застревает там, пока не разоряется напрочь, и наружу выходит исключительно с пустым кошельком. Выходил. Хотя если обещает хён, тот своё обещание выполняет, и прогулка с ним должна получиться гораздо более волшебной. Но для этого нужно вытерпеть прозу жизни и пережить покупку какого-то количества наверняка однотипной, скучной одежды… или просто купить ту как раз в Тондемуне. Со вздохом Хёнджин решительно закидывает в рот последний кимбап, запивает той самой вулканической водой и поднимается. — Я готов! — рапортует он. Глядя на него, хён откровенно смеётся. — Так и пойдёшь? — с усмешкой интересуется он. — Или всё-таки дашь мне доесть и подобрать тебе что-нибудь получше? Хёнджин смотрит на себя. Грустно шевелит голыми пальцами ног: тепло, но так по магазинам не походишь точно. Если пижаму ещё можно кое-как списать на эксцентричность владельца, то отсутствие обуви явно привлечёт к нему не совсем правильное внимание. Смирившись, он возвращается за стол и в продолжение акции «бродяга требует внимания» с невинным видом тянется палочками к чужой тарелке. Не то чтобы он голоден, но… после жизни на улице учишься наедаться впрок. Да и по-прежнему никуда не девается тлеющее внутри опасение — и ещё долго никуда не денется, подозревает он, — что в этот раз на него накричат. Замахнутся. Хёнджин проверяет границы. Хёнджин проверяет границы, которых попросту нет, не существует, поскольку Минхо вскидывает на него вопросительный взгляд и мимоходом удивляется: — Не наелся? Да, ты же после болезни… Как себя чувствуешь, Хёнджин-а? Я не спросил сразу, а может, тебя лучше и не тащить никуда? — Не знаю, кажется, будто здоров, — открыто пожимает плечами Хёнджин. — Померить температуру, хён? Мне кажется, её совсем не будет. Непонятно хмыкнув, Минхо поднимается и из так и стоящего на столешнице контейнера перекладывает ему на тарелку ещё несколько кусков кимбап. На этот раз — с тунцом. — Ещё? — осведомляется он. — Не стесняйся, но, учитывай, что если всё пойдёт по плану, то мы ещё как минимум один раз поедим снаружи. Подавляя совершенно неожиданную неприличную ассоциацию и заклиная себя держать лицо, Хёнджин торопливо качает головой: — Тогда нет, спасибо, хён. Тогда позже, ладно? — Тебе виднее, — отзывается тот и, к шоку и восторгу Хёнджина идёт приносить ему градусник. *** Первой проблемой, с которой они сталкиваются ещё до выхода из дома, оказывается обувь. Только глядя на микроскопические кроссовочки хёна, в которые у него влезает лишь половина ноги, Хёнджин в полной мере осознаёт разницу в их размерах. Если сам он, будучи трейни, покупал себе плюс-минус сорок третий, то Минхо, оказывается, носит тридцать девятый и теперь заметно дуется из-за очевидной разницы не в его пользу. — Ладно Чанбин! — риторически возмущается тот. — У него хотя бы в отца лапти, но ты-то! — Я высокий?.. — робко возражает Хёнджин. Хмыкнув, Минхо шагает к нему вплотную и упрямо высится, по-другому это не назвать: выпрямляется во весь рост, встаёт максимально прямо и, кажется, ещё и незаметно поднимается на носочки. По крайней мере, Хёнджин не помнит, чтобы раньше тот был выше его носа, а тут вдруг они ни с того ни с сего смотрят прямо друг другу в глаза, да? Следующая проверка границ происходит совершенно непроизвольно: не удержавшись, исключительно любопытства ради Хёнджин кладёт ему руки на плечи и легонько надавливает. Возмущённо рушась обратно на полную стопу и разом становясь ниже чуть ли не на десяток сантиметров, Минхо фыркает и отступает назад. — Ладно, час у нас есть, — заявляет он. — Сейчас я позвоню, тебе привезут что-нибудь, что на дорогу сойдёт. Хёнджин, который уже мысленно и босиком пошёл, и тапки Минхо нацепил — нога влезает, но свисает с обоих сторон, — и даже грешным делом проехался, словно западная принцесса, на руках или, как корейский маленький ребёнок, на спине, самую малость расстроенно вскидывает брови. — А так можно было? — удивлённо интересуется он. — А зачем куда-то тогда идти, если можно заказать и всё привезут? Давай тогда онлайн где-нибудь закажем, хён? Пару секунд Минхо сверлит его недовольным взглядом, но Хёнджин, отказываясь просверливаться, продолжает упрямо ждать ответа и наконец-таки его получает. — Лет десять назад я обещал Чанбину, что никогда не стану похожим на свою бабушку, — уныло отвечает Минхо. Хён. Хёнджин уже сам устал путаться, когда тот какой. — И просил убить меня, если это случится. Всё. На этом дневная норма объяснений заканчивается, и Хёнджин с нарастающим ужасом смотрит, как тот уходя, достаёт телефон и начинает кому-то на ходу звонить. — Эй! — вскрикивает он и громко, торопливо шлёпает босыми ногами по полу следом. — Хён! Не надо умирать, ты не твоя бабушка, почему вообще бабушка? Без лишних слов, не разворачиваясь, Минхо тычет рукой в сторону гостиной — автоматически проследив направление, Хёнджин сталкивается взглядом с уже знакомым ему портретом, — и негромко говорит что-то в трубку. Запал возмущаться Хёнджина за эти мгновения сходит на нет как не бывало; вновь устраиваясь на привычном и почти родном диване, он наклоняется в сторону портрета и рассматривает тот с новым любопытством. Вообще-то он думал, что это мать. Значит, бабушка? Почему бабушка, если хёна тоже выгнали из дома? И эта комната… Слегка облагороженный зал в доме пожилой женщины, наконец находит Хёнджин нужное определение спустя несколько дней недоумения, и всё ещё продолжает удивляться. Почему здесь не сделали полноценный ремонт, как в остальных комнатах? В этом доме перестроили буквально всё, включая двор, но эта гостиная всё ещё выглядит так, как будто эта бабушка вот-вот зайдёт с улицы обратно! Вместо бабушки заходит довольный Минхо, на ходу опуская телефон в карман, и вот так, рядом друг с другом, они с портретом вновь оказываются настолько похожи, что Хёнджин вновь не верит в разницу в целое поколение. — Отомри, — приказывает ему Минхо, но, впрочем, улыбается. — У одного из моих ребят обувной рядом с домом, так что уложимся минут в двадцать паузы. Ты. Айщ, Хёнджин-а, ты лекарство пить собираешься? — Но температуры нет! — Его нужно пить конкретный срок вне зависимости от самочувствия. — Минхо по-доброму суров. — Пей, или я напою тебя насильно. Соблазн отказаться вновь и посмотреть, что будет дальше, если честно, огромен, но что-то подсказывает Хёнджину, что в этой войне ему не победить и что каждый должен сам выбирать свои сражения. Поэтому оставшееся до привоза обуви время он, мирно сидя на диване, цедит приятно остывший терафлю и вместе с Минхо смотрит какое-то, хвала всем богам, совершенно не музыкальное шоу. *** Не то чтобы рынки подобного рода для Хёнджина — родная стихия, но очень и очень близко к тому. Может быть, это сюда он ездил нечасто, а вот на более мелких и тем более расположенных поближе бывал постоянно. Это Минхо кажется ему тем, кто будет ощущать себя в таких местах откровенно неуютно. С его выверенным до последней линии дизайна домом, с его классическим рабочим костюмом Минхо поначалу выглядит чужим этому месту и держится настороже. Это потом Хёнджин вспоминает толстовки и футболки, в которые почти мгновенно переодевается Минхо, приходя домой с работы, это совсем потом Минхо видит на прилавке какую-то интересную мелочёвку и устремляется туда с громким криком; поначалу суета, кажется, ошеломляет их обоих. Столько людей, собравшихся разом в одном месте, Хёнджин не видел уже больше года, а Минхо, видимо, просто не ожидал, что сейчас вдруг окажется разгар сезона. Непонятно, правда, на что тот надеялся: конец лета, выходной день, хорошая погода, почти центр города. Со всех сторон слышна незнакомая, чужая речь, и везёт, если это английский, который Хёнджин даже кое-как на слух разбирает. Часто это японский, в котором он «ватащи ва ари дэсу», причем без знания ударений и умения это прочитать иероглифами — как, впрочем, и у остальной части тех, кто любит аниме. И ладно японский, но Хёнджин также явно слышит китайский, — а ханча у них перестали преподавать за несколько лет до его рождения. Многие языки он не узнаёт в принципе; в первое мгновение Хёнджин совсем теряется. Всё вокруг смотрят на него, толкаются, задевают плечами, комментируют нечто этакое, далеко не всегда приятное… В такой толпе бы чувствовать себя песчинкой, частью речи, а он отчего-то ощущает себя муравьём: маленьким, незначительным, неважным. Кем-то, кому может навредить любой. Сглатывая поступившую горечь, Хёнджин застывает на месте и затаивает дыхание, надеясь переждать заметно подступающий приступ паники, который ещё не, но уже явно вот-вот: тошнит всё сильнее и сильнее, кружится голова и начинают подгибаться ноги. В этот момент случается чудо: на спину ему ложится твёрдая, уверенная ладонь, и Минхо чуть ли не силой отводит его в сторону, к стене какого-то ларька. — Хёнджин-а? — растерянно смотрит тот ему в лицо. — Тебе плохо? Хёнджин отрицательно мотает головой. Свой организм он знает прекрасно и отлично представляет, что не переел или что-то там ещё; вот это всё — это только психика. Только его собственные тараканы. Правда, сказать это вслух не хватает сил: гомон вокруг никуда не исчезает и кажется единым неощутимым целым, продолжающим давить на него из-за спины Минхо. Но прикосновение оказывается как раз тем, что ему нужно. Дело даже не в человеческой поддержке или чём-то вроде того, но в чем-то ощутимом физически, в надёжном якоре, за который цепляется сознание Хёнджина. До Минхо с запозданием явно наконец доходит, в чём дело, и вместо утешения он тянет Хёнджина дальше, на свободный угол скамейки у уличного шиктана. Неразборчиво, непонятно, говорит что-то с явными японскими окончаниями паре на другой стороне стола, и те ему даже отвечают: кивают, кланяются, спрашивают что-то в ответ. Хёнджин забывает о них, как только отворачивается, но спустя, наверное, минуту приходится вспомнить снова: девушка-японка протягивает ему бутылку воды, щебечет что-то своё и смотрит по-детски встревоженно и беспокойно. Как, впрочем, и Минхо, явно не привыкший к тому, что люди рядом с ним устраивают такие выбрыки, но явно привыкший решать чужие проблемы. Вместо Хёнджина он благодарит девушку и протягивает ей стопку вон, у самого Хёнджина он забирает из слабых непослушных рук бутылку и сворачивает крышку лёгким движением ладони. Когда он вот так сидит у ног Хёнджина на корточках, заглядывает ему в лицо снизу вверх и кладет ему руку на колено, чтобы быть ближе и чтобы удержать равновесие (Хёнджин прозаичен), непонятно, как с этим справляться такому маленькому, слабому муравью, как Хёнджин. Кажется, что он не рассчитан на такую заботу, с которым Минхо следит за выражением его лица, явно готовый сделать всё, что бы ни потребовалось, чтобы ему стало легче. Этот взгляд обжигает его чуть ли не сильнее по-летнему жарких солнечных лучей, и лишь чужое внимание по-прежнему никуда не девшейся японской парочки мешает Хёнджину поддаться инстинктам и выкинуть какую-нибудь глупость: сбежать далеко-далеко, чтобы никто не нашёл, или прямо здесь опуститься на колени и сделать Минхо благодарный минет. В голову лезет всякая чушь, и это чёткий знак, что его отпускает. Если получается думать не только о страхе, значит, пик пройден, но для гарантии Хёнджин всё равно, теперь уже будучи наконец в состоянии вспомнить давние инструкции для трейни, дышит на счёт и перебирает энное количество вещей, которые видит, слышит и чувствует. Прямо перед ним карие, обеспокоенные глаза Минхо. За спиной его — оживлённая пешеходная зона. Пара девушек, посмеиваясь, рассматривает прилавки, дальше большая индусская семья ковыряется в вывешенных на вешалке декоративных ханбоках… В ларьке справа продают хоттоки, и продавец то и дело выкрикивает привычное: «Заказ готов!». Откуда-то издали доносится музыка, смешиваясь с которой, людские голоса превращаются в радостную, праздничную, совершенно не угрожающую какофонию… Вместо того, чтобы расслабиться, Хёнджин вспоминает массовую давку у ночного клуба, случившуюся… года два назад? Зачем представлять в такой ситуации, что делать, если это вдруг повторится, выводя себя на новый круг паники, он не знает, но контролировать свой разум пока откровенно не в силах. — Пей, — приказывает ему Минхо и сам подносит к его губам бутылку с водой. Жадно присасываясь к горлышку, Хёнджин выхлёбывает залпом чуть ли не половину, наслаждаясь контрастом удушающей жары снаружи и ледяного ожога изнутри. Мгновение спустя, напрочь лишая его удовольствия — и заодно способности мыслить — затылок сводит от холода, и, непроизвольно выпрямляясь, он отчаянно, сдавленно хрипит. — Хёнджин-а, что?.. — вновь теряется Минхо. Теперь обе его руки ложатся Хёнджину на колени, и он наклоняется ближе, внимательно вглядывается ему в лицо. Именно в этот момент Хёнджина наконец отпускает. Разом, целиком: как будто от шока. Как будто организм наконец решает, что вокруг стрессовая ситуация и надо собраться; и почему бы ему не решить, что стресс — это рынок, а не бутылка воды? Закон подлости работает исправно, и это его откровенно раздражает. — Я в порядке, хён, — кивает он, а потом ещё раз и ещё, поскольку первые разы, по-видимому, Минхо не убеждают. Даже наконец поверив, что всё действительно хорошо, и убрав руки, Минхо всё равно заставляет его посидеть ещё несколько минут, но сам хотя бы при этом пересаживается на скамейку сбоку. Как минимум за это уже Хёнджин про себя благодарит всех богов, поскольку странное ощущение собственной избранности наконец медленно начинает его покидать. Конечно, во время дебюта его называли Принцем, но… впервые, кажется, этому принцу кто-то поклоняется всерьёз. Странное ощущение. Уже позже Минхо наконец позволяет ему встать, поддерживает за талию в первые минуты и потом ведёт за собой, обхватив запястье. Так — гораздо спокойнее. Хёнджин уже увереннее, с новым интересом смотрит по сторонам, то и дело притормаживая у того или иного прилавка. Пока вокруг всякая мелочь: аксессуары, бижутерия, сувениры; Минхо явно не собирается ничего покупать, но разглядывает точно так же внимательно, иногда даже сам где-то останавливаясь первым. Самому же Хёнджину не нравится пока ничего настолько, чтобы намекнуть Минхо на покупку. «Бродяга требует внимания», угу. Акт… четвёртый? В конце концов они застревают в рядах с одеждой, причём буквально в первом же магазине: Минхо выхватывает с вешалки ужасно яркую, цвета морской волны, футболку с какими-то этническими рисунками и предлагает ему. Хёнджин в ответ мстительно суёт тому майку с надписью Trust me, I am kitty. С Минхо оказывается весело. Поначалу они просто подначивают друг друга, но затем соревнование превращается во что-то большее, становится серьёзнее и азартнее: Хёнджин выбирает и протягивает Минхо фиолетовую шёлковую рубашку с прозрачными сетчатыми вставками по бокам, а взамен получает неожиданно своего огромного размера (Тондемун странный) кожаные ботинки на огромном, прозрачном каблуке, и в пару им — высокие, до локтя, розовые перчатки. Именно их как раз протягивает Минхо Хёнджину в тот момент, когда какой-то парень подходит к ним слишком близко. Невысокий, даже чуть ниже Минхо, темноволосый, с кучей веснушек. Поймав на себе взгляд Хёнджина, парень расплывается в улыбке, загорается ей ярко-ярко, широко-широко, а потом с ухмылкой переводит взгляд на перчатки в руках Минхо и смеётся. — У вас тут весело, — комментирует он неожиданно низким голосом. В противовес первому впечатлению Хёнджина, согласно которому этот парень — приятный человек, который в хороших отношениях со всеми, исключая, наверное, каких-нибудь отдельных придурков, Минхо вздрагивает. В течение нескольких мгновений Хёнджин смотрит на него, пытаясь избавиться от стойкого ощущения дежа вю: руки Минхо явно подрагивают, и кажется, что он вот-вот вновь полезет за сигаретами. Впечатление, впрочем, то ли совсем обманчивое, то ли тот успевает себя взять в руки слишком быстро, чтобы заметил хоть кто-либо ещё. — Ликс, — ровно улыбается Минхо, поворачиваясь в его сторону. — Откуда ты здесь?