Отверженный

В конце концов, когда Хёнджин наконец заставляет себя проснуться, уже нет ни котов, ни солнца, убежавшего куда-то к зениту, ни всё ещё хёна. Себя он — тоже наконец-то — ощущает очень даже хорошо. Правда, градусник, за которым исключительно ради приличия он тянется, подозревая, что хён обязательно спросит про температуру, показывает аж целых тридцать семь градусов ровно, всё равно это ощущается куда лучше, чем вчера. Строго по инструкциям в записке Хёнджин запивает таблетки уже совершенно остывшим чаем и, согласно инструкции же, выгоняет себя в душ. Он послушный мальчик, как бы эта мысль не смешила; Хёнджин опытный, Хёнджин прекрасно знает, как быстро у людей кончается терпение, и абсолютно не намерен провоцировать и так неизвестно почему не выгоняющего его хёна лишний раз. Недавняя предложенная хёном помощь с работой, с учёбой и всем остальным теперь кажется сном, но Хёнджин всегда достаточно чётко отличал сны и галлюцинации от реальности по стремлению его перегревшегося мозга обязательно добавить какие-нибудь странные, не существующие в реальности вещи в окружающую его действительность. Хён тогда явно был настоящий, и предложение его, соответственно, тоже. И всё равно его Хёнджин не понимает. Однако спрашивать ещё раз не собирается, чтобы не дразнить судьбу; если кто-то хочет о нем позаботиться просто так, безвозмездно, то так тому и быть. А хён именно заботится, иначе это не назвать. В ванной его встречает аккуратно сложенный комплект чистой одежды, которая опять ему немножко слишком коротка и одновременно велика; Хёнджин выше хёна, если задуматься, но почему-то это вовсе не даёт ему никакого внутреннего преимущества, не заставляет его чувствовать себя сильнее, значимее хоть на вону. Стоит ему встать под тёплую воду, как сразу, образами, накатывают воспоминания о предыдущем вечере, о том, как теснился он здесь с Минхо-хёном, прижимался к его плечу и держался за руки. Как разглядывал бёдра и грудь со шрамом, как думал о композиции рисунка и радовался, что организм не нашёл в себе сил среагировать совершенно определенным образом. Закон подлости в кои-то веки работает в пользу Хёнджина, и вот теперь у него силы более чем находятся. — Из-за каких-то там воспоминаний, — недовольно бормочет Хёнджин, гипнотизируя взглядом собственную эрекцию. Но никакие увещевания не действуют на проснувшееся либидо, образ бёдер не желает растворяться среди других воспоминаний, а Хёнджин в жизни не умел заставлять себя насильно не думать о белой обезьяне. Конечно, на улицах с ним случались всякие вещи, и, он уверен, многие из них бы могли перебить ему настрой — но дело в том, что это буквально первый раз, когда у него встаёт, за достаточно долгое время. Может быть, конечно, потом он не сможет смотреть Минхо-хёну в глаза, но слишком уж страшно не воспользоваться моментом сейчас. Можно, конечно, вспомнить Чансоля, одного из хёнов группы, ужасно милого, с которым Хёнджин снимал стресс, пока был трейни. Можно вспомнить одного из преподавателей или их визажиста-гея, но отчего-то не получается. Усталой улыбки Минхо-хёна и воспоминании о каплях воды на его коже Хёнджину хватает, чтобы наконец-таки обхватить свой член. Гель для душа облегчает скольжение, и, хотя волосы в паху откровенно лезут под руку, всё равно всё в порядке. Опираясь пятерней о плитку, прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться, Хёнджин всё быстрее и быстрее дрочит сам себе, пока в один момент просто неправильно не поворачивает руку — и выплёскивается на стену перед собой. Удовольствие размытое, гораздо менее интенсивное, чем он помнит по временам возни с Чансолем, да и колени сразу принимаются дрожать, однако Хёнджин исключительно доволен. Слишком приятно чувствовать себя вновь полноценным, не сломанным изнутри — хотя всё равно, конечно, лучше не рассказывать о том, что произошло, хёну. Вряд ли ему будет приятно узнать, что Хёнджин выбрал его в качестве объекта для дрочки. Даже в том случае, если хён всё-таки не натурал. А уж если и правда натурал — то тем более. Кое-как вытираясь, Хёнджин влезает в выданную ему одежду и некоторое время держит в руках снятую, пытаясь понять, куда её деть. В конце концов, аккуратно сложив всё, он оставляет это там же, где нашел чистое, и выходит за дверь. Если в глубине души он всё-таки надеялся, что прошло достаточно времени, чтобы Минхо-хён выполнил своё обещание и заглянул на обед, то он ошибается. На часах — двенадцать, и кто знает, много это или мало, но, в любом случае, в доме никого, кроме котов. Кто-то из них — серый — даже встречается ему в коридоре, идёт навстречу и трётся мимоходом о ногу. Проголодавшийся Хёнджин завтракает или, скорее, обедает в одиночку. Обидно, что нет никакого телефона, чтобы вот раз — и зазвонил бы, и хён бы сказал, что немного задержался, но уже идёт домой. Хёнджин правда его ждёт. Честное слово. Ужасно вкусное мясо, ещё более вкусный рис с яйцом, которые он доедает до последней рисинки, далеко не так вкусны, как тогда, когда рядом был тот, кто это всё приготовил. Сам себе делая кофе, Хёнджин бегло заглядывает в холодильник, осенённый случайной идеей, но там и без него по-прежнему стоит куча контейнеров. Идея приготовить хёну что-нибудь вкусненькое, собрать в голове все навыки со времён трейни, проваливается с самого начала. На обед — полноценно обед, по времени, установленному Законом о труде, хён не приходит тоже. Хёнджин лишь надеется, что тот смог поесть там, у себя, где бы тот ни был, на работе ли, или в общежитии. Скучно. Список возможных развлечений у Хёнджина невелик. Или всё-таки пойти и порисовать — но в этом доме, где всё и везде разложено аккуратно и по порядку, чёрт его знает, где искать нормальную бумагу и карандаш, так что этот вариант пока отпадает. Или можно ещё посмотреть телевизор, полистать что-нибудь в сети с доверенного ему ноутбука, послушать музыку… Рисовать в цифре тоже, конечно, вариант, но это Хёнджину даётся куда хуже, чем традиционным способом. Глядя на краски, он просто знает, как повернуть реальную кисть, как нажать на нее, чтобы осталась правильная черта, но понятия не имеет, как получить то же самое от кисти электронной. Как заставить электронные краски смешиваться как настоящие, как рисовать на экране словно акварелью. Вдобавок даже для цифры бы лучше иметь планшет и стилус, потому что рисовать с тачпада — то же самое, что пытаться согреться зимой, обложившись картонками: совершенно идиотское занятие. Скучно; чуть не наступив на одну из кошачьих игрушек, Хёнджин тратит некоторое время на поиск котов и на попытку поиграть хоть с кем-нибудь из них. Рыжий кот побольше оказывается тем ещё лентяем и игнорирует фетровую мышку, что бы Хёнджин с ней ни делал. Зато второй, явно младше первого, неожиданно разыгрывается так, что спустя всего полчаса активного бега и попыток разорвать мышку задними когтями игрушке приходит конец. Пока ошеломлённый Хёнджин сидит, держа в одной руке подобранную с пола набивку, а в другой — мышиную «шкурку», и переваривает случившееся, кот успевает потерять к игре интерес. Вместо того, чтобы уйти по своим делам, он забирается вдруг Хёнджину на колени, поджимает под себя лапы и принимается лениво, словно бы делая ему одолжение, раскатисто мурчать. Поэтому — только поэтому, честное слово, — Хёнджин остаётся на месте в течение следующего часа. Всё ещё скучно, конечно, но на улице он привык развлекать себя сам, а тут у него есть целый кот, которого можно чесать, гладить, трогать за уши и дуть на усы, — в общем, вариантов море. Только когда окончательно припирает желание сходить в туалет, кота приходится снять с колен и переложить на пол рядышком. Правда, того подобный вариант не устраивает, и вот теперь кот галопом уносится в сторону лестницы. Пока тот не вернулся или на его место не пришёл другой, Хёнджин торопливо поднимается и идёт в туалет, на ходу пытаясь стряхнуть с себя хотя бы часть шерсти. Рыжее на чёрном; кажется, теперь он понимает, почему европейские ведьмы заводили исключительно чёрных кошек: выглядело не так позорно. Кажется, что этот день не принесёт уже никаких сюрпризов; кажется, что ему так и придётся лениться до упора. Хёнджин переползает на диван, укрывается знакомым пледом, да так под ним и остаётся: несмотря на солнце, после очередной порции таблеток его немножечко подозрительно знобит. Поначалу он включает телевизор. Находит случайную дораму, запускает первую серию… а потом вдруг накатывает. Почему-то его совсем не тревожила тишина, разбавляемая издаваемыми котами звуками, а стоило добавить в неё человеческие голоса — и, сам того поначалу не замечая, Хёнджин начинает всё сильнее прислушиваться в попытке не пропустить ни единого постороннего звука. Технически этому звуку взяться неоткуда: хён вчера уверил его, что все его страхи — чушь, что оснований бояться нет, но Хёнджин отчего-то всё равно опасается даже сам не зная чего, дёргается на каждый шорох и в конце концов, не выдерживая, всё сильнее убавляет громкость телевизора. Система наблюдения, как сказал ему хён, точнее, её сердце, установлено в комнате наискосок от гостиной, через коридор, и Хёнджин, глубже кутаясь в одеяло, босиком идёт туда. Выключатель сам ложится под руку; он замирает в проходе. Ещё в темноте всё в помещении светится огоньками, и, стоит ему зажечь свет, лучше всё равно не становится. Куча стоек с непонятными коробками-устройствами, к которым идёт обилие аккуратно уложенных проводов, всё моргает, шумит и жужжит. По сравнению с остальным домом, здесь откровенно холодно; Хёнджин поджимает одну ногу, словно цапля, прячет её в одеяле и зачем-то продолжает смотреть. Кажется, что всё работает. Кажется, что всё работает нормально; больше ничего Хёнджин всё равно понять не в силах. Его максимум — узнать роутер на одной из стоек, да определить пару системных блоков, один из которых даже с монитором, мышкой и клавиатурой. Экран, по которому мечется туда-сюда смешной линуксообразный пингвинчик, в остальном совершенно тёмный, и можно было бы убрать заставку, посмотреть, что там, но Хёнджин здесь не за этим, пусть его и терзает любопытство. Здесь он, чтобы убедиться, что в безопасности. Постояв ещё немного, он выключает свет и возвращается обратно на диван. В этот раз дорама интересует его ещё меньше, чем в первый, поэтому он просто лежит, периодически отхлёбывая оставшийся с обеда и давно остывший кофе, и смотрит вникуда перед собой. По ощущениям, температуры нет. Из любопытства он проверяет: тридцать шесть и три. Очаровательно. Куда делись вчерашние сорок? Зачем? Почему? Нет, не то чтобы Хёнджин не рад чувствовать себя хорошо, но ему по-прежнему странно болеть вот так, в один день почти умирая от перегрева, а на другой максимум ощущая сонливость и нехватку сил. В принципе, таблетки он тоже пьёт, нельзя отрицать их заслугу. Во всяком случае, вновь в сон его тянет явно от них, и Хёнджина практически уже совсем вырубает, когда со стороны входа вдруг слышится тихий писк замка. В первое мгновение он вздрагивает, словно кипятком ошпаренный, широко раскрывает глаза — но на этом всё, старая привычка не шевелиться в опасных ситуациях, пока не станет ясно, что происходит, вдруг просыпается и здесь. Секунды текут одна за другой, противные, медленные, пока он настойчиво пытается просверлить взглядом дыру в потолке, ровно до тех пор, пока из коридора вдруг не доносится голос Минхо-хёна. Его ласковый тон сразу же успокаивает, приводит Хёнджина в себя — и тоже совсем ненадолго, потому что потом Хёнджин вдруг понимает, что эта ласка направлена вовсе не на него. И, кажется, не на котов. Слышно плохо; Хёнджин встаёт и на цыпочках крадётся к выходу из гостиной. — …в следующий раз, ладно? — судя по наступившему молчанию, Минхо-хён всё-таки пришёл один и просто говорит по телефону. — Ты же в курсе, сегодня был тяжёлый день. После работы… Я бы мечтать ни о чём другом не мог, сам знаешь. Но у меня всё ещё есть обязанности, есть планы на сегодня… Завтра? Хён ненадолго замолкает, точно раздумывая. На том конце, видимо, что-то говорят, и он вдруг жалобно хмурится: — Давай лучше встретимся в каком-нибудь ресторане? Я не… Вновь пауза, вызванная таким бурным ответом собеседника, что даже Хёнджин, кажется, слышит его призрачное недовольство в едва доносящемся до него голосе. — Я тебя хочу, Ликс, — резко возражает Минхо-хён. — Но… Тут же зажимая себе рот ладонью, чтобы не услышали, Хёнджин только и может, что делать большие глаза. Он почти на все сто уверен, что этот Ликс — мужчина, и вывод тут может быть только один. Нет, ладно, несколько. Во-первых, хён — би или гей. Во-вторых, видимо, взгляд хёна на его, Хёнджина, задницу ему не показался. В-третьих, видимо, потому хён и не опасен для него лично, что у него есть этот Ликс, с которым они либо просто спят, либо романтически вместе и вот-вот съедутся, чему присутствие Хёнджина стопроцентно будет лишь мешать. С одной стороны, он сам тоже не готов постоянно слушать звуки чужого секса, с другой — выбора у него вообще-то нет. Если не здесь, то только улица, и, какие бы чувства у него не вызывал этот разговор, лучше прижать себя и своё эго, чем возвращаться туда, где неделю назад было под плюс сорок в тени, а позавчера плюс десять и дождь. Дурацкий тайфун. Или ураган. Или сезон дождей, неожиданно пришедший из Китая, какая разница, Хёнджин в этом ничего не понимает, кроме того, что всё кончилось и дальше будет тепло как минимум на всю неделю. Присевший на пуфик у входа хён, правда, всё равно в куртке, так что, видимо, солнышко ещё слишком обманчиво, но, в принципе, Хёнджин не замёрзнет, и… Блядь. Вот почему он себя пытается убедить, что уйти — хорошая идея, а? Только потому, что услышал про какого-то другого парня? Себя обманывать Хёнджин не любит. Впрочем, как и обманывать в принципе: слишком не нравятся последствия. Так вот если сейчас себя не обманывать, а заглянуть глубоко-глубоко, где темно, мрачно и царит ненависть к себе, то окажется, что Хёнджину не нравится, что у него есть конкурент. Все внимание хёна должно быть приковано к нему одному… ну, или не одному, конечно, но явно уж не к какому-то Ликсу, который хочет, чтобы хён выполнял для него какие-то там просьбы. Интересно ещё, кстати, какие именно. Что там с рестораном? Хёнджин вновь навостряет уши. — Как насчёт послезавтра? Если всё пойдёт хорошо, ты уже вернёшься домой… О, уже сегодня? Айгу, норэбан, день рождения Чанбинни… Я уже определился, но пока не купил. Нет, не скажу, иначе он через час уже узнает. А ты опять дотянул до последнего? Или купил ему очередной дилдо со ста режимами вибрации? Секунд десять хён молчит. — Посмотрим, Ликс, — вздыхает он. — Я же говорю, моему новому бродяге в первое время потребуется повышенный присмотр и кое-какая помощь. И без того я сегодня задержался, уже бесполезно куда-то ехать, так что придётся оставить на завтра. Ощущая практически неконтролируемый всплеск желания стать куда более проблемным бродягой, чтобы уход за ним оказался бы гораздо сложнее и тяжелее, Хёнджин стискивает зубы. Это буквально ревность, тяжёлая, завистливая, злая. Не зная совершенно ничего об этом Ликсе, Хёнджин всё равно уже ненавидит его заранее — просто потому, что тот забирает у него хёна, к которому он уже привык и даже начал немного доверять, начал считать своим. Сгорая злостью изнутри, он заставляет себя вернуться на диван, ясно понимая, что ещё немного — и не выдержит, выбежит в коридор и сделает что-то ужасно плохое: кинется, например, хёну на шею, громко, так, чтобы было слышно в трубке, скажет, как его любит. И ладно ещё этот Ликс напугается, разозлится и всякое такое — но так ведь последствия своих поступков потом Хёнджину и разгребать! Чего доброго, хён действительно разочаруется и обнаружит, что зря его пустил домой, что помогать Хёнджину бесполезно, что он, лживое отродье, неисправим и годен только для одного… Блядь, ну или даже на это не годен, если задуматься. В общем, с уверенностью, что ходит по краю, Хёнджин заползает обратно под одеяло и накрывается с головой — чтобы ничего не слышать уже точно и с гарантией, — но из его затеи не выходит ничего. Буквально минутой спустя голос Минхо начинает приближаться — но, к радости Хёнджина, ласковым быть вдруг перестаёт. — Я ебал твои требования, из-за которых можно обеспечить максимум половину того, что от меня требует Чанбин, — резко чеканит слова Минхо. — Чем тебе не нравится третий борт? На него есть все сертификаты… Ой блядь, производителем? А что ты предлагаешь, целый айрбас выкупать на триста семьдесят человек и гонять его как бизнес-класс? Да у нас денег на топливо не хватит, и это ещё не говоря о безопасности! Из-за самую малость трясущихся поджилок Хёнджин натягивает одеяло сильнее, но всё равно не спасает: злой голос хёна с лёгкостью достигает его ушей. — Да, я лично одобрял им коммерческое предложение, но прошло пять часов, Ликс, имей совесть — если и ответят, то только завтра, и мне с утра придётся торчать в кабинете… Зачем? Он некоторое время слушает потом потрясённо спрашивает: — Зачем тебе с ним знакомиться? Что?.. Ликс, это… Это… Ни хрена себе «пошутил»! Ты мне мстишь, что ли, за то, что я встретиться с тобой никак не могу? От любопытства Хёнджин всё-таки высовывает нос и одним глазом смотрит в щель. Минхо-хён откровенно красный, будто его заставили смотреть самое смущающее в мире порно, и он стоит посреди комнаты, отчаянно и стыдливо жмурясь, стоит и качает головой. Интересно, что там за шутка такая, что хёна так накрыло? — Если хочешь, можешь присоединиться к нам ненадолго завтра, посидим втроём в кафе немного, — сдаётся тот. — Нет? Ты действительно обиделся, что ли? И с кем это хён собрался этого Ликса знакомить? Не с родителями же? Судя по разговору, они работают вместе, так что не с кем-то с работы. С кем-то из друзей? Ещё и самолёты какие-то. Ничего не понятно. При чём здесь музыка? Минхо вздыхает так устало, так заёбанно, что Хёнджин впервые теряет в мыслях вежливый постфикс-обращение, неожиданно ощущая себя здесь старше и разумнее — столько страдания слышно в этом вздохе. — Прости, Ликс-а, хён всё исправит. Как ты смотришь на ресторан в понедельник и отель? Этот Ликс что-то отвечает ему, и Минхо вновь теряется, трёт устало переносицу — и от смущения уже нет ни следа. — Я никуда не поеду прямо сейчас, — безнадёжно говорит он. — Пойми, у меня, в конце концов, коты не кормленные, они меня два дня нормально не видели, и я сам устал как чёрт. Это ты весь день торчал на совещании, а я всё утро носился по городу, задрав хвост, ездил в Кванмён, потом в Соннам… Если бы Хёнджин был котом, то тут точно насторожил бы уши. В Кванмёне когда-то жил он сам — и, наверное, до сих пор живут его родители. Почему-то он сомневается, что тем удалось за прошедшее время найти деньги на переезд. Может быть, только на квартиру поменьше. Интересно, а что такого в Соннаме? По крайней мере, если в Кванмёне действительно родители Хёнджина и Минхо ездил к ним — то что в Соннаме? — К Ли Хвитэк-ниму? — кажется, всерьёз удивляется Минхо, и брови его заметно хмурятся. — Нет, я даже не знал, что твой заместитель живёт где-то там… Йа, да за запчастью Чанбину, как обычно, у него же опять эта такси развалилась, ты слышал? Нет? Ну тебе повезло, я с утра ему попался. Он вдруг тихо смеётся и сразу, будто спохватившись, вновь хмурится, однако интонаций не меняет совершенно. Это такой странный контраст голоса и выражения лица, что Хёнджин, не выдержав любопытства, отодвигает одеяло чуть дальше. — Да, — тянет Минхо. — Так в понедельник? Сегодня и завтра я действительно не могу. Да? Ну посмотрим… как скажешь. На этой ноте Минхо кладёт трубку, ещё мгновение зачем-то смотрит в экран, а потом наконец поворачивается к Хёнджину. — Как себя чувствуешь? — вскидывает брови он. Пытается казаться равнодушным, может, просто уставшим, а может — вообще никем не старается, но в противовес спокойствию, ясно видимому на лице, у Минхо заметно подрагивают руки. Только сейчас, не боясь наконец себя выдать громким вздохом, Хёнджин обращает внимание на подозрительно знакомый запах, облаком принесённый Минхо с собой. Очень знакомый, очень мужской, очень… Табак, соображает Хёнджин, от Минхо пахнет сигаретами, хотя в доме, кажется, нигде нет пепельниц, да и сигареты как-то Хёнджину на глаза не попадались. — Сонно, но температуры, кажется, нет, — послушно докладывает он. — Хён, ты… Минхо… нет, всё ещё не «хён», качает головой. — Попозже, Хёнджин-а, — бросает он. — Хёну надо подумать. Иди пока… ты ел? Вот пока поешь и не отвлекай. Ещё секунду или две Минхо растерянно медлит, точно забыв, что хотел сделать, а потом спохватывается и выуживает из кармана початую пачку сигарет. Смотрит на неё как на Хёнджина; покачав головой, он, на ходу вытягивая очередную сигарету, быстрыми шагами уходит обратно в сторону выхода.