Отверженный

Ли Минхо готовит. Точнее нет, понимает Хёнджин, не только готовит — тот раскладывает еду по тарелкам. Знакомо, по-родному шумит микроволновка, жужжит вытяжка, и на плите под ней вкусно булькает кастрюлька. Рамён, что ли? Уровень Хёнджина позволял ему, собственно, позволять себе рамён в ночном магазине где-то раз в месяц или два. На последние (единственные) деньги, но надо же было как-то стимулировать себя жить. От плиты, правда, пахнет раз в десять вкуснее, чем он помнит по магазину, а уж когда Ли Минхо распахивает дверцу микроволновки и достаёт мясо, то желудок Хёнджина жалобно протестует буквально на всю комнату. Ли Минхо оборачивается. Смеряет Хёнджина длинным, пристальным взглядом от головы до босых ног и неожиданно морщится. — Носки, — укоризненно говорит сам себе он и уходит. Хёнджин зачем-то идёт за ним — и десяток секунд спустя ему действительно вручают пару. Тёплые, махровые, как будто сейчас глубокая зима. Хёнджин в душе, между прочим, согрелся! Пусть и впервые за последние дня три, но какая, к чёрту, разница? Хочется не носки, хочется есть, но Хёнджин — воспитанный, особенно когда это в его интересах, поэтому кланяется, говорит: «Спасибо, саджанним» и послушно эти носки надевает. Жизнь на улице быстро учит не капризничать и с распростёртыми объятиями принимать любые дары судьбы. В конце концов, станет жарко — можно будет эти носки снять, какая разница. С другой стороны, в них по плитке оказывается ходить гораздо приятнее, чем босиком. Хёнджин замирает посреди кухни, не решаясь присесть без позволения, но смотрит по сторонам без стеснения, правда, в основном потому, что сверлить взглядом спину Ли Минхо кажется навязчивым и грубым, и что-то Хёнджину подсказывает, что от этого ему быстрее еды не дадут. Если вообще дадут, но если нет — тогда бы его уже давно выгнали, наверное. Мгновением спустя Ли Минхо берёт миски. Две. Напряжение, в котором Хёнджин себе не признавался, но которое, конечно, ощущал, спадает тут же, оставляя его практически бескостным, слабым, с трудом стоящим на ногах. Его действительно собираются кормить. Горячий душ так Хёнджина не ошеломляет, как еда. Как полная миска абурасобы, которую в конце концов протягивает ему Ли Минхо, как будто бы нельзя было обойтись простой лапшой без всего, но нет: в миске есть и мясо, и яйцо, и зелень, и грибы, и ещё что-то, то ли тёртая редька, то ли белый хрен… Пахнет безумно вкусно, и это всё — Хёнджину. Полная миска. Обжигая руки, он так и стоит столбом в ступоре, не то что не зная, куда себя деть, а просто не будучи вообще в состоянии соображать, так и стоит, и пялится на эту миску, как дурак. Ли Минхо вздыхает и шагает ближе. Непроизвольно напрягаясь снова, Хёнджин уже готовится к удару, оскорблениям, к тому, что еду у него просто отберут, но… Но. Руки Ли Минхо ложатся поверх его собственных по обеим сторонам миски, и вот так, помогая поддерживать ту на весу, Ли Минхо отводит его к столу. Мгновением спустя Хёнджина заставляют сесть и суют в руки палочки. — Ешь, — приказывает ему Ли Минхо и отходит куда-то в сторону. На следующие несколько минут Хёнджин благодарно выпадает из жизни. Вот он сидел и, кажется, и правда ждал разрешения поесть, а вот уже с трудом запихивает в рот последний кусочек свинины, и его живот чуть ли не впервые за год полон настолько, что, кажется, булькает где-то под горлом. Сытое удовлетворение накрывает его с головой, расслабляет, выгоняет прочь из головы любые мысли. Параноидальная тревога стихает тоже, и он просто сидит в тепле, довольный, согревшийся, сытый. Где-то в глубине души ему, конечно, всё ещё страшно. Но улица научила Хёнджина, что сытость — важнее всего. Неважно, что вокруг, где ты проводишь ночи, если у тебя есть еда — ты справишься. Почти не задумываясь, Хёнджин шарит глазами по сторонам, ведомый не голодом — жадностью и опаской. Всё по шкафам, холодильникам, всё аккуратно разложено, спрятано, и без еды вокруг он отчего-то снова начинает чувствовать себя неуютно. Но это такое неуютство, привычное, сродни знакомой до боли его неуверенности в завтрашнем дне… Да каком дне, обрывает он себя, в следующих часах — и то вернее будет! После еды жарко. Пальцами ног он стягивает с себя носки и прислоняет горящие подошвы к холодному полу. Хорошо. — Воды? — неожиданно спрашивает его Ли Минхо, заставляя подпрыгнуть от неожиданности. — Или кофе? Чай? Газировку? К чему ты вообще привык? Хёнджин хлопает на него глазами. Это вообще что? Кто даёт такому, как он, выбор? — Значит, воды, — решает за него Ли Минхо. Открывает шкаф и, собственно, взгляду Хёнджина — вот теперь сердце сводит жадностью — ряд пол-литровых бутылочек с чистой, негазированной вулканической водой с Чеджу. Это не Хёнджин такой умный, если что, это на этикетке написано. Шкаф он, конечно, запоминает и принимает из рук Минхо бутылку, тут же жадно приникает к горлышку. Это так ощущается богатая жизнь, да? Богатая жизнь на вкус как немножко подкопчённая вода, но Хёнджин не против. Его накормили так, что волноваться в целом нет сил, вопросы задавать не тянет — не Ли Минхо, который с виду кажется добрым исключительно со своими котами, которых тот, по-видимому, запер наверху, как и обещал, — ну, то есть больше ни с кем. Он хмурый, щурится почти угрожающе, но это его естественное состояние, и, поев, Хёнджин уже почти его не боится. Будущего — боится, Ли Минхо — почти нет. Надо же, помойную крысу за котёнка принять. Так наверное, Ли Минхо только и может. Хёнджин почти улыбается — еда настраивает его на мирный лад, а потом он вдруг снова вспоминает тот взгляд на его голую задницу, и веселье точно рукой снимает. В результате, когда, доев сам, Ли Минхо резко встаёт, Хёнджин буквально подпрыгивает и чуть было не падает со стула. А потом ещё раз, когда понимает, что Ли Минхо специально вставал ему за водой, несмотря на то, что сам ещё не доел. — Хочешь лечь? — спрашивает его Ли Минхо. Хёнджин снова хлопает глазами: куда лечь, зачем лечь, почему? Или… Он холодеет: неужели не успел, и придётся подставляться прямо здесь и сейчас? Он, конечно, помылся, подготовился, но не растягивался — не нашёл, чем. А по ящикам лазать не осмелился. Он не готов! Глядя на его панику, Ли Минхо вздыхает. — На кровать. Телевизор там посмотреть, — смиренно уточняет он, явственно уставший и от тупости Хёнджина, и вообще, — ютуб какой-нибудь, тикток, я не знаю. Мне работать ещё нужно. Хочешь, ноутбук старый выделю? Или книги? Хёнджин ошарашенно медлит. Сначала переваривает отбой тревоги, а потом торопливо пытается выбрать. Наверное, он выглядит абсолютно нелепо, так, что Ли Минхо, поначалу равнодушный вдруг смеётся над ним, протягивает руку и, словно и правда котёнка, гладит по ещё не до конца высохшим волосам. Это странное чувство: Хёнджину оно немного напоминает стилист-нуну, которая отвечала за его причёску в те времена, когда его ещё звали Принцем. Или, может, не стилист-нуну, а лидера его неслучившейся группы, Сынчон-хёна, который точно так же его подбадривал и утешал, гладя и похлопывая по голове. В любом случае, приятно, пусть и всё ещё страшно. Но это сладкий страх, и им Хёнджин наслаждается тоже. — Пойдём, — вздыхает Ли Минхо. — Там разберёшься, что делать. Давай, я и так время сегодня потерял, придётся до полуночи навёрстывать. Ли Минхо приносит ему ноутбук — тонкий, изящный, очень дорогой на вид макбук, который не работает без зарядки от сети и, видимо, поэтому считается своим хозяином «старым». Позже Хёнджин проверяет — ноутбуку нет и двух лет. В комнате, которую ему выделяют для сна, широкая кровать, заправленная будто горничной отеля, окно, закрытое тёмными деревянными ставнями, мягкий-мягкий коричневый ковёр и огромный телевизор. Над кроватью полки, забитые совершенно разноплановыми книгами: бегло пробегая взглядом, Хёнджин видит и раннюю японскую поэзию с неожиданно потрёпанной обложкой, и историю Корё, и современную фантастику, и даже несколько томов «Семьи шпионов». Ли Минхо быстро оставляет его одного. Никакого инструктажа, никаких попыток поговорить, ни-че-го. Дождавшись, когда его шаги затихнут где-то в дальнем конце коридора, Хёнджин выскакивает за дверь и медленно, крадучись, пробирается обратно на кухню. Пропажу скольки бутылок не заметит Ли Минхо?.. Хёнджин берёт три: именно столько стоит в третьем, дальнем ряду, и он надеется, что пропажу не заметят хотя бы какой-то срок. В соседнем шкафчике находятся фиолетовые чипсы из батата — пачек пять; Хёнджин без зазрения совести берет одну. От Ли Минхо не убудет. Уже снова в спальне Хёнджин находит в шкафу простыню и сворачивает её, завязывает концы, словно мешок, на случай, если сбегать придётся быстро. Кидает туда воду, еду — за двадцать минут на кухне он успевает набрать запасов почти на неделю привычной уличной жизни. И вроде бы можно уходить, но кровать, к которой он так и не притронулся ещё ни пальцем, так и манит его к себе. Нерешительно подойдя ближе, Хёнджин тянется к мягкому, даже на первый взгляд тёплому покрывалу и ведёт по нему ладонью. Хуже всего, что на ощупь оказывается ещё приятнее, чем на вид, и сопротивляться становится сложнее прямо-таки в неизмеримой степени. Сначала он присаживается на краешек, но потом бросает мешок из простыни под ноги и буквально заползает под одеяло, подтягивает ближе подушку. Матрас кажется жёстким, но в то же время приятным, куда приятнее сеновала или лавок в парках. Да даже кроватей в приюте — и то приятнее! Подушка прохладная и словно сама подстраивается под форму головы; Хёнджин утыкается в неё носом и кричит, выплёскивает накопившиеся эмоции, потому что как потом отсюда уходить? Эта кровать кажется его ожившей мечтой и напоминает те дни, когда ему ещё в школе разрешали остаться у Джинёна на ночь родители. Узнав, что его выгнали — Хёнджин говорит: «Расторгли контракт», а мать, стоящая рядом, непримиримо уточняет: «Выгнали», — Джинён на той же неделе обрывает с ним любую связь. Когда до Хёнджина доходит, что тот дружил с ним в надежде на его будущее развитие, Хёнджин клянётся забыть и не вспоминать больше никогда его имя. Не получается, конечно: раз в месяц-два всё равно нет-нет, да и всплывает в памяти, как вот сейчас, по ассоциации с матрасом. Правда, давно уже не обидно. За одиннадцать месяцев и два дня, прошедших со дня расторжения контракта, и до того момента, как Хёнджин оказался бездомным, он уже успел позлиться и на Джинёна, и на весь лейбл скопом, включая Сынчона и, собственно, Со Чанбин-нима и Ли Минхо в том числе. За прошедшие с того дня уже неопределённое количество месяцев Хёнджин успевает простить всех, кроме собственных родителей. Здесь обида слишком глубока: каждый раз, приходя в приют, он ожидает, что аджумма на входе всплеснёт руками и скажет: «Айгу, милый, где же ты ходил, тебя ждут!», но ни разу не слышит ничего даже отдалённо похожего. Хёнджин никому не нужен, и никто — кроме Ли Минхо — даже не трудится на него взглянуть второй раз после первого. Прокричавшись, Хёнджин переворачивается на бок. Спать не хочется совсем, несмотря на определённую слабость в теле из-за сытости: слишком… непонятно себя он ощущает. Хорошо, но ненадежно, будто мышка в клетке, которая ещё доедает сыр и не видит пока захлопнувшейся дверцы. Опять эти крысиные ассоциации. Впрочем, крысой себя Хёнджин и ощущает, а никак не котёнком, как называл его Ли Минхо. Ли Минхо вообще какой-то… противоречивый. Зачем ему Хёнджин? Вспомнив о ноутбуке, Хёнджин резко садится и тянет тот ближе: интернет. Есть же интернет. Что там пишут о Ли Минхо? Любопытство его и подставляет: до навера Хёнджин даже не добирается, видит на рабочем столе папку «фотографии» и сразу открывает, забыв вообще, что хотел. И зачем, и почему, и вообще — какого доккеби Ли Минхо, начальник службы безопасности, отдал ему ноутбук с личной информацией? Фотографий на самом деле не так много. Никакого компромата. Словно Ли Минхо кто-то сбросил фотки с норэбана, и тот их торопливо сохранил, куда было, а потом попросту забыл или посчитал их наличие здесь неважным. Самое вообще провокационное, что на этих фотографиях есть — много-много соджу. Вообще алкоголя. Выглядит как корпоратив. Хёнджин разглядывает лица, не узнавая, впрочем, практически никого. Ли Минхо только, да Со Чанбин-нима, остальные максимум смутно знакомые. Все смеются, даже кошачья недовольная рожа Ли Минхо — кого ему ещё разглядывать, спрашивается, кроме него? — озаряется светом, когда тот смотрит на своего непосредственного начальника. По второму кругу пролистывая фотографии и не сразу это замечая, Хёнджин вдруг обращает внимание, что на Ли Минхо смотрит не он один. Парень в углу, веснушчатый крашенный блондин, сидящий в обнимку с другим, пухлощёким хохотуном, на трёх из восьми фотографиях смотрит исключительно на Ли Минхо. На одной из трёх — с ненавистью. Спустя несколько мгновений напряжённого разглядывания Хёнджин наконец опоминается и начинает задаваться вопросом: почему это его вообще волнует? Если Ли Минхо подобрал его, чтобы использовать, то какая разница, насколько того ненавидят на работе? Если Хёнджин же пришёл сюда, чтобы потом сбежать — тем более, какая ему разница? Может, и хорошо, может, так ему и надо; в конце концов, Хёнджин ещё помнит скандал с одним из колледжей, в который он не попал лишь чудом — когда трейни буквально сдавали в аренду, словно проституток, — и кто знает, может, Ли Минхо занимается чем-то схожим, а Хёнджин просто удобная кандидатура, потому что его не будут искать? У Хёнджина нет доказательств буквально ни одному из его многочисленных предположений и страхов, однако важен сам факт наличия риска; может, всё же сбежать? Но как? Через гугл-панорамы Хёнджин смотрит, как выглядит дом, в котором он находится, снаружи, смотрит буквально в своё собственное окно на экран — тёмное, мрачное, с по-прежнему закрытыми изнутри ставнями, — и отчего-то мрачнеет. Причин у него тоже ноль, однако подстраховаться всё же хочется. На панораме видно только две стороны забора из четырёх, но не подобраться, не подкопаться — высота метра три, сверху проволока, везде камеры, и Хёнджин — вовсе не герой шпионского боевика, пытаться даже не стоит. Единственное, что он вообще может попробовать — это банально выйти через главный вход, нажимая на кнопки разблокировок замков. Но кровать. Но если оставаться — значит делать себя нужным Ли Минхо… Готов ли Хёнджин к этому на самом деле? Или вопрос должен стоять не так. Готов ли Хёнджин возвращаться на улицу после того тепла и сытости, что успел почувствовать в этом доме? Готов к тому, что без вариантов станет себя ненавидеть за то, что не решился, не смог, не наступил на собственную гордость хоть немножко? Не поддался в обмен на то обилие заботы и защиты, которые попросту не могут быть… ну. Бескорыстными. Хёнджин говорит себе, что Ли Минхо не выглядит садистом. Обещает сам себе, потому что больше некому это для него сделать. Ещё некоторое время, вспоминая мимоходом оброненное тем «до полуночи» Хёнджин лениво сёрфит страницы, то пролистывая список основных новостей за последний год, то проглядывая свежие камбэки и дебюты. Натыкаясь на знакомые имена, сжимая зубы, он заставляет себя не закрывать вкладку. Нечего воображать, он — и правда помойная крыса, а это те, кто оказался куда успешнее него, и они теперь — разные люди. Не стоит считать их друзьями, знакомыми и хоть как-то близкими. Если задуматься, говорит себе Хёнджин, то надеяться ему остаётся только на всё того же Ли Минхо. Впрочем, и это уже много: ещё утром у него не было и этого. Ничего не было, никаких перспектив и ужасная безнадёжность впереди. А сейчас, если задуматься, не всё так страшно, просто выбор, перед которым сам себя ставит Хёнджин, тяжёл. Или дождаться полуночи и подняться наверх, или набить простыню ещё большим количеством еды и действительно уйти. Ли Минхо же не такой мелочный, что будет искать его из-за воды и нескольких пачек закусок? Если уходить, то надо будет взять пару контейнеров из холодильника. Хёнджин видел там, кажется, самгёпсаль, даже на вид такой вкусный, что у него, несмотря на сытость, потекли слюнки. Контейнер Хёнджин потом подбросит под дверь, он же не совсем придурок. Размышления занимают его буквально до полуночи. Поначалу Хёнджин пугается, слыша с потолка тихие, почти невесомые шаги, но потом доносящийся сквозь приоткрытую — чтобы слышать окружение — дверь звук падающей воды заставляет его наконец осознать: если мог наступить момент, когда решение придётся принимать окончательно, то вот он, этот момент. Всё. Потом Ли Минхо ляжет спать или спустится сам, и инициатива уплывёт из рук Хёнджина, оставит его либо с вариантом побега, либо и вовсе без вариантов совсем. Медленно, нерешительно медля на каждом шагу, Хёнджин отставляет и выключает ноутбук, ногой отпихивает мешок из простыни и аккуратно, на кончиках пальцев прокрадывается за дверь. Лестницу он находит по звуку, молится про себя, чтобы та не скрипела, всем богам, имена которых неизвестно как ещё помнит, вне зависимости от их принадлежности, религии и всего остальное. Если Зевс сможет сделать его шаги неслышными, а Кетцалькоатль — его самого убедительным, то какая вообще разница, Хёнджин примет любую помощь. Комната Ли Минхо пуста. Кошек нет: видимо, те заперты где-то ещё, поскольку никаких дверей, отделяющих пространство второго этажа от первого, Хёнджин не обнаруживает. Хотя следы их заметны везде: в когтеточках, заботливо развешенных по стенам, в мисках с водой по углам, в кошачьих лежанках то тут, то там. В доме Ли Минхо чисто, несмотря на трёх кошек. Всё лежит на своих местах, а если и нет, то всё равно аккуратно сложено. Свою одежду Хёнджин пытается сложить так же и аккуратно кладёт на стул. Голой коже холодно, когда он укладывается поверх одеяла в попытке принять соблазнительную позу, и от неизвестно откуда взявшегося сквозняка волоски на руках и ногах у него ощутимо встают дыбом. Мурашки собираются в толпы и бегут во всему телу; будь благословенен полумрак. Сейчас Хёнджин почти не боится. Отступать уже некуда, да и некогда: шум воды стихает. Несколько минут ещё длится тишина, но шевелиться он уже боится, как и дышать громко — словно Ли Минхо способен услышать шум его дыхания и прибежать в панике. Хёнджин сам беззвучно смеётся над своими страхами. Какая чушь. Шаги. В комнате темно. Неожиданно испытывая желание укрыться одеялом, спрятаться, свернуться в клубок, Хёнджин только расставляет шире ноги, чтобы казаться привлекательнее единственным способом, который он сейчас знает. Только глаза закрывает и тем сильнее жмурится, чем ближе к двери походит тот, кого он с таким тщательно скрываемым даже от самого себя страхом ждёт. Когда ещё мокрый, в халате нараспашку на голое тело и с полотенцем на голове в попытке высушить волос, Ли Минхо заходит в комнату, Хёнджин распахивает глаза против собственной на то воли. Считанные мгновения Ли Минхо тянет, словно почувствовав что-то неладное, и его замершие руки отчего-то очень пугают Хёнджина в той степени, в какой не пугало ещё почти ничего за последний примерно год. Кстати, почти и правда год. Пока Хёнджин тормозит, поглощённый по уши осознанием, сколько он провёл на улице, события вдруг ускоряются до такой степени, что ему остаётся только замереть и не дышать, чтобы не спровоцировать их стать ещё хуже, хотя казалось бы — куда? Ли Минхо молниеносно протягивает руку куда-то вправо, так быстро, что Хёнджин с трудом различает его движение, и в следующую секунду бросается к кровати. Метр до Хёнджина тот преодолевает неожиданно стремительно, не оставляя возможности отреагировать, скользит руками по телу, дарит испуг, ужас, страх, панику, разом заставляя пожалеть его о принятом решении. А потом эти руки перехватывают его за предплечье, и Хёнджин вдруг оказывается лежащим носом в подушку с заведёнными за спину руками до той степени, что болезненно выламывает лопатки даже от попытки просто вздохнуть — а его тычут лицом в подушку, дышать нечем, нечем, грудь перехватывает, и спину!.. И в затылок ему тычется что-то ледяное, твёрдое, круглое, металлическое. Ли Минхо сидит сверху, наваливается всем весом, не даёт шевельнуться и рычит что-то, что Хёнджин даже не в состоянии разобрать, поскольку пульс стучит в ушах, поскольку паника захватывает его и душит этой подушкой, и вынужденная неподвижность делает всё в разы хуже. Щибаль, щибаль, щибаль, думает он. Вот такими по-дурацки нелепыми и окажутся последние мгновения твоей жизни, придурок. Жизнь, правда, почему-то всё не прерывается и не прерывается, а ужас, накрывающий Хёнджина с каждой безуспешной попыткой вдохнуть, становится лишь сильнее. Так он протянет ещё совсем немного, и становится уже наплевать на боль в спине, на руки, и он беспорядочно дёргается в попытке хотя бы просто повернуть голову, как его вдруг тянут за волосы так, что, кажется, он в могиле останется лысым. Но воздух, который он со всхлипом втягивает в себя, давится им, чувствуя, как сводит лёгкие — воздух этот ужасно сладок и пахнет жизнью. — Хёнджин-а? — Изумление в голосе Ли Минхо слышно даже ему, даже сейчас, даже в этой абсолютно пугающей ситуации. — Что ты здесь делаешь?