Отверженный

К своему шоку, замёрзший уже донельзя Хёнджин узнаёт его с первого взгляда. Несмотря на уличный сумрак, на прошедшие… сколько, год? Два? Ли Минхо, грёбаный Ли Минхо тормозит рядом с ним на машине и приоткрывает окно. Тёплый, жёлтый свет освещения салона придаёт ему какой-то болезненный вид; Хёнджину кажется, что Ли Минхо ещё и похудел. — Ты здесь мужика в кожаной куртке не видел? — торопливо спрашивает у него Ли Минхо, обшаривая взглядом окрестности и даже не глядя Хёнджину в лицо. — Такого… как подручный якудза? Вообще Хёнджин видел. Ровно пять минут назад в переулках. Очень похожий по описанию мужик нахамил ему и, после того, как Хёнджин ответил в том же духе, обиженно куда-то ушёл. Дальше гулять, видимо, и от Ли Минхо прятаться. Интересно, чем тот перед ним провинился? Всё это Хёнджин бы рассказал, не охвати его неожиданная, беспричинная робость. Ли Минхо в то время, что он был трейни, откровенно боялись все из его окружения, и теперь вдруг, год спустя, нежданно-негаданно старые привычки выплывают наружу. — Т-там… саджанним, — тычет он себе за спину и отчего-то вновь заикается: — Т-там ш-шёл… Ли Минхо молча смеряет его взглядом с головы до ног и тяжело, устало вздыхает. — На что я трачу свою жизнь… — в пустоту жалуется он. — Ладно, будем надеяться, что ты действительно его видел, а не решил напиздеть в надежде, что я дам тебе денег. На какой улице? — На… — начинает Хёнджин, но договорить не успевает: Минхо, обрывая его, машет рукой и, щурясь, словно кот, внимательно вглядывается в его лицо. — Садись в машину, — коротко приказывает он. — Возьми себе плед с заднего сиденья и постели. Ничего не трогай, ничего не касайся, иначе я тебе руки оторву. Покажешь дорогу. — Н-но я… саджанним, я… — Хёнджин сам не знает, что хочет сказать. Что испачкает светлую обивку дорогого, люксового автомобиля одним своим присутствием, даже если притронется только к пледу? Что может показать дорогу и так, ножками? Или Ли Минхо претит ходить, как обычные люди? Ничего он не говорит, конечно: горло сводит нервной судорогой. На его глупое, растерянное и жалобное моргание Ли Минхо смотрит и даже несколько добреет: — Дождь скоро, — коротко поясняет он. — И этот придурок где-то бродит… Садись уже. Конечно, от Хёнджина пахнет невыносимо, но Ли Минхо не меняется в лице ни на мгновение. Только на кнопку на панели нажимает — и дует тёплый воздух, пробирает тело Хёнджина сквозь дырявый свитер мурашками, разгоняет вонь, и даже самому Хёнджину становится дышать ничего так. Дверь мягко, почти нежно закрывается за его спиной, и так совсем хорошо. Только по контрасту бросает в дрожь. Напоминая Хёнджину какой-то дешёвый фильм ужасов, потолочный свет гаснет, и машина медленно начинает ползти вперёд. Ли Минхо вертит головой в разные стороны: — Куда? — спрашивает он. — Т-туда, — показывает Хёнджин. — Через д-две улицы, в-вон там подходил и пошёл туда, прямо. — Что хотел-то? — бесцеремонно уточняет у него Ли Минхо, словно с другом говорит, хоть и младшим по возрасту. — Спрашивал, как к стадиону пройти. Я пытался рассказать, но он мне нахамил, — неожиданно для себя принимается ябедничать Хёнджин, — и буду я ещё его провожать туда? Он меня крысой назвал! Помойной! Ли Минхо давит на тормоз — слишком резко для их скорости, но машина всё равно останавливается слишком мягко. Повернувшись к Хёнджину он вновь окидывает его внимательным взглядом и усмехается. — Да какая из тебя крыса, — роняет он. — Всё равно ж теперь этого придурка ищем… оба. И правда. Карма догоняет Хёнджина спустя всего несколько минут, но в куда более любопытном виде, чем делала это всё время раньше. — Зато сейчас я в тепле в машине, саджанним. — Он пожимает плечами с неизвестно откуда взявшейся гордостью, будто сам себе компенсирует эту слишком обидную «крысу». — Но вот с «помоечной» я бы не спорил, — нажимая на педаль газа, бросает Ли Минхо и, прежде чем Хёнджин успевает обидеться, хмыкает: — Мыться не пробовал? — Где? — чувствуя, как отпускает постепенно напряжение и усиливается обратно запах, вздыхает Хёнджин. — Сейчас обратно под дождь выйду, саджанним, помоюсь. Ровные линии бровей на спокойном лице Ли Минхо ломаются, выражая недоумение: — В такую погоду? Лёгкие то ли плюс пятнадцать, то ли плюс десять, по мнению Хёнджина, пока того не стоят — пока он в состоянии забраться в сарай одной слишком доброй аджуммы с кучей старых тряпок. Ночами не мёрзнет, а если совсем повезёт — аджумма его ещё и подкормит чем-то. Но не слишком многим: у самой вон кот наплакал, но Хёнджин благодарен уже и за это. Да и моется он под дождём уже не в первый раз. Всё теплее, чем в реке. А если украсть мыло и поставить тазик на теплотрассу — так совсем хорошо. Не лучше, чем раньше, но это «раньше» Хёнджин до сегодняшнего дня принципиально вспоминать отказывался. Пока рядом с ним не остановилась машина Ли Минхо. — Нормально, саджанним, — спешит успокоить его Хёнджин. — Я привык, правда. Вообще такая противная погода уже недели две стоит с редкими перерывами на солнце. Хёнджин и правда привык: в конце концов, он как-то продержался целую зиму на улице, пусть и с трудом, и даже целый один раз болел; спал в ночлежке для бездомных, где без малейшего смущения назвался своим настоящим именем, и никто даже не дёрнулся, и по базам его смотрели — его никто не искал, никому не нужного. Тогда, плача ночью в пахнущую чем-то слишком хлористым подушку, Хёнджин и потерял окончательно веру в возврат прошлого. До Ли Минхо. Но и Ли Минхо он не верит ни капли и не собирается воспринимать его появление как знак. Тем более что тому до какого-то бродяги? Это Хёнджин его помнит, а для Ли Минхо он хорошо если один из тысячи. Десятка тысяч даже. Поэтому следующему вопросу Хёнджин совершенно не удивляется. — Как тебя зовут? — Хван Хёнджин, саджанним, — торопливо кланяется, насколько позволяет ремень, он. Ли Минхо протягивает руку к подвешенному слева от руля на магнитное крепление телефону и печатает в мессенджере пару слов — Хёнджин не видит и не старается разглядеть, каких именно, — и блокирует экран. — Почему ты на улице? — продолжает допрос он. — Сколько тебе лет? А вот это уже перебор для того юного ребёнка, что всё ещё живёт в глубине души Хёнджина верой в мечту, и он зло огрызается: — Какая вам разница, саджанним? Будто вы можете что-то сделать! — Может, и могу, — бормочет себе под нос Ли Минхо, прекращая всматриваться вперёд и вновь глядя в телефон. Опять что-то печатает и вновь отворачивается: — Какой год рождения, ребёнок? Пятый? — Нулевой, — оскорбляется Хёнджин, прежде чем осознаёт, что его с лёгкостью развели на слабо. И ведь зачем-то Ли Минхо это делает — и вновь остро смотрит в лицо, и расспрашивает, но Хёнджин всё равно говорит себе, что это только потому, что Ли Минхо втайне какой-нибудь извращенец и хочет, чтобы ему отсосали за деньги. Только, скажем, боится несовершеннолетних. Очень хочется добавить вслух, чтобы не надеялся, но Хёнджин не самоубийца. Зато к ручке двери он уже начинает примериваться, ища и кнопку разблокировки, и как открыть на ходу поудобнее, чтобы успеть выпрыгнуть. Поэтому, когда Ли Минхо, поджав губы, помолчав немного, криво улыбается с тихим: «поедешь со мной», Хёнджин одновременно и удивляется, и расстраивается, и пугается — и злится, яростью туша мгновенно вновь вспыхивающий в душе огонь надежды на чудо. — Я. Не. Проститутка! — огрызается он, торопливо хватаясь за ручку. Очень вовремя: Ли Минхо вновь резко тормозит и, бросив руль, пырится ему прямо в лицо. — А я тебе денег предлагал? — с иронией осведомляется он, и Хёнджин оторопевает от такой наглости. Открыв уже было рот, сказать он ничего не успевает: Ли Минхо, морща нос, словно недовольный кот, вновь нажимает на педаль газа, и машина мягко трогается с места. Только один беглый взгляд фиксирует Хёнджина на месте, только брошенное снисходительное: — Даже помойных кошек забирают домой. А ты не крыса, а так… котёнок. — А крыс убивают, — буркает Хёнджин, разжимая пальцы и убирая их с ручки. Соглашаться отчего-то не хочется, хочется спорить и ворчать — но не сильно, чтобы Ли Минхо случайно вдруг не передумал и не выкинул из машины. И вообще, куда это «со мной»? Всё, что Хёнджин знает — это что они кого-то искать едут и пока никого ещё не нашли. — Вон туда, здесь единственный путь, — указывает он пальцем в тёмный проулок. Ли Минхо послушно поворачивает руль. — И съедают кошки, — согласно кивает он. — Но не выйдет из тебя крысы. Даже крысёнка. — Почему? — против своей воли заинтересовывается Хёнджин. Вместо ответа Ли Минхо протягивает руку и забирает с панели прямо у него из-под носа тёмный, сливающийся с пластиком кожаный кошелёк с торчащим из кармашка уголком жёлтой купюры. — У тебя было несколько шансов, — лениво комментирует он. — Но ты даже не попытался. Как ты выживаешь на улице, ребёнок? Хёнджин не то что не попытался, Хёнджин этот кошелёк, пока его Ли Минхо не забрал, вообще не заметил! Иначе бы, может, и правда попробовал. Ну, или нет. Будь он кем другим, не зная, кто такой Ли Минхо — тогда бы рискнул. Но лучше уж на улицах просить снова, чем вот так. Чем вспоминать его легендарный разочарованный взгляд. — Есть способы, — фыркает он. — Попрошайничаю. Помогаю перетащить что-нибудь, убраться на улице… Ну и всякое такое. «Всякое такое» в том числе подразумевает, например, пение старинных песен одной аджумме, хозяйке лавки, расположенной недалеко от стадиона. За это ему перепадают неудачные, потерявшие товарный вид экземпляры блюд — если таковые, конечно, случаются. Но отчего-то они случаются каждый раз, когда Хёнджин приходит. А ещё раньше Хёнджин забегал после закрытия в определённые дни в ветцентр и помогал убираться там: дежурная агасси-сестра относилась к нему снисходительно и давала то десять тысяч, то даже пятнадцать. Но потом Хёнджина увидел директор, и всё, вход ему туда оказался с тех пор заказан. Хорошо хоть полицию не вызвали. — Без-на-дё-жен, — с особым удовольствием, чеканя слоги, утверждает Ли Минхо. — О, кажется, вот он? Вскинув голову, Хёнджин обнаруживает в конце проулка тёмную, широкоплечую фигуру с пакетом в руках. Кожа куртки мокро блестит в свете фар: кажется, накрапывает дождь. — Аджосси-я! — приоткрывает Ли Минхо окно и орёт в него во весь голос, не боясь, что потревожит людей. — Пиздуй сюда! Не сдержавшись, Хёнджин хихикает и торопливо зажимает себе рукой рот. Взгляд Ли Минхо молнией мечется к нему, и — Хёнджин готов поклясться! — уголки его губ дёргаются вверх. — Минхо?.. — мужик тоже оказывается не тише и через пару секунд тупняка соображает, видимо, что если его ищет сам Ли Минхо, то лучше снова не сбегать. Обойдя машину, под испуганным взглядом Хёнджина он дёргает на себя переднюю дверь и в изумлении пялится на него, явно не ожидая, что место окажется занято. — Это, блядь, что? Ты здесь откуда? — Назад садись, — приказывает ему Минхо, игнорируя все вопросы. У Хёнджина же попросту отнимается с перепугу язык, и он молча, исподлобья, снизу вверх смотрит на этого мужика. Словно они взглядами меряются: кто сильнее. — Какого хуя, Минхо? — устало спрашивает мужик и наконец отваливается, перестаёт нависать сверху. Грузно забирается назад, опускается на сиденье и шумно бросает рядом пакет. — А ты телефон включённым держать не пробовал? — Ли Минхо, кажется, отвечает исключительно не на заданные ему вопросы. — Да сдох… — тянет мужик и бесцеремонно перегибается через Хёнджина, с трудом доставая до провода зарядки на консоли. Кривится: — Фу-у-у… Минхо, зачем тебе эта помойная крыса? Когда тот тычет потолочный фонарь, Хёнджин наконец может его разглядеть. Тоже кажется знакомым — явно где-то видел, но не более. Ровесник Ли Минхо или чуть младше, хмурый, острый, с пронзительным взглядом, в котором плещется море отвращения. Ну и фу. Хёнджин тоже от него отворачивается. Не его дело, даже если Ли Минхо его самого сейчас высадит на ближайшей остановке. Только тут по молчанию мужик соображает, что его игнорируют они оба, и хмурится: — Ладно, ты взрослый человек, тебе виднее. Но нахрен ты попёрся за мной сам? Я бы через пять минут уже вышел обратно к стадиону. Хёнджин против воли фыркает. Они и на машине-то вторую минуту уже пробираются через жилые кварталы, а идти, не зная дороги, тут ещё дольше. Да ещё и совершенно в другую сторону, чем этот мужик изначально шёл, к слову. — А ты, — тот слышит его фырканье и недовольно морщит лицо, — если бы ты показал мне дорогу тогда, я бы давно уже вышел! И не похеру ли Хёнджину на это? Правда, вслух он этого, конечно, не говорит. Не самоубийца. Мужик так-то пугает куда сильнее, чем Ли Минхо, но всё равно, молча на переднем сиденье, Хёнджин чувствует себя в безопасности. Хотя бы частично. Хотя бы от этого мужика. — Не груби людям, — Ли Минхо звучит насмешливо, — и люди к тебе потянутся, Чанбин-а. Этот ребёнок мне и показал, где тебя искать, между прочим. «Чанбин»… Имя тоже кажется знакомым. Трогает в голове какие-то струны, которых никто не касался очень давно, звенит ими чуть ли не септаккордами. Даже в висок стреляет болью от напряжения. И хочется есть, но это уже так. Хёнджину всегда хочется. Ещё хочется к своим запасам под ящиками: посмотреть на них, пересчитать и не трогать до Судного дня. Успокоиться. Это никто не отнимет. Его. Безопасно. Еда. Зачем он вообще куда-то едет? Он наладил свою жизнь: работа, сон, обход территории, снова работа, снова сон, гигиена, трата тех вон, что ему всё-таки платят, снова работа. До холодов ничего даже менять не придётся! А тут Ли Минхо ему сказал «сидеть», и всё. Хёнджин послушно сидит и даже не думает сбегать. Даже когда они останавливаются у одного из входов на трибуны рядом с какой-то белой старой тачкой. — Лады, — Чанбин возится, выкарабкиваясь, — я маякну, как доеду. Ты всё-таки… смотри. Аккуратнее, мало ли что эта крыса выкинуть может. Вместо ответа Ли Минхо глядит на этого Чанбина так — Хёнджин не видит, как именно, но по опыту догадывается, что как-то особенно, — что тот вдруг тушуется. — Я понял, ладно, ладно, — бормочет он. И неожиданно обращает внимание на Хёнджина: — Эй, слышишь? Извини. У каждого могут в жизни случиться проблемы. Хёнджин, пожалуй, даже после этого начинает его немножко уважать. А вот Ли Минхо, за мгновение без труда этого Чанбина пристыдившим, вообще восхищаться. — Это мой лучший друг, — зачем-то принимается рассказывать тот, стоит им отъехать метров на сто. — И начальник, но это не так важно. Если с ним что-то случится… Он не договаривает, но Хёнджин понимает очевидное сам и кивает: если бы его лучший друг от него отвернулся, он бы умер. В принципе, Хёнджин тогда и умер, хоть и метафизически, и до сих пор не то чтобы жив, но об этом лучше не думать, а то снова заколет в груди и выльется непослушными слезами наружу. А вот потом до Хёнджина доходит. Начальник. Начальник Ли Минхо — Со Чанбин. Глава лейбла. Красивый, харизматичный, как сама смерть, мужчина лет сорока и вот этот мужик — одно лицо? И Хёнджин ему нахамил и его послал? Ух блядь. Да он герой. Стыдно-то как, думает Хёнджин и почти сворачивается в комок, останавливает только страх испачкать сиденья. Но лицо всё равно прячет. — Что, — смеётся Ли Минхо, — наконец понял, кого видел? Хочешь догнать и попросить автограф? Раньше у Хёнджина этот автограф был. На контракте. Потом — на уведомлении о расторжении. Может быть, на последнем имелась подпись и Ли Минхо. Жаль, что уже не проверить. Вместо ответа Хёнджин только отворачивается сильнее. Зря согласился. Зря сел. Ничего из этого не выйдет. Пусть Ли Минхо и обещает что-то хорошее, но наверняка ему что-то будет нужно взамен. Хёнджин с огромным трудом, идя буквально по грани, всё это время избегал откровенного криминала, всю свою жизнь кое-как избегал проституции и последний год жил в какой-то дурацкой, нелепой надежде, что всё ещё можно исправить, что следующим его шагом не окажется тюрьма, потому что дальше — всё, дальше падать некуда и расти тоже некуда, это клеймо. А Ли Минхо пугает. Что будет, когда тот узнает, кто Хёнджин такой? Нет. Зря сел. Прощай, налаженная жизнь, прощай, запасы под ящиками, прощай, сарай старушки Ким. Хёнджин куксится, наверное, слишком откровенно — Ли Минхо если и не видит, то явно чует каким-то совершенно сверхъестественным образом и хмурится. Но снаружи начинается ливень, плюс они наконец выезжают на нормальную дорогу с полноценным движением, так что тот быстро отвлекается, давая Хёнджину возможность помучиться и помучить себя вдоволь. Как обратно добираться, если что? Откуда вообще добираться? Ещё и дождь. Там бы он забился под крышу подвала, укрылся картонками и сидел бы не в то чтобы тепле, но близко к тому. Сейчас, правда, тоже тепло, гудит климат-контроль, порыкивает мотор, и стучит по крыше дождь. Шум усыпляет слишком уставшего Хёнджина, и он дремлет вполглаза, не в силах позволить себе расслабиться полностью. В какой-то момент шум становится ощутимо тише. Хёнджин открывает глаза: они как раз проезжают через тяжёлые, металлические ворота, выглядящие так, как будто их сделали из дверей какого-нибудь северокорейского бункера. За воротами — дом. Очень… европейский, думает Хёнджин: он такие видел в фильмах о какой-нибудь Швейцарии. Альпы, каменные, уютные дома, коровки пасутся — идиллия. Здесь коровок нет, хотя вокруг газон, но Хёнджин все равно не слишком хорошо видит в сумерках. Да и мокро. Где-то какие-то ещё небольшие домики сзади, как будто отпочковавшиеся от основного, и Хёнджин с унылым смешком думает, что у богатых так, наверное, выглядят сараи. Ворота закрываются за ними автоматически. Прикольно. Но пугает ещё больше: Хёнджину всё сильнее кажется, что он отсюда больше не выйдет. Что Ли Минхо втайне держит людей в рабстве. Можно ли Хёнджина винить за то, что его начинает бить дрожь? Он не маленький. Он на многое насмотрелся, многое видел и правда в некоторых случаях прошёл буквально по грани. Если Ли Минхо хотя бы вполовину таков, как он боится, Хёнджин не доживёт даже до конца суток. Вместо того, чтобы выпинать его из машины прямо под дождь, Ли Минхо въезжает в крытый гараж, двери которого тоже поднимаются и опускаются за ними автоматически. Загорается свет. — Что завис? — спрашивает Хёнджина тот и машет руками, словно кошку пугает: — Ну, кыш, кыш, горячий душ нас ждёт. Хёнджин, уже приоткрывший было дверь, замирает в таком ступоре, что вот ещё мгновение — и прямо сквозь двери гаража кинется на свободу, паника такой силы его захлёстывает. — «Нас»? — сипло переспрашивает он. — Нас, — Ли Минхо тоже вылезает, аккуратно, без стука, прикрывает машину и глубоко задумывается. Хёнджин ждёт неизвестно чего, потому что понятно, что это ещё не конец фразы, что будет ещё что-то. В конце концов Ли Минхо явно соображает что-то и кивает: — Два. Два разных душа. Да? — Да, — с куда большим энтузиазмом подтверждает Хёнджин. На такое он согласен, тут вообще без вопросов и без вариантов. Горячая безлимитная вода, да ещё если сразу не выгонят — такое предложение надо ловить вне зависимости от мотивов! Которые, похоже, куда сложнее, чем ему казалось поначалу, поскольку Ли Минхо наконец рассматривает его при свете ламп и морщится так, что Хёнджин сразу отбрасывает все подозрения о всяких там сексуальных темах. Было бы у Ли Минхо в голове что-то подобное, у него при виде свитера Хёнджина бы сразу всё упало. — Так, — Ли Минхо хмурится. — Значит, не пойми меня неправильно, но ты наверняка вшивый и блохастый кошак, и тебе положен карантин. Раздевайся прямо здесь, к кошкам я тебя сегодня не пущу и вообще запру их на втором этаже, будешь спать на диване. — Голым? — зачем-то уточняет Хёнджин. — Зависит от поведения, — бросает Ли Минхо и опять глубоко задумывается. — Нет, стой, одежду я тебе дам, которую сжечь не жалко. Вот брить или нет — посмотрим. У тебя лишая нет? — …Наверное, — растерянно отвечает Хёнджин. Поправляется: — Нет, наверное. Ничего нигде не чешется, кроме головы, но она грязная просто, а что? — Хм, — произносит Ли Минхо и приказывает так, что нельзя ослушаться: — Тащи сюда свою задницу. Двумя пальцами за рукав он подтягивает Хёнджина под лампу на стене вплотную и несколько секунд пыхтит, явно пытаясь дотянуться до затылка так, чтобы увидеть его с нужного ракурса. Хёнджин пригибается не сразу, и это то ли месть, то ли попытка отстоять какую-никакую, но самостоятельность. Угу. В гараже. Рядом с человеком, который его явно котом считает. Идиотизм. — Ну правильно — вши! — неизвестно чему радуется Ли Минхо и торопит его: — Раздевайся, я уже замёрз здесь, а коты там заждались, слышишь, как орут? Только сейчас, прислушавшись, Хёнджин на самой грани слышимости различает смешанные кошачьи требовательные вопли. Действительно орут. — Ты их не трогаешь, — напоминает Ли Минхо, пристально, равнодушно, как-то тоже по-кошачьи наблюдая за тем, как Хёнджин медленно тащит с себя одежду. То ли боится, то ли расставаться с последней защитой не хочет, и он сам не знает, чего больше. Но этот дырявый свитер с ним почти год, и Хёнджин просто боится всего сразу вместе. Менять привычное на новое без гарантии, наверное. Но это — Ли Минхо, и это единственное, что вселяет хоть какую-то уверенность, потому что Хёнджин прекрасно знает, кто такой Ли Минхо. Залог надёжности и безопасности. Для лейбла и для всех его трейни. Хёнджин ещё помнит ту историю с сасэнами, невзлюбившими пару дебютантов то ли из-за неаккуратных формулировок про Японию или Китай, или выкладки каких-то фотографий в какие-то там неправильные даты… Тогда впервые Ли Минхо, присев на корточки перед заплаканным от страха Джонни, выходцем из Австралии, утешал его сам, лично. Вот этот контраст между обычно сухим, циничным и почти злым начальником службы безопасности и… человеком, просто человеком, надолго тогда запал Хёнджину в душу. Всё, что тогда Ли Минхо обещал Джонни и остальным, он выполнил. Да и все свои обещания он выполнял, насколько помнит Хёнджин, но испытываемое им ощущение безопасности, кажется, основывается на беспричинной уверенности Ли Минхо в собственном решении. Почему Ли Минхо так уверен, что Хёнджин ничего не украдёт? Про «вернётся на улицу» вопрос, понятно, не стоит: как выбраться из этого дома и за ворота, Хёнджин попросту не представляет. Везде камеры, красные точки сигнализации… Ему страшно представлять себе, что может случиться, реши он и в самом деле что-нибудь украсть. Но он уверяет сам себя: если Ли Минхо действительно окажется тем, за кого его Хёнджин принимает — Хёнджин будет доверять ему в ответ и сделает всё, что тот попросит. Наверняка же такому человеку нужна в чём-то помощь? Дома убираться? Готовить? Хёнджин научится, если надо… …Если это действительно будет безопасно. Сглатывая, он вновь и вновь признается себе, что боится верить в лучшее. Лучшее не может случиться. Не с ним — Хёнджин не заслуживает, чтобы на него после первой неудачи вновь тратили деньги, время и силы. Ли Минхо, должно быть, ошибся. Ему показалось, и, как только тот узнает, кто Хёнджин такой, он разочаруется в нём ещё раз и выгонит обратно на улицу. Как бы так спрятать одежду, спрашивает он себя. Оказывается, что никак. Как только Хёнджин остаётся голышом — противный, тощий, словно жердь, ни единого следа былой привлекательности — Ли Минхо в перчатках закидывает его шмотки в мусорный бак. Ну почему ему так не везёт, а? Ли Минхо провожает его в дом и по пути отгоняет крайне любопытных котов. Один, рыжий с белым, даже умудряется боднуть Хёнджина в ногу тяжёлым лбом, заставляя его со вскриком отшатнуться прочь. А вдруг заразит их чем-то и Ли Минхо его закопает на заднем дворе? Ли Минхо сюсюкает с котами — а всё они мордастые, откормленные, с явственно видимыми орешками, ну точно коты, — так, что вариант с задним двором вовсе не кажется Хёнджину невероятным. Особенно сейчас, на фоне общего перепугу. Особенно на фоне того, что после прикосновения к его волосам Ли Минхо держит руки от котов подальше, но при этом всё равно наклоняется, становится на колени и оставляет поцелуи между ушей всем троим, включая серого настороженного кота в углу, но исключая Хёнджина. В душевую тот проходит первым, запястьем открывает воду и старательно моет руки. — Что стоишь? Иди грейся, — указывает Хёнджину он. Нагота Ли Минхо явно не смущает: смотрит он так, как будто постоянно ходит с друзьями в ччимчильбан и не видит ничего неожиданного или неприличного в мужском теле. Впрочем, наугад вертя краны, сам удивляется своей реакции Хёнджин, с чего он вообще взялся ждать какой-то реакции? Полтора года ни с кем ничего не было, а тут разделся — и всё, организм сразу решил, что перепадёт? Ли Минхо наверняка гетеро, так что какая разница. Или, — Хёнджин хихикает про себя, — кошкосексуал. Или это уже зоофилия?.. Хотя какая разница, всё равно смешно. Шагнув под воду, он поворачивается, собираясь прикрыть за собой стеклянную, матовую дверь, и неожиданно всё-таки ловит взгляд Ли Минхо на собственной заднице. Ух ты. Ну, может, и не натурал. Хёнджин без малейшего стеснения тащит с полки все баночки по очереди, нюхает и читает этикетки: шампунь, бальзам, гель для душа… Маска для волос. Вода вниз стекает буквально серая, и приходится намыливаться по второму разу. Хочется позаимствовать рукавицу-скраб, но за такую наглость уже может и прилететь, поэтому Хёнджин скребёт себя обкусанными ногтями до красных точек, пока кожа не начинает буквально скрипеть от чистоты. Руки сами собой тянутся к бритве. У Хёнджина в сарае спрятана одноразовая, последняя из украденного в магазине набора, но здесь лежит откровенно дорогая многоразовая. Что ей будет, думает он, не заметит, но потом до него доходит, что уж свежевыбритую-то челюсть Ли Минхо заметит точно, и приходится со вздохом вернуть бритву на место. То же самое с зубной щёткой, держатель с которой почему-то висит именно в душевой. Ничего. Хёнджин старательно полощет рот несколько раз с зубной пастой, промывает волосы раз десять и проходится ногтями вдоль корней. Стричься налысо не хочется, но противно до жути. В последний месяц он действительно как-то много чесал затылок, но даже мыслей не было… Лет в семь, что ли, у всего класса находили вшей, и всех мальчишек, включая Хёнджина, брили налысо. Но он всё равно помнит это ощущение каких-то соринок, прилепившихся к корням волос, лопавшихся под ногтями. Позже ему сказали, конечно, что это яйца, из которых вылупляются новые вши, и… Фу. Хёнджин на всякий случай моет голову ещё раз. Одиннадцатый, кажется. И пользуется бальзамом. Только после того, как он чистый, распаренный, почти даже счастливый, распахивает дверь душевой и видит аккуратно сложенную чистую одежду на тумбе, до него вдруг доходит: если Ли Минхо не натурал, то всё, что он себе надумал по поводу безопасности, можно забыть. Если Ли Минхо не натурал, тот мог его забрать просто для того, чтобы иметь дармовую проститутку под рукой. Всё равно Хёнджина некому искать. А этому… Чанбин-ниму — Хёнджин так его и называет в мыслях, до сих пор будучи не в состоянии отойти от шока, — скажет, что тот был прав и Ли Минхо эту крысу выгнал. Становится страшно. Ещё страшнее, чем было. И ведь никуда Хёнджину не деться. Выбора уже нет, путей отступления — тоже. Закопает. Убьёт. У него наверняка тут оружие. Сопротивляться бесполезно. На волне этой последней мысли Хёнджин принимает кажущееся крайне логичным решение не сопротивляться вовсе. Пойти навстречу первым. Может, Ли Минхо понравится его инициативность и он сделает это… ну, не больно, не страшно, может, Хёнджину даже позволят возбудиться и кончить? Несмотря на эти мысли, он всё равно зачем-то одевается и после застревает, глядя на себя в зеркало и пытаясь прочесать волосы пятернёй. Полотенце, лежавшее сверху одежды, уже почти насквозь мокрое, но он промокает голову ещё раз и только тогда вешает на крючок. Оброс — фу. До плеч. Неужели Ли Минхо такие нравятся? Голым ногам становится холодно на плитке, и Хёнджин, нерешительно приобнимая себя за талию поверх огромной футболки размера этак сотого по размерной линейке любой части света, выскальзывает наружу. Страшно. Мама, пожалуйста… Нет, резко, вздрагивая, обрывает себя он, шагая вперёд — туда, где в конце коридора горит свет и откуда доносятся какие-то смутно знакомые звуки. Ни за что. Лучше уж Ли Минхо.