Дети пустого города

       На следующий день, Дадли привели в школу одного.        Во время вчерашнего возвращения его кузена, он смотрел по телевизору "Тома и Джерри". Сидел, хрустел купленными ему отцом за успехи в учёбе чипсами, смеялся и даже не заметил исчезновения брата, а после - его появления. Услышал только крики в коридоре, но отвлекаться от смешного мультика не стал. Хоть иногда ему и нравилось смотреть, как отчитывают кузена, ужасаться, будучи при этом в полной от такого безопасности - сейчас не было особо интересно, что там он опять натворил. Вообще, дома брат теперь его мало интересовал. Мать и отец только сказали ему, что Гарри за что-то наказан - а ещё, что он болеет, и по этому в школе его пару дней не будет.        "Ага, болеет." — Лениво думал мальчик. — "Как же! Видимо совсем плохо себя вёл, раз даже выходных ждать не стали..."        Гарри, тем временем, действительно чувствовал себя неважно.        Из-за туодина, спал он слишком хорошо - то есть, как всегда, но страшнее и без перерывов. Проснулся часов в десять утра, тётка выпустила его в ванную комнату, дала остатки каши с завтрака и заперла обратно. Дышать было сложно. Иногда он уходил в очень странное, будто засасывающее его состояние, иногда проваливался в сдавливающую горло, слепящую панику. Тогда начинал, наплевав на всё, биться в чуланную дверь - потом как-то оклёмывался, а потом всё начиналось по новой. Но долго ничего не длилось. Всё ещё работали тётушкины таблетки.        Да, было время, когда мальчик только и сидел взаперти. Но потом открыл для себя домашние дела, как способ показать, что он снаружи не бесполезен и не надо его пока гнать к себе... снаружи он тоже чувствовал себя очень неуютно, на чужой территории. Однако, когда единственная типа твоя пытается тебя убить - выбирать не приходится. А теперь он и вовсе большую часть дня проводил в городской начальной школе. Так что уже давно отвык от постоянного здесь нахождения - да и подрос с тех пор, и теперь кладовка была для него ещё мельче.        Он делал то же, что и всегда здесь; подкидывал Бима и снова ловил, лёжа на спине; сосредотачивался на стуке собственного сердца - так, чтобы чувствовать его каждой клеточкой тела, чтобы казалось, что ты еле заметно вздрагиваешь с каждым ударчиком; потихоньку отколупывал отходящий от стены пласт обоев; пытался отличить маленькие сгустки темноты от паучков. Но отвыкнув от этой клетки, он не мог в ней толком дышать.        Подтверждением тому была периодическая кровь из носу - когда она шла, мальчик ложился на живот, переворачивал тонкую детскую подушку обратной стороной и утыкался лицом в неё, вновь сосредотачиваясь на собственном пульсе. Тётка пыталась заставить его в таких случаях пользоваться платком, но это на самом деле была бывшая кухонная тряпка, которая, сколько бы мальчик не пытался её отстирать, всё равно воняла. И пережил бы - но утыкать-то в неё следовало как раз нос! Так что позволить крови тихо мирно пропитывать подушку виделось ему лучшим вариантом - главное не показывать никому её обратную сторону.        Кстати, с пульсом он открыл для себя интересный фокус. С его помощью, в небывалки можно было сыграть специально. Это было интересно и непонятно, но у него даже стало выходить помнить небывалки. А в них - почти нормально думать и направлять отголоски своих обычных желаний, что до этого шутили над ним злую шутку - хоть за последний их фокус с тем, как они привели его к Логи, мальчик был им по настоящему благодарен. Жаль только, он забыл закрыть эту чёртову дверь... но больше он так не попадётся. Ни за что на свете.        Оказалось, что в них просто надо было просто почаще играть и привыкнуть. Хотя, сейчас оно лишь отвлекало, но не спасало. Ведь цели-то никакой у мальчика не было. Да и вскрывать кладовку днём после такого - надо быть самоубийцей. Просто чудо, что всё так легко обошлось. В прошлый раз за самовольный выход из кладовки - хотя его тогда выпустил Дадли, его почти полчаса с перерывами топили за шкирку в раковине. Наказанием такое не называлось ни дядей, ни тётей - это называлось "посмотри до чего ты меня довёл, паршивец, своими выходками, однажды сведёшь так в могилу себя или меня, поймёшь!". Что он должен был понять, но это было чуть ли не жутче, чем кошмары с коридором и высоким человеком. Этого могло не происходить настолько долго, что мальчик забывал о том, что такое возможно, а потом в момент бешенства тётка хватала его за шкирку и тащила в сторону ванной - Гарри мгновенно понимал, к чему всё идёт, и отчаянно сопротивлялся, но было поздно.        Где-то в час дня, Петунии всё же пришлось скормить племяннику ещё одну таблетку.        Каким-то образом, с определённого времени она всегда узнавала, когда Гарри начинал психовать взаперти. Сама на этот счёт зло выговорила племяннику, что когда тот "превращается в животное" в доме начинают сходить с ума лампочки и радио. Он не понимал, причём он здесь. Его много раз обвиняли, что он трогал висящий над ним электрощиток, но это было не так, они это много раз проверяли. Только ночью, когда не спалось, мальчик иногда со скуки действительно всеми этими рубильничками щёлкал - а потом следил, чтобы всё было возвращено как было, так что это было не причём. Однако же факт оставался фактом. Работа электроприборов в доме, стабильно нарушалась во время "истерик" подкидыша. И конечно же за этим следовало:        — Ты не будешь жить здесь, если будешь портить нам жизнь, кретин! Пусть вся твоя пакостная натура остаётся здесь - ничего из этого наружу проникать не должно!        Но и если в кладовке что-то менялось не по нраву тётки...        — Помни, что ты здесь не живёшь, а лишь находишься! Ничего "твоего" здесь нет, не смей трогать что попало!        Гарри понимал это как-то так: в кладовке можно быть странным - но только когда никто не видит и так, чтобы это никак ни на чём не отражалось.        После лекарства, голова мальчика постепенно куда-то уплыла, а тело стало слушаться с трудом; стены и ступенчатый потолок по-прежнему нависали над ним молчаливой угрозой. У него уже не было энергии на такую реакцию. Гарри мог только бессильно лежать и чего-то обречённо ждать, а в конце концов то, что всегда виделось ему сильными, чёрными щупальцами прикрутило его к постели и заволокло глаза...        ***        Он лежал в каком-то незнакомом месте. Это было громадное помещение с очень низким потолком. Потолок висел над ним неизвестно на чём - вокруг не было ни одной стены или колонны. Мальчик ощущал его на расстоянии с замершим ужасом, с которым смотрят на рычащего тебе в лицо зверя. Мальчик знал, что чуть-что, чуть не тот звук, чуть слишком резкое движение, и он обрушится на него, ударит сверху раскалённым кулаком. Он не чувствовал жара сверху. Он вообще не видел этого потолка. Он просто чувствовал его и знал, что потолок есть. Что он низкий, горячий, а главное - обрушится по малейшему поводу.        И вдруг он понял ещё кое-что - и это понимание прошибло его, как кувалда.        Он понял, что этот потолок медленно, но верно, как минутная стрелка на часах, опускается вниз.        Несмотря на то, что инстинкты требовали замереть и не шевелиться, Гарри попытался встать, но тело было налито свинцом, словно сила тяжести придавливала его к полу с утроенной силой. Преодолевая эту тяжесть, мальчик с трудом пополз в сторону, думая, где здесь может быть край или выход, и удастся ли туда добраться прежде, чем его раздавит. И тут раскалённый потолок начал приближаться всё стремительнее, а бетонный, гладкий пол, по которому он то полз, то катился, вдруг начал тоже стремительно нагреваться и обжигать. В панике, мальчик заскрёб руками по этому полу, но он стал притягивать сильней. Руки и ноги бессильно примагнитились к горячей поверхности. Потолок уже был в метре над Гарри. Он с трудом повернул голову, посмотрев наверх, вернее не наверх, а влево...        "Стоп, нет!"        Наверх, потому что в тоненькой полоске-щели далёкого выхода было явно видно голубое небо и плывущие облака.        Мальчик понял, что лежит не на полу. Он лежит на стене.        На той самой бетонной стене, на которой он нарисовал дверь, за которой, нашёл проволоку для отмычки. Только теперь - высоченной.        То, что мальчик всю жизнь считал стеной, было на самом деле забором. Забором, что ограждал территорию полузаброшенного завода на окраине парка. Завод сейчас функционировал в другой части города - а эти цеха по сути медленно разрушались, в лучшем случае используемые как хранилище. Район, где располагалась Тисовая улица, переделали из заводского в богатый лишь пару десятков лет назад - а территорию бывшего завода обнесли вот таким забором, и обещались снести там всё - но по разным причинам всё не сносили. Маленькие дети боялись высокого забора-стены, а среди ребят постарше ходили про заброшку страшилки и легенды. Они лазали туда на спор, попадались охранникам и получали взбучки от родителей - но всё равно не успокаивались, рассказывая истории, как кто-то когда-то оттуда не вернулся.        Мальчик узнал о легендах и страхе перед стеной уже после того, как полюбил её. Рядом с ней было спокойно и никто не ходил. На ней можно было сколько угодно рисовать углями из встречающихся в парке старых кострищ, или обломками кирпича, которые можно было найти прямо неподалёку от неё - рядом была импровизированная жителями трущоб свалка. Рядом с ней (много позже мальчик понял, что их могли подкармливать на территории завода) всегда было полно бродячих собак и котов дружелюбного типа. Стена защищала от ветра со стороны автомобильной трассы - а ветер оттуда был со стороны графства "Кент". И не просто со стороны Кента - а со стороны морского залива там - то есть ветер оттуда был о-го-го какой. И пусть иногда стена казалась неустойчивой - мальчику казалось, что если она и упадёт - то в другую сторону, не на него.        И теперь он лежал на её увеличенной версии, как на полу.        И как только он окончательно это понял, ощутил - его потянуло к земле. Странное притяжение к стене-полу исчезло. Мальчик со страшной скоростью ухнул вниз. Несколько секунд заставляющего внутренности подхватиться полёта - и его сдавило стенами с двух сторон. Гарри вскрикнул. В животном ужасе, обжигаясь, разрывая одежду и обдирая спину и грудь, он стал продираться вниз толкаясь локтями и коленями. Из носа шла кровь, ощущение "раздавливаемости" становилось всё острее и больнее, когда он наконец смог доскрестись до того места, где одна из стен обрывалась.        Он выскребся и снова начал падать. Его со свистом в ушах пронесло вниз, шлёпнуло о землю, пронесло сквозь неё, словно сквозь воду. Вокруг мальчика пыльно-коричневыми лентами закружились протоптанные дорожки в зелёном море травы. Его затягивало в это море как в водоворот, тащило сквозь траву и землю, так что он только и успевал, что отплёвываться от неё. Его протащило сквозь какой-то барьер - словно прямо в материи была какая-то тёмная плёнка - а за ней всё изменилось и потемнело. И тут его уже не потащило, а швырнуло куда-то на большой скорости.        Мальчик падал и пытался подняться на ноги, но в противоположность тому, что происходило между стенами, здесь его движения оказывались слишком сильными, а тело слишком лёгким - так что любым движением он только ускорял метание мира вокруг себя (или себя по этому миру). Он смог закрыть глаза - но волны запахов и звуков всё равно сменяли друг друга с такой сумасшедшей скоростью, что мальчика затошнило. Он был ничем, он не понимал ничего, у него осталась эта муть и желание уцепиться хоть за что-нибудь неподвижное...        В тот момент, когда он приложил усилие и заставил себя открыть глаза, его грохнуло на тротуар и потащило по потресканному асфальту. Над одной из трещин торчала жёлтая головка одуванчика. Разглядев в окружающей мути её пятно, Гарри из последних сил скребнул коленями по асфальту, пытаясь затормозить движение, швырнул своё тело к цели - и прежде, чем пространство перевернулось, он успел выкинуть руку и схватиться за жёлтый шарик цветка.        Всё остановилось.        Уже оторвавшийся было от земли, он ничком бухнулся рядом с цветком.        Твёрдый, холодный асфальт всё ещё раскачивался под Гарри, но это уже было просто головокружение. Такое случалось с ним иногда, когда он терял дыхание или когда кровь шла из носа слишком долго. А изредка и просто так. Это было уже не страшно - даже привычно и спокойно.        Когда мальчик смог наконец встать и оглядеться вокруг, то ничего не понял. Вокруг него были лишь разные оттенки серого. Он попробовал свой давний фокус с перефокусировкой глаз (год назад открыл его, и пока ещё не смотрелся этим взглядом в зеркало и не знал, что зрачки при нём вытягиваются в горизонталь и принимают форму прямоугольника). Но даже он ничего не дал - словно вокруг Гарри были одни сплошные асфальт, да бетон. А главное - что его напугало, ни стен, ни простора он не чувствовал. Преследовавшее его как проклятье, сколько он себя помнит, чувство пространства словно отключилось - "вместе с остальной скорлупой", подумал бы он, но ощущение наблюдения не пропало. И не то, что материя вокруг - даже тело было слегка не его. Ища спасения, он с трудом оглянулся на одуванчик.        И тут, сверху раздался голос. Голос холодный, с безразличным любопытством. Громкий, повторяемый эхом так, что мальчик не понял ни единого произнесённого им слова, как обычно люди не понимали его самого. Он услышал только громкость голоса, его тембр и интонацию, которой голос лениво так поигрывал - и те, безо всякого остального, что должно прилагаться к речи, приморозили мальчика к месту, заставили вжать в плечи голову и с ужасом уставиться перед собой. Тем более, что и понятно немного было. Мальчик знал, что голос велит не двигаться, что он говорит о чём-то очень безнадёжном, и что он, что самое ужасное, говорит правду, которую он на самом деле уже знает.        — Кто ты? — Прошептал мальчик, заставив себя поднять голову и заозираться по сторонам.        Прошептал одними губами, сквозь сопротивление всех частей себя, что могли сопротивляться его воле. В обычном мире никто бы даже не понял, что он попытался что-то сказать; но здесь этот вопрос взвился в пространство своим смыслом, отразился от стен, многократно удвоился криком, от которого где-то зазвенели какие-то стёкла.        Голос ответил. Ответил вкрадчивостью и сарказмом, ответил снова чем-то, что Гарри словно должен был знать. Слова так и не стали разборчивы, но дали угадать смысл, раздавили им, взорвавшись на тысячу повторов... Не узнаёшь? А ты не узнаёшь?

А не узнаёшь? Вспоминай...                                                                  Правда не узнаёшь? Забыл?

                                                      Не узнал? Неужели не помнишь? Правда забыл?                                          

                  Вспоминай

Мы знакомы, Гарри. Найди это!

                                                                                                                              Правда, не узнал?                                                      Убью!                                                 Правда не знаешь?

Не узнал?                                                                        Забыл?

       — Н-кхе-кгху... Нет... я не помню... —Это он уже попытался сказать вслух. Першение в горле не дало этого сделать, и мальчик снова закончил мысленно.        И вновь его раздавило ответом...                   Подожди. Тогда поймёшь со временем.                                                                         Я скоро приду.                                                                        Поймёшь.

Поймёшь. Жди... Сиди. Я скоро приду сюда.                                          

                  Подумай ещё...                                                                                                 Иду сюда.                                                                                                                                                 Подожди.

Ты поймёшь со временем.                                                                              Жди здесь.                                          

                                                            Поймёшь со временем       Скоро приду.                                                                                                                                                                                                      Подумай.        Мальчик попытался спросить ещё что-нибудь, но голос молчал. Будто и не было его вовсе. Зато он услышал другое.        Шаги.        Твёрдые. Размеренные. Они звучали, как расстроенный механизм медленно тикающих часов, только намного громче. Не раздумывая, мальчик поднялся и вслепую бросился бежать. Он отчаянно прислушивался - не раздастся ли откуда-нибудь шум улицы, но слышал только Шаги и рассыпчато-тупой топот собственных босых ног. Пол был из непонятного ему материала, но очень твёрдого. Гарри оглядывался, пытаясь заметить какие-то изменения в разных оттенках серого. А шаги между тем становились всё ближе. От отчаяния, он снова попробовал перефокусировать взгляд...        И увидел, как сквозь цвета пыли, асфальта и бетона, цепочкой жёлтых пятнышек прорастают упрямые одуванчики.        Они были ему не враги, он знал это и без раздумий рванул вдоль цепочки. Всегда любил он эти упёртые, живучие цветки, прорастающие везде и душащие чинные и нежные растения, выхоленные Петунией. Он даже попытался защищать их, когда его заставили вырвать из палисадника и с лужайки все до единого. И вот, оказывается они не забыли его попытку помочь, платили тем же...        Ты же только хуже сделал, не забывай...        Прямо перед Гарри, пол вдруг провалился вниз, он ухнул в провал.        Стебли одуванчиков кинулись на помощь, вырвались из земли подобно тоненьким, как шнурки, но длиннющим змеям, подхватив на миг лёгонького мальчишку - да только и его веса было достаточно, чтобы спустя этот миг они разорвались, забрызгав его с ног до головы своим соком, словно белой кровью. Провал оказался неглубоким, и упав, мальчик оказался как будто в гаражной яме. Гарри и так не смог бы выбраться, но, вдобавок, неестественно громадное количество вязкой жидкости из стеблей одуванчика быстро застыло, завязло, обездвиживая его. Слыша, как приближаются размеренные шаги, он дёргался и извивался, всё пытаясь отклеить друг от друга руки-ноги, но это было бесполезно.        "Ну нет, нет, нет, нет, нет! Пожалуйста!"        Когда шаги стали совсем близко, метрах в двух, из его горла вырвался вопль отчаяния, но мальчик тут же ужаснулся ещё сильнее, словно им и выдал себя.        Над ямой нависла неразличимая фигура, одетая во что-то, вроде плаща. Гарри попытался отползти в угол "ямы", чтобы быть хотя бы не на прямом взгляде у фигуры, однако не был хорошей гусеницей. Взгляд был как раз тот самый, которых он больше всего боялся - отдающийся внутри тела, прожигающим холодом. Нет, фигура не ненавидела его. Но и не жалела. Как не жалеет учёный подопытную крыску даже не просто крыску, а ту, с которой особенно много проблем, так что хочется отделаться уже от неё по скорее. Взгляд фигуры не кричал проклятий и не желал скорейшей смерти - скорее с безразличным любопытством ждал, когда мальчишка смирится с тем, что пытаться бесполезно.        Когда это случилось и Гарри выдохся, пол, на котором он лежал, подобно платформе выдвинулся вверх. Мальчик оказался над остальным полом, как на операционном столе (он никогда на таком не был, но почему-то был уверен, что на нём чувствуют себя именно так). Некто положил холодные твёрдые пальцы на его горло и сощурил невидимые глаза. Мальчик не знал, что случится, если Кто-то сожмёт эти пальцы - но знал, что ничего хорошего, и по этому просто вжался спиной в "стол". Он всегда только это и умел, если было страшно, но нельзя было сопротивляться - кусать губы, скрести большие пальцы на руках, сжимать что-нибудь в руке или самому вжиматься спиной в стены или раскладушку.        Кричать иногда тоже хотелось, но было недопустимо. Особенно сейчас. Когда Некто решает, что с ним делать, и когда он, Гарри особенно в опале на Тисовой. Он знал, что его тело находится там. И что тот Гарри тоже закричит, если закричит он. Позволить этому случиться было никак нельзя.        Кто-то усмехнулся. И мальчик понял, что его тело давно уже пытается кричать. Ему не дают новые шипы в груди и в горле. Те, что вырастил уже он сам.        Некто вновь надавил своим непонятным холодом. И тут же, всё пространство обрушилось на Гарри вновь, впилось, задавило, ожгло... мальчик чувствовал, что на самом деле лежит на столе, но ощущения были такими явственными, что в какой-то миг он поверил, что сейчас умрёт.        От колючек-шипов, которыми он не давал себе заорать от ужаса, ему стало очень больно в груди. Кровь поползла не только из носа. Кашлянув от першения в горле, мальчик ощутил на языке тоже солёно-металлический привкус, и даже слёзы в глазах утратили привычную прозрачность, сделали мир красноватым. Но другого выхода не было, и Гарри так и не позволил лёгким издать не звука, кроме тихого, хрипловатого свиста при слабом дыхании.        Ещё одна отчаянная секунда, и Некто отпустил его. Кажется, результат был для него удовлетворителен.        Не успев опомниться, мальчик снова ухнул в провал, а его кишки подхватило ощущением падения. Всё вокруг него слилось в громадный, падающий вместе с ним в пространстве шар, который с тошнотворной, безумной скоростью вертелся вокруг мальчика.        В конце концов, словно его отчаянным желанием, его швырнуло куда-то в траву - но тут же она оказалась верхом, потолком, с которого Гарри грохнулся вниз, на спину, и его лёгких вышибло только-только появившийся в них снова кислород. Но тут же и этот пол оказался крутой, почти отвесной, наклонной стеной из асфальта, по которой мальчика потащило кубарем в новый "вниз". Потом всё опять перевернулось, и он упал вроде бы туда, где был первый раз, но вместо травы там был уже чей-то ламинатный пол... но это было ещё ничего, ведь если швырнёт обратно, ещё одного шанса Некто уже не даст...        Потащило быстрее и снова кинуло "вниз", хотя, какой там уже "вниз", скорее: "туда, куда теперь притягивало". Словно Гарри оказался в барабане медленно разгоняющейся стиральной машины... Мир вокруг всё бешеннее вертелся, швыряясь мальчишкой туда-сюда... Однако, сквозь бьющее даже по закрытым глазам мелькание, тошноту и страх, проскакивали у него мысли о том, как из этого выбраться.        Мысли проблески.        "Проснись, проснись, проснись, проснись, проснись..."        Мальчик напряг веки так, что у него глаза закатились, повторяя себе это слово. Он действительно будто бы иногда просыпался, но запомнить это или остаться в бессонном мире подольше мешали властные щупальца сонного.        При сильной усталости и после таблеток, а иногда и просто так, сон представлялся ему таким образом - многочисленными, чёрными, осьминожьими щупальцами разной длинны и толщины. Выползающими из под раскладушки; аккуратно опутывающими, утяжеляющими сперва руки, ноги и голову, чтобы даже если сидишь - не выдержал и лёг; а когда ляжешь, постепенно приматывающими к постели тело, обхватывающими горло, чтобы слишком глубоко не дышал и глаза, чтобы не вздумали открыться. Покрывающими, поглощающими его всего - только они и оставляли, что нижнюю половину лица. Конечно, чтобы он всё же дышал - забирать его навсегда щупальца пока не собирались.        Пока. Ничто не мешало им сделать это однажды. Оставить непослушного мальчишку сонному миру на веки вечные...        Мальчик не хотел оставаться. В таком сонном мире - он не хотел оставаться ни за что, хотя щупальцы всё ещё не собирались его отпускать. Он почти выбирался, выныривал то из круговерти вертящегося мира, то из каких-то лабиринтов с усиливающимися от эха Чьими-то Шагами; то из умывальной раковины, где его топили почему-то очень уменьшившимся в размерах, так, что для него это был целый пруд, "как щенка, ясно?!"...то снова из Серого пространства с белыми, крово-одуванчикавыми пятнами... но опять из вертящегося мира... и каждый раз его бережно, но неумолимо возвращали на место эти щупальцы.        Вот опять он попытался проснуться - и кружащийся мир, словно в насмешку, грохнул его спиной на дорожное ограждение у трассы так, что спина у мальчика хрустнула, а в глазах потемнело.        "Но всё равно это сон! Все сны играют в свою игру, надо только... понять её правила и выйти по ним... Надо... понять правила..."        Упав на четвереньки и рассадив коленки о гравий, на который его грохнуло, мальчик тут же вскочил на подламывающиеся ноги. Конечно, голова кружилась, но когда пространство снова крутнулось, Гарри, спотыкаясь и заваливаясь набок, скачками рванул по нему в противоположном направлении. Как белка в колесе. И... не упал.        Подождал миг, перед новым движением, а почувствовав его тут же снова кинулся в противоположную сторону, сперва опять по траве, а потом прямо по стене многоэтажного дома. Прокрутил этот мир своими ногами, как вертится под ногами мир, когда ты кружишься на месте.        И снова.        И опять.        А на четвёртый раз, не дожидаясь вращения, мальчик побежал в сторону нарисованной двери на бетонной стене. Ему было тяжело, словно он бежал по крутому склону - но он провертел мир куда надо, ощутив под пальцами металл дверной ручки. Этот металл был предвестником, что дверь можно открыть. Гарри рванул эту ручку на себя и швырнул своё тело в черноту за дверью...       ...И грохнулся на свою раскладушку.                    ***        Мальчик подскочил на постели, скатился с раскладушки в тесный закуток, между ней и запертой дверью. Чтобы не быть так доступным щупальцам. В тесноте кладовки от них было не убежать - но хоть как-то отодвинуться... Он ещё долго тяжело, со всхлипами дышал, вытирая нос.        Он пытался успокоить себя, заново понять, что происходит, что окружающее не собирается падать на него, топить, давить, или переворачиваться и швырять его обо всё, что окажется в роли пола. Ему казалось, что во сне, в вертящемся, удушающем, угрожающем сне, он провёл много-много дней и чудом ему удалось вернуться сюда. У него очень болела и слегка кружилась голова. Была уже ночь. Лежать дальше, ожидая возвращения в сон, было совсем невыносимо.        Мальчик достал мячик в темноте, и снова попробовал отвлечься от стен и сна, подбрасывая его и хватая, однако номер не прошёл - дрожащие руки его не слушались. Пока щупальца сна не начали вновь обхватывать их, Гарри встал.        Ощущая себя ужасно замученным, мальчик запустил руку под полку, в поисках проволоки.        Лишь с пятой попытки ему удалось поддеть отмычкой в этой трясущейся руке шпингалет и открыть дверь. Он уже давно не чувствовал свои руки и ноги такими болезненно-бессильными, ломкими и теперь не понимал, что с ним происходит. В животе его уныло тянуло от голода.        Мальчик знал, что если его поймают, то это его последняя вылазка. "Ну и чёрт с ним", — подумал мальчик, — "Я всё равно тут сдохну. Лучше уж на улице.."        Школьные шорты тётка забрала на стирку. Мальчик натянул джинсы завязал висящий в петлях для ремешка ботиночный шнурок, без которого они с него сваливались, хоть и были при этом коротки (Дадли носил их в трёхлетнем возрасте). Он хотел сделать бантик, но как всегда получился непонятный узел, который ему придётся очень долго распутывать, когда вздумается снять джинсы - ну и ладно, когда там их придётся вообще снимать, вернётся ли он вообще...        Он взял с собой Бима и запер кладовку на шпингалет. Всё. Теперь, если по коридору и пройдут, ничего не выдаст, что за этой дверью сейчас можно обнаружить лишь пауков. Больше он никогда не попадётся так глупо. Поколебавшись, по ручкам ящиков комода в прихожей забрался наверх, как по лесенке и взял и сунул с него в карман джинс зажигалку Вернона. Это чтобы если заберётся в совсем уж тёмное место - был если что свет огонька. Своим перефокусированным взглядом, мальчик видел в темноте прекрасно - но так как в фильмах и мультиках всем всё время ночью нужны фонарики, он просто считал, что никогда не сталкивался с настоящей темнотой.        По отработанной с прошлого лета методике, дотянувшись с комода длинной обувной ложкой, мальчик столкнул с вешалки старое пальтишко Дадли (из-за нетвёрдости рук громковато стукнул ложкой по стене и испугался, но никто наверху не проснулся), бесшумно спрыгнул на пол, накинул его и взял кроссовки. Прошёл в гостиную, откуда на второй этаж с первого проникало самое меньшее количество шума (по крайней мере, как ему казалось). Приоткрыл окно, залез на подоконник, с помощью обувной ложки нацепил никогда не расшнуровываемые (ибо так же намертво завязанные, как сейчас джинсы) кроссовки и вместе с ней выпрыгнул в тень живой изгороди. Оттуда придвинул оконную створку обратно, считай закрыв его, но с той стороны естественно никто не вертел ручки, чтобы оно было закрытым. Ложку он положил под куст. Она была нужна, чтобы её изогнутой для висения на вешалках частью подцепить створку, если он всё же решит вернуться.        Он опять пошёл в сторону старого лесопарка, бодая ещё чуть-чуть и запросящими каши носками кроссовок ночной туман. Изредка он кидал под ноги мячик и ловил, когда он отскакивал от земли. Ему тянуло куда-то деть руки и он пытался кидать его постоянно - но они по-прежнему были какие-то не такие и он побаивался, что случайно закинет мячик куда-то не туда.        В очередной раз разозлившись на эти свои руки, мальчик вспомнил, что можно сунуть их в карманы. Было боязно, и в школе и дома за такое могло прилететь по рукам. Но здесь никого не было и с неким злорадством, Гарри сунул Бима в карман джинс, а руки - в карманы куртки.        Остановился он только у развилки парковых дорожек, ведущих в темноту. Не потому, что не знал, куда идти - идти было вперёд, прямо сквозь лес, чтобы потом прийти к стене. Но куда поворачивать у стены - к Складу, или к Двери?        Гарри вздохнул и, хлюпая кроссовками по лужам, возобновил движение. Скрылся с глаз любого, что мог бы стоять в начале дорожки и смотреть ему вслед - только и алело бы какое-то время впереди маленькое красное пальто. Мальчик шёл напрямик и ветки мелколесья, выплывающие из темноты и тумана задевали его часто. Наполовину гладили, наполовину царапали локти, плечи и щёки. Ему это даже нравилось. Здесь было уже совсем темно, но он лишь чувствовал себя безопаснее. Поле, которым он чувствовал взгляды, стены и свет, вообще будто мурлыкало от доставшегося ему спокойствия.        Из тумана и чащи выплыла бетонная стена. И мальчик пошёл вдоль неё в правую сторону.        Почему он выбрал Дверь? Сам не знал. Тянуло его туда. Тянуло почти ощутимо, словно побывав за ней два раза, мальчик оставил частичку себя, она поселилась там и теперь звала его за собой.        К себе.        Деревья поредели, мальчик вышел к углу. Здесь стена, повернув, шла дальше вдоль автомобильной трассы. От дороги Гарри отделяли только кусты и ограждение. Он шёл меж кустов и стены, в зарослях некошеной травы, падая на корточки или на коленки и пригибаясь каждый раз, когда по трассе с рёвом проносились редкие автомобили. Смысла в этом не было - кусты были достаточно густыми и высокими, чтобы его за ними было не видно даже стоящим на цыпочках. Он понял это почти сразу - но ему понравилась такая игра, и он продолжил "прятаться", когда слышал шум мотора и колёс.        Так и играл, пока не дошёл до Двери.        Дверь была довольно высокая для мальчика, ведь он рисовал её, вставая на притащенный со "свалки" старый стул. Она была слегка кривоватая, но какая-то аккуратная и детальная для детского рисунка. Никогда и ничего больше у Гарри не выходило нарисовать настолько хорошо - но в целом, обычная меловая картинка на заборе. Если бы не до сих пор сохранившийся запах самых химозных чистящих средств из его чулана, которыми пытался оттереть её от "стены". Ещё тем летом, когда только понял, что над этой своей одинокой игрой, он контроль потерял. Но чёрта-с-два! Намертво въелась в сюда эта дверь. Даже за целый год она не потускнела и не сошла.        Словно кто-то впечатал частицы мелка во все молекулы бетона, сделал его частью и вмешал к ним вдобавок всё то, чем Гарри Поттер пытался её отмыть.        Словно... назло себе, это сделал он сам.        Он приложил ладошку к холодному бетону. Наверное тоже самое, что сейчас чувствовал мальчик, чувствовали бы магниты в момент притяжения, если бы умели. Он ощущал нечто среднее, между этим "магнитным" ощущением и чувством слабого удара током. Он закрыл глаза. Под его пальцами начал формироваться металл дверной ручки.        Гарри дёрнул её на себя и открыл глаза. Перед ним стояли запахи плесени, сырости и ржавчины, а ещё Тьма. Он уже знал, что с ней делать - перефокусировка взгляда, которой пришлось в таком ужасе учиться, застряв здесь в прошлом году, давалась ему теперь в две секунды.        Он зашёл. Дверь за ним закрылась, со звуком, похожим на сломанный мел, вновь сделавшись нарисованной. Пройдя по коридору с железными стенами, мальчик вышел в помещение с большим количеством разнообразных проржавевших труб.        Когда он был здесь предыдущие два раза, он был босиком, так что знал, что пол здесь ледяной.        Сейчас вокруг был и вовсе некоторый потоп - мальчику по щиколотку. Его и без того мокрые кроссовки, вмиг пропитались холодной, непонятно пахнущей водой насквозь. Сперва он тут же перепрыгнул через высокий порог обратно в коридор, но его мокрым ногам от этого стало ещё холодней, чем в воде, и Гарри снова шагнул вперёд. Разглядывая разные трубы, то пересекающие помещение, то мирно идущие вдоль стен или потолка, он побрёл к ступеням, ведущим из этого подвала во внутренний дворик здания. Всё равно из дворика нет выхода. Выход завален огромной кучей каких-то железяк - перелезть через них он пробовал - и это был дохлый номер.        Сделал шаг в сторону. Почему-то ему казалось, что в этом месте темнота не такая тёмная и я хотел доказать себе, что это не так. Раньше такого не было. Теперь, если здесь действительно светлее, он это почувствует...        Слабый просвет вдруг окатил плечи, как душ.        Мальчик поднял глаза.        В потолке был люк.        Прямоугольный с крышкой, в общем-то представляющей собою ржавый, тяжёлый, наверное пласт железа, лежащий сверху. Он был чуть сдвинутый, в эту "дырку" и проникал замеченный мальчиком "тёмный свет".        Дальнейшая цель мальчика была очевидна.        Он оглядел трубы. В принципе, по ним можно было попытаться забраться вверх по стене - они шли горизонтально, а так же имели разнообразные вентили, за которые можно было цепляться. Только вот, слишком уж они были толстые, эти трубы, для пятилетнего мальчишки, чтобы их так использовать. Попытаться, естественно ему никто не мешал - и тот действительно попытался. Подтащил к стене старый деревянный ящик, забрался на него, и не зная, за что цепляться, с разбегу запрыгнул на первую из труб и даже нащупал что-то твёрдое и гладкое над второй. Не подозревая, что это - но схватившись за это обеими руками, мальчик стал скрести ногами по трубам и извиваться пытаясь подтянуться. У его пальтишка не хватало половины пуговиц и оно было расстёгнуто - так что ледяная, влажная, чёрт-знает-насколько-старая труба скребла сквозь майку его рёбра. Майка вмиг пропиталась ржавой влагой, и здешним запахом заброшенности.        Постепенно он выдыхался и ему приходилось отцепляться от своей "опоры" и плюхаться с трубы на корточки, расплёскивая воду, чтобы потом снова встать на ящик и туда запрыгнуть. На самом деле, он скорее всего смог бы это сделать и без ящика - но только если бы не вода. Из воды прыгать было намного сложнее.        С четвёртой попытки, Гарри удалось подтянуть колени так, чтобы упереться ими в ржавую коросту на одной из труб. Он толкнулся ими, одновременно с новой попыткой подтянуться - и у него даже вышло. Теперь он был в крайне неудобном положении. Почти вертикальном, ноги полусогнуты, в коленки неприятно врезался нарост ржавчины. Руки скрючены и трясутся от напряжения в совместной с ногами попытке удержать тело в таком положении. Живот у него тоже сводило от этого напряжения, ведь мальчик по сути был в положении подтягивания, держась за...        Наконец, мальчик всё же поднял глаза на то, во что вцепился. Здесь не было листа железа, из которых было склёпано всё помещение, стена была земляной. Из этой земли торчало нечто, явно являющееся чьей-то костью. С утолщением бывшего сустава.        Мальчик пискнул и сразу отпустился от неё. Упав прямо спиной в воду, которой тут же пропитались пальтишко и джинсы. Теперь о возвращении в дом на Тисовой улице не могло быть и речи. Лучше уж замёрзнуть и заснуть навсегда прямо здесь. Мальчик снова беспомощно поднял глаза на люк. Посидев так немного, отходя от увиденного, он встал, в истекающей ржавой водой одежонке подошёл к нижней трубе и принялся (чем-то же надо себя занять) разглядывать и ощупывать её. Во многих местах она и проржавела, прохудилась и словно проплавилась из-за чего-то. Гарри чувствовал запах, который мог сравнить разве что с запахом уксуса. Труба была достаточно толстой, чтобы он мог пролезть внутрь...        ...А ещё к ней была прислонена кувалда с длинной ручкой.        У Вернона Дурсля была в гараже такая.        Несколько раз он вызывал мастера, чтобы тот что-то там делал с машиной, а мальчику велели помогать ему, подавая инструменты. Ему в целом даже нравилось - мастер был дядька хоть и ворчливый, но не очень злой; а наблюдать за ним было интересно. К его третьему, на памяти Гарри, визиту, мальчик уже выучил названия всех инструментов, что надобились ему часто - и тут же подскочил, когда он сам встал за каким-то. Мастер лишь усмехнулся и сказал "ну попробуй, вон стоит, называется "кувалда"". Мальчик попробовал, но она оказалась такой тяжёлой, что он вообще не смог поднять её в руках. Он добросовестно попытался её приволочь по полу, но мастер всё-таки сам взял кувалду.        Однако...        Словно под гипнозом от своей идеи, мальчик взял кувалду за ручку, отволок в воде от труб ближе к середине, и принялся крутиться с ней на месте; с хлюпаньем выдирая из липкого холода ноги по очереди. Сперва было очень тяжело и он скорее сам вертелся вокруг неё - но вскоре ему удалось совершить задуманное. Теперь кувалда уже раскручивала его по инерции, пытаясь вырваться из пальцев мальчика. Ему, кого этот инструмент чуть ли не превосходил в своём весе, оставалось лишь перебирать ногами, стараясь крутиться так, чтобы она была на уровне трубы. Гарри стал приближаться к ней и...        ТР-Р-РАХ!!!        Кувалда с оглушающим грохотом проломила на своём пути препятствие, вылетев из тонких, цепких рук. Их владелец, в панике от поднятого шума, отскочил. Съёжился на корточках и зажал руками уши от громкого и внезапного эха. Ручка кувалды упала на его ступню, расплескав воду - ох как без неё было бы больно... Псевдо-уксусный запах усилился.        Мальчик посмотрел на появившуюся дыру. Её края он сбил, чтобы было легче протиснуться, просто пиная ногами, настолько она была ржавая. После этого вздохнул, и...        Полез внутрь.        Надо было быть им, чтобы понимать на что он решился. Добровольно полезть в узкое, пропитанное едким запахом неизвестной кислоты пространство, ещё и находясь под землёй... не хотелось ему однако сдаваться так просто и здесь. На самом деле, правда не хотелось. Ему хотелось узнать, что за люк - и раз уж терять нечего, почему бы этим не заняться со всей серьёзностью. Масла в огонь подливала бессознательная установка "беги, пока не держат; бери, пока не смотрят; лезь, пока не остановили", которой он следовал не имея тормозов собственных. Когда "держать", "смотреть" и "останавливать" было некому, по идее полагалось делать это, если придумалось что-то сомнительное, самому - к чему мальчик просто-напросто не привык.        К тому времени, как он, упираясь в стенки трубы локтями и коленями, прополз наверх, и труба снова повернула в горизонтальное положение, из носа снова шла кровь. В его лёгкие проникло странное холодящее жжение - мальчик понял, что это заполнил их воздух с "уксусом". Только по этому в горле и не выросли шипы - избегая разъедающего внутренности запаха, Гарри и так старался не дышать. Только не очень-то это и помогало...        Кружилась голова, отчего труба, вдобавок ко всему, будто бы качалась и переворачивалась. Перед глазами мальчика плыли ядовито-цветастые пятна. И тут он протолкнулся вперёд снова, и попал на участок, где не было таких частых мелких пробитий в ржавом железе.        И только сейчас его ударило паникой. Как током - было у него такое пару раз, от безделья; запертые где-попало дети часто лезут туда, куда не надо бы, к примеру в розетки или гнездо от лампочки (после чего из кладовки и убрали свет). Мальчик даже не понял в полном смысле, что именно случилось.        Первый миг: он осознаёт, что остался без последних источников нормального кислорода и ему сносит последний зыбкий контроль над своей головой; после чего его организм, против его воли, резко втягивает в себя сразу столько воздуха с "уксусом", сколько помещается в дыхательной системе. Тут же внутри у мальчика происходит словно взрыв, подбрасывающая его, заставляющий конвульсивно выгнуться в трубе и с хрипом "выплюнуть" всё, что находится в лёгких. Он надолго запомнит, этот ужас, это острое желание избавиться от капкана, куда добровольно поставил ногу...        Ведь во второй миг, он уже хватается за рваный слом трубы, которую что-то разорвало изнутри, прямо там, где он был. Снаружи всё выглядело куда менее драматично - просто в какой-то момент из трубы, где скрёбся мальчик, раздался грохот и душераздирающий хрип, её разорвало и оторванные пласты металла рухнули на залитый водой пол, а выпавший оттуда ребёнок, по велению инстинкта самосохранения, вцепился в рваные края трубы руками и даже ногами.        Отфыркиваясь от крови, мальчик с трудом перебрался на каркас, на котором висела труба, а с него лёг на трубу сверху животом. Он долго и очень болезненно кашлял. Он кашлял так только после "утоплений", почти блевал, постепенно и с ужасом осознавая, чем. Кровь, сериями капель, со звоном падала в воду внизу.        Когда мальчику удалось хоть как-то сглотать и отплеваться, он вытер так же кровоточащий нос и глаза плечом. Он взял лежащий рядом на каркасе длинный обломок тонкой пластиковой трубы. Вытянул руку с ней и стал толкать и так чуть сдвинутый пласт железа, лежащий на люке сверху - через раз по нему попадая. Это было тяжело, но мальчику и не нужно было отталкивать его полностью. Только чуть-чуть - так, чтобы протиснуться.        У мальчика ломило мышцы от доставшейся им сегодня нагрузки. От холода клонило в сон - его щупальцы, хоть уже и не такие липкие и гнусные, пробрались уже и сюда. Хотелось прикрыть глаза и задремать - но Гарри упрямо посмотрел на люк. В который раз свистяще кашлянул и сплюнул в воду. Тряхнул головой, пытаясь стряхнуть с неё сон (из его горла при этом вырвался сипящий, словно пробитый всхлип, и мальчик снова сглотнул солёную горячую жидкость, попавшую оттуда в рот). "Наверху уснём," — успокоил мальчик дрёму, — "только проберёмся туда и устроимся где-нибудь. Вряд ли там будет кто-то, кто нам помешает.".        Несмотря на протестующий ной собственного тела, мальчик развернулся на спину, вытянул вперёд руки и уцепился ими за край люка. Понял, что подтянуться не сумеет. Тогда он решился на безумный шаг - продолжил цепляться за край руками и перебрался ногами на край каркаса. После чего раскачал своё тело вперёд-назад и толкнулся ногами вперёд - закинув себя в люк по локти. По очереди, он подобрал за собой обе ноги и последним рывком перекатился на дощатый пол.        После этого, всё ушло в темноту.                    ***        Он очнулся здесь же, и ничуть не удивился.        К тому времени, когда мальчик уже мог что-то соображать, он отчётливо помнил, как сюда пришёл. Его удивляло другое - что-то очень привычное, его неотъемлемая часть, вдруг исчезла. Он не очень понимал, что это именно была за часть - но без неё ему стало легко-легко, будто гора упала с плеч. Вот странно - когда ушло осточертевшее из-за постоянной тесноты, но всё же родное чувство окружения - было ужасно страшно. Когда пропало это чувство - стало хорошо...        Начав ходить сюда чаще, позже он поймёт, что пропало чувство уязвимости. Это место было настороженным, изучало его и могло ненароком чем-то зашибить, однако желало намеренного мальчишке зла. Да, не встречало его с распростёртыми объятьями - однако не говорило всей своей аурой "Тебе здесь не место, маленький чужак.". Оно просто не имело ничего личного к очередному забрёдшему на свет спокойствия мотыльку.        Поступишь как надо, понравишься, и оно примет тебя.        Мальчик по прежнему чувствовал холод, но в то же время он и не был ему неприятен. Это был даже не холод - прохлада, наполняющая его изнутри и ничуть не вредная. Мальчик вытер с лица ту кровь, что ещё не засохла, а только зажелилась. Встал и осмотрелся, хотя мокрая одежда липла к телу и затрудняла движение.        Это помещение было кабинетом. В смысле, когда-то оно им было. Теперь же, это было помещение со старым дощатым полом и облупившейся краской на стенах. Со столом, заваленным какими-то запылёнными, пожелтевшими бумагами (Гарри подошёл к столу и пощупал их, и те оказались так же очень огрубевшими). Ещё на столе был телефон, а рядом с ним - окно с выбитыми стёклами. Подскочив к нему, мальчик высунулся из него очень надеясь увидеть не внутренний дворик, а что-то новое.        И его надежда сбылась.        За окном была ночная, туманная улица. В этом тумане, мальчик сумел разглядеть только то, что она была широкой, похожей на такую многополосную автомобильную трассу; а других зданий поблизости не видно. Какая-то несостыковка царапнула сознание мальчика, но он не понял её и оглянулся на дверь. Точнее, на дверной проём. Дверь лежала за приделами комнаты, толи сорванная, толи снятая с петель. Из проёма, мальчик вышел в широкий коридор с большими окнами, некоторые из которых даже были целы.        И только тут, он понял что не так было с окнами здесь.        Это были окна второго этажа.        А он, Гарри, вылез из подвала, и должен был быть на первом.        Он тут же забежал обратно в комнату-кабинет. Люк в полу был на месте. Мальчик упал на живот и свесился в люк головой - но тот вёл в тот же подвал с ржавыми трубами, что и раньше. Мальчик встал, бросился грудью на подоконник, высунулся в проём и скосил глаза вниз так, что увидел окно комнаты, что была этажом ниже.        Снова заглянул в люк.        В подвале с трубами, как он и помнил, не было никакого окна.        Мальчик отскочил от люка, как от огня, и выбежал в коридор. Сердце бешено колотилось у него в груди, он стоял лицом к проёму в кабинет на полусогнутых ногах, готовый в любой момент отпрыгнуть, убежать...        "...От чего?"— Подумалось ему.        Что вообще, в мире, способно причинить вред, кроме людей? Бродячие собаки? Волки из сказок? Как это должно сделать что-то... ну, просто вместившее между двумя этажами один лишний, который видно не со всех ракурсов? Безусловно, это была какая-то чертовщина. Но с другой стороны, что мальчик знал об этой жизни-то? Может это обычная технология, с которой он просто не встречался? Лифта этим летом он тоже сперва испугался - но его даже тётка чем-то странным не посчитала. Чуть руку не открутила, когда он в панике бросился открывать своевольно задвинувшуюся дверь. Может здесь та же история?        Придя к такому вот логическому выводу, мальчик решил не обращать внимания на такие вот выверты, а лучше пройтись и исследовать коридор. И действительно повернулся и пошёл вперёд оставляя за собой следы мокрых кроссовок и попутно выглядывая во все окна подряд, будто каждое могло показать что-то своё. Его любопытство никак не останавливал тот факт, что за всеми окнами был только туман да автотрасса. Как вдруг... снизу появилась крыша. Крыша выпирающего первого этажа.        Мальчик тут же позабыл про всё остальное. Он видел такое раз в жизни - как и лифт, в Лондоне, где на него этим летом оформляли бумаги, чтобы отправить в школу. Мальчика поразила высота зданий - хотя видел он не такие уж и высокие районы. Самое высокое строение из тех, что они проезжали было семиэтажным - но никогда в жизни до этого не видевшему зданий, выше четырёх этажей, мальчику этого хватило для того, чтобы месяца два только и думать, что о высоких домах.        Он всё пытался понять - каким же огромным семьям такие нужны. Понял это только тогда, когда решился исследовать заводской район в Литл-Уингинге и узнал, что живут в таких домах не по одной семье, а помногу, деля каждый дом на загадочное понятие - квартиры. Но кое-что интересовало его ещё сильнее, чем система жизни в больших домах - настолько, что он даже сказал об этом брату. Почему на крыше выпирающего этажа у дома, у которого был выпирающий первый этаж, никого нет? Оттуда же можно выйти из окна, как из двери! Мальчик уже много раз думал о том, что часто торчал бы на козырьке входа в дом Дурслей, если бы, как Дадли, имел комнату с окном над козырьком. А тут же такое огромное пространство на этой крыше, почему туда никто не вышел? Почему там нет вытащенных для удобства времяпрепровождения стульев и кресел-качалок? Почему никто не поставил там простецкие качели, как на детской площадке у парка - это как же здорово было бы качаться на такой высоте..!        Конечно, он не всё это высказал Дадли. Только что-то пробормотал про то, что такая крыша под окном, это всё равно что балкон, и на ней наверное интересно. Кузен вообще был верным переводчиком между ним и тёткой - Гарри давно открыл, что если натолкнуть его на какой-то вопрос и он задаст его родителям, можно будет подслушать ответ. Можно было и не наталкивать на вопросы самому, а подождать, пока Дадли сам войдёт в режим почемучки. Гарри-то самому лучше было с вопросами не высовываться.        Было горько и обидно, но даже на вопрос, откуда Гарри у них вообще взялся, есть ли у него тоже где-то мама и папа и были ли они вообще, впервые ответили не ему, а его брату. Спросившему это даже не с его инициативы. Да и в случае с выпирающим этажом-балконом провернуть фокус не получилось. Когда вопросы Дадли слишком явно возникали от его кузена, мистер и миссис Дурсль велели ему не забивать голову всякой пакостью; а Гарри попросту доставалось за попытки влиять на их сына.        Несмотря на неудачу, тот день был, пожалуй, самым насыщенным впечатлениями днём в жизни мальчика. Несмотря на полтора часа в запертой, жаркой машине, где его оставили на время похода в магазин - где ему стало плохо, он вырвал, расцарапал сиденья, погрыз ремень безопасности и треснул стекло. Несмотря на то, что было потом за испорченный салон и скандал с прохожими (Дурсли как раз подоспели, когда окно автомобиля уже собирались выбивать). А последствия были ого какими - самое страшное с мальчиком случалось либо если из-за него приходилось тратить деньги, либо если рядом с ним происходило что-то странное, либо если на него обращали внимание посторонние. А тут комбо из двух факторов...        Много позже он понял, что они стали использовать новое наказание именно потому, что нужны были меры для случившегося вне дома. Всё, что происходило не за закрытыми дверями, могло вызвать толки среди соседей - один из главных страхов семьи. По этому именно сейчас, с выходом мальчика в школу, в его жизни и появилась длинная, металлическая линейка. Она бы появилась и раньше - но тогда она просто не была нужна. Зачем? Против криков во сне она всё равно бы не помогла, а помогать по дому он сам начал, чтобы не запирали. Заставить человека не делать того, что тебе не нужно, всё-таки легче; чем заставить делать то, что тебе нужно.        Вот несмотря на всё это, тот день запомнился мальчику фантастическим, буквально разделив его жизнь на "до" и "после". До этого Гарри ни разу в жизни ни о чём таком не задумывался - что помимо его закрытого мира есть всё остальное. Что огромный и опасный Литл-Уингинг, где дома (ого, как интересно, даже на одной улице!) могут отличаться цветом и растениями на лужайках - на самом деле лишь маленький городок, один из миллионов таких же по всему свету. Что здания могут быть такими огромными и разнообразными. Что людей в каждом таком городе не меньше тысячи - и у каждого наверное есть свои желания и мысли... то, что они любят и нет...        Что существуют в мире вереницы автомобилей на автострадах и вагонов на железных рельсах, а ещё реки и море, мосты и развилки, что даже по небу в "самолётах", которые так любил замечать там Дадли, тоже оказывается кто-то летит...        Что все эти дороги куда-то ведут, и среди всех этих толп людей далеко не все одинаковые и одинаково подстригают траву на лужайках и красят дома... что у кого-то вообще нет никаких лужаек, что дома на одной улице могут отличаться и по цвету, и по форме, и по размеру и даже вообще ни один может быть не похож на другой...        Это всё было будто ненастоящим и даже пугало. В это не верилось. Но... было то, из-за чего верить во всё это хотелось с невероятнейшей силой.        Что он просто не может быть единственным... таким, как он. Это просто невозможно. Вот о чём говорил всегда Вернон, ему действительно нет место в таком мире, в котором живёт семья Дурслей, но должно же быть место хоть в каком-то из миров! Есть ли такой город, такой мир на свете? Может там его ищут? Может, за ним однажды придёт кто-то оттуда, скажет "как тебя сюда занесло вообще, Гарри?". И тогда дом на Тисовой вздохнёт спокойно, в нём больше не будет чужака. А Гарри будет ехать в автомобилях, в вагонах; может, плыть на кораблях; может, нестись на мотоциклах. Долго-долго - и это будет не страшно, ведь рядом будет кто-то вроде него - только обязательно большой и сильный, который всё-всё-всё на свете знает... может с ним он и...        ...Мальчик забрался на подоконник того окна, что полностью было выбито. Какое-то время он не решался, это было слишком невозможно. Только не так просто и внезапно. Только не самому, неизвестно где, потеряв большую часть своей сказки... но желание пересилило.        И он спрыгнул с подоконника на другую сторону. На покрытую рубероидом крышу выпирающего этажа, что показалась ему похожей на мягкий асфальт. Туда, где ветер гонял обрывки тумана и мусор вроде оторванных пластов обоев, ошмётков бумаги и сухих листьев.        Он много чего нашёл за эту ночь. Огрызок ржавой бочки, покрытый копотью ("здесь разводили огонь!"), способ развести этот огонь с помощью Верноновой зажигалки... открыл, как легко огонь может перекинуться на летающий по крыше мусор. Испугался. Нашёл способ потушить огонь. От нечего делать, погрыз кору с веток, собранных для костра под поднимающимся над крышей деревом. С голоду оказалось вкусно.        С удовольствием погрыз ещё. Раньше из того, что Дурсли называли несъедобным ему уже нравились некоторые травинки, внутренности яблок с грушами и клей-карандаш - но всё это можно было добыть только при определённых обстоятельствах - кора же была в доступе просто при выходе на улицу.        Мальчик развеселился, залез обратно в здание и уже вообще без всякого страха пошёл исследовать его дальше. Теперь он не просто ходил и оглядывал все, а ещё пытался открыть и заглянуть во все двери, которые видел. Непонятная планировка пространства, когда кладовка со старыми швабрами могла оказаться даже за дверцей, что судя по окнам должна вести прямо на улицу, теперь не пугала мальчика, а только смешила и вызвала ощущение азарта.        И открытия продолжились!        Песочные часы, песок в которых пересыпается снизу вверх; пластмассовое ведро с нарисованной на боку рожей; куча офисных кабинетов с... настоящими компьютерами (мальчик даже не расстроился, что все было наглухо выключены, с интересом постучав по клавишам)... ржавая стремянка, заклинившая в сложенном положении, обычная лестница...        Она оказалась высокой, бетонной, с кучей пролётов. Гарри сбежал по ней на первый этаж, и оказавшись в самом низу, задрал голову. Лестница вела высоко-высоко и у неё не было видно окончания, словно он оказался в здании в сто этажей...        Ему даже в голову не пришёл тот факт, то из-за бетонного забора рядом с Литл-Уингингом, ничего такого и в помине не стояло. Только сразу вспомнилось Логино "ходи по лестницам". Хождение "просто туда сюда", чтобы "привыкнуть и меньше уставать", он отложил на потом - от сегодняшних упражнений и так болели ноги. Но не пройди он наверх, чтобы посмотреть, что находится хотя бы на третьем этаже, он был бы не он.        Третий этаж когда-то был жилым. Теперь-то уже абсолютно точно можно было утверждать, что здание давным-давно не действует. В коридоре местами обвалился пол, оголив металл каркасной сетки. Почти все двери в квартиры висели на одной петле или валялись рядом с проёмом, словно кто-то нарочно их повыбивал. Мальчику вдруг вспомнилась фигура из сна - как она идёт здесь, и силой мысли, небольшими взмахами кисти, вышибает каждую по очереди, выискивая схоронившегося за какой-то мальчика... он бешено замотал головой, прогоняя ужас видения. Здесь не было никого, что мог бы причинить ему вреда. Разве что он сам, но он не собирается этого делать, значит и бояться было нечего.        В первой квартире, куда заглянул мальчик, было пусто абсолютно пусто. Вторая наоборот выглядела так, как будто её хозяева умерли по дороге за хлебом, оставив все вещи дома. А потом туда пришёл ещё кто-то порылся в вещах, оставив небольшой бардак, и с тех пор квартиру, со всем, что в ней было, не трогали лет эдак двадцать. Провалов в полу здесь не было, но он всё равно двигался осторожно - даже не шёл, полз на четвереньках, ощупывая пол перед собой.        Ванная, кухня, спальня... детская. Войдя в неё, Гарри встал, хотя впервые почувствовал себя где-то здесь неуверенно. Словно пытался занять чужое, не принадлежащее ему место. То, что это детская спальня, он понял сразу, хотя даже с Дадли был только в игровушке - если бы он посмел войти в спальню "своими грязными лапами", Петуния бы его убила на месте, в этом он был уверен. Понял по выцветшей, но когда-то явно яркой расцветке обоев и постельного белья - сперва все рисунок на них показался ему просто пятнами, но при ближайшем рассмотрении в узоре на обоях он разглядел волны и кораблики, а на пододеяльнике - воробушков.        Мальчик ощутил, как в ответ на виноватость в проникновении его кольнула зависть. К бывшему жителю комнаты - явно семейному, домашнему ребёнку, как те, кто с весёлым "мама" или "папа" бегут к дверям игровой, когда за ними в школу приходят родители. Или с не меньшим счастьем выпаливают имена старших братьев и сестёр. Таких было немного - чаще реагировали более сдержано - но часто всё равно радостью и доверием. И их, именно таких, тоже не всех, обнимали, подхватывали на руки. Многих спрашивали, как прошёл день - а потом действительно это слушали, предлагали выбрать, что готовить на ужин...        Он никогда не строил иллюзий, что в его жизни тоже может появиться такое, но смотреть, как это счастье происходит массово и у всех, ему было выше сил. И он всё равно смотрел. Особенно на некоторых, кто не был слишком слащавым и демонстративным или наоборот не стеснялся показывать на публику, какой он есть. На самых живых.        На Кети Зотсвак, которая каждый раз подхватывается и вопит имя одной из своих больших сестёр - и кто бы из них не пришёл за ней в этот раз, все так же радостно вопят "Кэти-кот". Обнимают её, тормошат. Не больно и не обидно, шутливо так дёргают за толстые косички. Или на братьев Уоллер. Их почти всегда забирает отец, заходя в класс-группу с громовым "Так, а где это тут мои птахи?!", заставляя вздрогнуть даже осуждающе смотрящих воспитателей. И братишки, в самом деле похожие на слегка неуклюжих, тонкошеих птенцов, несутся к нему через всё помещение и виснут на нём, как на дереве...        На Нико, что недоиграв с приятелем всё время забавно тянет: "ну чуть-чуу-ууть", а бабушка или мама торопят его: "да идём, идём-идё-ём скорее, ужин остынет, папа ругаться будет!".        На Семи Томпсона, которому мама при встрече лохматит волосы - взлохматит, и тут же пригладит.        Почти у всех, даже тех, кому вроде и не были так уж рады, был какой-то условный, незримый знак, выражающий привязанность. Вряд ли они сами задумывались о нём...        И Гарри смотрел, пока от долгого неморгания, у него не начинали болеть глаза; а запах пыли, поролона и стирального порошка от громадного плюшегого медведя, за которым он прятался, окончательно его не доканывал. Иногда, не отдавая себе отчёта он обнимал этого медведя, но когда понимал это, тут же отпускал и ему становилось как-то очень зябко.        Часто именно в такие моменты, Гарри думал о человеке, из его мира. Только в такие моменты он решался его представлять. Как он однажды он всё же найдёт его, как какой-нибудь далёкий и неизвестный родственник - подойдёт, возьмёт за руку, коротко, но тепло скажет "Вот ты где. Пошли домой.". Представлять его самого - высокого, сильного с запахом дождя, бензина и мокрой шерсти... почему мокрой шерсти? Как-то так представлялось. Может, у него дома есть собака, или кошка. Да пусть он хоть сам был бы собакой, лишь бы правда объявился...        Никто не объявлялся. Ещё давно, до поездки в Лондон, в кладовке ему казалось, что кто-то такой где-то был - но думать о нём было бесполезно, только себя зря переворошишь. В том-то и штука, что если кому-то он, Гарри, и нужен, самому ему этого кого-то никогда не найти. Ему просто нельзя никуда без спросу, не говоря уже о том, что он не знает, как это делается. Сам он мог только обнимать одеяло или самого себя, пытаясь замазать чёрную дыру холода, вязкой тоски и ожидания. Именно по этому, ждать он давно бросил - слишком выматывающее было дело. Только представлять.        Мальчик мотнул головой, возвращаясь мыслями в заброшенную детскую. Вздрогнул от холода - впервые в этом здании его пробрало им, а было же так хорошо. Он поёжился в своей промокшей одежде, и тут...        Его осенило.        Запнувшись обо что-то, что не разглядел на полу, мальчик подскочил к платяному шкафу в углу, пахнущему пылью и трухлявой древесиной. Распахнул чуть скрипнувшие, пошарпанные, шершавые дверцы. Одежда из шкафа была большевата ему - но он нашёл почти идентичную своей одежду. Обычную белую майку, джинсы... даже кроссовки. А пальто можно было незаметно высушить здесь и принести обратно в следующий раз - вряд ли кто-то заметит, что оно пропадало, а если и заметит, просто заглянет в кладовку, увидит там его и успокоится...        Переоделся Гарри с трудом - вообще, одевался он всегда медленно, опаздывая от сверстников, а застёгивать молнию или шнуровать обувь нормально не умел вовсе. Сейчас же было сложно натягивать одежду на дрожащее мокрое тело.        Когда он шёл вниз по лестнице, на него снова накатила сонливость. Гарри очень устал и знал, что если сейчас заснёт даже в кладовке, ему не приснится ничего, что он запомнит.        — Я вернусь.— Тихо пообещал коридорам мальчик, приволоча к люку и наполовину спустив, наполовину сбросив в него найденную до этого ржавую стремянку.