Голос моря

Шум волн не стихал, а Цинсюань не переставал смотреть в ночную даль, оставляя следы от дыхания на иллюминаторе. Темнеющие волны плескались, переливаясь светом луны, но ни в одном из проблесков Ши не видел ни капли золота: не видел и намёка на то, что где-то за бортом вокруг корабля кружила Хэ Сюань. Но она была. Со скрипом открылась дверь. Погружённый в свои мысли, Цинсюань вздрогнул. Лишь слабое пламя керосиновой лампы освещало каюту в этот поздний час, а мрачные мысли, уходящие на глубины моря, вовсе не обнадёживали его. Резко развернувшись, Ши уставился на фигуру, что так беспардонно посмела ворваться в его каюту. Точнее, не в его каюту. Это сам Ши беспардонно делил каюту со своим братом. — Гэ? Фигура молчала, лишь прошла вперёд, прикрывая за собой дверь. В походке Цинсюань безошибочно узнал своего брата и выдохнул. Капитанская шляпа полетела на пол, а верхние одеяния опустились на сундук. Слабый свет осветил лицо Уду, на котором отчётливо виделся отпечаток усталости. Тяжело Ши Уду опустил на край койки. Братья молчали. Цинсюань сидел в самом углу койки, всё ещё хватаясь пальцами за иллюминатор, в который глядел с тех пор, как спустился сюда и разделся до нижних одежд, а теперь смотрел на сгорбленную под грузом дня спину своего брата. Усталый. Измотанный. Обессиленный. Цинсюань плохо помнил своё детство, когда его семья ещё была богата и счастлива — он туманно помнил лишь общие черты. Зато Ши отлично помнил те годы, когда он с братом скитался по улицам, не имея возможности купить даже горячий маньтоу. Ши помнил, как они вдвоем побирались на помойках, как кутались в грязные тряпки, чтобы спрятаться от дождя, и плотно жались своими исхудавшими телами, чтобы согреть друг друга в стужу. Цинсюань помнил, как брат оставлял его на улицах, на полянах, в переулках, а чуть позже отдавал в публичный дом под присмотр девиц, и приказывал ждать его возвращения. И Цинсюань ждал. А сейчас помнил, как вечерами Уду всегда возвращался — еле тащил ноги, но в кармане у него всегда была монетка или немного горячей еды. Но лица — лица у Уду не было: там всегда был отпечаток усталости и беспокойства. Но как только Цинсюань выбегал ему навстречу, у Уду всегда находилась мягкая ободряющая улыбка для брата, находилось доброе слово и даже силы выслушивать бесконечную болтовню о мелочах, которые случились с Цинсюанем. Тогда он был маленьким и понимал лишь то, что брат старается и брат устаёт. Теперь Цинсюань вырос, и, оглядываясь назад, он уже понимал, что голова Уду была занята лишь тем, как заработать деньги завтра, как прокормить себя и диди, как найти те гроши, которые он платил девицам из публичного дома за то, что они позволяли младшему Ши ждать брата у них. Ши Уду думал о том, как выжить, а Цинсюань целыми вечерами щебетал ему о том, какие красивые платья у девиц, которые с ним нянчаются, и как здорово они его учат танцевать, писать и считать. Сейчас, казалось, ничего не поменялось. Цинсюань ждал возвращения брата в их каюте, а когда Уду вернулся, этот ужасный отпечаток попытки выжить всё ещё был на его лице. Как в детстве. Только Цинсюань уже не ребёнок. Он уже в состоянии быть не обузой брату, а помощью. — Гэ? — осторожно спросил Ши. — Почему ты ещё не спишь, А-Цин? Поздно ведь. Голос Уду звучал гулко. Устало. Словно туман высоко в горах, он мягко растворялся, оставаясь почти незаметным, но ощутимым. — Поздно уже, — заметил Уду. — Я тебе ждал, — признался Цинсюань. — Ты злишься? Плечи Уду дёрнулись. Он хмыкнул. — Ты всё ещё не можешь заснуть без своего гэ? — шутливо протянул Уду, не оборачиваясь. — Эй! — фыркнув, Цинсюань легонько шлёпнул брата по плечу ладонью, но на его лице появилась весёлая улыбка. — Я не ребёнок! — Вижу, вижу, — Ши Уду даже не пошатнулся от такого хлопка. Лишь сейчас обернувшись и посмотрев на брата, он склонил голову и лукаво спросил: — А пока я бывал в плаваниях, ты как без меня засыпал? — Легко и просто! — важно заговорил Цинсюань. Он даже удобнее уселся на коленях и ударил себя в грудь. — И быстро! — Да неужели? — дразняще протянул Уду, слегка улыбаясь. Цинсюань и не заметил, что его гэ начал делать всё то же, что и раньше в детстве. Даже уставший, после тяжёлого дня, он всегда улыбался Ши и веселил его. И сейчас делал то же самое. — А я думал, что ты обнимал одеяло и представлял, что это твой любимый гэ, — добавил Уду. Цинсюань возмущённо округлил глаза. — Да как тебе в голову вообще такое могло прийти?! Мне было шесть, когда я не мог заснуть без тебя! — Вообще-то десять. — Это не так важно, — буркнул Цинсюань. — Ты всегда так мило лез обниматься ко мне, — продолжил дразнить Уду. — И всегда делал из меня подушку. Цинсюань недовольно сверкнул глазами. Но на сердце у него было тепло: он отлично помнил, как ластился к брату ночами, когда было страшно, холодно, дождливо, одиноко или просто темно. А Уду всегда обнимал его, гладил по голове и рассказывал легенды о сиренах. Жуткие, но безобидные, чарующие, но не пугающие: не такие, каких Цинсюань пару дней назад наслушался в камбузе. — А я ведь только и жил мыслью, что мой ди каждую ночь обнимает подушку и слёзы льёт по старшему брату, — хохотнул Уду. — К твоему сведению, я ночами вообще-то работал! Танцевал! Да так, что слава обо мне гремит во многих портах, а почти все моряки знают моё имя! Лишь уже сказав это, Цинсюань понял свою ошибку. Улыбка с лица Уду быстро слетела: улыбка на лице Цинсюаня растворилась вслед за ней. Работа. Танцы. Женские платья. Уду ясно дал понять, что не примет этого. Ошибкой было напомнить ему о том, кем работает Цинсюань. — Прости, — Цинсюань опустил голову. — Я знаю, что ты не… — Довольно, — попытки Ши оправдаться были прерваны вздохом Уду. — Поздно уже. Давай спать. Завтра рано вставать. Рано встать — Уду, но не Цинсюаню. Цинсюаня брат не будил, ухитряясь бесшумно одеваться и выскальзывать из каюты. Цинсюань опустил голову. Кивнув, он лег на койке у стенки и натянул одеяло до носа. — Спокойной ночи, гэ. — Спокойной ночи, А-Цин. Койка протяжно скрипнула — Уду дотянулся до керосиновой лампы и затушил её. Каюта погрузилась во мрак. Лишь слабые блики от луны проникали через иллюминатор. Ши Уду, закинув ноги на койку, лёг с краю. Перевернувшись со спины на бок, он уставился на дверь. За спиной он не ощущал тепла от брата — за то время, что Цинсюань был на корабле, Уду уже привык засыпать, чувствуя, как Цинсюань то приваливается к нему сквозь сон, то просто сопит в шею. Это успокаивало. Это вселяло надежду в завтрашний день. Но сейчас — Цинсюань далеко, а за спиной — холод. Ши Уду не мог уснуть: ему обнимать брата было ничуть не менее важно, чем самому Цинсюаню. Не прошло палочки благовоний, как тишину, разбиваемую лишь плеском волн за бортом, оглушил шепот: — Гэ, спишь? — Нет, не сплю. — А, хорошо. И снова — тишина, лёгкое покачивание корабля на волнах, которое Уду уже не ощущал из-за привычки, и едва уловимая песня океана. — А можно?.. — вновь послышался робкий голос Цинсюаня. — Можно. Послышалось шуршание: Цинсюань придвинулся к Уду, прильнул щекой к его спине. — А может — как в детстве? — ещё тише, словно пристыженно, пробормотал Цинсюань, сминая ткань нижних одежд Уду в своих ладонях. Уду вздохнул. — Хорошо. Перевернувшись на спину, Уду обнял брата за плечи и притянул к себе. Прижавшись к гэ, Цинсюань положил голову на плечо брата и схватил ткань на его одежде. Сжимал, тёр пальцами. Спать явно не собирался. — А-Цин? — Что? — Страшно? — Нет. — Тогда чего же? — Просто… — Цинсюань шумно втянул воздух и крепче сжал в руках ткань. — Просто думаю. — О сиренах? — Да. Ши Уду прикрыл глаза. Вот уже несколько дней Цинсюань долго не засыпал. Вот уже несколько дней Ши Уду в ожидании, что брат заснёт, засыпал сам. Вот уже несколько дней Цинсюань сам не свой — и ночами он чуть ли не испуганно жмётся к брату. Ши Уду уже начал сомневаться в том, что напугать диди кровавыми историями о сиренах было хорошей идеей. Но как иначе он смог бы отвадить его от ночных встреч с сиреной? — Большинство историй, особенно о встречах с сиренами, приукрашены, — заметил Уду. Выгнув руку, которой он обнимал Цинсюаня за плечо, Уду дотянулся до его головы и стал осторожно поглаживать. — Понимаю. — Тебе нечего бояться. Я с тобой. — Знаю. В темноте Ши Уду молча гладил брата по волосам, не зная, как ещё помочь ему заснуть. Склонив голову, Уду уткнулся лбом в макушку Цинсюаня. — Давай… как в детстве? — предложил младший Ши. — Расскажешь о сиренах? Ши Уду долго молчал, выбирая из всего того, что он слышал и видел сам, самое безобидное и мирное. — Самая страшная из сирен — Погибель Кораблей. В одиночку она способна потопить целую флотилию. Нет от неё спасения: от того и зовут её так. — А зачем она корабли топит? Ши Уду замолчал, удивлённо опустив взгляд на Цинсюаня. Раньше он всегда лишь слушал рассказы Уду, иногда восхищённо восклицал да описывал свои фантазии, какими красивыми могут быть морские девы и какими удивительными должны быть их песни. А сейчас — вопросы. Вопросы, на которые у Уду не было ответа. А терять авторитет старшего брата ему не хотелось. — Злая она, кровожадная. Как и все другие сирены. — Может быть, она топит корабли, потому что у неё нет иного выбора? — тихо спросил Цинсюань. — Может быть, если она этого делать не будет… она умрёт? Как люди умирают с голоду. — Глупости, — Уду фыркнул. Он не знал точного ответа, но был уверен, что люди просто не могут быть кормом для рыб. — Говорят, ей более трёхсот лет. Она самая древняя и самая могущественная. В ней нет жалости. Она никого не оставляет в живых. — Но раз про неё столько рассказов, значит, кто-то да в живых остался? Уду поджал губы. Кажется, Цинсюань действительно повзрослел. — Да, остались те, кто смог схорониться в обломках кораблей и скрыться от её взора. Цинсюань едва ощутимо кивнул. — Если она взмахнёт правой рукой, то соберутся тучи: начнётся такой шторм, что заберёт жизни всех моряков. А если она взмахнёт левой рукой, то волны поднимутся до небес и поглотят корабли. — Она управляет погодой? — Не погодой, а морем, А-Цин. Ветер и вода — вот её стихия. Её пение настолько чарующее, что одним своим вздохом она способна разогнать тучи на небе. А тело её так красиво, что тот моряк, кто хоть раз увидел её, более не способен думать ни о ком, кроме неё: все его мысли будут о ней, всё его существо будет стремиться к ней — на дно океана. — А как же те выжившие, которые рассказывают о её красоте? Уду едва сдержался, чтобы не цокнуть языком от досады. Цинсюань замечал верные вещи, но совсем забывал, что Ши Уду рассказывает легенды. А они на то и легенды, чтобы быть красивыми сказками о чудесах — чудесах, в которые никто из братьев Ши не верил. — Не знаю, А-Цин, — признался Уду. — Наверное, те обречённые прожужжали все уши своим товарищам о красоте Погибели Кораблей, прежде чем броситься в море. Цинсюань что-то неразборчиво буркнул — Уду не понял, что именно, а потому промолчал, продолжив нежно гладить брата по голове. — Хай Фэй мне рассказывал, что мясо сирен обладает целебными свойствами, — сказал Цинсюань. — А Погибель Кораблей обладает настолько мощной магией, что капля её слезы способна вернуть к жизни. Это правда? В голосе Цинсюаня Уду услышал надежду — ту самую, которую всегда слышал, когда поздним вечером возвращался к брату в переулок и видел его большие светлые голодные глаза. Цинсюань верил, что Уду принес еды. Цинсюань верил, что у Уду есть ответы на все вопросы. Разве мог он разочаровать его? Разве мог он обмануть надежды того, для кого был единственной защитой и опорой? Вера Цинсюаня в своего гэ — эта была та сила, которая не позволяла Уду опускать руки и каждый день заставляла его двигаться вперёд. — Я никогда не видел подобного, но, наверное, это правда, — сказал Уду. — Мясо сирен действительно продают в портах лекарям, потому что оно считается целебным. Есть даже особые корабли, которые специализируются на отлове сирен. — Хай Фэй сказал, что и этот был таким. С предыдущим капитаном. Цинсюань продолжал сминать кусок ткани одежды брата в руках, а Уду молчал. Он вспомнил, как попал на этот корабль. Вспомнил, как вынашивал в себе ненависть, пресмыкаясь перед предыдущим капитаном. Вспомнил, как убил его, наконец-то отомстив ему. За всё. Абсолютно за всё. — Да, действительно был, — согласился Уду. — Но больше мы таким не занимаемся. — Потому что ты не хочешь убивать сирен? Тебе их жаль? — Этих тварей не жаль, — отмахнулся Уду. — Я просто не желаю навлечь на себя гнев моря. Да и дело — слишком опасное. А мне нельзя умирать: я должен позаботиться о тебе. — Это я должен позаботиться о тебе, — Ши насупился, прижавшись ещё плотнее к Уду. — Ты уже достаточно заботился обо мне. Теперь моя очередь. Невольно Уду расплылся в мягкой улыбке. Может быть, он воспитал слишком наивного и доброго брата, зато с большим сердце. Как бы сильно Ши Уду не ругал своего диди, но он гордился им. — Ещё не время, — рука Уду скользнула вниз, и теперь он уже поглаживал Цинсюань по плечу. — Я не видел, чтобы люди, отведав лекарства из мяса сирен, выздоравливали или воскресали, или что-то подобное, но раз за их мясом идёт такая охота, то в нём явно есть целебные свойства. И раз Погибель Кораблей владычица морей, их императрица, то в её слезах должна быть сокрыта такая сила, что сможет вернуть с того света. — Это уже какие-то чудеса, гэ, — Цинсюань покачал головой. — Чудеса, — согласился Уду. — Чудес — не бывает. — Ещё как бывает, поверь. — Я не верю в чудеса, гэ. Печально вздохнув, Ши Уду прижал Цинсюаня к себе. Удивительно, как в нём сочетались наивность и понимание жестокости этого мира. Цинсюаню пришлось рано повзрослеть и столкнуться с лишениями, как и Уду — подобные невзгоды закалили братьев, но только Цинсюань каким-то непостижимым образом умудрился сохранить детскую наивность и лёгкость, но не веру в чудеса. — На суше, может быть, и не бывает. Зато на море — на море бывает всё. Цинсюань глубоко вздохнул, наконец-то прикрыв глаза. — Ты встречал сирен? — Встречал. Пока был на этом корабле матросом. Перед глазами Уду всплыли воспоминания: голубое небо, яркое солнце, штиль, но за бортом — плеск и крики, смешанные с убийственным пением. Инстинкты подсказывали бежать и прятаться, затыкать уши, пока группа сирен не скроется за горизонтом, оставив их корабль позади, но за подобное всякий матрос на корабле пошел бы на корм рыбам — стал бы приманкой для сирен. А Уду на берегу ждал Цинсюань. А сам Уду жаждал мести за разрушенную жизнь — за разорение семейного дела и смерть родителей. Ши Уду нельзя было умирать. Поэтому он закидывал сети и тянул их, не покладая рук, совсем не вслушиваясь в пение, которое половину команды уже утянуло на морское дно. — И как тебе оно? — спросил Цинсюань. Уду поджал губы. Он ясно помнил, как после целого дня на солнцепёке в попытке поймать сирен, у них под ногами была одна. В глазах Уду был туман, а в ушах ещё звенели отголоски песен, которые Ши Уду слышал весь день, но не повёлся на них, а на палубу брызнула кровь: сирене отрезали язык. Несколько дней её хранили в мешке в трюме, ведь свежая плоть сирен ценилась больше. То была обязанность Уду набирать ведро воды и обливать сирену, а потом в ближайшем порту капитан продал сирену по кусочкам лекарям: сирена шипела и извивалась, когда ей отрезали пальцы, выкалывали глаза, отрывали чешую и вырезали из её хвоста куски плоти. А Ши Уду стоял и смотрел, благодаря небеса за то, что не ему капитан поручил разделывать сирену заживо. К тому моменту, как началась продажа её органов, сирена уже была мертва. — Мне бы не хотелось иметь дело с сиренами вновь, — сглотнув, сказал Уду, не став вдаваться в такие кровавые подробности. Брату они были ни к чему. К сиренами жалости Уду не питал, и характер у него был закалённый, но то был единственный раз, когда он видел, как заживо потрошат человеческий торс. Ши Уду до сих пор в кошмарах снилось это — и часто на месте сирены оказывался его брат. Цинсюань тихо угукнул. — А если поцеловать сирену, то?.. — Ты хочешь поцеловать Хэ Сюань?! — Что?! Нет! — Цинсюань спрятал покрасневшее лицо на груди Уду. — Я просто… мне интересно. Кто-то из команды говорил же, что поцелуй то ли бессмертие даёт, то ли способность дышать под водой, то ли ещё что… Уду фыркнул. — Даже не вздумай пытаться поцеловать сирену, это опасно! — грозно сказал он. — Не знаю я, дают поцелуи сирен что-то или нет, но я никогда не слышал о тех и не знал тех, кто бы целовал сирен. А если кто и пытался, то его кости уже давно на дне моря. Цинсюань сжался под боком Уду испуганным комочком. — Я и не планировал, гэ… мне просто интересно. Ши Уду снова фыркнул: он знал, что любопытство часто толкает его брата на не самые разумные вещи. — Просто не приближайся к сиренам, хорошо? — уже миролюбиво добавил Уду. — Сирены — опасны. И их поцелуй — это просто сказка моряков, которые грезят о близости с девицей. — Да? — Да. — А их песни? — Их песни — это голос моря. Говорят, что тот, кто проникнет в таинство их сладких песен, тот, кто сможет вернуться живым после солёной встречи с морскими красавицами, сможет постигнуть море. Сможет познать сердце моря. Тому море станет домом. — Это значит, что тот, кто переживёт встречу с сиренами и не будет одурманен их пением, сможет понять море? — Думаю, да. А понять, значит, и управлять. — Это чудеса, гэ, а я… — …а ты не веришь в чудеса. Знаю. Я тоже. Но так гласят легенды. Глупости это всё, но зато какие красивые глупости. Уду чуть склонился и мягко чмокнул брата в макушку: кудрявые волосы щекотнули Уду, и он тихо шмыгнул носом. — Хватит на сегодня сказок. Засыпай. И ни о чём не беспокойся. Цинсюань шумно выдохнул: Уду ощутил, как брат наконец-то перестал сминать его одежду. — Раз уж на меня почему-то не действует пение сирен… — тихо прошептал Цинсюань, — то… я никогда не позволю тебе стать жертвой их песен. Что бы ни случилось, я всегда буду оберегать тебя от сирен, гэ. Губы Уду растянулись в мягкой улыбке, а его сердце наполнилось любовь к брату: всё же хорошего он человека воспитал, даже слишком хорошего. Пугающе хорошего. — Надеюсь, тебе никогда не придётся этого делать. Да благословит нас попутный ветер и убережет от встречи с морскими тварями.