Голос моря

Мягкий стук волн о корпус корабля убаюкивал, успокаивая неугомонный рой мыслей в голове, которые не давали покоя даже под тихим шепотом соленого ветра. Редкие облака, больше похожие на дымку, на прозрачное одеяния танцовщицы, которая скромно опускает глаза в пол, но игриво хлопает длинными ресницами, плыли по чёрному небу, осыпанному звёздами. В прохладную ночь, казалось, спал весь мир. Спало небо. Спали звёзды. Спал ветер. Корабль спал. Но море — о, нет: море никогда не спит. Ведомый зовом моря, Цинсюань тоже не спал. На цыпочках он старательно крался к борту корабля, держа в руках жаренную рыбу: два его пальца были перебентованы, а на лице сверкала мечтательная улыбка. Как бы Уду ни грозил высадить Цинсюаня в первом порту — а Цинсюань не сомневался, что брат не шутит и не пугает, а действительно хочет исполнить эту свою задумку — да только до ближайшего города было далеко. Очень далеко. Так что Цинсюань пока что мог наслаждаться бескрайним видом моря, вдыхать свежий воздух полными лёгкими, хмеляя от чувства свободы и счастливо крутиться вокруг брата. А ещё подкармливать сирену Хэ Сюань. Подкармливать Хэ Сюань для Цинсюаня спустя пару дней стало настоящим долгом. Под водой невозможно было пожарить рыбу, так что Хэ Сюань редко выпадала возможность полакомиться такой вкуснятиной. Цинсюань помнил каждое её слово, поэтому вознамерился во что бы ни стало баловать сирену жаренной рыбой. Делать это стало значительно легче, когда Уду, устав от того, что его брат то чуть с мачты не упадет, то чуть за борт не вывалится, пока занимается тросами, то отвлечет рулевого от управления кораблем, то просто драит пол так усердно и самозабвенно, что роняет всех вокруг… в общем, Ши Уду решил, что Цинсюаню самое место на кухне. Пусть помогает коку. Пусть там выплескивает свою энергию, в тепле и безопасности, а другим не мешает выполнять свои обязанности. Безопасность, конечно, была под большим вопросом: Цинсюань готовил хорошо — всё же и ночные бабочки, у которых он был на попечении когда-то и которые обучили его танцам и некоторым иным премудростям, дали ему кое-какие познания в этом таинственном деле — приготовлении пищи. Но навыки свои Цинсюань отточил исключительно на практике. Пока его брат был где-то в городе и зарабатывал монеточку, Цинсюань умудрялся буквально из травы под ногами и очисток из помоев сварить суп к приходу Уду. Сейчас эти навыки ему пригодились. Умелый, рукастый, да только слишком. С ножом юноша никогда не дружил. Вот и сейчас на его пальцах с каждым днём появлялось всё больше порезов и царапин, которые от высокой влажности не желали заживать. Но зато Цинсюань чувствовал себя нужным: он чувствовал свою полезность, и это чувство вселяло в него веру в лучшее. Веру в то, что если хорошо показать себя сейчас, то Уду может передумать и оставить Цинсюаня на корабле. А ещё, конечно, будучи помощником кока Цинсюаню было куда проще пожарить на одну рыбу больше, чем надо, заныкать её, а ночью выбросить в чёрные воды. Прямо в когтистые лапы сирены. Или не лапы, а плавники? А, неважно! Цинсюаню куда важнее было накормить свою подругу. Месяц дрожал на волнах в окружении мерцающих звёзд, таящимися не только на небе, но и в воде. Достигнув борта, Ши Цинсюань перевесился через него и заглянул в самые глубины моря. Ничего, кроме черноты, он не увидел. Море было спокойным. Чёрные во мраке ночи волны прибывали и убывали, ударяясь о корпус корабля, россыпь небесных алмазов покачивалась на воде, соленый ветер сонно трепал ещё больше вьющиеся от влажности каштановые волосы… Но вот — проблеск! Проблеск тьмы, что отражалась не небесным серебром, а золотом морей. Этот проблеск Цинсюань не мог спутать ни с чём. За эти несколько дней он слишком хорошо запомнил его. Хэ Сюань. — А-Сюань, привет! Я здесь! Ши старался звучать достаточно громко, чтобы Хэ его услышала, но в то же время шептать, чтобы никого не разбудить на корабле. А в ответ — тишина. Лишь плеск волн, шепот ветра и блеск звёзд. — Не слепая, вижу, — тихое фырчание перезвоном моря послышалось снизу. Цинсюаню пришлось прищуриться и вглядеться во тьму, прежде чем увидеть её. Чёрная, непроглядная, неприступная: лишь изредка, когда тусклые блики от звёзд падали на её хвост, чешуя, не отличимая от цвета моря в этот ночной час, отливала золотом. Тёмными незаметными водорослями волосы опутали её бледное тело, покрытое перламутровыми чешуйками: подобно броне, волосы скрывали белизну чешуи выше торса Хэ. Но даже эта нежная чешуя, стоило на неё упасть блику от месяца, вспыхивала золотистыми. Однако не по волосам и не по чешуе, делающими Хэ почти что неотличимой от морских волн, Цинсюань нашёл её во мраке ночи. Нет. Нашел он её по двумя сверкающим янтарем глазам, которые с любопытством и нетерпением взирали на него из-под воды. — Ну а вдруг бы ты меня не заметила. Проглядела бы, — Цинсюань пожал плечами. Хэ Сюань погрузилась в воду чуть глубже, но взгляд её стал ещё более острым и ярким. Она фыркнула, и смешные пузыри всплыли к поверхности воды. — Ты сомневаешься в моих способностях? — Нет, я просто хочу облегчить тебе жизнь. Цинсюаню был знаком с Хэ Сюань не так давно — пару дней. Но этого было достаточно, чтобы он нарёк сирену своей подругой. Этого было достаточно, чтобы он заметил её особенности. Не все, естественно: каждый раз, когда Цинсюань видел сирену, он подмечал что-то новое в ней. Но неизменно поразительным для него оставалась способность сирен говорить чистым и ясным голосом, не выныривая из-под воды. — Принёс рыбу? — всё-таки всплыв к поверхности, спросила Хэ. — Жаренную, — Ши расплывался в улыбке. — Как ты любишь. — Тогда кидай её сюда поскорее. — Ты со мной только из-за рыбы! — дурачась, воскликнул Ши. Или не так уж сильно он дурачился? Хэ Сюань ничто не интересовало так сильно, как жаренная рыба. — Из-за жаренной рыбы, — ухмыльнулась Хэ. — О да, это меняет дело, — хохотнул Цинсюань. Сюань вновь фыркнула, на этот раз без пузырей, ведь была на поверхности. — Так где моя рыба? — Мне вот интересно, — Цинсюань облокотился локтями о борт, принявшись задумчиво размахивать рыбой в руке из стороны в сторону. — А если я решу тебе не отдавать рыбу… то что? — То что? — Да-да. А если я буду сам есть, а тебе не давать? Если буду тебя дразнить, то что? Не планируя ничего подобного, Цинсюань просто старался растянуть время: все ночи до этого Хэ, стоило ей получить желанное лакомство, ныряла в пучину вод и до следующего восхода луны не появилась. А Ши ведь нравилось общаться с существом, одновременно так похожим на род людской и так сильно от него отличным. Ему было любопытно. Ши тянуло к Хэ: как минимум потому, что среди корабельной грязи, пота и ругани она была глотком свежего воздуха. — Тогда мне придётся подняться на борт и забрать у тебя свою рыбу, — наконец, сказала Хэ. — А как ты подни- Но Цинсюань не успел договорить. Он успел лишь отпрянуть от борта, чтобы, как в прошлый раз, не скользнуть носом по чужой груди. Два шага назад — сердце в пятках. На перекладине вновь сидела сирена, а Цинсюань не мог отвести от неё взгляда. Мокрые волосы облипили её тело, теперь не столько скрывая его, сколько подчёркивая изгибы. Чешуя от поясницы и выше, которая при свете солнца на вид была почти что не отличима от человеческой кожи, в свете луны, оставаясь всё такой же бледной, отливала золотым, от чего Цинсюаня никак не покидало чувство, словно само мироздание капнуло мёдом на Хэ Сюань, делая её сладкой мечтой… — Испугался? Голос Хэ звенел весёлым и манящим плеском, сливаясь с музыкой моря. Проморгавшись, Цинсюаню отрицательно закачал головой, заставляя себя более не смотреть на грудь Хэ. Не было в ней ничего по людским меркам интимного: ни кожи, ни сосков. Просто чешуя. Просто форма. Но Цинсюань в свои шестнадцать лет, как ни понимал головой, что смотреть на обнаженные тела плохо, взгляд всё же с трудом отводил. Да и разве можно было оторвать взгляд от этого мерцающего янтарем перламутра? — Нет, не боюсь. — Тогда чего же ты там стоишь? — Хэ склонила голову набок, широко улыбаясь и обнажая клыки. — Иди сюда. Раз не боишься. Сглотнув, Цинсюань медленно шагнул вперёд. Сирены он действительно не боялся. Не боялся её песен, ведь те на него не действовали; не боялся её когтей и клыков, ведь был уверен, что она не причинит ему вреда. Боялся он другого: боялся Цинсюань опустить глаза и вновь уставиться на это подобие женской груди. Лишь подобие — но юношеское любопытство тянуло поглазеть, а воспитанность не давала делать этого без укола вины и зазрений совести. — Не боишься? Вот как? А если так? Холодная ладонь легла на плечо Ши, а лицо Хэ неожиданно оказалось так близко, что Цинсюань боялся лишний раз вздохнуть. Широко распахнув глаза, он уставился на сирену. Те же перламутровые чешуйки на лице сейчас тоже сверкали золотистым, придавая Хэ эфимерность. Если бы не мокрая холодная ладонь на плече, то Цинсюань мог бы решить, что ему всё это снится. Скулы у Хэ были высокими и приплюснутыми, лицо овальным, вытянутым, угловатым, брови отсутствовали, а глаза были то ли слишком круглые, то ли слишком близко посаженные — Цинсюань так и не понял, но все это вместе придавало Хэ сходство с рыбой, которое всякий бы счёл уродством, но Цинсюань находил в этом особое очарование. — Чего молчишь? Испугался? У Цинсюаня кружилась голова. Хэ была так близко, что он ощущал её дыхание у себя на коже. От Сюань не несло трясиной, гнилью или протухшими водорослями — пока она говорила, Ши ощутил лишь освежающий запах соли с нотками влаги. — Нет. Забыв, как дышать, Цинсюаню утратил и способность моргать. Сюань даже не держала его за плечо: её ладонь осторожно, чтобы не поцарапать Ши, лежала у него на плече. А юноша мёртвой хваткой вцепился в рыбу в руках: каждое слово Хэ, подобно морскому прибою, отдавало головокружительным привкусом свободы. — Очень зря. — Почему? Ши не шевелился, словно зачарованный, смотря в глаза Хэ. — Потому что ты человек. А я — сирена. — Но мы друзья. — Нет, не друзья. Враги. — Друзья. — Глупый, глупый человек. Ты пожалеешь об этом. Мягкий стук раздался за спиной Ши: Хэ Сюань уловила этот лёгкий шелест раньше юноши, а потом бросила враждебный взгляд за его плечо и шикнула, а после клыками впилась в жаренную рыбу и, вырвав её из рук Цинсюань, так и бросилась обратно в чёрные волны. — А-Сюань! Ши попытался было перевеситься за борт, чтобы разглядеть медовые отблески на волнах, которые бы указали ему на сирену, но его грубо схватили за шкирку и оттянули от края. — А-Цин! Цинсюань более не сопротивлялся, лишь вжал голову в плечи, опустив виноватый взгляд. Его поймали. — Гэ? Ши Уду грозной горой возвышался над братом, метая взглядом яростные молнии. — Ничего не хочешь мне сказать? Цинсюаню на миг посмотрел в лицо брата, а потом испуганно отвёл взгляд в сторону. — Отпустишь меня? Мне неудобно. — Только если ты не рванешь за борт. — Даже не собирался! В голосе Цинсюаня было звонкое возмущение: Уду, поняв, что его брат не под чарами, отпустил его. Наклонив голову сперва в одну, потом в другую сторону, Цинсюань начал разминать шею, которой досталось от такого грубого захвата. — Я всё ещё жду, — скрестив руки на груди, сказал Уду. Замерев, Цинсюань удивлённо уставился на брата. — Чего ждёшь? — Объяснений. — Чему? — Не прикидывайся дураком! Я прекрасно знаю, чем ты тут занимался. С сиреной был! — Я кормил её. — Кормил её! Только подумать! — Жаренной рыбой! Понимаешь? Она ведь любит жаренную рыбу, а под водой огонь не развести. — Ну так пусть выбрасывается на берег, — зашипел Уду. — Какое тебе дело до неё?! Цинсюань растерянно захлопал светлыми глазами. — Она не сделала мне ничего плохого. Почему я должен обижать её? — А ты забыл, как она убила одного из экипажа? Цинсюаню открыл и закрыл рот, не сразу найдя ответ. — У нас нет доказательств, что это была именно она… — А-Цин! — голос Уду громом звенел в ночной тишине. Цинсюаню вздрогнул, опустив взгляд. — Ты должен запомнить: сирены — опасные коварные существа. Даже если сейчас она с тобой мила, это не значит, что завтра или послезавтра она не решит тебе откусить голову. — Но… — Никаких «но». Она — чудовище. Она — монстр. Она играется с тобой, а ты, слепой дурак, не видишь. — Она не… — А-Цин, — вздохнув, Уду поймал брата за плечи: Цинсюань доверчиво поднял взор на него. — А-Цин, А-Цин… ты слишком юн и наивен, чтобы понять её коварство. Отчасти, осознавал Уду, может быть, в том была его вина: он слишком старательно опекал брата, огораживал его от грязи мира. Но разве мог он иначе? — Поверь своему гэ. Слушай своего гэ. Мир очень страшен и жесток. Я же врать не стану — я знаю точно: быть беде, если ты продолжишь с ней общаться. — Но… — К чёрту сирену, слушай гэ! — Уду шикнул, а Цинсюань вновь вжал голову в плечи. — Я лучше знаю. Молча Цинсюань уронил голову. — Не успеешь оглянуться, как она сделает из тебя костяную лежанку на дне океана. Хватит каждую ночь бегать сюда. — Каждую ночь? Откуда ты знаешь? Цинсюаню удивлённо уставился на брата. Уду хмыкнул. — Я слишком шумно хожу? — А-Цин, у нас одна каюта на двоих. Конечно, я замечаю, если ты её покидаешь среди ночи. На щеках юноши вспыхнул стыдливый румянец. Оказывается, его шалости уже давно заметили. — Тогда почему только сейчас?.. — Потому что до этого я верил в твоё благоразумие и думал, что ты бегаешь есть или пить. Но ты уж больно стабильно это делал. А сегодня и вовсе слишком долго не возвращался. Как видно, не зря я решил тебя проверить. Цинсюань вспыхнул пуще прежнего: только что он разочаровал брата; только что он потерял доверие гэ. — А ты с этой сиреней тут! — Её зовут Хэ Сюань! А-Сюань! Ши Уду одарил таким мрачным взглядом брата, что тот мгновенно сник. — Впредь не приближайся к ней. Это слишком опасно. И не подкармливай. Нам не нужен такой смертоносный хвост. Ты понял, А-Цин? Не поднимая головы, Цинсюань кивнул. — Я не слышу, — потребовал Уду. — Я понял, гэ. Держа брата за плечи, Ши Уду долго смотрел на его опущенную голову, а потом тяжело вздохнул и фыркнул. — Кальмарьи кишки, не пытайся мне врать! Я вижу, что ты ничего, совсем ничего, не понял! Иди в каюту и ложись спать, А-Цин. Завтра нас ждёт серьёзный разговор.