Голос моря

Это было унизительно. Крайне унизительно. Полнейший позор. Цинсюаню принесли комплект простой одежды. Серые штаны, ботинки, светлая рубашка да повязка на голову. И всё бы ничего — но никто не сводил с него глаз: не только Ши Уду, но и вся команда впилась в него взглядом, когда он поднялся и напряжённо прижал эту стопку одежды к груди. — Вы будете смотреть? — робко спросил он. — А тебе есть, чего стесняться? — шикнул Ши Уду, от чего Цинсюань втянул голову в плечи. — После всего этого… безобразия, — при этих словах Ши Уду неопределенно обвёл Цинсюаня рукой, намекая на его платье, а Цинсюань ясно ощутил, что гэгэ хотел выругаться на свой морской лад, но сдержался, — тебе явно нечего стыдиться. Цинсюань опустил взгляд, кивнул. Действительно: он уже опозорился, куда уж больше? И всё же, когда он стал стягиваться с себя платье, Ши Уду повернулся к нему спиной и уставился на свой экипаж. — Чего пялитесь, потроха? Никогда голых мужчин не видели? Пусть количество ругани резко сошло почти на нет — Цинсюань догадался, что гэгэ начал фильтровать свою речь исключительно из-за присутствия своего диди — но голос Ши Уду оставался подобный клинку: резкий, стальной, холодный. Пираты тут же в испуге закачали головами и стали смотреть кто куда. Кто-то пялился в небо, сцепив руки за спиной, а кто-то с особенной увлечённостью разглядывал морские волны за бортом, а кто-то и вовсе смотрел на свои потёртые ботинки да насвистывал себе под нос мелодию. Однако же каждый время от времени бросал взгляды за плечо Ши Уду, смотря на его младшего брата, который стягивал с себя мокрые женские одежды, прилипшие к его телу, и облачался в мужские. Цинсюань радовался уже тому, что даже под платьем всегда носил мужское белье. Иначе бы… иначе бы сейчас была настоящая катастрофа и Уду бы точно отправил его за борт! Наконец, борьба с мокрым платьем, которое липло к телу Цинсюаня и никак не хотело отлипать, была покончена. Бесформенной бело-аквамариновой массой платье упало на палубу, а Цинсюань поспешил надеть штаны. Они оказались в пору, лишь подвязать их надо было потуже, чтобы не слетели. За ней Ши поспешил надеть рубашку — она была чуть велика, так что пришлось закатать рукава. Обувь немного жала, но к подобным неудобствам Цинсюань привык. А вот повязку на голову он использовал совсем не так, как пираты: не как бандану. Цинсюань собрал в пучок свои мокрые волосы, которые уже начали высыхать и превращались в пушистый одуванчик, и перевязал их повязкой. Когда с одеждой было покончено, лишь золочёные украшения на руках напоминали о том, что Танцующим Ветром был этот юноша. Цинсюань неуверенно поднял взгляд и тихо-тихо позвал: — Гэ?.. Ши Уду мгновенно развернулся и окинул придирчивым взглядом Цинсюаня, которого сейчас совершенно точно невозможно было спутать с девицей. От такого пристального рассмотрения Цинсюань ощутил себя крайне неуютно, а солёный ветер ему вдруг показался невообразимо холодным. Ши поёжился. Ши Уду прошагал вперёд, приблизившись к Цинсюаню. Оба брата обладали красивыми утончёнными чертами: вытянутые лица, вздёрнутые носы, в меру тонкие губы, изящные пальцы и изящные станы. Эти двое казались аристократами, сошедшими с гравюр, да только один был с капитанской шляпой на голове да шпагой наперевес, а другой мялся в простых одеяниях матроса, не смея смотреть на брата. — Цинсюань. Цинсюань заставил себя поднять взгляд: в конце концов, перед смертью не надышишься. Так лучше сейчас, чем потом. Несколько долгих секунд братья смотрели друг на друга в полнейшей тишине. Не только шёпот пиратов утих, но даже попутный ветер словно замер, испуганный искрящимся напряжением между братьями Ши. — Гэ? Цинсюань не знал, с чего начать, не знал, что ему надо сказать. Как ему объяснить, что он танцует ночами напролёт в женском платье, выдавая себя за соблазнительную девицу, ради грошей, на которые живёт в ожидании, когда же любимый брат вернётся из плавания, и при этом не навлечь на себя гнев Ши Уду? Цинсюаню казалось, что не было ни одного варианта, где бы брат его не отчитывал. — Так-то лучше, — холодно бросил Уду. Он тоже не спешил выяснять отношения: Цинсюань не понимал, почему его всегда решительный брат сейчас тянет. То ли тоже не знает, с чего начать, то ли не хочет бросаться в пекло на глазах своей команды, то ли просто ещё что. Так или иначе, Уду выцепил взглядом мокрое платье под ногами Цинсюаня. Молчаливо сморщился и подёрнул его носком сапога. — Гэ! — в испуге выкрикнул Цинсюань, ведь это платье было единственным его сокровищем. — Что? От ледяного взгляда брата, Цинсюань вздрогнул и робко отвёл взгляд. Уду с явным отвращением поковырял платье носком сапога, заставляя сердце Цинсюаня беззвучно обливаться кровью, а потом оставил наконец платье в покое. Цинсюань выдохнул. Но рано. — Подними. Цинсюань удивлённо уставился на брата. — Подними это тряпьё. Молча Цинсюань повиновался: схватил мокрое платье с пола, но не отдал брату, когда тот протянул руку, а лишь в ужасе прижал к груди. — Ты… что собрался делать? — Что надо. Голос Ши Уду не становился мягче: с братом он говорил ещё более строго, чем с экипажем, но с той лишь разницей, что теперь сталь в его голосе была тягучей. Не такой убийственной, хотя младшему Ши и этого было достаточно, чтобы несколько раз за миг морально умереть. Цинсюань медлил. Отчаянно сжимал мокрый кусок ткани в руках, прижимал его к груди, как своё сокровище, и в ужасе смотрел на брата. — Гэ, нет, пожалуйста… прошу… я всё объясню! Дай мне объясниться! — Платье. Сюда. Живо. Нервно закусив губу, Цинсюань больше не мог смотреть на брата и гореть в холоде его глаз. Младший Ши отвёл взор и нехотя протянул платье. Ши Уду тут же его вырвал из рук брата и широким шагом направился к борту. — Гэ! Пожалуйста! Цинсюаню было уже плевать на всех тех грязных пиратов, которые с любопытством наблюдали за семейными перипетиями своего капитана, чтобы на вахте обсуждать и сплетничать. Цинсюань бросился к Уду и, схватив его за руку, повис на ней. — Прошу, брат, не надо! Уду пригвоздил диди к полу тяжёлым взглядом. — Ты мужчина, Цинсюань. Не забывай об этом. Тебе платье ни к чему. — Но… но… гэ, это моя работа. Ши Уду замер, вздёрнув бровь. А Цинсюань не знал, куда себя деть: ему одинаково некомфортно было и смотреть на брата молящим взором, и отводить взгляд в сторону. — Твоя работа… — Цинсюань так и чувствовал, как из его брата рвались ругательства и проклятия, которые он сдерживал. — Как это понимать? — Ох, ну… — Капитан! — очевидно, Гао Бо был самым прытким и дерзким среди экипажа. Он выступил вперёд. — Мы нашли его среди… — Молчать! — отрезал Уду, и Гао Бо словно захлебнулся. От него больше не было слышно ни звука. Взгляд, метающий молнии, Уду перевёл на брата. — Я с тобой разговариваю. Какая, к морскому дьяволу, ещё такая работа, что ты носишь женское платье?! — Ну… понимаешь… — замялся Цинсюань. — Не понимаю, — холодно сказал Уду. — Пока что я понимаю только то, что эти водоросли недоделанные шатаются на причалах по злачным местам и публичным домам, и мне очень не хочется знать, что они нашли тебя где-то среди них. — Что? Цинсюань сперва побледнел, потом покраснел до кончиков ушей, и снова побледнел, став светлее морской пены. — Нет-нет-нет! Гэ, ты не понял! Никаких публичных домов и злачных мест! Помнишь, тот трактир, где я работаю? — То есть где ты не работаешь официантом? — с сарказмом в голосе уточнил Уду, пристыдив Цинсюаня до такой степени, что он снова вспыхнул. — Строго говоря, я там работаю… просто не официантом. Я… я там танцую. Просто танцую, гэ. Ничего более. — Он — Танцующий Ветер! — снова встрял Гао Бо, но очередной убийственный взгляд Уду заставил пирата нырнуть в гущу экипажа и поскорее скрыться с глаз капитана. — Танцующий Ветер… — протянул Уду. — Слышал о такой. — Правда? — голос Уду смягчился, а потому Цинсюань воспрял духом. — Да, слышал. Слышал, что эта девица невообразимой красоты и пластики тела, которую весь причал желает. — Да, да, именно так, это я! Цинсюань был рад ужасно. Его брат не разозлился, даже словно бы заинтересовался, и кроме того ещё и слышал о нём! Слышал, а значит будет гордиться тем, каких высот Цинсюань достиг на своём поприще! Ослеплённый своей надеждой, Цинсюань не заметил, как Уду лишь помрачнел ещё больше. — Цинсюань? — Да, гэ? — Ты серьёзно? — А что такое? — Цинсюань наивно хлопал глазами, совсем не понимая, что может разозлить брата в этой ситуации. — Ты слышал обо мне! Это же так чудесно! Я правда очень старался, чтобы достичь такого успеха! Мне во всей округе нет равных: когда я танцую, никто, будь то мужчина или женщина, не может отвести от меня взгляда! И молва обо мне тянется на многие ли — и даже тебя она достигла! Я так рад, так рад, что ты слышал обо мне! Я правда очаровательно прекрасен! Ха-ха! О, гэ, ты точно можешь гордиться мной! Честно-честно! Мне совершенно точно нет равных! Цинсюань и не подозревал, что своими словами лишь усугублял ситуацию. Он радостно щебетал всё это на одном дыхании, ярко улыбался и даже хлопнул в ладоши, умудряясь всё ещё держаться руками за Ши Уду, который сохранял могильную тишину. — В этом нет ничего для гордости, — в голосе Уду больше не было ледяных лезвий, но его холодная непоколебимость оказалась очередным ведром холодной воды. — Крутиться на потеху зрителям, как последняя… ночная бабочка! Надо же до такого докатился! — Зато мне нет равных в танцах, гэ! Разве не здорово? Цинсюаню обиженно надул губы, уставившись на брата. — Не здорово! — рявкнул Уду и резким движением стряхнул руку брата. — Нет ничего хорошего в том, что ты стал влажной мечтой каждого мужчины в причале — что каждый, чёрт возьми, мечтает в твой причал заехать! Цинсюань побледнел. С такой точки зрения он не рассматривал ситуацию. А Уду уже подошёл к борту. — Позорище, — выплюнул Уду и жестом, полным ненависти и презрения, бросил платье за борт. — Нет! — с отчаянным криком Цинсюань бросился к борту, даже перевесился, чуть не перекувыркнувшись, в попытке поймать свою рабочую форму. Но Уду ловко цапнул его за шиворот и вытянул обратно. — Ты мужчина! Оно тебе ни к чему. На глазах Цинсюаня накатились слёзы. Поджав губы, он не сводил взгляда с Уду, и, хлюпнув носом, пробормотал: — Отпусти… Ши Уду отпустил, и Цинсюань, вцепившись в борт, уставился в море. Синее, тёмное, чернеющее к глубинам, оно беспощадно пожирало платье, которое белым пятном с аквамариновыми разводами скрывалось за толщей воды. — Как же я… как же я теперь будут работать? — Как любой нормальный мужчина, — отрезал Уду. Он стоял рядом с братом и не сводил с него недовольного взгляда. Похоронив платье в морской пучине, Цинсюань, всё ещё с каплями слёз в уголках светлых глаз, уставился на брата с немым вопросом. — Мы высадим тебя в ближайшем городе. Я устрою тебя официантом в каком-нибудь трактире — на этот раз действительно официантом, а не танцовщицей, морского чёрта за ногу! — ты понял? И ты будешь там работать официантом и ждать моего возвращения из плавания. Уду скрестил руки на груди, смотря на своего брата, который уронил голову. — Ты понял? — с нажимом сказал он. Цинсюань молча закачал головой: вопреки желанию Уду — отрицательно. — Я не могу. Не умею. Я правда… я пытался, у меня не получилось, только в долги влез… Я ничего не умею, гэ, ничего, кроме танцев… — Не умеешь? Ничего, научишься, — пресёк всякое возражение Уду. — Всяко лучше, чем подобными непотребствами заниматься. — Я только в долги влезу, гэ, снова… — Я разберусь. Да и уж лучше так, чем позориться в платье. Цинсюань вздрогнул. Всхлипнул. Он знал, что Уду никогда и ни при каких обстоятельствах не одобрит его работу, но Цинсюань надеялся, что хотя бы поймёт. И уж точно не будет выкидывать платье за борт, на которое Ши когда-то давно пришлось потратить всю свою зарплату — Цинсюань никогда бы не подумал, что брат так легко похоронит его сокровище! — Ты… ты тоже позоришься, гэ. Экипаж, который и до этого был тише воды, сейчас, кажется, даже дышать перестал. Ши Уду, Водный Самодур, гроза всех морей, которым пугали всех торговцев и которого боялись до дрожи в коленях эти жёсткие моряки, получил прямо в лицо такие дерзкие слова! Если бы кто из команды такое позволил, то точно бы уже покоился на дне морском. Но это позволил Цинсюань… Уду замер, словно молнией пораженный. Он поджал губы в тонкую линию, в его глазах забурлила тьма. — Повтори. Цинсюаню не смотрел на брата. Молчал. Медлил. А потом ещё тише сказал: — Ты тоже… позоришься, гэ. Рука Уду скользнула к рукояти сабли. Пираты бы охнули, ожидая увидеть, как их беспощадный капитан зарежет собственного брата за подобное оскорбление, но увидели лишь то, как Уду сжал рукоять в руках до побеления костяшек — не более. — Объяснись. Немедленно. Цинсюань всё ещё не смел смотреть на Уду. Насупившись и точно так же сжав губы в тонкую линию, как и его гэгэ, он молчал, прожигая взглядом пол. Наконец, он собрал решимость и поднял взгляд. В его глазах, ясных, светлых, теперь не только сверкали слёзы обиды, но и бушевал шторм. — Ты — пират! — заявил Цинсюань: громко выкрикнул, ощущая, как лёгкие обжигает страх. — Ты — пират! Ты… это — предательство! А это разве не позорище? — Предательство?! — закипятился Уду. Он оставил рукоять сабли в покое, шагнул к брату и взмахнул руками, а экипаж, зная вспыльчивый характер Самодура, поспешно отступил от братьев Ши на пару шагов назад. Так, в целях безопасности. — А я, выходит, предатель?! Цинсюань был напуган: весь сжался, но в глазах его горело упрямство. Он кивнул. — И почему это я предатель? Поясни мне! Все деньги я отдаю тебе, чтобы ты хоть как-то жил, а ты называешь меня предателем?! — Да не нужны мне твои деньги — не нужны мне награбленные деньги! — возмутился Цинсюань. — Ты пират, убийца, разбойник, грабитель! Легендарный пират, Водный Самодур, гроза морей, ночной кошмар честных торговцев! Гэ, это — предательство! Один шаг — и Уду оказался вплотную к брату. Он схватил Цинсюаня за ворот и, приподняв, встряхнул. Его лицо пылало от гнева, и Цинсюань в ужасе вжал голову в плечи. Зря он решил злить брата, ох, зря! — Ты… — зашипел Уду, но замолчал. Несколько секунд пялился на диди, ничего не говорил и ничего не делал, а потом заставил себя выдохнуть. Не выпустил брата из своих цепких рук, но хватку ослабил. — …ты ничего не понимаешь. Жизнь, бывает, так повернётся, что только и остаётся, что идти вперёд. Иначе — погибель. — Ты не должен был становиться пиратом, гэ, — шепнул Цинсюань: тихо, печально, устало. — Цинсюань, ты просто не понимаешь. Ветер подул, и мне пришлось ему следовать. Жизнь… она такая. Никогда не знаешь, к какому причалу тебя принесёт. — Но ты — пират! — в Цинсюане вновь вспыхнул огонёк возмущения. Он схватил брата за запястья. — Ты — пират! Ты не можешь быть пиратом! Ты не должен быть пиратом! Ты обещал… обещал! Уж лучше умереть, чем быть пиратом! Ты говорил! Ты обещал! Ты не должен быть пиратом! Не после того… не после всего… не после того, как Пустослов убил родителей! Цинсюань сам обомлел от своей дерзости — ещё никогда он не повышал голоса на Уду, и пусть сейчас он не кричал на брата, но его взволнованный голос разносился громко и чётко. Пусть младший Ши и находил свои слова верными, шедшими от сердца, не всё же ощутил, что сказал лишнего, а потому замер в ужасе, ожидая, что Уду его как следует отчитает. Но и Уду тоже замер в полной растерянности. Так братья и стояли: старший держал младшего за ворот, а младший хватался за руки своего гэгэ, и оба молчали, поражённо пялились друг друга, не находя слов. — Пустослов… — на выдохе начал Уду, вспомнив начало конца их семейного благополучия, но был прерван нежным голосом, сливающимися с шуршанием волн, ласкающим и манящим, сладко зовущим окунуться в соблазнительную морскую гладь: — Воды чёрные мечтают Моряка себе найти. Где Погибель обитает — Кораблям уж не пройти.