Восстание ландышей

Артур и Монтанелли шли вдвоем по осеннему лесу. Монтанелли украдкой посматривал на мальчика – ох, нет, какой уже мальчик, считай, жених, и такой красавец! – и вдруг встрепенулся, увидев алеющие в листве ягоды. – О, что это? Неужели брусника? Как-то запоздала… Артур рассмеялся: – Ну что вы! Это же ландыши! Страшный яд на самом деле… Разве что в малых дозах может быть лекарством. Монтанелли вздохнул. Не столько о собственном ботаническом невежестве, сколько о… О нет, кто же ропщет на волю Создателя? – Так вот, значит, чем становятся прекраснейшие в мире, нежнейшие цветы, что прячутся от взора… – Да, когда не идут на сердечные капли, – Артур чему-то улыбался, мечтательно, будто его и вовсе все это не огорчало. – Знаете, данное растение в каждый момент своего бытия является ядовитым. А красота – она обманчива. Порой невозможно угадать, чего хочет от тебя прекрасное создание на самом деле. Синий взгляд из-под длинных ресниц заставил сердце Монтанелли екнуть. Так странно. Так неправильно. Так… И не было же никогда в жизни. И не может же быть… – Ты можешь сказать мне, Артур. Если ты влюбился и встречаешь трудности на этом пути, если тебя не понимают, высмеивают, ранят твое нежное сердце… – Не высмеивают. Но ранят. Не видят моих чувств в упор. И, наверно, никогда их не примут. – И кто же она? Взгляд Артура вспыхнул. Щеки тоже. – Вы… даже и сейчас не видите? – Я… Это же немыслимо и неправильно, я даже… не могу посмотреть этому в лицо! – Полно, отец Монтанелли, уж будто вас никогда не обожали, и не только женщины… Ученики должны были, и вообще… – Я не могу отрицать, обожали, даже незаслуженно. Но ведь это же совсем иное! Их души стремились к совершенствованию и тянулись ко мне, как к пастырю, а ты, дитя мое, ты так близко… Непозволительно близко. – А я ваше личное ядовитое растение. Прекрасное и опасное. Я вас люблю и опою, не сойти мне с этого места. – Кто же… – кажется, это Монтанелли не мог и шевельнуться. – Кто сделал тебя таким, кто развратил твою душу, я же так давно уже рядом… – И что? Да если бы вас не было – я бы придумал вас, потому что… – Ты так жаждешь запретной любви? – Но она повсюду. Словно разлита в воздухе. Тут не только то, что я сам – порождение такого союза. Взять хотя бы моего отца и Марселя. Да стоит только на них взглянуть, и кажется, что они уже связали себя узами, обойдя вокруг ближайшего дерева, раз уж аналоя рядом не случилось! – Артур, да не может быть такого, это все твое больное воображение, а еще вернее – дьявольское наваждение, человек сам по себе не додумается до такого, молись, молись горячо, Богоматерь проси, чтобы девушку тебе хорошую послала… – Не могу и не буду. Я бы придумал вас непременно, потому что вы прекрасны невероятно, невыразимо! И прежде, чем Монтанелли успел опомниться, Артур упал перед ним на колени, обнимая его ноги. Это было горячо и жарко. И колени у Лоренцо подламывались явно не только по чисто механическим причинам. А Артур еще и лицом в бедро ему утыкался, спасибо хоть сбоку. Вот оно, адское пламя. Лижет от колен и выше, а что сделаешь. Забыл молитвы, вообще все слова забыл. Ноги не удержали – так и опустился обессиленно на прохладный мох рядом с теми самыми ландышами. Но Артур отпускать и не подумал, притянул к себе, укладывая головой на колени, скользил дрожащими пальцами по волосам, по лицу… – Что же ты делаешь, что?.. – Люблю. Просто люблю. Руки бесстыдно смелели, пальцы пробирались с краешков под одежду, но это было даже не столь жарко, как прикосновения ладоней через ткань, всей шириной, ниже, ниже, будто проплавляя все слои, будто ощущаясь даже не кожей, а сутью, сердцем… И сердце дрогнуло на секунду, не понять – испуганно или сладко, когда пытливые и ласковые руки скользнули чуть ниже дозволенного. – И ты тоже любишь. Не отрицай. – Я люблю, Артур, я очень к тебе привязан… Море нежности для тебя, но… Не вот так же! Я готов любить тебя как друга, как сына, но… Слова кончались, тело слабело, Лоренцо почти терял сознание. Хотя падать было уже некуда, его держали, стискивали отчаянно. – Но? – шепнул Артур ему в самые губы. – Уж точно… не готов любить тебя на холодной земле, – сдался Монтанелли, мигом позже позволяя втянуть себя в поцелуй. Они целовались жадно, упиваясь друг другом, и в какое-то мгновение Лоренцо поймал себя на мысли, что не отстает в этом сладком безумии от влюбленного мальчишки, и все так остро и пьяняще что, кажется, остановиться вообще невозможно… Но пришлось: – И все же пойдем. Пожалуйста… – И куда? К вам домой? – Нет-нет, там слишком много посторонних глаз. Лучше в баню, заодно и согреемся… – Отец Монтанелли… Лоренцо… Вы восхитительны! …На самом деле Монтанелли не был настолько подвижником, чтобы самому таскать дрова на себе, но сейчас нужно было именно это. Чтобы, паче чаяния, никого не впутать. Артур помогал ему с готовностью, в процессе оба взмокли и немного отвлеклись от сумасшедшего желания, с которым оба не знали, что делать. И все же в ожидании, пока истопится баня, так и не могли разомкнуть объятий, и осторожно, понемногу, начали избавлять друг друга от одежды, и это было почти как поцелуи – упоительно и немного страшно. Смотреть оба решались только друг другу в лицо, может быть, из-за этого то и дело путались неловко в одежде и сами толком не видели результат, но ощущения никуда не исчезли. И осознание прикосновения к желанному и наконец-то не скрытому одеждой телу сводило с ума. И это было уже в парилке, где нагретый воздух скрывал от взора все еще очень многое, зато жарко и влажно, и вода смоет все, и Артур снова на коленях, и руки его уже так легко скользят пониже спины Лоренцо, а губы творят такое… Монтанелли сам не понял, каким чудом ему удалось не упасть от такого грешного, но сладостного своеволия. Кажется, он и опомниться не успел, а его изумленный и полный блаженства стон затерялся в горячем тумане, а Артур, как ни в чем не бывало, поднимался с колен, и струи горячей воды скатывались по их телам, смывая стыдные следы. – Артур… – только и смог выдохнуть Лоренцо, едва осознавая, что говорит. – Наверное, я должен… помочь тебе, не так ли? – Я… Я и так… Я коснулся рая, я припадал к святыням… – Не говори так, лучше коснись еще, еще, давай я лягу и буду тебя ласкать как смогу, в ответ… Желание ласкать и окончательно сдаться чужим ласкам самому смешивались воедино, и Лоренцо сам не понял, как раскинулся перед этим сумасшедшим мальчишкой, словно падшая женщина, без всякого стыда раскрываясь, подставляясь тонким пальцам, с любопытством исследующим новые пути, которые, как еще недавно полагал Монтанелли, знали только лишь в Содоме. И кто бы мог представить, что легкая боль бывает такой сладкой, и жаждешь больше, сильнее, снова и снова… – О, да ты хочешь еще! – с наигранным удивлением протянул Артур. Но это явно не могло скрыть волнения, общего для двоих. Собственный бесстыдно-кокетливый тон тут же покоробил юношу. О таком говорят серьезно, даже лучше бы всего стихами. – Лоренцо, любовь моя, ты вся моя жизнь, но ты же разделишь нашу судьбу? Ты пойдешь с нами? – Молю тебя, Артур, не надо об этом сейчас, ты не перестаешь ласкать меня, ставишь на грань… Я что угодно сейчас пообещаю, не мучай, возьми, поговорим после… Не мучай и себя тоже, я твой… В голове едва мелькнула мысль о том, что и для Артура все впервые, едва ли он знает, как действовать правильно, хотя что могло быть правильным сейчас… Только сильнее раскрыться навстречу, доверяясь полностью, и чувствуя нарастающее удовольствие пополам все с той же сладкой болью. Он горел, не помня себя, цеплялся, как утопающий, за плечи Артура, кажется, оставлял отметины, но его возлюбленному, похоже, это нравилось – на каждую отметину он отвечал глубоким и сладким толчком, заставляющим выгибаться и заходиться в стоне. Быстрее, быстрее… Совсем юн, нетерпелив… Уже скоро… Монтанелли сам удивился тому, что понял это. Тело знало лучше. И приняло наслаждение Артура, жгучее и сладкое, в себя до капли. Потом они лежали рядом, ласкаясь и обмениваясь время от времени поцелуями, переживая без слов все пережитое. Пока Артур наконец не спросил: – Любишь меня? Будешь с нами? – Люблю, конечно же, умру за тебя, но… Что грядет? – Восстание. Мой отец слагает с себя сан. В новом мире, в той волне, что скоро докатится к нам из столицы, у него будет новое место. Я прошу, давай и ты тоже, хотя бы ради моих поцелуев, Лоренцо! – Но… – он колебался. – Что же, людям остаться вовсе без священника? Хотя… Я сам уже пал в такую бездну, что к прежней жизни из нее никак не вернуться.

* * *

Тем временем Элене срочно понадобился отец Монтанелли. Она как-то вдруг поняла, что сегодняшний день все решит. В храме ей сказали, что он пошел париться в бане, и Элена внутренне уж вовсе возликовала. Сказала – мол, там его подожду. Правда, ждать бездейственно она не собиралась. И без всякого стеснения, правда, спеша и не раздеваясь, заглянула прямо в баню. Конечно, жара была невероятная, от такой что угодно привидеться может, да и пара хватало, но все же нельзя было не рассмотреть мужчину, о котором втайне мечтала годами, в первозданном виде. Почти – ибо на самом нескромном месте покоилась явно чужая рука, куда изящнее любой женской. Очень знакомая рука. – Артур! – Элена почти сразу сорвалась на базарный визг. – Убирайся, ты мне больше не сын! Вот как есть, так и убирайся, без нитки на себе! – И пойду! – юноша вскочил, с таким пылающим взором и гордым лицом, будто это был час его триумфа, а отнюдь не величайшего унижения. – Госпожа маркиза… Элена… – Лоренцо сел. – Позвольте ему хотя бы одеться, на дворе почти уже зима! А со мной… делайте что хотите. Это ведь я во всем виноват.