В доме твоем

      Если Ксения редко когда вспоминала свое прошлое, предпочитая жить в моменте, то Егор вот был любителем поковыряться в памяти, выискивая там ответы на насущные вопросы. Ее прошлое ничем особым не выделялось. Обычная семья в самом обычном городе и с самой обычной жизнью. Сейчас она даже не скажет, в какой момент все пошло не так, как ей хотелось. Когда она встретила Егора? Или же когда приняла предложение Гречкина одиннадцать лет назад?       Жаловаться ей не на что, но иногда, в редкие моменты слабости, в воображении мелькают образы семьи из любящего мужа и двух славных деток. Мама из нее никудышная, она знает, но кто запретит ей мечтать?       Этим утром она не придается фантазиям, прокручивает в голове план снова и снова. Сложно, но не сказать, что невыполнимо. Они с Егором и Всеволодом обсуждали его не одну неделю, прорабатывали каждую деталь.       Вспоминая о яичнице, она возвращается к плите, аккуратно переворачивает «блинчик», чтобы тот подрумянился с обоих сторон, как она любит. Режет на два — на себя и Егора. Остальные пять яиц готовит далеко не с таким старанием, скорее для галочки. Чайник кипит, сообщая всему дому о скором завтраке.       Лиза спускается первая, сонно потирая глаза и автоматически занимая свое место. Ксения видит легкое недоумение в ее глазах и ухмыляется — ну да, когда она в последний раз готовила что-то детям, тем более на утро? Егор заходит на кухню, сразу плюхается на свой стул, кидает на нее взгляд, мол «ты помнишь, да?». Женщина в ответ закатывает глаза и заваривает чай. Кончается.       Виновники сегодняшнего особенного дня не заставляют себя долго ждать. Мальчики неровным строем вваливаются в комнату, сонно спотыкаясь по пути. Еда уже на столе, дожидается обитателей дома. Завтрак проходит тихо, как и любой прием пищи в этих стенах. Ксения заканчивает есть и берет в руки чашку чая, приятно обжигающего подушечки пальцев, оглядывает присутствующих за столом. Интересно, это происходило постепенно или случилось резко?       Если бы у нее была фотография, сделанная год или, может, три назад и сейчас, она бы без труда фломастером обвела все различия. Дело не только во внешних изменениях, ребята держатся совершенно по-другому — ровные спины, более уверенные движения, странная, непонятная ей схема взаимодействия друг с другом, словно они часть одного целого и делят один мозг на всех, угадывая движения и «хотелки» друг друга наперед, без слов, но больше всего ее волнует не это, ошибка, которую они с Егором допустили, позволив дружбе зародиться между ними, была ясна уже на второй год. Нет, ее волнует загнанность в глазах, которая куда-то исчезла. Они как будто перестали зависеть от них, бояться их, из-за чего ей теперь стало казаться, что они, всевластные взрослые, отошли на второй план, как неудачная часть их жизни. Вместо того, чтобы сломаться и подчиниться, дети окрепли и возмужали, стали неуправляемыми, по-глупому смелыми, лишь Лиза, застрявшая меж двух лагерей, еще колеблется, но склонить ее в сторону взрослых не составит большого труда, особенно после ухода Петра.       Когда все доедают и принимаются за чай, она начинает приводить план в действие:       — Лиза с Сергеем сегодня пойдут в центр. Дима составит мне компанию, сходим в магазин за продуктами. А Олег с Игорем посидят дома.       — Дома?       — Да, дома, — подтверждает она, игнорируя все переглядывания за столом и отстраненно думая, что раньше подобные уточняющие вопросы были редкостью. — Собирайся, Дима, оденься нормально. Я скоро буду готова.       Она выходит, чувствуя легкое неудовлетворение от завтрака, незаконченность, но, тряхнув головой, быстро сгоняет непрошеные чувства. Комната, которую она делит с Егором, просторная, но захламленная. Бумаги, тряпки, стаканы, тут и там оставленные пачки почти кончившихся сигарет — все это создает впечатление, что покои снимают два неряшливых бомжа, несмотря на почти новые предметы мебели. От этой мысли она кривит губы, подходит к висячей полки над кроватью, представляющей из себя некое подобие аптечки — болеутоляющие, противозачаточные, что-то от тошноты, пара лейкопластырей, лежавших здесь далеко не один год. На секунду рука зависает над опиатами, но после рука вновь возобновляет поиск. Нет, не то. Кодеин здесь не поможет. Нужно что-то другое, желательно нейролептики или барбитураты. Наконец, спустя две минуты, она находит почти полную пачку циклобарбитала. Радуясь маленькой победе, она быстро переодевается, приводя себя в порядок. Легкий макияж занимает не больше пяти минут, столько же уходит на прическу. Если все пройдет удачно, она будет дома уже завтра в обед.       Егор подходит сзади, отражаясь в зеркале, кладет руки на ее плечи.       — На столике сильнодействующее снотворное, — говорит она, не обращая на него никакого внимания, заканчивает марафет. — Не ошибись с дозой.       — Я не идиот.       Ксения вздыхает, вырываясь из-под его рук, надевает серьги, еще из той, другой жизни — единственное, что она принесла в эту. Последний взгляд на зеркало говорит, что и в свои тридцать восемь она еще ничего. Собирает небольшую сумку — паста, зубная щетка, белье, одна сменная одежда, жвачка, поддельные документы и заранее купленные билеты. В бутылку воды, так удобно оказавшуюся под рукой, крошит нужную дозу таблеток, после отправляя к остальным вещам в сумке.       — У меня плохое предчувствие, — неожиданно окликает ее мужчина, тяжело сев на кровать. — Что-то пойдет не так, — он поднимает руку, словно хочет показать какой-то жест, но тут же передумывает, вновь бросая конечность на кровать.       Женщина останавливается у двери, оборачивается, смотря на него большими карими глазами с хорошо скрываемым беспокойством.       — Ты просто перепил вчера. Вернусь завтра к обеду, — бросает напоследок, выходя из комнаты.       Дима стоит в прихожей, протирает очки, о чем-то беседуя с Олегом и Игорем. Сережа с Лизой, вероятно, уже ушли. Разговор смолкает по мере ее приближения. Блондин в потертых джинсах, черно-зеленой майке и поношенных кроссовках. Не идеально, но сойдет.       — Готов?       — Да.       Быстрое прощание с парнями длится не больше десяти секунд, но Олег успевает что-то шепнуть уходящему другу. Свежий воздух немного отрезвляет, и вот она теперь не в комнате, обсуждает план за закрытыми дверьми, а на улице, исполняет его. Они никогда раньше не развозили детей так далеко, и если бы они сделали это года три назад, она бы переживала куда меньше. Но чем быстрей ребят разделят, тем лучше.       Неспешным шагом вдвоем они выходят на улицу, проходят пару метров. Отсюда, если приглядеться, видно четыре ямы — могилы, выкопанные Олегом по велению Егора в назидание остальным. Жестоко, но действенно.       Выходя на главную улицу, Ксения невольно думает, что после им снова придется искать детей, желательно из неблагополучных семей. Притихший Дима идет рядом, отставая на полшага, его глаза то и дело цепляются за карманы проходящих людей, но он ничего не предпринимает, за что женщина ему благодарна. Не хотелось рисковать всей операцией из-за мелочи.       Погруженная в свои мысли, она не замечает, как они проходят большую часть пути, а солнце меж тем поднимается достаточно высоко над их головами, как бы предупреждая о ходе времени.       — Давай на такси, — предлагает она, заправляя одну прядь.       — Нам немного осталось до центра, — мальчик удивленно моргает, робко возражая.       — Планы изменились.       Довольно быстро найдя необходимую машину, она сначала говорит водителю адрес нужного вокзала, а потом уже усаживает Диму на заднее сиденье и присаживается к нему. Обескураженно улыбается водителю в зеркало заднего вида, доставая бутылку воды, передает парню, слегка настойчиво пихая в руки.       — Пей. Впереди долгая дорога.       Дима колеблется, но под натиском Ксении и любопытных глаз водителя принимает бутылку. Испытывая смутную, едва заметную жалость, Ксения наблюдает за тем, как он делает пару нерешительных глотков. Эффект не заставляет себя долго ждать. Уже через пять минут, голубые глаза смыкаются и открываются в тщетной попытке удержать сознание. Еще через пять светлая голова склоняется на ее плечо. Она бездумно перебирает мягкие пряди волос, на свету, падающим с окна, они кажутся почти бесцветными. Ресницы трепещут, словно он все еще пытается выиграть заведомо проигрышную войну.       Она ловит взгляд маленьких черных глаз в зеркале и снова улыбается, беззаботно пожимая плечами, мол дети есть дети, что с них взять.       На вокзале полно молодых ребят, готовых помочь одинокой женщине донести ребенка до купе. Мужчина лет двадцати пяти приятной наружности аккуратно укладывает Диму на нижнюю кровать под наигранно-умиленную улыбку женщины. Она горячо благодарит его, не забыв пожаловаться на фильмы ужасов, который ее «сын» вчера смотрел. Когда мужчина уходит, Ксения закрывает дверь на замок, снимает очки с мальчика, кладет их на второй ярус. Ехать часов десять, не меньше. Если Дима проспит большую часть пути, будет просто прекрасно. Поезд трогается, шум колес быстро заполняет тишину, в окне мелькают прощальные пейзажи Питера.       Дима просыпается с тяжелой, пульсирующей головой. Перед глазами мутно, он трет их, не сразу сообразив, что он без очков. Привычным жестом тянется к прикроватной тумбе, но ничего не находит, встречаясь с пугающей пустотой. Стойкое ощущение неправильности заполняет собой все мысли, и он резко приподнимается на локтях, пытаясь идентифицировать звуки вокруг.       — Поспал бы еще часок, другой. Мы почти приехали, — на противоположной кровати сидит Ксения, он легко узнает ее силуэт и голос.       — Что?..       — Радуйся. Теперь ты избавишься от нас с Егором. Не скажу, что буду скучать, но тебя будет не хватать. А теперь посиди тихо, посмотри в окно.       Дима с трудом принимает сидячее положение, и мир слегка кренится вправо, прежде чем выровняться. Поезд, догадывается он, смотря в окно. Тревога комом стрянет в сухом горле, поток хаотичных мыслей в голове — жуткий бедлам, не дающий правильно сконструировать предложение, разобрать все по полочкам, выстроить их в логически правильном порядке.       — Расслабься, — бросает женщина и, вставая, подходит к его кровати. Он шарахается от нее, головой ударяясь о стену, но не обращает внимания, не сводит с нее глаз. Ксения смотрит насмешливо, тянется на второй ярус и протягивает ему очки. — Успокойся. Похож на загнанного в угол зайца.       — Где мы? Где они?       — Мы в поезде, едем в твой новый дом. О парнях позаботятся. У каждого будет свой дом.       Дима чувствует подкатывающую волну паники, грозящую найти высвобождение в истерике или побеге. Взгляд непроизвольно падает на запертую дверь. И с безысходностью его положения приходит тяжелое, горькое осознание. Он же догадывался, знал, что взрослые не закроют глаза на медленную, но неумолимую потерю контроля над ними.       Отчаянье с бессилием накрывает с головой, руки сжимаются в кулаки, а ногти оставляют маленькие белые полукольца на коже ладоней. Дыхание становится поверхностным, и он зажмуривается, стараясь оградиться от всего. Он потерял их, потерял свою единственную семью, так глупо, ни о чем не подозревая, позволил этому произойти. И к без того тревожной смеси чувств прибавляется страх; страх за них, за себя, он теперь один, они теперь одни. Каждый из них.       Кто будет успокаивать Игоря, приводя его в чувства? Утешать Сережу после кошмаров? Обнимать Олега после тяжелого дня? И этот страх одиночества, страх за друзей, всеподавляющий, пробирающий до костей, дробящий их, как сухари, разнося по телу, закупоривая дыхательные пути.       — Эй, ты чего? Возьми себя в руки или выпей еще немного воды, чтоб уж точно до конца проспать.       Дима позволяет злости на секунду взять контроль, смотрит на Ксению со всей ненавистью, но всего пару мгновений, прежде чем медленно, почти болезненно разжать руки и сосредоточиться на дыхании, как учил Олег, вычитав это из дряхлой книжонки, найденной на просторах свалки. Он прислоняется головой к стеклу, закрывая глаза. Вдыхает, про себя считая до четырех, короткая пауза и выдыхает, вновь считая до четырех. Раньше они так помогали Сереже после особенно неприятных снов или после ночи на чердаке.       Шум поезда резко вытаскивает его из воспоминаний, напоминая о безвыходном положении. — Безвыходное положение — это положение лежа в гробу под землей, — слышит он успокаивающий голос Олега, — выход есть всегда, просто иногда путь к нему кажется слишком невозможным.       Он найдет их, они найдут друг друга, как всегда находили.       Остаток пути Дима старается не смотреть ни на Ксению, ни на манящую дверь купе. Приедет в Питер так же, как и уехал. Возможно, придется подождать пару дней или даже неделю. Сколько там стоят билеты на поезд? Сбежать не составит особого труда. Что его там удержит? По их негласному правилу, если они терялись, они всегда приходили в тот хвойный парк, в котором встретились. Все просто. План действий есть — это уже половина дела.       На вокзале людно, кто-то бегает туда-сюда, торопится куда-то, некоторые неспешной походкой пересекают залы, ища способ скоротать время. Все заняты, поглощены собой, не замечают брюнетку, ведущую за руку мальчика чуть более грубо, чем полагается матери. Когда они выходят на ярко-освещенную улицу, их встречает черная машина с тонированными стеклами и горящими фарами.       Около, вальяжно облокотившись на дверь, стоит девушка в легкой летней курточке, на вид ровесница Ксении, с собранными в пучок крашенными, рыжими волосами. Она убирает телефон по мере их приближения, и улыбается одними губами. И эта улыбка один в один напоминает ему Ксению.       — Добро пожаловать в Москву!       — Вика, — приветствует Ксения, подходя близко и легко обнимая девушку, едва касаясь спины, словно боится, что та рассыплется в прах от нечаянного движения. — Жизнь в столице тебе к лицу.       — Неужто жизнь под боком Гречкина не лучше?       — Это с какой стороны посмотреть, — она морщит нос и неопределенно машет рукой. — Все заглядывает со своими проверками, нервирует Егора.       — Скажи лучше, что его не нервирует? — рыжая коротко смеется, и переключает свое внимание на парня. — Дима, если я не ошибаюсь.       Он ничего не говорит, упрямо смотря в пол и желая поскорее убраться отсюда подальше.       — Расстроен из-за друзей? — с фальшивым сожалением произносит Вика, строя жалостливое лицо. — У меня есть девочка, примерно твоего возраста. Вы обязательно сдружитесь.       — Ну ладно. Езжайте. Уже поздно, — предлагает Ксения, перекидывая сумку через плечо.       — Ты не зайдешь?       — Мой поезд через час.       — Жаль, — Вика по-детски дует губки, и всем сразу становится понятно, что ей вовсе не жаль. — До скорого. Не пропадай!       — Обязательно.       Еще одно аккуратное объятие, и Ксения передает руку Димы Вике, точно поводок, а после скрывается за поворотом, ведущим на вокзал. Виктория открывает заднюю дверь, легонько подталкивая его внутрь, маленькая лампочка в машине загорается, открывая вид на не богатый, но чистый салон с маленькой елочкой, висящей на зеркале. Вика садится за руль и, тут же блокируя двери, включает радио, едет, тихо подпевая незнакомой мальчику песни. Дима даже не предпринимает попытки открыть дверь, только смотрит в затемненное окно на яркие вывески и красивые здания, и они предсказуемо это все проезжают.       — Это район Перово. Теперь твой район, — излишне весело информирует она, поглядывая на него в зеркало.       Они паркуются у высокой многоэтажки унылого серо-бурого цвета. Вика глушит двигатель и, все еще напевая мотив песни, выходит из машины, открывая Диме дверь. Мальчик, выходя, подмечает, что хватка у нее почти такая же, как и у Ксении. Он запрокидывает голову, но в темноте не может сосчитать количество этажей — что-то в районе пятнадцати. Подъезды холодные, перила качаются, тут и там надписи на стене, характеризующие некоторых обитателей дома так подробно, что становится неудобно. Женщина останавливается на седьмом этаже, открывает дверь, пропускает его вперед, заходя следом.       — Разувайся, проходи на кухню. Чай попьем.       Дима вздыхает и уныло тащится следом. Надежды на то, что его оставят в покое до утра, таят на глазах.       Квартира средняя, трехкомнатная, кухня больше похожа на маленькое недоразумение — все стоит вплотную друг у другу, посередине стоял стол. Он догадывается, что придется постоянно вставать, чтобы достать столовые приборы, открыть холодильник или пропустить человека дальше. Решив, что самое выгодное место у окна, Дима занимает его, гадая, работает ли тут тот же уклад, что и у них, и если да, то как они все помещаются?       Вика ставит перед ним чашку чая — судя по всему кто-то поставил чайник к их приходу — и рядом стакан с молоком.       — Я пойду проверю ребят, а потом приду к тебе.       Она уходит, оставляя его одно. Дима тянется к кружке, аккуратно обхватывает ее руками. Было слишком темно, чтобы запомнить дорогу, придется искать вокзал с чистого листа, чтобы вернуться в Питер. Он с протяжным вздохом опускает голову на столешницу, утопая в своей беспомощности и тоске по семье.       — Мне сказали составить тебе компанию, — раздается тонкий, но уверенный голосок. Девочка с коротко стриженными черными волосами легкой, плавной походкой проходит к столу, умудряясь не биться обо все подряд бедрами. Садится напротив, кладя подбородок на сцепленные руки, и во всю разглядывает его любопытными карими глазами.       — Дима, — представляется он, размышляя протянуть руку для пожатия или нет. До этого момента круг его общения с другими детьми был крайне ограничен.       — Лиля.       — Приятно познакомится, Лиля, — он пытается улыбнуться, но выходит измученно и неправдоподобно, и он бросает попытки делать вид, что все нормально. — Давно ты здесь? — шепотом спрашивает он, косясь на дверь.       — Лет пять, — она ведет одним плечом, отводя взгляд.       — Тебе сколько?       — У девушек такие вещи не спрашивают, — отвечает она, слегка качнув головой. — А ты к нам долго?       — У новичков такие вещи не спрашивают.       Дети с секунду молча смотрят друг на друга, а потом Лиля смеется, запрокинув голову, Дима же тихо улыбается. Разговор ввяжется поначалу неловко, несуразно, но чай постепенно остывает, время идет, а на той кухне словно бы замирает.       Впервые за две недели выбираясь из маленькой душной квартиры, Диме кажется, что с его плеч спадает камень, не дающий дышать полной грудью. Четырнадцать дней на адаптацию к новому месту, на его взгляд, слишком много, а чтобы переучить и вбить в голову, что здесь ему самое место — слишком мало.       В доме живут Вика, Лиля, ее правая рука и помощница, и еще двое совсем маленьких детей лет семи. С младшими детьми он практически не разговаривает, у тех свой маленький, абстрагированный мирок, спрятанный ото всех, и непонятная привязанность к Вике. Как он потом узнал, ребята с ней с трех лет, что объясняет безграничное доверие к единственной взрослой в их жизни. Порядок здесь немного другой, чуть легче, стабильнее, но принцип тот же — ни с кем не разговаривать, приносить деньги, не перечить. Еда, к слову, такая же отвратительная, как и у Ксении. И, ковыряя вилкой очередное творение Виктории или Лили, он с тоской вспоминает то, что умудрялся готовить Олег из всего что оставалось в холодильнике.       Лиля с легкой тревогой смотрит на него, что не удивительно — это их первый самостоятельный выход — внимательно наблюдает за его реакцией. Дима натянуто улыбается, позволяя ей вести себя к назначенному месту. Первую неделю прибывания он долго размышлял о том, стоит ли бежать в первую же вылазку или подождать немного. С одной стороны, Вика не была такой дотошной как Егор, и крыша над головой, но с другой — последнее чего хотелось — это рисковать и затягивать. Уходить надо было сегодня.       Вдвоем они идут долго, ведут непринужденную, поверхностную беседу, скорее просто чтобы заполнить тишину. Он видит, как она напряжена, ожидая от него подставы, толчка в спину. И за то, что он именно это собирается сделать, Дима чувствует иррациональный стыд и вину. За эти дни они сдружились, нашли много общего, но Вика — слишком важная фигура в жизни Лили, и он сомневается, готова ли она ее вычеркнуть.       Когда проходит час-полтора с их выхода, и в карманах уже пара купюр и часы, удачно снятые с зеваки, Дима бросает бомбу.       — Бежим со мной, — выпаливает он, останавливаясь, а затем утягивая девочку в безлюдный закоулок. — Мы поможем, у нас есть план и… — Ты ведь даже не рассматривал вариант остаться здесь с нами, не так ли? — Лиля со злостью смотрит на него, но там, в глубине глаз, мелькает боль и обида. — Ты же видел, как мы живем. Это лучше, чем в других точках!       Дима давится словами и тупит взгляд. Он соврет, если скажет, что не знал, не догадывался о других подобных домах. Обрывки разговоров взрослых, телефонные звонки ночью, недвусмысленные слова Всеволода — все просто кричало о том, что они далеко не одни застряли в подобных обстоятельствах. Он просто не хотел верить, закрывая на все глаза, да даже здесь в Москве наивно полагал, что существует лишь два «филиала».       — Там моя семья. Я не могу их бросить, но ты можешь пойти со мной, — тихо, с надеждой произносит Дима.       — Прости. Но я тоже не могу, — она пару раз моргает, но потом сдается, вытирая редкие слезы.       Дима вздыхает, опуская глаза. Она не понимает, что именно он ей предлагает, самое дорогое, что у него есть — его семью. Быть ее частью.       — Прости меня. Я не хотела, — повторяет Лиля, и Дима уже собирается ответить, попытаться еще раз, но видит, что брюнетка тянется в карман и достает шприц. — Прости.       — Не надо, — просит он, качая головой и делает маленький шаг назад. — Мы можем просто…       — Не можем. У меня нет выбора.       И когда она делает рывок по направлению к нему, Дима разворачивается на пятках и бежит. Трусливо, не оглядываясь, не разбирая дороги, подальше от Лили, к которой он прикипел за эти две недели и мечтал забрать с собой в Питер, но, боясь отказа, оттягивал до последнего. И ради чего? Ради такого уродливого расставания?       Вдалеке мелькают две фигуры в голубом, в которых он сразу признает служителей закона. В голове стрелой проносится сумбурная мысль о том, что это его единственное спасение — никогда не разговаривайте с людьми в униформе — что вот-вот выедет машина с затемненными стеклами и уныло покачивающейся елочкой на стекле и заберет его, навсегда запирая в небольшой квартирке.       Дима налету врезается в одного из полицейских, чуть ли не сбивая его с ног, но мужчина, удивленно охнув, удерживает его за плечи.       — Эй, парень, ты чего это? — раздается у него над ухом.       — Помогите, — судорожно говорит он со сбитым дыханием. Выворачивается в руках мужчины, чтобы посмотреть, не преследует ли его брюнетка. Дима быстро находит ее, застывшую в двадцати метрах — запыхавшуюся, с растрепанными ветром волосами и бесконечно грустными глазами. Он сглатывает ком вины, чувствуя некое подобие облегчения от осознания того, что она не осмелится подойти ближе.       — Чем помочь, парень? — полицейский с темными усами, нахмурившись, смотрит на него с легкой тенью беспокойства на лице, не сильно сжимая руки на его предплечьях.       Дима поднимает голову, встречаясь с ним взглядом, будучи неготовым рассказывать всё прямо сейчас, со стучащим в ушах сердцем. Мужчина застывает, кажется, перестает даже дышать, вглядываясь в его глаза, а потом его лицо светлеет, как при озарение, и брови удивленно ползут вверх. — Дубин?

***

      Ксения переступает порог своего дома в Санкт-Петербурге в полдень, как она и предсказывала. Женщина проходит на кухню, ставя на плиту полный чайник, ощущая странное чувство пустоты. Немного подумав, выливает половину воды — их не так много теперь. Дома непривычно тихо, никто не копошится на втором этаже, не перешептывается в ванной. Женщина идет в свою комнату, с нетерпением ожидая узнать, как все прошло у остальных. Егор сидит на кровати, что-то быстро печатая на телефоне, одаривает ее уставшим взглядом и убирает телефон, хлопая по месту рядом, предлагая сесть. Такие поездки всегда выматывали ее и, присев на указанное место, она сразу же откидывается на спину, раскидывая руки.       — У нас проблемы, — тяжелым тоном начинает Егор, сверля взглядом потолок.       — Что? Не смог справиться с истерикой Сережи? — с сарказмом спрашивает она, начиная снимать одежду, желая одеться во что-то более домашнее у удобное, что в положении лежа оказывается не так просто.       — Сергей на чердаке со вчерашней ночи, — информирует он, помогая стянуть платье. — Это была не истерика, а скорее… паника.       — У Димы тоже. И как мы допустили такое?       — Я ничего не допускал.       — Ну конечно. Опять я во всем…       — Игорь сбежал.       — Что? В каком смысле?       — В прямом. Я передал его в руки Снегеревых. Говорят, свалил при транспортировке.       — Проклятье! — она закрывает глаза и сжимает в кулаке ткань выходного платья, моментально успокаиваясь после короткой вспышки гнева. Идеальный план подразумевает идеальное исполнение.       — Я уже связался с Гречкиным. Мы уедем сегодня до шести вечера, потом придут люди и все подчистят. Комар носа не подточит.       — Олег?       — На пути к Волгограду. Собирай все самое необходимое, чем раньше мы уйдем, тем лучше.       Ксения накидывает тонкий халат и натягивает пижамные штаны, грубо затягивает пояс и выходит из комнаты, направляясь в ванну. Включает холодную воду и сжимает раковину до побелевших костяшек. В зеркале ее уставшее отражение, с синяками под глазами и бледной, нездоровой кожей, только глаза живые, горят, напоминают ей, что она не оживший труп.       Надо было лично сопроводить Игоря, знала же, что он самый проблемный и неуправляемый. Ему хватит ума обратиться куда надо, не приходить одному. Она делает глубокий вдох, успокаивая нервы. У них еще достаточно времени.       Чайник закипает, громко свистит, требуя внимания. Ксения выходит, выключает газ, но не заваривает ничто кипятком, бежит в комнату. Дорожная сумка лежит на кровати там, где она ее и оставила. Егор снова с кем-то переписывается со сосредоточенным выражением лица. Телефоны, зарядки, поддельные документы, лекарства, средства гигиены — все кучей сваливается в сумку, деньги, стопками лежавшие в задвижках — в отдельный пакет. Достает из-под кровати вторую сумку для сменной одежды. Пара взрослых и детских комплектов, купленных как раз на такой случай.       — Вставай, — командует она, поднимая не тяжёлые сумки. — Приведи детей.       — Еще рано.       — Я не хочу рисковать. Ты сам говорил, что чем раньше мы уедем, тем лучше. С недовольством она переодевается обратно, на этот раз надевая джинсы с майкой. Платье и халат оставляет на кровати — люди Всеволода разберутся. Стоя у двери с двумя сумками у ног, она оглядывает стены дома. Ксения никогда не была сентиментальной, никогда не привязывалась, и сейчас чувствует лишь смутную грусть из-за переезда, связанную исключительно с неудобствами на новом месте. Лиза и Сергей спускаются медленно, словно боясь оступиться и упасть. Лиза шмыгает носом и заламывает пальцы рук, лицо все еще опухшее от слез.       Сережа белый как снег с покрасневшими и абсолютно пустыми, пугающими глазами плетется, еле переставляя ноги. Волосы, свисающие вдоль бледных щек, кажутся особенно яркими, огненными. Он безжизненной тенью встает рядом и смотрит в никуда.       Ксения переступает с ноги на ногу, думая, что им стоило оставить блондина — тот был слегка уравновешенней.       Сергей ничего не чувствует, кроме всепоглощающей пустоты внутри, сжирающей все мысли, кроме одной — он один. Каждый из них сейчас один — незащищённый, уязвимый. До него доходит, что они уезжают только тогда, когда ржавая калитка с тихим стуком захлопывается за ним. Его мозг видит картинки, все происходящее вокруг, но словно отказывается обрабатывать информацию, предпочитая оградится небольшим личным пространством.       Ветер легким касанием гладит лицо, сдувая с него пряди. Краем глаза он видит четыре ямы на заднем дворе, и они действуют отрезвляюще, как ведро ледяной воды, принося в голову еще одну мысль — пустые, а значит они живые. Безвыходное положение — это положение лежа в гробу под землей.       Лиза замечает едва уловимую перемену в поведении и колеблется, прежде чем подойти поближе, пока взрослые идут впереди о чем-то тихо, но яростно переговариваясь. Она тянется к нему, желая взять за руку, но передумывает в последний момент. Сережа сам берет ее руку. Медленно, аккуратно. Холодные, тонкие пальцы переплетаются, и это похоже на горькое прощанье. Он столько хочет сказать, попросить прощение за все, что было, попросить не оставаться.       Сергей уже открывает рот, чтобы облечь просьбу в слова, но девочка отрицательно качает головой, останавливая, глаза снова наполняются слезами, и она медленно отпускает его руку, вытирая лицо. Ксения ловит такси, а Егор отходит поговорить по телефону, и это его единственный шанс.       Лиза делает шаг назад, медлит еще момент, а потом разворачивается и идет к Ксении, что-то говорит, отвлекает.       Сережа разворачивается и идет, не спешно, уверенный, что его не схватят, не заметят его пропажи еще как минимум минуты полторы-две, даже не подумают о том, что такое возможно, что он вот так просто уйдет с Егором, стоящим в пяти метрах.       Рыжий сворачивает на людную улицу в попытке затеряться в толпе, помня, что со свидетелями взрослые предпочитают не иметь дел. Он бесцельно бродит еще какое-то время, пока не решает просить помощи. Навстречу идет женщина с маленьким ребенком, что-то объясняя последнему вкрадчивым тоном. Сережа прочищает горло, аккуратно хватая женщину за рукав.       — Извините, не поможете?..       Дальнейшие события проносятся туманным вихрем. Полицейский участок, следователь, детский психолог, вопросы, неоднозначные ответы. Игорь с Олегом говорили о том, что в их детдоме детей отдавали чуть ли не всем желающим, служба опеки одобряла практически каждую семью. Что для Егора и Ксении представится милой семейной парочкой с выдуманной историей и поддельными Гречкиным документами?       И он придумывает свою историю, такую же трогательную и печальную, но без ориентиров для взрослых. О том, что его похитили, и жил он совсем один с двумя психами, использующего его как мальчика на побегушках, о том, как его запирали на ночь на чердаке и изредка заставляли попрошайничать на улицах. Рассказывает о деде, с которым жил до похищения, как позже выясняется, уже три года как покойным. Сергей не удивляется, когда после недолго расследования оказывается, что он не объявлял внука в розыск, даже не ходил в полицию, когда тот пропал. Впрочем, их родство подтверждается, и мальчик забирает себе фамилию.       Полицейские и доктор смотрят с жалостью и искренним сочувствие. С небольшим трудом принимают сказанную им ложь с примесью правды, находя подтверждение в виде шрамов и незаживших синяков на коже. Без кандидатов на опекунство Сережа отправляется в детдом, сразу же после завершения следствия.       Лежа в кровати, в детском доме на другом конце города, Разумовский смотрит в окно на полную луну, сонно моргает — в голове рой мыслей, планов, не дающих уснуть.       Проходит час, другой. Он все еще неотрывно следит за луной, не в силах побороть острое осознание утраты, рвущее сердце в клочья, и обещает искать.