В доме твоем

      Олег всегда хорошо контролировал свои чувства, мог взять себя в руки и обдумать все, проанализировать, расставить по полочкам. Хоть кто-то же из них должен уметь это делать. В Игоре есть задатки лидера, но его горячая голова и темперамент часто становятся плохими советчиками в сложных ситуациях, напрочь выбивая из него всякую осторожность. Сергею в принципе претит лидерство и ответственность, он легко составляет планы, мыслит логически и оценивает ситуацию, но предпочитает быть ведомым — слишком неуверен в своих силах. Дима часто теряется в стрессовых ситуациях, и его сумбурные действия редко поддаются каким-либо объяснениям, оставляя их всех лишь удивленно моргать на очередную выходку или разгребать последствия.       Но сейчас, запертый в незнакомой, душной комнате две с половиной недели, переполняемый противоречивыми эмоциями, Олег теряет голову, безуспешно пытаясь выбить дверь плечом. Прочная дверь остается равнодушна к болезненным и отчаянным попыткам мальчика, а железные петли смотрят так, точно насмехаются над его горем. Тоска, рвущая душу в клочья, и ярость, кислотой разъедающая эти самые клочья, превращаясь в адское сочетание и подпитывая его для следующего удара, заставляют забыть о тщетности его действий и игнорировать синяки, серо-зелеными пятнами не сходившие с плеч уже неделю. Парень в порыве бессильной злости бьет дверь кулаком, устало опускается на пол, бездумно осматривая комнату со скромным убранством.       Двухместный матрас на полу и старый платяной шкаф, образ полного уныния дополняют ветхие занавески, поеденные молью, на окне железные решетки, за которыми солнце медленно садится, скрываясь за горизонтом, беспомощно освещая напоследок его убогую темницу.       Ярость, как всегда, уходит, чтобы после вернуться завтра с первыми лучами, вновь давая энергию на новые, но такие же нелепые попытки побега, оставляя лишь чувство потери и тоски по семье, разбросанной по всей стране. Первые дни он злился на себя, сокрушенно думая, что им надо было уйти раньше. Он видел с какой молчаливой злостью взрослые смотрели на их небольшие самовольные поступки, на тихие, но смелые вызовы, которые они так неаккуратно бросали, нарушая каноны их строго воспитания, словно понемногу ослабляя хватку на их шеях, и вместе с тем нанося немалый ущерб гордыне Егора. Подумав об этом, он закрывает глаза, признавая свое поражение, сам себе кажется маленьким и уязвимым в своем бессилии — он просто подросток, чья жизнь целиком и полностью посвящена небольшой, но крепкой семье, которую так жестоко забрали, вырвав из рук. Его непоколебимая вера в их совместное счастливое будущее теперь кажется детским вздором, нелепостью с оттенком тошнотворной самонадеянности. Олег даже не мог назвать чувство, которое испытал, когда понял, что находится за сотню миль от ребят, не мог облечь его в слова, даже понять это казалось немыслимым. Его ситуативная готовность рассыпается в прах как сожженная бумага, оставляя за собой лишь пепел и горстку эмоций, терзающих душу.       Замок в двери издает тихий звук, который возвращает Олега снова в реальность. Он чувствует неприятную, тянущую боль в плече и сухость во рту, но, полный решимости не показывать собственной слабости, встает напротив двери с мрачным огнем в глазах. К его удивлению, в проходе появляется Всеволод, за ним молодой парень, ответственный за его перевозку. Гречкин кивает ему, и тот уходит, оставляя их вдвоем.       — Идем, — голос как всегда спокойный, уверенный, равнодушный ко всему на свете. Мужчина поворачивается к нему спиной, всем своим видом демонстрирую то, что для него оборванец в комнате не представляет никакой угрозы.       Олег борется с желанием наброситься на него со спины и выместить скопившуюся ярость на что-то помимо двери, но осознание всей безрассудности плана оставляет желание всего лишь желанием. Это ни к чему не приведет, Гречкин единственный, кто позволяет ему покинуть скудные покои, и Олег со всей аккуратностью пользуется случаем, настороженно следую за мужчиной. Всеволод ведет его в гостиную, находящуюся недалеко от его комнаты — такая же небольшая, как и в их доме, но обустроенная немного лучше. Практически целые, слегка пожелтевшие обои, относительно новая люстра, небольшой, но качественный телевизор на дубовом столике, чистый диван, обтянутый золотистым чехлом и старое кресло с потертыми подушками, кое и занимает Гречкин, жестом предлагая мальчику диван.       — Ты так подрос с нашей последней встречи, — непринужденно начинает он, откидываясь в кресле, и продолжает, не получив ответа. — Ладно, не будем тянуть. Признаю — разделить вас было не лучшей идеей и вина лежит на Ксении и Егоре, не предугадавших такой исход.       Олег удивленно вскидывает голову, цепляясь за последнюю фразу. Что-то пошло не так.       — Ах, ты же еще не знаешь, — притворно-равнодушным тоном продолжает Всеволод, но пальцы, нервно постукивающие по подлокотнику, выдают его беспокойство. — Все твои друзья сбежали.       Олег обдумывает его слова мучительную секунду, а после тяжело выдыхает, слегка расслабляя плечи. Это известие как бальзам ложится на его душевные раны, дарую небольшой островок покоя, среди тревожно бушующего моря. Сбежали — блаженным эхом отдается в его сознании.       — Понятное дело и ты сбежишь, как только покинешь дом, — продолжает мужчина, не обращая внимания на его реакцию. — У меня к тебе предложение. Я не могу позволить тебе вернуться, сразу скажу, что это невозможно, — он замолкает, подкрепляя свои слова выразительным взглядом серых глаз, кажущимися неестественными, безжизненными, а потом смотрит на наручные часы и продолжает. — Тут недалеко есть частное военное училище. У меня там связи, поступишь туда без всяких вступительных, мы немного поколдуем над твоими документами, так на всякий случай, если вдруг какая проверка, а так у меня там полно людей. Тебя накормят, напоят, оденут, дадут образование. Просто сказка после всего что ты пережил.       Олег с неверием смотрит на мужчину, ответственного за все то, что они пережили и отрицательно качает головой, даже не рассматривая такой вариант. Ему нужно вернуться, отыскать семью, собрать их вместе, вернуть все как было, теперь без гнета взрослых, нависающего над ними как грозовая туча. Так нельзя, они не могут, не умеют по отдельности.       — Послушай, парень, — бесконечно устало вздыхает мужчина, — я знаю, что ты беспокоишься, переживаешь за них, но они уже не с Егором. Ты им больше не нужен. Им не нужно напоминание о прошлом в твоем лице, они захотят забыть его, как только окажутся в стабильной обстановке.       — Ошибаетесь, — сквозь зубы цедит он без тени сомнения. Потребность увидеть знакомые лица, убедиться в их благополучие растет в экспоненциальной прогрессии, легко задвигая все остальное на задний план.       Всеволод не выглядит удивленным или впечатленным, вновь смотрит на часы и ровным, почти скучающим тоном обращается к нему:       — Включи телевизор.       Олег с сомнением смотрит на пульт, так удобно расположившийся около него, на который не обратил вначале внимания.       — Смелее, — безучастно подбадривает мужчина, и мальчик тянется за ним, и нажимает потертую красную кнопку.       — …прогнозируют улучшение ситуации. А теперь Александра Андреевна расскажет о нашумевшем деле Дубина. Добрый день, Александра.       — Добрый. Как многим уже известно, Дмитрий Дубин был найден четыре дня назад, недалеко от Новогиреевского района в Москве. Напомню, что пятилетний Дима пропал более восьми лет назад на Московском вокзале. К сожалению, за недостатком улик дело вскоре закрыли. Удивительно, но нашел мальчика тот же самый полицейский, который вел дело восемь лет назад, он и признал в мальчике потерянного Дубина. Как нам известно семья уже воссоединилась, но от комментариев отказывается, а полиция обещает сделать официальное заявление в ближайшее время. Где и с кем все это время находился мальчик остается загадкой, но слухи о том, что Дубин активно посещает детского психотерапевта, подтвердились нашими корреспондентами. А пока подробнее о событиях восьмилетней давности…       Олег замирает каменной статуей, не сводит глаз с фотографии пятилетнего Димы, скромно смотрящего в объектив камеры. Дима вернулся к своей биологической семье, о которой всегда отзывался очень хорошо. Олег сглотнул ком в горле, терзаемый смутным подозрением. А точно ли все так хорошо? Может ли это быть обычным монтажом? Очередной уловкой Гречкина? Он знает, что не успокоится, не сможет спать спокойно, пока не убедится лично, пока не увидит Диму своими глазами и рассеет абсолютно все сомнения.       — Мы не нашли двух других, — информирует его Гречкин, с нечитаемым лицом, смотря на экран. — Но я полагаю, что они были достаточно умны, чтобы не рассказывать все служителям закона, все еще веря в то, что остальные находятся со взрослыми. Скорее всего их распределили по детдомам. Ты один знаешь, что они все «на свободе», и я предлагаю тебе эту свободу удержать, поступив в училище. Ты окажешься там в любом случае, разница лишь в том сделаешь ли ты это добровольно и продолжишь жить припеваючи или мы насильно тебя там запрем и тогда, поверь мне, твоя жизнь там превратится в ночной кошмар.       Олег, взвесив все в своей голове, молчит, готовится. Он просто не может уйти, оставив все как есть. Уверенным движением кисти кидает пульт в голову мужчине и не теряя времени, вскакивает с дивана, бросаясь к двери. Чувствует небольшое удовлетворение, слушая тихую ругань за спиной — пульт попал аккурат в лоб. Лелея надежду на то, что дверь открыта, он дергает ручку что есть мочи. И мимолетная радость быстро сменяется отчаянием и ужасом, когда за дверью возвышается знакомый ему мужчина со шприцом в руке и злой ухмылкой.

***

      В Питере день выдался на удивление жарким. Солнце нещадно светило в глаза и обжигало неприкрытую кожу. Ветер, как благословление, изредка пролетал среди людей, избранных, удостоившихся такой чести, принося краткое, но приятное мгновение прохлады. На такой жаре листья печально и устало свисают с деревьев, на них весело играет свет, чередуясь с тенью, а изнеможённые погодой птицы попрятались в кронах и крышах. В такое время бы дома сидеть с закрытыми окнами и вентилятором, пить прохлаждающие напитки и сетовать на непогоду.       Прокопенко устало откидывается на скамью в парке, тяжело вздыхает, с негодованием замечает, что тенек не спасает и ему бы домой к Лене. Маленький, старый парк недалеко от неблагополучных район выделяется своей пустынностью и ветхостью, создавая впечатление полной заброшенности: скамьи с полопавшейся коричневой краской, неубранные тропинки, заваленные шишками, иголками и листьями, сухой фонтан, внутри которого уже не первый год плетут паутины пауки, да еле стоящая площадка из качель, горки и песочницы без песка — дунешь и развалится на сотни ржавых частей. Федор лениво размышляет, что ни за что бы не зашел сюда в любой другой ситуации, гонимый смутным подозрением. Но вот он здесь, ходит сюда каждый день уже больше двух недель, как по расписанию, несмотря ни на погоду, ни на логику, сидит полдня в одиночестве и смотрит на мальчика, упорно настаивающего на продолжении «ритуала».       Они с Еленой всегда хотели детей, без слов понимали, что славная, дружная семья, поездки на дачу, совместные ночи-кино по пятницам — это про них, для них. Но вот небольшая, но запоминающаяся свадьба позади, а пара комнат на втором этаже все еще пустуют. Федор склонен винить в этом череду событий, как вагоны товарного поезда, проносящихся один за другим после пиршества. Так пролетают десять лет, а потом вкрадчивый голос доктора сообщает, что некоторым увы не дано. Но Лена боевая, с нетушимым огнём в глазах, полная решимости стать матерью посещает детские дома, и они допоздна перебирают документы, а потом повышение и поздние приходы домой в очередной раз замораживают дело.       Когда две недели и два дня назад в главный полицейский участок вбежал мальчик с кепкой на голове и бешенными глазами, что-то в сердце Прокопенко ёкнуло, и он не смог остаться безучастным. Он внимательно слушает сбивчивый рассказ, с каждым словом мрачнея все больше и больше, и под конец, уже всей душой расположенный к мальчишке обещает помочь, сделать все возможное. Посылает людей по указанному адресу, возбуждает дело и берет сироту под свое отеческое крыло, преисполнившись чувством искренней заботы. Лена принимает его также тепло, до слез тронутая его историей, закрывает глаза на молчаливость и угрюмость гостя. Спустя неделю документы об усыновлении лежат на их прикроватной тумбе.       Прокопенко, щуря глаза, смотрит на фигуру мальчика, нервно стоящего под одной из елок, постоянно вращающего головой в слепой надежде увидеть друзей. Эта часть ему особенно не понравилась — преступники, узнав о побеге одного, могут избавиться от остальных, просто чтобы перестраховаться и обезопасить себя. Гречкин, если он не ошибается, видная птица, вращающаяся в соответствующих кругах, и уже не первый год присматривает себе место на политической арене. А Игорь одинокий мальчишка с улицы в оборванном тряпье. Федор понимает, что дело закроют уже со дня на день без нужных доказательств, да и Гречкину не составит труда подергать пару ниточек. От безвыходности положения болит голова, а от разбитого взгляда Игоря ноет сердце. У парня сложный характер — вспыльчивый, самовольный, упертый, но открытая боль в глазах, которая появляется после целого дня, проведенного в хвойном парке, обнажает совсем другого ребенка — преданного, заботливого, любящего, до невозможности привязанного к своим товарищам по несчастию.       Игорь возвращается к скамейке Прокопенко ближе к вечеру, не поднимает с земли глаз, слишком поглощённый внутренней борьбой, разрывающей его на части.       — Все нормально? — учтиво спрашивает полицейский, протягивая руку к мальчику, тот дергается и делает быстрый шаг назад.       — Да, — тихо отвечает он, шмыгая носом и яростно трет глаза, стыдясь подобного проявления слабости.       Прокопенко замирает, полный гнетущей нерешительности. Игорь — осторожный, недоверчивый и совершенно не тактильный, а слова утешения липкой вязью оседают на языке. Он хочет помочь, и это желание перевешивает все остальное, вынуждая денно и нощно думать об этом, но чувствует, что обстоятельства колючей проволокой стесняют любые движения, на корню пресекая попытки. Он вздыхает, замученный собственной беспомощностью, и встает на ноги. Темнеет.       — Пойдем домой. Лена просила помочь ей с лепкой, — предлагает он, в надежде на то, что чувство полезности немного поможет Игорю пережить потерю.       Мальчик кивает и побитой собакой бредет следом, все также не сводя взгляда с земли, безуспешно пытаясь скрыть дорожки слез. Они проходят половину пути, прежде чем Игорь говорит, тихо с едва скользящей надеждой:       — Мы вернёмся утром, да?       — Конечно вернемся, Игорек. Сколько потребуется.

***

      Доктор с хорошо скрываемым удовольствием замечает, как мальчик перед ним сдается, оседает на стуле безвольной кучей, с резким пониманием того, что психиатра ему не переубедить. Все доводы разбиваются о его равнодушное лицо, как хрусталь о бетон, и вместе с тем разбиваются и его надежды на воссоединение с ребятами. Дима тушуется под непроницаемым взглядом Романа Соколова, разочарованный и смущенный, опускает глаза в пол, удивляясь тому, что образ доброго семейного врача Гречкиных, который он выстроил после лечения руки, никак не сходится с куском льда, сидящем напротив. Ему не верят, не верят в его семью. Доктор хмыкает, наблюдая его реакцию, и пишет что-то в свой блокнот размашистым почерком выводя нечитаемые слова.       — Очень хорошо, Дима, — безэмоционально проговаривает Роман, поднимая ничего не выражающие глаза на парня напротив. — На сегодня мы закончили. Позовешь родителей?       Блондин кивает и встает с неудобного кресла, радуясь окончанию словесной пытке. Кабинет большой и Дима чувствует на затылке его взгляд всю дорогу до двери. Татьяна и Евгений сидят комнате ожидания размером поменьше, женщина что-то рассказывает мужу, нервно сжимая его ладонь. У Димы все еще перехватывает дыхание при их виде, возбужденная радость и иррациональный страх делают из него смешное подобие человека, застывшего в метре от новонайденной семьи.       — Димочка? Вы уже все? — Татьяна первая его замечает и тут же поднимается на ноги, замирает не решаясь подойти.       — Да. Вас зовут.       Супруги переглядываются — в глазах мелькает неприкрытый страх, боятся оставить его одного, и Дима показательно медленно садится за один из столиков, берет первую попавшуюся раскраску и медленно, методично разрисовывает, абстрагируясь от ситуации, раздавленный последней удручающей беседой.       Таня с беспокойством смотрит на сына, думая о том, чтобы остаться и отправить мужа к врачу одного. Она никогда не допустит той роковой ошибки снова, она не оставит его без присмотра ни на минуту. Женя кладет руку ей на плечо, указывая на секретаршу, монотонно заполнявшую бумаги, и улыбается слабой улыбкой, мол «он не один, не переживай». Она колеблется, пытается подавить тревогу, ледяными волнами сковывающую тело. Татьяна все еще боится, что проснется. Откроет глаза в другом мире, где они с мужем только-только начали собирать брак по кусочкам после того сокрушительного удара, что нанесло им исчезновение сына, где Вера борется с чувством вины и бессонницей, где комната на втором этаже все еще пустует, а игрушки все еще ждут.       Собрав всю волю в кулак, она с трудом отворачивается, направляется в сторону кабинета с позолоченной табличкой «Доктор Соколов Р.В.», стараясь не оборачиваться.       В кабинете прохладно — окна открыты настежь. На подоконниках пара цветов и различные игрушки, начиная от мягкого динозаврика и заканчивая кубиком-рубиком, стена, позади стола, усыпана сертификатами и дипломами в красивых рамках, так и кричащих о профессиональности и квалифицированности человека. Они присаживаются на два черных кресла за столом, и Таня, терзаемая чувством материнской встревоженности, оборачивается на дверь и прислушивается к любым звукам.       — Не переживайте. Анна присмотрит за ним, — заверяет ее доктор, замечая нервозность женщины. — Как дела дома?       — Не очень хорошо, — отвечает Татьяна, с силой заставляет себя концентрироваться на разговоре. — Он подолгу сидит в своей комнате, малое ест, выглядит испуганным, а еще он, — она поджимает губы и отворачивается к окну, глаза становятся влажными, и супруг в утешающем жесте сжимает ее руку, доставая из кармана платок, — он не помнит свою сестру, и так… так опасливо на нас смотрит. Я понимала, что он изменится, что не будет прежним, но видеть это…       — Он действительно мало говорит, но если и говорит, то только о своих друзьях, о том, что ему надо в Питер, чтобы с ними встретиться. Он кажется одержим этим. Но в полиции говорят, что они ждут заключение врача.       — Да. Дима мне рассказывал, — доктор дважды стучит ручкой по столу. — Это диссоциация, механизм защиты. Нет никаких оснований искать его «друзей».       — Что?       Соколов тянется за неброским серым блокнотом и надевает очки, открывает нужную страницу, вглядываясь пару секунд, после снова переключает внимание на Дубиных.       — Дима оказался в сложной ситуации, его похитили двое неизвестных и удерживали в плену больше восьми лет. Психика ребенка сложна и гибка, и она придумала выход. Одному мальчику сложно все это вынести, а вот четверым уже полегче, — он снова смотрит в блокнот, карандашом постукивая по бумаге. — Так появляется стратег и генератор идей Сергей, близкий ему по возрасту и увлечениям, потом Игорь — этакая сорвиголова и искатель приключений, всегда готовый взять вину на себя и прикрыть остальных. Олег — защитник, не брезгующий ответственностью, берущий всех под свое крыло, и в отличии от бунтаря Игоря, он куда более осмотрителен и хладнокровен. Но… это все Дима. Этих детей никогда и не существовало.       Родители впадают в ступор, реальность оглушающе бьет их по голове, размазывая по асфальту все ожидания, бережно хранимые в сердце. Татьяна закрывает глаза, из-под века одиноко скатывается слеза. Как глупо и самонадеянно было верить в то, что ее сын поправится в ближайшее время, что все будет как прежде, что эти восемь лет останутся в прошлом лишь затянувшимся кошмаром.       — Я сегодня вечером отправлю заключения в полицию. Я, разумеется, выпишу лекарства, нейролептики, антидепрессанты, все как полагается, и продолжу лечение, но у Димы помимо всего прочего проблемы с социализацией, адаптацией в новых условия и всего два класса образования. Я настоятельно рекомендую сменить обстановку, уехать из страны на время. Год, может два. Это действительно поможет ему выздороветь. Наймете ему домашних репетиторов, и он через некоторое время догонит сверстников. Возможно у вас есть родственники заграницей?       — Димина крестная живет в Чехии, — глухо отвечает Евгений, переваривая полученную информацию.       — Это хорошо. У меня там работает коллега. Если хотите, я позвоню ему, и он с радостью возьмет Диму. Скажу вот еще что: с большой вероятностью мой коллега выпишет вам еще и риталин. В России его не производят, но часто используют в других странах. Это слабый психостимулятор, его применяют при угнетении нервной системы из-за антипсихотических препаратов.       — Если это ему поможет…       — Поможет, — уверенно заявляет Соколов, не сводя глаз с разбитых родителях, с поникшими плечами и держащихся за руки как за спасательной круг во время шторма. — Главное не питайте его иллюзий, категорично отрицайте все, что он говорит о мальчиках. Дима должен отказаться от Сергея, Олега и Игоря. Они должны остаться в прошлом.       Разговор продолжается еще какое-то время и выходит крайне односторонним. Татьяна и Евгений внимательно слушают, записывая каждое слово в скрижали памяти. Соколов с добродушной улыбкой провожает их до двери и смотрит, как они неспеша подходят к сыну и уводят его домой.       Он возвращается в свой кабинет и медленно убирает блокнот обратно в шкаф, устало доставая телефон, убедившись, что секретарша ушла на обед. Нужно сообщить Всеволоду, что все прошло как надо и мальчик не представляет угрозы, а потом позвонить Рубинштейну и сказать, чтобы тот со скоростью света ехал в Чехию.

***

      Младший сержант полиции Губкин стоит напротив дряхлого, еле стоящего дома в конце улицы самого неблагополучного района Питера. Фасад дома с суровой враждебностью возвышается над ним, словно угрожая, говоря, что, переступив порог, можно и не вернуться. Окна дома кажутся пробитыми в стене дырами, не более, узкая дверь — больше походит на некачественную декорацию в дешевом театре. Дом отталкивает и ужасает одним своим видом. Сержант уже жалеет людей, живших там. Если они там жили.       Задание проще некуда — зайти, проверить есть ли кто в доме или проживал ли там последний год и подтвердить либо опровергнуть слова мальчика, прибежавшего в участок.       Калитка протяжно скрипит, когда он толкает ее, ржавые петли на последнем издыхании. Двор маленький, непримечательный, но его внимание привлекает земля на заднем дворе. Если приглядеться, то видно едва заметное отличие земли в четырех местах, словно что-то раскапывали или закапывали. Губкин подходит ближе, чувствуя себя неуютно на территории дома. Вглядывается, но то кажется наваждением, ему показалось. Земля как земля, возможно бездомные животные копались.       Дверь не заперта, и он входит в дом. Никаких вещей в прихожей, никаких свидетельств чьего-либо присутствия. Коридор узкий и короткий с местами порванными тошнотворно-зелеными обоями ведет в небольшую гостиную с одним единственным диваном и ковром. Паутина под потолком слегка покачивается на сквозняке прекрасно вписываясь в образ заброшенного и необитаемого дома. Слева маленькая кухня со столиком и двумя стульями, один из которых валяется в углу без ножки. Губкин открывает холодильник, тот ожидаемо пуст, даже в сеть не включен. Из чистого любопытства он пытается включить газ, но ни одна из четырех конфорок не реагирует, решетки грязные, заржавевшие. Лестница достаточно крута для такого сооружения, сержант держится за перила, не доверяя ветхим ступеням. Толкает первую попавшуюся дверь — детская. Три кроватки и один шкаф — все выглядит так, словно мебелью не пользовались пару лет. Он хочет войти, но останавливается, делая шаг назад, ощущая необъяснимое чувство неправильности, неестественности, как будто дом — это что-то оторванное от реальности, сценка, где актеры живут своей жизнью, а он лишь пассивный наблюдатель, иноземец, не смеющий вмешиваться. Он закрывает дверь и зависает на пару секунд, пока его не отпускает.       Стены дома давят на него, лишая воздуха, и гнетущая атмосфера сооружения проникает в само нутро, леской перетягивая внутренности. Кажется, что здесь небезопасно, что сам дом — угроза. Зловещий, агрессивный, ужасающий. Младший сержант, подгоняемый эмоциями, наспех проверяет оставшиеся комнаты, убеждаясь, что дом давно уже необитаем. Быстрым шагом выходит из дома, не замечая ни перерезанных проводов, спрятанных за холодильником и щитком, ни тлеющей бумаги и одежды в ближайшем мусорном баке, ни окурков сигарет, неаккуратно оставленных на подоконнике в комнате взрослых, ни книги, со спрятанным меж страниц рисунком с шестью ребятами и собакой на фоне хвойного леса, укромно лежащей под матрасом одной из детских кроватей.       Губкин идет по улице, чувствуя немыслимое облегчение, находясь за пределами дома. Он будет рад сообщить, что в доме никто не живет уже много лет.