(Не) родной

— Натаниэль, никогда не забывай, о чём я тебе говорила. — Да, мам. — Повтори. — Не снимать линзы, менять их раз в два месяца, не забывать красить волосы. Не выделяться. Не привязываться. При малейшей угрозе — бежать, — спокойно проговорил мальчик. Столкнувшись со злым взглядом матери, он сразу же добавил: — Не отзываться на своё настоящее имя. Мама кивнула, кажется, всё же удовлетворённая ответом. Натаниэль смотрел на неё, ожидая дальнейших действий или приказов, но ничего не последовало и несколько минут они провели в тишине — мальчик, стоящий в переулке, и женщина, сидящая перед ним на корточках и крепкой хваткой удерживающая его за плечи. Веснински-младший подумал бы, что матери страшно его отпускать, но на самом деле ей, скорее всего, страшнее уходить самой в одиночку. Она не настолько должна была бояться оставить сына лишь из любви к нему, потому что навряд ли между ними есть место такому светлому и тёплому чувству. Семья Мясника вообще не должна была знать ничего, кроме ненависти, строгости и холодного расчёта во взаимоотношениях. Так что Мэри не могла так легко отпустить сына, потому что просто нуждалась в нём. Слишком привыкла держать его под своим крылом, мнимой защищённостью. Но она не знала, что Натаниэль давно уже не чувствовал себя в безопасности, и то, что происходит сейчас — доказательство того, что в безопасности ему вероятно не будет позволено быть ещё долго. Он — угроза. Его должны убить рано или поздно. Мэри всё понимала и так сильно хотела спасти — хоть немного продлить жизнь сына — его, что готова была спрятать его на краю земли, где никто никогда о нём не узнает. — Поклянись, что не будешь оглядываться в прошлое и сделаешь своё будущее лучше, чем оно должно было быть, — прошептала мама, заглядывая в карие глаза мальчика. В её глазах плескалось отчаянье вперемешку с надеждой. — Клянусь, — пусто отозвался Натаниэль. — Надеюсь, мы не увидимся больше, — она вымученно улыбнулась. Слова по-видимому давались с болью. Интересно, больнее, чем если бы тесак отца отрубил руку? Натаниэль кивнул. Мама поднялась и напряжёнными, но большими шагами направилась прочь. Одиночество захватило его в свои приветственные объятья, словно старый приятель. Теперь ему нужно самостоятельно принимать решения, от которых зависит его жизнь. Что ему делать дальше? Продолжать бежать? Найти место, где он мог бы затаиться на некоторое время, чтобы продумать свои дальнейшие действия? Мальчику было почти не страшно. Может, если только в глубине души, где похоронены прочие ненужные эмоции, несбыточные мечты, надежды и отравляющие его существование воспоминания. В остальном Веснински-младший был спокоен. У него есть его спортивная сумка со всем необходимым, полная свобода действий и шанс забыть всю свою предыдущую жизнь. Разве всё это не похоже на чудо? Ну, та самая штука, на которую люди обычно полагаются, когда не знают, что делать. А Натаниэль знал. И пока ему не приставят нож к горлу, не видел смысла переживать насчёт всего, что ему предстояло сделать. Он вышел из переулка и направился по одной из улиц, ведущих от центра к окраинам. Там должно быть тихое место, где он мог бы спрятаться. Мама рассказывала ему о приюте для бездомных. Возможно, именно потому, что он ребёнок, ему будет легче надавить на жалость в случае чего. Он натянул капюшон на голову и ускорил шаг. Близился вечер, и нужно найти место для ночлега побыстрее. Около часа или двух он шёл вперёд, периодически заглядывая в тёмные переулки, но не нашёл ничего подходящего, где мог бы отдохнуть. Он стал немного раздражаться тому, что в маленьком городке оказалось не так просто найти действительно безопасное и тихое место. И почему мама остановила выбор именно на Прескотте? Вдруг мальчика толкнули сзади, и он, еле удержавшись на ногах, настороженно оглянулся. Люди отца не могли найти его так быстро, Мэри должна была запутать следы. — Прости, парень, не заметил тебя. Ты как? — перед ним стоял высокий юноша. Он выглядел запыхавшимся, видимо, довольно долго бежал. Но всё это неважно, ведь последнее, что нужно Натаниэлю сейчас — разговаривать с ним. Время и так поджимает. — Я в порядке, — отмахнулся он и развернулся, чтобы пойти своей дорогой. Собеседник оказался на редкость назойливым. — Ты что тут один делаешь кстати? Где твои родители? — он осторожно схватил мальчика за предплечье. — Отпусти, — Веснински предпринял, вероятно, обречённую на провал попытку вырвать свою руку из захвата человека, который заведомо сильнее. Он знал, что после неповиновения последует наказание. Отец всегда приходил в ярость из-за упрямства своего отпрыска, но Натаниэль не собирался сдаваться, пока может сопротивляться. Пока он может дышать, а сердце бьётся, отдавать свою жизнь в повиновение кому-то другому казалось большой глупостью. Ты мелкий гадкий паршивец. Натаниэль со всей силы пнул юношу в голень и, как он и думал, из-за резкой боли тот разжал хватку, и мальчик рванул со всех ног вперёд, выискивая взглядом первый же поворот на нелюдимую улицу, чтобы затеряться там. — Эй, а ну стой! — послышался приближающийся крик позади. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Грёбанный бегун. — Оставь меня в покое! — зло крикнул Веснински. Он заметил впереди перекрёсток и побежал к пешеходному переходу. Всё было почти как надо, правда в его планы не входила резко появившаяся из-за угла машина. Натаниэль услышал, как отчаянно засигналил водитель, и обернулся в сторону несущегося на него автомобиля. Десяток метров. Пять. Два. Его рывком дёргают назад, автомобиль резко и громко тормозит немного поодаль. Плечо обжигает острой болью. Натаниэль поморщился. — Может всё же перестанешь убегать? — спрашивает тот самый парень, крепко держа его за запястье. В голосе не слышно злости, и вообще сказанное звучит как просьба. Непривычно. — Зачем ты побежал за мной? — произносит Натаниэль прежде, чем успевает обдумать. — Во-первых, мне показалось ты выглядел немного потерянным и грустным, — мальчик чуть не прикусывает язык, чтобы не начать спорить и говорить, что ему не нужна жалость незнакомого человека. Будет довольно грубо вести себя так в ответ на вопрос, который задал же он. — А во-вторых, не сделай я этого, тебя бы сбили, — серьёзно отвечает юноша, махая в сторону громко ругающегося водителя. — Ты не пострадал? Мальчик ведёт правым плечом, и лицо кривится от неприятной стреляющей боли. Только травмы ему сейчас и не хватало. — Болит? Надо пойти в больницу, — тут же среагировал парень. При мысли о том, что он пойдёт в место, где будут спрашивать его имя, заведут какие-то официальные документы о его личности и самое худшее — проведут осмотр, он пришёл в ужас и отрицательно замотал головой. — Я в порядке. Мне не нужна помощь. «Просто отстань от меня уже» — осталось невысказанным. Натаниэль и рад бы нагрубить ему, но как никак парень ему всё-таки помог. — Я так не думаю. Твоё «я в порядке» звучит так, будто тебе неудобно принимать помощь. Натаниэль упрямо вздёрнул голову и встретился взглядом с юношей. Неудобно принять помощь значит? Было бы проще, знай Натаниэль хоть что-то про её нормальное проявление. Потому что семья Веснински взращивала ребёнка с не совсем детскими приоритетами: «Не доверяй никому на все сто процентов. Показывай, что доверяешь, но будь готов отвернуться от человека, когда того потребует ситуация.» «Не проси о помощи, она нужна слабакам. А ты — преемник Мясника.» «Если человек перед тобой слабее, то повлияй на него и используй в собственных целях. Иначе какой от него вообще смысл?» Вся его жизнь определялась тем, чтобы безропотно следовать бесконечным «не…». Натаниэль правда ненавидит всё это, но в текущей ситуации он всё же подал собственный голос, а не отца. — Я никуда не пойду с тобой, — чётко разделяя каждое слово уверенной интонацией, проговорил он. — Эй, вы там в порядке? — вдруг отозвался подошедший водитель. Веснински почувствовал себя загнанным в угол, и теперь неисполнимое желание убежать отчаянно взвыло в нём. — Я вызвал скорую. Надеюсь, обойдёмся без полиции? — сказал водитель. — Хорошо. Ничего криминального не случилось. Мы сами виноваты. Можете уезжать, — обратился к нему юноша, а после сразу же вернул своё внимание мальчику: — Дождёмся скорой. Мужчина кивнул и ушёл. — Меня кстати зовут Крис, а тебя? — спросил Крис и впервые за всё время их знакомства улыбнулся. Кажется, Натаниэль впервые в своей жизни увидел настоящую добрую улыбку. Не вынужденную, не холодную усмешку, не жалкое подобие обычной, не нервную, не властную, не пропитанную жутким предвкушением или до ужаса самоуверенную. Он даже не сразу распознал, какие именно непривычные для него эмоции выражены в ней, но даже просто смотреть на неё было приятно. — Я Алекс, — ответил мальчик. — Так, а что насчёт твоих родителей, Алекс? Им нужно сообщить. — Нет. — Нет? — в замешательстве переспросил Крис. Улыбка пропала, и Натаниэль немного устало вздохнул. — Нет, — подтвердил он. — Почему? Они же наверняка волнуются, — недоумевал Крис. — Потому что. О да, Натаниэль определённо упрямый и своенравный. Редко когда он мог позволить себе зайти так далеко и не боятся последующего наказания за его характер, но, видимо, то, что собеседник не выглядит как угроза, и развязало ему язык. — Ладно, я понял, — сдался Крис. Натаниэль был вполне удовлетворён тем, что смог выиграть их небольшой спор. В любой другой ситуации это ничем хорошим не закончилось бы. И, честно говоря, такая «безнаказанность» оказалась слишком манящей, чтобы не поддаться ей. Скорую они дождались в молчании, а далее был самый долгий вечер в жизни Натаниэля. Приехавшие врачи увезли его в больницу без сопровождения Криса, конечно же. К счастью, врач диагностировал в правом плече Натаниэля всего лишь растяжение связок, так что всё обошлось прикладыванием льда к повреждённому плечу, наложением бинтов, советами о том, чтобы не перенапрягать руку, и рецептом на какой-то противовоспалительный препарат. Натаниэль уже подозревал или даже был уверен, что всё так просто не закончится, потому что в больнице от него, естественно, не отстали с расспросами о родителях так же просто, как Крис. Веснински-младший молчал. — Какой же ты упёртый, — устало вздохнул врач. На протяжении часа из мальчика пытались вытащить хоть слово о каких-либо родственниках вообще, мол, кому-то надо забрать тебя из больницы. — Алекс, если ты нам ничего не скажешь, нам придётся обратиться в службу опеки, — пригрозила медсестра. Так, дело плохо. Очень-очень плохо. Ему не то, что нельзя показывать службе опеки, это может стать для него очередным затруднением. Не совсем тупиком, но найти выход, скорее всего, будет не так просто. Его пребывание в уже надоевшем Прескотте усложнится ещё больше. Если смотреть не самые хорошие перспективы, то он застрянет в каком-нибудь приюте довольно надолго, так как проблемные дети вроде него обычно, мягко говоря, не пользуются популярностью или способностью расположить к себе человека. Нельзя было допустить подобное развитие событий, но, оглядываясь вокруг, Натаниэль понимал, что не сможет сбежать сейчас, чтобы предотвратить его отъезд в приют. Напротив него сидит врач, закрывающий собой окно — один из вариантов выхода, справа от мальчика — медсестра, загораживающая проход к запертой двери — второму и последнему выходу. Он в ловушке, в которую буквально загнал себя сам. Глупо. Как же глупо завалить всё в первый же день! Натаниэль стиснул кулаки и вытер рукавом набегающие слёзы. — Звони им. Похоже, мы не в силах помочь ему с этим, — сказал врач. Медсестра набрала со стационарного телефона номер и объяснила ситуацию о «потерявшемся мальчике, поступившем в больницу с растяжением, чьи родители неизвестны, и, возможно, стоит обратиться в полицию, если он уже объявлен пропавшим». Меньше чем через час за Натаниэлем приехала строгая на вид, но на деле вроде немного более добродушная женщина. Ещё раз обсудив произошедшее с врачом, она сказала: — Алекс, может всё-таки расскажешь о своих родителях? Мы могли бы просто передать тебя им, а не увозить в приют и ожидать, когда они объявятся. Её лёгкая — рабочая — улыбка не понравилась Натаниэлю, в ней не было той же искренности, что у Криса, и, соответственно, причин доверять женщине тоже особо не появилось. Он отрицательно покачал головой. Возможно, в приюте ему лучше притворится немым? — Хорошо. Имей в виду: мы пытались пойти с тобой на сотрудничество, но теперь ты не оставил нам выбора, — серьёзно сказала она, будто думала, что может запугать этим Веснински-младшего. Мальчика, который к своим годам видел и чувствовал слишком много всего противного и отвратительного; который умел метко метать ножи и в большинстве случаев уворачиваться от них же; которого учили не общаться с людьми, а считывать их намерения и находить в них выгоду; которого оставила родная мать, потому что думала, что побег вдвоём не будет так же хорош, как идея разделиться, ведь именно этого, по сути, отец и его люди меньше всего от них ожидают. Так, кто там кого должен запугивать? — Пойдём, — она крепко взяла его за руку, попрощалась с врачами и вышла из кабинета, уводя Натаниэля наконец к выходу. Хотя «наконец» тут имеет не тот же радостный оттенок, как ожидалось. На улице уже давно стемнело. Натаниэль смотрел в окно, следя за дорогой в попытках запомнить маршрут. По чистой случайности они проехали мимо улицы, на которой он столкнулся с Крисом. Вспомнив свою грубость и раздражение от того, что он так и не нашёл то, что искал, мальчик только сейчас понял, что всё-таки нашёл. Приют — довольно неплохое место для ночлега, а если сравнивать с улицей и приютами для бездомных, то и вовсе лучший вариант. Что ж, это не так уж и плохо, если приглядеться, да? Хоть Натаниэль и чувствовал, что мать ударила бы его за сегодняшние действия и мысли, он позволил себе немного расслабиться. Он один. И он должен справиться со всем сам. Машина остановилась, мотор затих, и женщина обернулась к нему с переднего сиденья. — Забыла представиться. Меня зовут Камилла Ротвуд. Веснински кивнул ей, но на самом деле был занят разглядыванием высокого враждебного забора с острыми прутьями и кирпичными столбами. Ему не хватит роста и сил, чтобы перелезть. Да и там нет каких-либо выступов или опор. Плохо. Нужен другой выход. Камилла снова взяла его за руку и повела к воротам. Каждое её прикосновение ощущалось таким… неправильным? Как будто хищник, поймавший жертву, решил её помучить и держит в своих когтях. Хорошо хоть она взяла его за левую руку, избежав беспокойства пострадавшего плеча правой. Ушедший в свои мысли Натаниэль благополучно пропустил большую часть разговора Камиллы с кем-то, но сосредоточился на происходящем вовремя — когда подходил конец беседы и как бы подводились итоги. Было решено пока не оформлять официальные документы на Натаниэля, как на сироту, поскольку его родители могут объявиться, и сообщить о нём в полицию, на случай, если его уже ищут. Мальчик сдержал облегчённый вздох от осознания, что описание ориентировки на него — кареглазый брюнет. Всё и вправду не так уж и плохо. Так как наступило время «отбоя», Натаниэля отвели в спальню к другим детям и сказали, что подробнее всё расскажут ему завтра, а сейчас настоятельно рекомендовалось поспать. Веснински-младший лёг на кровать, притянул к себе спортивную сумку, которую и так практически не выпускал из рук весь вечер, обнял её и постарался не думать ни о чём. Просто поспать — чуть ли не самая простая задача за последнее время.

***

На то, чтобы прийти в себя и определить дальнейший план действий, Натаниэль дал себе два дня. Боль от растяжения стала почти незаметной — это важно, потому что ему нужно здоровое плечо, чтобы носить сумку. За прошедшие дни он ни с кем не разговаривал тут, чем заслужил репутацию странного, нелюдимого и заслуживающего сочувствия взрослых парнишки. Только вот сдалось ли ему их сочувствие на самом деле? Веснински плевать, что о нём думают другие, какие грустные взгляды — «Ох нет, его родители до сих пор не дали о себе знать» — провожали его раз за разом, потому что он видит перед собой только чётко поставленную цель и слышит только наставления матери. План побега оказался довольно прост и все приготовления для него уже благополучно сделаны. Натаниэль два дня подряд осознанно пропускал время обеда только для того, чтобы точно определить час, когда приезжает грузовик с продуктами, сколько по времени рабочие его разгружают, и как надолго может остаться открытой калитка, которой пользуется охранник, если он вдруг отвлечётся на приехавший транспорт. Ответы: приезжает в двенадцать часов, разгрузка занимает от сорока минут до часа, а охранник может оставить дверь открытой примерно на десять минут — пока покидает свой пост, чтобы переброситься со знакомым водителем парой слов. Этого всего более, чем достаточно, чтобы успешно осуществить задуманное. Натаниэль, впрочем, был уверен, что справится. Почему? Потому что когда он брался за что-то по собственной воле и желанию, то вкладывал в это все силы, и результат того стоил. Когда же ему приказывали — как отец — он не мог полностью отдаться делу, потому что не видел в этом необходимости. Так что да, он думал, что прикладывая свои усилия и желание одновременно, должен справится. Однако, каким бы спокойным и решительным он не выглядел, не мог не чувствовать, как то самое «надо бежать» било наковальней по нервам Натаниэля, который то и дело смотрел на часы, ожидая когда заветные часовая и минутная стрелки встретятся под числом «12». 15 минут. Он думает о том, куда пойдет, когда сбежит. 10 минут. Он представляет, что выйдет к какому-нибудь магазину и купит еды, потому что живот скручивало от голода. 7 минут. Он вспоминает мать и размышляет: она всё ещё бежит или её поймали люди отца? 5 минут. Он вспоминает Криса и думает, что, возможно, было бы хорошо, если бы в его жизни на постоянной основе появился такой добрый человек. Который бы не видел в нём мишень. И который не стал бы помыкать им в собственных интересах. 3 минуты. Мальчик встает и направляется к выходу из гостиной, стараясь ходить только по слепым зонам камер. 2 минуты. Он слышит заветный звук приближения грузовика, его сигнал, когда тот тормозит. Вздыхает. 1 минута. Натаниэль останавливается у поворота в коридоре, который ведёт к уже открывающейся двери служебного выхода, и прислоняется спиной к стене. Звук поворачивающегося ключа звучит как сирена — игра началась. Натаниэль крепко стискивает в руках ремешок сумки и выжидает, когда мимо него пройдут двое рабочих с коробками на руках. Так, первый. Не заметили — спасибо сгоревшей лампочке над Веснински. Когда мимо проходит и второй, Натаниэль как можно более бесшумно и быстро покидает укромное место. Он выскальзывает на улицу и, убедившись, что водитель и впрямь разговаривает с охранником, тихо обходит грузовик с другой стороны. Ворота находятся напротив другой стороны здания, и мальчик направляется к ним, периодически прячась за кустами и деревьями. Он держит в голове напоминание, что нужно торопиться, чтобы охранник не успел его заметить, когда станет возвращаться на свой пост. Натаниэль видит ворота и сразу же свою цель — приоткрытую калитку. Оглянувшись назад, он не замечает, чтобы кто-то шёл за ним, так что, больше не думая об этом, срывается на самый быстрый бег, на который только способен. Он позволяет себе остановится, когда замечает, что уже оказался на какой-то улице. Лёгкие горят и, кажется, совсем не могут нормально вбирать воздух, а ноги немного подкашиваются. Но всё это такие мелочи, ведь больше он не увидит тот приют! Губы мальчика растягиваются в довольной улыбке и, натянув капюшон на голову, он начинает неспешно идти. Он решает зайти в продуктовый магазин, потому что желудок начинает бунтовать против импровизированной голодовки. Это не занимает много времени, так как Натаниэль берёт только самое необходимое: воду и что-то вроде сухпайка — крекеры, снеки и прочее, что ещё нескоро может испортиться в дороге. Натаниэль идёт по какому-то скверу, находит свободную лавку и решает, что это довольно неплохое и малолюдное место для перекуса. Меньше, чем через десять минут, Натаниэль не может отделаться от чувства, что за ним кто-то наблюдает. Паника неприятным комом застревает в горле, и все действия против воли становятся напряжёнными и неестественными. Он уже выдал себя? Кто за ним следит? Отец уже знает, что он здесь? Мальчик вдруг замечает женщину, идущую к нему. По виду непохожа на преследователей от отца, но… лучше не терять бдительность. — Эй, привет? — произносит она, останавливаясь где-то в метре от него. Держит дистанцию. Это хорошо. Он молчит, не намереваясь разговаривать с незнакомыми людьми. Мало ли чем это закончится в этот раз? Поэтому лишь буравит женщину недовольным взглядом. Она, кажется, трактует это по-своему. — Прости, не хотела тебя напугать, но я наблюдаю за тобой некоторое время. Ты не тот мальчик, о котором недавно сообщали в полицию, как о найденном? — Не ваше дело. Ему не нужна помощь. Но почему-то все вокруг убеждены в обратном. — Кареглазый… Шатен, — задумчиво рассуждала женщина. — И по возрасту, кажется, подходишь. Малыш, ты… Она не договаривает, потому что он реагирует быстрее и убегает. Как и учила мать. Почувствуешь опасность — беги, не оглядываясь. По возможности можно пытаться обороняться, но вокруг есть люди — много свидетелей, и он просто бежит. — Подожди! — окликает она его. Он против воли оборачивается, потому что ему кажется, что в её голосе нет угрозы. Но ноги всё равно несут его вперёд. Привычка. Он почти всегда старался не упускать возможности избежать наказания или прямого столкновения с людьми, не желающими ему ничего хорошо. И от этого становилось только хуже. Ты тряпка. Бесполезная, жалкая и мерзкая. Натаниэль правда старался искоренить в себе ту слабую надежду и веру, что не все люди плохие, потому что сложно выживать в семье Веснински с такими противоречащими принципами. Он уверен или, возможно, внушил себе, что он давно выплакал свои надежды и похоронил их остатки там, где никому не станет известно об их существовании. Не видя дороги, неудивительно, что он в конце концов спотыкается и падает на тротуар, смягчая своё приземление содранными ладонями. Недовольно шипя, он сидит на асфальте и с чем-то отдалённо напоминающим грусть понимает, что снова попался. Спустя несколько секунд рядом с ним присаживается на корточки та самая женщина. — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает она. — Я в порядке, — тут же реагирует мальчик и порывается встать, когда его вдруг хватают за руки. — Ладони нужно обработать, — говорит незнакомка, крепко, но мягко держа его за запястья. Натаниэль не может точно сказать, заметила ли она, как он вздрогнул при этом прикосновении, или же проигнорировала. Потому что всегда, когда его ловили и брали за руку, ничего хорошего не происходило. В некоторых случаях это даже означало крайнюю стадию ярости отца и его подчинённых. — Отпустите, — уверенно проговаривает Натаниэль. Он знает, что просьбы не помогают, и ему давно пора забыть этот пустой звук. Знает, но ответ вылетает у него где-то на уровне инстинктов. Ребёнку же должно быть свойственно надеяться и верить в лучшее? — Отпущу, если пойдёшь со мной, чтобы я тебе помогла. Мальчик поднимает голову и сталкивается с мягким взглядом. Такой, будто… ему не желают зла. Это странно — встречать за несколько дней уже второго доброго человека. Даже много. Он долго всматривается в её глаза, и кажется, незнакомка понимает, что ему нужно время, и не торопит с ответом. Они молчат какое-то время. От неё веет непривычной теплотой — не той, которая обжигает как подошва утюга, а которая, наверное, согревает или что-то в этом роде. Натаниэль не уверен. Мало о чём он вообще может говорить смело и со знанием дела, если уж на то пошло. Так что люди, не представляющие для него опасность — как тёмный лес, в котором вроде и страшно потеряться, но хочется попробовать зайти глубже и, наверное, узнать, так ли мрачно там как кажется. — Так, что с тобой случилось? Мальчик промолчал и опустил взгляд. «Что случилось» для него не имело однозначного ответа. — Ты сбежал? — ладно, это уже довольно близко к правде. Хмурясь, Натаниэль продолжал сверлить взглядом дорогу под ногами. — Почему? — она говорила настойчиво, но не теряла при этом свою мягкость, чем немного сбивала с толку. Большинство людей, которых знал Натаниэль, пытались добиться ответов далеко не таким путём. Отец на её месте уже ударил бы или пригрозил тесаком; Лола — оставила бы ему пару тройку новых порезов; у Ромеро и Джексона нет определённых методов, но чаще всего это кастет или грубый силовой приём; мама вероятно устроила бы истерику. А этой женщине просто нужен ответ, а не повод поиздеваться. И, возможно, в качестве благодарности он может открыть ей частичку правды? — Потому что мне нельзя там находится, — тише, чем до этого, ответил он. — О, — удивилась она. — Из-за чего? — Мне так сказали. — Кто? — Родители. Неожиданно для себя он открыл примерно в два раза больше правды, чем планировал. Но, кажется, его за это не собираются наказывать… Как бы там ни было, теперь настала её очередь напряжённо молчать. — Что тебе нравится? — вдруг спросила она. Мальчик оказался сбит с толку таким вопросом. Ей так легко удавалось говорить что-то, что его удивляло… Натаниэль сколько себя помнил думал, что удивление — опасно, потому что это значило потерять бдительность и дать кому-то воспользоваться своим уязвимым положением. Но сейчас он чувствовал отголоски чего-то незнакомого, но не пугающего, когда размышлял над тем, что нужно незнакомке. Кажется, ему стало немного любопытно? — Что мне… нравится? — неуверенно спросил он. Его ужалила собственная уязвимость, которая появилась после странного и неожиданного вопроса. Всё же не стоит, наверное, полностью расслабляться и исключать вариант, что эта женщина что-то задумала и, возможно, хотела ослабить его бдительность, чтобы ударить — или ещё что похуже — его, когда он не будет готов? — Именно, — кивнула она. Натаниэль не знал, что ответить. Как понимать этот вопрос? Стоит ли отвечать так, как он должен, или так, как ему хочется? — Тишина. Мне нравится, когда тихо и спокойно, — произнёс он, выглядя немного менее напряжённым — брови больше не сводились к переносице, недовольный взгляд больше не буравил носки его кед. Ответ вновь наверняка не оставил женщину равнодушной, и она помолчала несколько секунд прежде, чем ответить. — Что скажешь, если я покажу тебе такое место? Тебе должно понравится, — она улыбнулась — доброжелательно и легко. Не так, как будто что-то скрывает. Без скрытых мотивов. Будто правда хотела показать ему что-то хорошее… — Где это? — он спросил прежде, чем успел подумать безопасно ли это. Потому что в голове крутилась только одна мысль: Неужели… и для меня найдётся что-то хорошее здесь? В этом городе? Стране? Мире? — Будет неинтересно, если я скажу. По рукам? — протянув свою ладонь, она в этот раз почти наверняка заметила, как дёрнулся мальчик. Натаниэлю нелегко давалось реагировать по-другому. Ну, точнее не нелегко. Он не умел по-другому. Потому что прикоснуться значит удержать. Удержать — знать, что последующие действия напугают ребёнка и заставить его нужно силой. — Нечестно, что только вы задаёте вопросы, — буркнул Веснински, игнорируя протянутую руку. — Ты прав, — не стала спорить она. — Спрашивай, я отвечу. — Как вас зовут? — Эбби. — Почему вы решили, что мне нужна помощь? — Значит… ты этого не признаёшь? — она не упрекала, скорее — убеждалась. — Хорошо, не помощь, а просто потребность в том, чтобы хорошо провести время. Что скажешь? — она всё ещё не проявляла малейшей возможности конфликтовать, хотя Натаниэлю казалось, что он дал достаточно поводов для этого. Но вместо того, чтобы злиться, она всё ещё хотела сделать что-то хорошее для него. Что будет если он поступит опрометчиво и совершенно по-дурацки и доверится Эбби? — Ладно. Если по дороге его поймают люди отца, он хотя бы будет знать, что пытался вести себя так, будто он нормальный. — Отлично, тогда пойдём, — она снова улыбнулась. Она привела его к своей машине, где, как она говорила, есть аптечка. После тщательной — уж в этом-то Натаниэль отлично разбирался — обработки его ссадин, женщина ещё раз убедилась, что с мальчиком всё в порядке, и они сели в машину. Дорога заняла почти три часа, но оно определённо того стоило. Потому что озеро, на которое его привезла Эбби, оказалось безумно красивым. — Озеро Плезант. Здесь тихо и хорошо, — сказала она и пошла ближе к берегу. Натаниэль двинулся следом за ней, постоянно оборачиваясь по сторонам и осматривая округу. Место и вправду тихое и такое… приятное. А для Натаниэля, всё время находящегося лишь в серых стенах ненавистного дома мясника, увиденное и вовсе показалось сказкой. Да, той самой, в которую обычно и верят дети. И вот вдруг она сбылась? Сон наяву? Натаниэль не уверен, но понимает, что очень хотел бы вернуться сюда. Не один раз. Озеро обрамлял лес с высокими-высокими деревьями, и чтобы увидеть их верхушки Натаниэлю приходилось задирать голову. Когда дул сильный ветер, он слышал как будто шёпот леса, и он завораживал. Вода покрывалась рябью, если до неё дотронуться, и вызывала мурашки, так как была немного холодной. Всё здесь казалось каким-то миражом или оазисом — нереальным, но в то же время чем-то вроде сбывшейся мечты. В этом месте, словно ограждённом от внешнего мира, Натаниэль чувствовал себя немного потерянно, но безопасно. — О чём думаешь? — заметив задумчивость ребёнка, решила поинтересоваться Эбби. — Красиво. И спокойно, — сказал Натаниэль и сам удивился такому прямому ответу. Ещё немного помолчав, он пересилил себя — свою гордость; нежелание признавать, что он доволен чем-то, что ему дал малознакомый человек, которому он не должен был доверять вообще; и то, что он хочет испытывать это блаженное спокойствие как можно чаще; — и буркнул: — Спасибо. Эбби буквально просияла и, одарив его одной из своих добрейших улыбок, сказала: — Рада, что тебе понравилось. А ты хотел бы почаще посещать такие места? — Ага, — туманно ответил он. — Было бы здорово… — Я могу тебе по… — она осеклась, вспомнив реакцию мальчика на помощь, и исправилась: — могу устроить это. — Как? — он посмотрел на неё, скорее всего, так как не стоило никогда смотреть на человека. С надеждой. — Насколько я поняла, ты, мягко говоря, не в лучших отношениях со своими родителями? Они так и не забрали тебя с тех пор, как поступило сообщение в полицию, и ты сбежал из приюта, но не слишком хочешь попасть обратно к ним. Я бы… — она замялась, но через несколько секунд взяла себя в руки: — я могла бы усыновить тебя. Если ты не возражаешь конечно. Натаниэль, не скрывая своего шока, уставился на неё. Он надеялся услышать что-то от Эбби, но не был уверен что. И сейчас, когда она предложила ему действительно что-то невероятное, он оказался совершенно не готов. Не готов к ответу. Не готов к тому, чтобы думать о том, что будет дальше. — Я не… — Что ответить? Соврать, чтобы не подвергать Эбби опасности? Имеет ли он вообще право на наивное согласие в данной ситуации? Но мама говорила… — не против, — он вздрагивает от того, что только подумав о том, как, наверное, здорово иметь хорошую семью, он уже согласился. — Отлично! — остатки неуверенности и взволнованности исчезли с лица Эбби, и она снова улыбалась. Как у неё получается каждый раз делать это так искренне? Натаниэлю хочется спросить, но он думает — надеется — что для вопросов время ещё найдётся. — Тогда можем погулять тут ещё немного, а потом поедем обратно, нужно будет оформить документы… — даже временное возвращение в приют не пугает его так сильно, если об этом говорит Эбби. — Боже, я так разволновалась, что даже не спросила твоё имя, — она коротко смеётся и после говорит: — Как тебя зовут, чудо? — Алекс. Но мне не нравится это имя, — Веснински почему-то думает, что лучше сразу высказать это. Если говорить начистоту, то ему не нравилось ни «Алекс», ни «Натаниэль», и он бы с радостью отрёкся от них насколько это вообще возможно. Да и у него вроде как есть шанс забыть прошлое, так? — Мы разберёмся с этим, Алекс. Вместе. Хорошо? Навряд ли Натаниэль скоро признается, но ему нравится, что Эбби считает нужным спросить у него что-то, чтобы убедиться, что он согласен. Список вещей, которые ему нравится, после пополнения выглядит так: тишина и те случаи, когда его мнение важно, и с ним считаются. — Хорошо. Кажется, Натаниэль встретил сегодня ангела-хранителя. И он ни капельки не зол за то, что встретил его только сейчас, впервые за десять лет. Он чувствует себя так, будто теперь вся его жизнь может превратиться в одну сплошную поездку на озеро.