(Не) родной

Маме бы это не понравилось. Очень. По дороге обратно Натаниэль был бы рад не думать о том, правильно ли он поступил, и непосредственно о реакции мамы, узнай она о случившемся. Конечно, сложно совсем игнорировать мысли о своей родной семье — хотя это слово связывает их только по крови —, но Натаниэль старался заглушить их мыслями о том, что если он планирует жить дальше, то лучше ему перестать себя накручивать. Он в любом случае уже принял решение, противоречащее главному наставлению матери, и есть ли смысл сожалеть о содеянном, если в нём чувствуется жизненная необходимость вместе с отсутствием раскаяния? Да и сложно чувствовать себя ещё большим предателем, чем он есть сейчас. Признаться честно, то вот уже третий день Натаниэль жил без острого ощущения присутствия рядом потенциальной опасности — отца и его людей, и это, наверное, дало свои плоды, раз он действует так безрассудно. Если вернувшийся в его руки контроль над собственной жизнью вообще можно назвать безрассудством. Он чётко понимал, что ему некуда и не к кому вернуться, так что остаётся двигаться только вперёд. И желательно не оглядываться. Как и говорила мама. Прокручивая в голове прошедший день и пытаясь найти в памяти хоть близко похожие моменты из своей жизни, когда Натаниэль чувствовал себя так спокойно и расслабленно, он не заметил как они доехали. А он так и не вспомнил. Среди множества мелькающих перед глазами отчаянных, кровавых, панических, крайне болезненных и ужасающих картин его прошлого не нашлось ничего непривычно тёплого и спокойного. Неудивительно, с его-то семьёй… Он не думает, что стоит сожалеть об этом, чтобы не омрачать всё, что происходит сейчас. Эбби подбодрила его улыбкой, заметив, как мальчик понуро смотрит себе под ноги по пути к серому и безжизненному зданию, которое утром он так старался покинуть навсегда. Эбби объяснилась с охранником, и они прошли во внутренний двор. Неподалёку от них у скамейки как раз стояла какая-то женщина, определённо работающая здесь, но имени её Натаниэль не запомнил. Она говорила по телефону, так что, подойдя к ней, Эбби помахала рукой для привлечения внимания, а уже после обратилась к ней: — Добрый день, — дождавшись кивка и короткого «Я перезвоню» от незнакомки, она продолжила: — Я случайно нашла Алекса, — указала рукой на стоявшего позади задумчивого мальчика, — и хотела бы поговорить с заведующим по поводу его усыновления, — сказала Эбби. Их обоих одарили удивлённым взглядом. — Ох, — наконец вымолвила она. — Это нужно обсудить с Камиллой, пойдёмте я вас провожу. Снова зайдя в уже порядком надоевшее здание приюта, мальчик не мог отделаться от неприятной атмосферы внутри, которая накрывала его как плотное колючее одеяло. Хотелось поскорее уйти отсюда снова. Но на этот раз точно навсегда. Но правда ли всё так просто? Что, если Эбби не дадут опекунства? Тогда Натаниэль снова останется здесь, и навряд ли во второй раз сбежать будет так же просто. — Не переживай, всё будет хорошо, — шепнула ему Эбби и улыбнулась. У неё, видимо, какая-то удивительная способность понимать чувства других. Для Натаниэля, которого всегда учили наплевательскому отношению к чувствам людей, оказалось непривычным и странным то, что до его чувств есть кому-то дело. — Пап, ему же будет больно! Не надо! — кричал мальчик, наблюдая за нарочито медленной — издевательской — походкой отца к своей новой жертве. Мужчина, кажется, имел какие-то задолженности и пытался скрыться от Веснински, но, увы, его поймали уже через неделю неудавшихся бегов. Он тоже о чём-то умолял, озирался по сторонам, словно ещё не потерял надежду на спасение, и истошно кричал, когда Мясник с тесаком в руках подходил всё ближе. — Он знал, что значит скрываться от Балтиморского Мясника, — властным и ледяным, вызывающим мурашки по спине, тоном проговорил Натан. — Ты сам обрёк себя на смерть, — его губы изогнулись в предвкушающей ухмылке. Взмах рукой. Нечеловеческий вопль прерывается до жути громким хрустом костей. Натаниэлю на несколько секунд кажется — или он надеется —, что уши заложило, но то, что происходит, до сих пор слышится слишком отчётливо. Ещё один взмах, два, пять. В перерывах между ними тишина комнаты нарушается чавкающими и булькающими звуками. Спина отца не давала увидеть то месиво из сломанных костей и крови в груди мужчины, который ещё пару минут назад просил о пощаде и обещал всё вернуть. Стремительно увеличивающаяся в размерах лужа крови испачкала ботинки Веснински-старшего, и он с отвращением вытер их об рубашку мёртвого мужчины. Натаниэлю семь, и это уже третье убийство, которое он видит. Натаниэль пытается выдавить из себя улыбку, и думает, что получается паршиво, потому что сложно улыбаться, когда в голове мысли об отце сменяются кровавыми воспоминаниями. Замечая его старания, Эбби тут же пытается его успокоить: — Всё нормально, Алекс. Правда. Не нужно переживать. Мы справимся, помнишь? Он кивает и решает бросить все силы на то, чтобы сосредоточиться на происходящем сейчас, а воспоминания — запереть на несколько замков внутри себя. Дверь, к которой их привели, имела табличку с номером «14» и подпись «Заведующая отделом по вопросам опекунства». Натаниэлю не нравилась Камилла Ротвуд, но если встретиться с ней сейчас сегодня означало больше никогда не видеть её, он вполне готов потерпеть её общество. Эбби постучалась и, дождавшись приглушённого «Входите», открыла дверь и зашла, а прямо за ней Натаниэль. — Здравствуйте, — произнесла Камилла, отрываясь от бумаг на столе и переводя взгляд на вошедших. — По какому… — она так и не договаривает, замечая Натаниэля. — Так, а вот и наш беглец, — её тон кардинально меняется — от формально вежливого до строго хищного. Возможно, мальчику только кажется змеиный прищур её глаз. — Я хотела бы усыновить Алекса, — решительно заявляет Эбби. Для Натаниэля слышать это всё ещё странно, но он сдерживается от того, чтобы взглянуть на Эбби и найти следы сомнений в её лице. Потому что знает, что настроена она действительно серьёзно. — Не знаю, рассказывал ли вам Алекс, но мы не знаем его родителей, где они или что с ними, — она переключила своё внимание на Эбби, говоря всё то, что мальчик уже знал. Для упрощения процесса он мог бы даже сказать «Всё в порядке. Родителям нет до меня дела, так что можете уже начать оформлять опекунство», но это вызовет ещё больше вопросов и, скорее всего, проблем. — В полицию за эти дни так не поступило заявление о пропавшем мальчике, но мы не можем в полной мере делать вид, что его родителей нет. Если они вдруг дадут о себе знать, у вас не будет права и дальше быть приёмной матерью Алекса, вы это понимаете? — Да. Конечно же, я не буду препятствовать тому, что его родители захотят его забрать. Но до того момента я ведь могу стать его приёмной матерью? Скажите какие документы мне необходимо предоставить для этого? — Да, можете, — кивает Камилла и открывает одну из папок, лежащих на столе, начиная там что-то искать. Она протягивает лист с перечнем необходимых документов Эбби со словами: — Вот, возьмите, здесь полный список документов. Пока Камилла и Эбби обсуждали тонкости касательно определённых документов, Натаниэль не особо вслушивался и задумался о своём. Это «Если они вдруг дадут о себе знать, у вас не будет права и дальше опекать Алекса» его немного обеспокоило, но когда он стал размышлять над этим, то понял, что даже если его родители объявятся, последнее, что они захотят делать — это вернуть опеку над ним. На первом месте для них должно быть — избавиться от него. Тогда с опекой для Эбби не должно возникнуть особых проблем, так? — Алекс, — позвала его Эбби. Он поднял голову и встретился с её извиняющимся взглядом. Ему сразу стало не по себе. Сердце неприятно сжалось. — Ты не против, если ещё несколько дней тебе придётся побыть тут? Мне нужно собрать некоторые документы, это займёт время. Хорошо? — Хорошо, — он кивнул. Всё не так плохо, как кажется. — Клянусь: в выходные я уже заберу тебя, — тут же заверила она с улыбкой. — Мы приедем ко мне домой и отметим это дело мороженым. Договорились? — Угу.

***

До выходных оставалось три дня, но если Эбби заберёт его не в субботу, а в воскресенье, то получается четыре. Натаниэль планировал провести их так, будто всё нормально. Спал больше, чем несколько месяцев до этого. Как следует питался. И самое главное, то, что было для него под запретом всю его сознательную жизнь — мечтал. Поначалу сие занятие казалось глупым, бессмысленным и странным, но со временем мальчик понял, что оно успокаивает. Когда он ложился спать и представлял, как они с Эбби снова поедут на озеро, тело само по себе расслаблялось — становилось уязвимым, как сказала бы мать —, а мысли об отце уходили на второй план. Всё было лучше, чем засыпать в страхе, что его в любой момент найдут. Или представляя лицо своей матери, которая отчитывала его за очередной необдуманный поступок. Этой же ночью она и вовсе решила навестить его во сне. Называла предателем, эгоистом, колотила, кричала… А потом вдруг заплакала и упала на колени. Извинялась, обнимала так сильно, что, казалось, рёбра не выдержат и сломаются. Натаниэль как обычно просто ждал, когда всё закончится. Вся физическая боль казалась едва ощутимой, но вот моральная… Его как будто кромсали острые и быстрые ножи Лолы. Ночь длилась слишком долго. — Как ты мог так поступить со мной? Я люблю тебя, Натаниэль! Ты променял меня, свою безопасность и всё, что у тебя было, на то, чтобы довериться незнакомому человеку? — со слезами на глазах Мэри отчаянно пыталась воззвать, наверное, к совести или стыду Натаниэля. Но он-то знал, что на самом деле его мать навряд ли так думает, ведь побег — именно её идея, ровно как и возможность дать сыну построить свою жизнь самостоятельно. И в первую очередь Натаниэль был бы рад вычеркнуть всех Веснински и знакомых им людей в своей, так сказать, новой жизни. — В том-то и дело, что у меня не было ничего, чего мне не жалко отдать в обмен на шанс пожить нормальной жизнью! — крикнул в ответ мальчик. Без злости, наоборот — с удовлетворением от того, что хотя бы во сне он может дать отпор. Проснувшись наутро, Веснински-младший чувствует себя так, будто все его внутренности, кости и мышцы побили, и внутри растеклась вязкая смесь усталости и напряжения. Он решает пропустить завтрак, чтобы ещё немного полежать в кровати, потому что встать кажется не самой лёгкой задачей. Да и не хочется как-то… Одна рука цепляется за кусочек одеяла, а другая сжимает ремешок спортивной сумки — от чувства, что его здесь — в реальности происходящего — что-то ещё удерживает, становится немного спокойнее. Натаниэль хочет поскорее снова увидеть свой маяк, осветивший его путь — улыбку Эбби. Поэтому, когда к нему приходит одна из работающих тут женщин и сообщает, что за ним пришли, он тут же вскакивает с кровати. Прежняя тяжесть собственного тела кажется слишком незначительной по сравнению с его желанием покинуть это место и встретиться с Эбби. Он подхватывает сумку и быстро идёт за женщиной, сдерживаясь от того, чтобы не сделать ей пару грубых замечаний насчёт того, что она слишком медлит. Но для неё он всего лишь очередной ребёнок, угодивший сюда из-за, так сказать, неудачного стечения обстоятельств, и, конечно, она едва ли может представить, что этот день значит для него. Стоит только Натаниэлю заметить в другом конце коридора ту самую знакомую блондинистую макушку, он срывается на бег прежде, чем успевает подумать о том, что должен выглядеть спокойно перед Эбби, а не раскрывать свои эмоции так сразу и просто. — Алекс, осторожней! — вскрикивает она, замечая его в нескольких метрах от себя. Мальчик останавливается, наверное, где-то в полуметре от неё и, поднимая голову, сталкивается с её тёплым взглядом. — Эбби, — выдыхает он. — Осталось лишь подписать несколько бумаг, и всё. Составишь компанию? — она приглашающе улыбается, и Натаниэль кивает. Спустя не такой уж и большой промежуток времени они покидают кабинет Ротвуд. На улицу выходят будто два совершенно других человека — Нил Джостен и его приёмная мать Эбби Уинфилд. Весь день кажется нереалистичным настолько, насколько вообще возможно. Натаниэлю, нет, Нилу хочется сделать что-то — но что именно? — в доказательство того, что всё вокруг настоящее. Особенно удивительная Эбби. Это точно не сон его нездорового воображения, которое потакает его разуму во время одного из обмороков в доме Мясника? Мальчик поворачивает голову и смотрит на Эбби с заднего сиденья. — Что-то не так, Нил? — спрашивает она, кидая мимолётный взгляд в зеркало заднего вида и снова переключая внимание на дорогу. Он отрицательно качает головой и щипает кожу на запястье, чтобы проснуться. Потом ещё раз. Они до сих пор едут в машине. Так… не сон значит? Он позволяет себе расслабиться, а уголки губ сами дёргаются в верх. Непроизвольно и легко. Потому что всё хорошо. Тем же вечером Нил ест мороженое впервые в жизни, и ему кажется, что это лучшая еда, которая вообще может существовать. А неумелые улыбки, которыми он обменивается с Эбби, не так уж и сложны в освоении, как кажутся.

***

Квартира Эбби воспринималась Нилом подсознательно как крепость, где можно спрятаться и почти наверняка не быть найденным. Именно по этой причине он отказывался её покидать от слова совсем. Эбби не то чтобы настаивала, но Нил уверен, что с каждым днём её предположения о неблагополучной семье «Алекса» только подкреплялись. Хотя «неблагополучная» слишком мягко сказано, но Нил не собирается впутывать Эбби в их семейные дела так долго, как это возможно. Когда его найдут люди отца, будет даже лучше оставлять Эбби в неведении, переложив необходимость объяснений на полицию и ФБР — что-то в духе «пропал без вести» или «найдено тело, убийца неизвестен…». Мальчику нравилась его новая фамилия. «Джостен». Позволяет не ассоциировать себя с отцом слишком часто. Чего не скажешь о его внешности. Довольно быстро Эбби поняла, что он носит линзы, и увидела, неумело прокрашенные тёмно-каштановой краской корни медных волос. — Вот, так лучше, верно? — она взяла контейнер с только что снятыми карими линзами. Нил поднял на неё взгляд и она тихо ахнула, увидев ледяные голубые и не по-детски холодные глаза. Он не мог смотреть по-другому, когда малейшая часть его защитного панциря от прошлого откалывалась, делая его менее защищённым. Это правило, придуманное им: «Если не можешь бороться, то хотя бы защищайся, чтобы выжить». И напускное безразличие вызывалось только чтобы не показать страх или волнение — те самые эмоции, от которых всё становится хуже. Уязвимость всегда жила в «Натаниэле», поджидала свой час, чтобы взять его под свой контроль и начать разрушать все выстроенные им стены, разрушая любую крепость по кирпичику. И когда он лежал под грудой обломков, уходила, оставляя после себя шлейф из горечи и обречённости. Это и есть запах отпрыска Мясника. — Зачем ты носишь линзы? — спросила Эбби. — Так лучше, — коротко отозвался Нил и наконец отвёл взгляд. Возможно, от его вида Эбби становится не комфортно? Вот чёрт, он совсем не подумал об этом. Идиот. — «Лучше» в каком смысле? Это как-то связано с тем, что твои волосы покрашены? — осторожно уточнила Эбби. — Всё в порядке, если ты не хочешь рассказывать. Нил кивнул в ответ. — Краска скоро смоется, скорее всего. Она довольно дешёвая и не очень качественная… — зачем-то добавил он. Возможно, хотел завуалированно предупредить Эбби о скорых предстоящих переменах в его внешности? Что скоро по её квартире будет ходить воплощение кошмара? Спустя ещё пару месяцев следов от краски не осталось и на половину. Отросшие рыжие корни на контрасте с каштановым цветом довольно сильно раздражали Нила, но он смирился, возвращаясь к привычке смотреться в зеркало как можно реже. И такие моменты, когда ему необходимо было контролировать себя, сдерживать эмоции, снова и снова возвращаться в кошмары своего прошлого, оставляли неприятное послевкусие в кажущейся теперь довольно мирной жизни.

***

Незаметно приблизилась осень, и Нил запоздало понял, что начинается новый учебный год. Будь он обычным ребёнком, то мог бы конечно пойти в школу, как никак ему предстояло отучиться ещё два года в младшей школе. Но нет. Он — Натаниэль Веснински. У него большие проблемы с доверием, при малейшей опасности ему хочется сбежать и он пересиливает себя, чтобы посмотреть кому-то в глаза. Эбби, конечно же, уже знала о его «особенностях», поэтому решила поговорить с ним в конце августа. — Нил, что ты думаешь о школе? Начинает издалека — так бывает, когда она затрагивает темы, так или иначе связанные с Нилом или его прошлым. Прощупывает почву, но сейчас это звучит не оскорбительно или унизительно, а так, будто о нём беспокоятся. — Там много людей и шумно. Отцу не нравилось, когда я начинал общаться с ровесниками. Эбби насторожило уже то, что вместо привычного «папа», которым обычно говорят дети, Нил выдал серьёзное «отец», будто речь не о родственнике, а о главном враге. Возможно, она не далека от правды. — А как ты обычно учился? — Для меня нанимали учителей по основным предметам. Иногда я изучал материал самостоятельно. Нил умалчивает, что среди «основных» школьных предметов числилось метание ножей, изучение особых болевых точек на теле человека, теория по выбору оружия — в основном конечно же из разновидностей ножей, но бывало и разнообразие —, учения о том, как быстро обрабатывать и сшивать раны, и, соответственно, практика. Попадание ножа в мишень с различных расстояний и углов. Поражение более трёх точек на теле человека — это подразумевало собой не только запоминание их местоположения, но и личную моральную пытку Натаниэля, чувствовавшего, как всё внутри разрывается от умоляющих и полных ужаса глаз жертвы. Также ему нужно было выбрать подходящее для ситуации или противника оружие вслепую. А если он не справлялся с одной из поставленных задач, наступала практика по сшиванию ран. Нил никогда не был отличником, которым могли бы гордиться. — Хорошо. Хочешь, чтобы я договорилась с учителями о домашнем обучении для тебя? — Да, если можно, — немного сконфуженный тем, что ему так быстро уступили, Нил кивнул. — Вот и договорились, — она улыбнулась, подбадривая мальчика, который, кажется, снова находился где-то не здесь и выглядел немного печальным. Джостен старательно пытался внушить себе мысль, что нынешние учителя — это обычные учителя, которые ни коим образом не связаны с отцом. Они не станут угрожать ему наказанием за каждую ошибку. Не станут запугивать визитом отца, если он не станет вести себя «как положено». Нилу потребовался не один месяц, чтобы научиться говорить с ними не тихо и запуганно, а так, чтобы они слышали его и не переспрашивали ответ по нескольку раз. Больше всего Нилу нравился французский. Он помнил, что мама говорила что-то о том, что посетит Францию, навестит пару знакомых. И Нил при следующей встрече когда-нибудь хотел бы сказать ей: «J'ai dans l'ordre de la vérité. Merci de ne pas être revenue pour moi»*. Поэтому он понемногу изучал его в свободное время. Потом, когда он решит, что уровень его знаний удовлетворительный, он бы хотел взяться за японский и подтянуть его тоже. Изучение японского тоже мотивировалось надеждами о встрече. Правда он не знал, будет ли Кевин вообще рад видеть его. И что сказать ему тоже пока не знал. И если с иностранными языками и большинством других предметов из школьной программы проблемы возникали из-за, мягко говоря, не очень хорошо социально адаптированного Нила, то в случае с преподавателем математики мальчик поначалу винил и его тоже. Высокий и строгий — точно как отец. Разве что смотрит не с презрением, а с простой серьёзностью, не скрывающую ничего смертельного за собой. И не носит с собой нож. Двигается не резко и быстро, словно пытается загнать в ловушку кого-то послабее, а осторожно и не так уж и пугающе. Ни разу не прикоснулся к Нилу без молчаливого подтверждения своих действий. Именно эти «не…», являющиеся полной противоположностью отца, и стали началом признания Нилом своего преподавателя просто преподавателем. Человеком, который, кажется, искренне увлечён своим делом. И опять же. Его увлечённость не причиняет вреда другим людям. Джостен и сам не ожидал, что учителя и правду окажутся довольно доброжелательными. В конце первой четверти, когда ему на руки выдали табель с оценками, учитель по математике, Стэнли Джонас, похвалил его перед Эбби: — Нил сообразительный мальчик. Я говорил с другими учителями, и наши мнения сошлись. Хороших каникул, Нил, — он кивнул им, прощаясь. — Спасибо вам, мистер Джонас, — Эбби благодарно улыбнулась и пошла проводить учителя. — Нил, ты молодец. Ты очень хорошо постарался, — сказала она по возвращении. Нил промолчал и почувствовал, как щёки по-странному горят. Не так, как будто это ожог, и не то чтобы в комнате стало очень жарко… Непривычно. Возможно, он заболел? — Не смущайся, малыш, — глядя на его непонимающее лицо, она хихикнула. — Своими успехами нужно гордиться. «Смущаться» — это когда на лице становится тепло-тепло, сердце начинает биться немного быстрее и чувствуешь себя так, будто не заслужил этого и не должен чувствовать что-то подобное? Странно. И любопытно.

***

— Троянцы начинают второй тайм в свою пользу! — раздался громкий голос комментатора. — 8:4 и это только начало! Их соперникам придётся постараться, чтобы обойти такую внушительную защиту. Получится ли у них? Нил жадно всматривался в происходящее на экране. Троянцы очень хороши. Сразу видно, кто уверен в своих силах, а кто — не слишком. По отношению к своим противникам Троянцы не собирались и не прибегали до сих пор к каким-то уловкам, силовым приёмам и прочим, потому что с их техникой, слаженностью и силой духа это просто ни к чему. — Нил, обед готов! — крикнула Эбби с кухни. Нил, не растерявшись, прибежал на кухню, чтобы спросить: — Можно я запишу матч, чтобы посмотреть потом? — Конечно, — Эбби кивнула, и мальчик убежал обратно в гостиную. Ставя матч на запись, он немного успокоился. Он посмотрит его попозже. Всё нормально. Хотя, честно говоря, не о чем было волноваться, потому что он уверен в том, кто выиграет. Троянцы. Не зря Кевин ему их так нахваливал. — Нет, правда! Они потрясающие! Их техника, сила духа и то, как они взаимодействуют между собой на поле, словно мысли друг друга читают, просто поразительно! — восторженно шептал Кевин, сидя на кровати и прижавшись в угол вместе с Натаниэлем. Шёпот был обусловлен тем, что в любой момент в комнату мог вернуться Рико, да и вообще их мог кто-то подслушать за стенкой, и тогда ничего хорошего не жди. — Если ты так говоришь, то, вероятно, так и есть, — улыбнулся ему Натаниэль. Возбуждённое настроение его друга, похоже, оказалось несколько заразным. — Не нужно слепо верить всему, что тебе говорят, — фыркнул Кевин в ответ, будто оскорбился тем, что его мнение поддержали. — Я хочу, чтобы ты сам посмотрел матч и решил, хорошо они играют или же нет, — упрямо заявил он. — Ладно-ладно, я посмотрю, — Натаниэль, решив не спорить, тут же сдался. — Когда приду домой, то… — он замялся, думая, что сказать, или как объяснить, — что-нибудь придумаю в общем, — и неловко улыбнулся. Идею о том, чтобы сказать что-то в духе «Я не знаю, что мне нужно сделать для того, чтобы отец разрешил мне посмотреть телевизор», он отверг сразу же, потому что не хотел выставлять себя перед будущим сокомандником безвольной тряпкой. Удовлетворённый ответом, Кевин кивнул. Натаниэль в любом случае был рад, что в Эверморе у него появился друг. Нил поймал себя на мысли, что не против однажды вернуться на поле. Насколько это конечно безопасно может быть для человека, которого наверняка ищут по всей стране. Вернувшись через пару минут к Эбби, Нил застал её уже сидящей за столом и, помыв руки, поспешил присоединиться к ней. Не сказать, что он удивился, когда спустя некоторое время она спросила: — Так, тебе нравится экси? — Ага, — он кивнул. — А сам никогда не пробовал играть? — Ну, у меня не очень хорошо получается, — сказал полуправду Нил. Для того, кто пробовал играть с Воронами, он довольно успешно скрыл некоторые подробности касательно его игры в экси. — Это нормально, когда только начинаешь, — поддержала его Эбби и в общем-то оказалась права. — Главное, тренироваться и не сдаваться. Нил улыбнулся уголками губ. — Когда пойдёшь в школу, думаю, тебе нужно будет записаться в команду по экси, — она сказала это невзначай, но смысл слов поразил Нила, хоть он и не показал своё удивление в полной мере. Она не злилась на него за его безынициативность, наоборот — показывала, что не торопит его с решением или ответами. Вероятно ли, что если он захочет пойти в школу в следующем году, или через два, или три, то она будет одинаково рада тому, что он решился? — На какой позиции ты хотел бы играть? — пусть она не слишком хорошо разбиралась в экси, но всё, что вызывало интерес у Нила, не могло оставить её равнодушной. — Не знаю, — приглушённо ответил он и откусил кусочек лазаньи. — Ну, у тебя ещё много времени, чтобы определиться. И даже если передумаешь, ничего страшного, слышишь? Не относись к этому с такой серьёзностью, в твоём возрасте  главное — просто играть и получать от этого как можно больше положительных эмоций. Она с улыбкой смотрела на него в ожидании ответа. — Хорошо. Если экси станет чем-то, что будет радовать Эбби и приносить удовольствие Нилу, возможно, однажды ему действительно стоит попробовать вернуться на поле.