Кроличий мотив

Прячься, если хочешь. Это не спасло остальных…не спасет и тебя.

      Я прячусь за широким стволом дерева, задерживаю дыхание и прислушиваюсь: тварь ходит где-то поблизости, вынюхивая меня как хищник, хотя на первый взгляд мало его напоминает. Это был упитанный человек среднего роста в темно-желтом костюме пасхального кролика. На нем была фиолетовая жилетка и бантик на шее; голова скрывалась под жуткой улыбчивой маской зайца, глаза которой светились фиолетовым неоном, как у робота. Отчетливо были слышны шаги по сухой траве и веткам в мою сторону. Его жуткий, злорадный смех доносился со всех сторон. Я крепче сжимаю биту, вцепившись в нее, словно в соломинку сухой травы, удерживающую меня от падения в пропасть. Я должен выжить! Позади догорает костер, освещая в полутьме моих убитых друзей и вожатого. Кто бы это ни был, действовал он очень быстро, хладнокровно и четко, досконально знал свое ремесло. Убивал сначала тех, кто поддался шоку и растерянности от первого убитого. Убежал я после третьего, прихватив биту, и теперь остался один на один с кровожадным Кроликом. Совсем рядом хрустнула сухая ветка, я замечаю его краем глаза, выглядывающим из-за ствола массивного дерева, у корней которого я сижу. Ужас заставляет сердце выпрыгивать из груди, а разум дурманит страх. — Вот ты где! — весело воскликнул Кролик. Резко выпрыгнув из-за дерева, он занес над головой топор. Я среагировал моментально и пустил в ход биту, стремясь выбить оружие. Рука убийцы сумела удержать топор, свободная попыталась перехватить биту при следующей атаке, словно оно заранее знало, что я ударю и подготовилось. Я изо всех сил тянул свое оружие на себя, не желая так просто сдаваться. Однако сильная рука одним резким движением вырвала у меня биту, и я, потеряв равновесие, упал на землю в свет костра. Теперь я мог точно разглядеть его. Безжизненная маска стала оживать: свет в глазах потух — они стали настоящими и такими же большими, в них горело безумие, а дополняла его дикая, широкая улыбка во все зубы которые были неестественно большими. Вибрисы и уши шевелились; слышалось громкое астматическое дыхание. Костюм, ранее местами набитый ватой, стал мешковатым, как пижама. Нечто было больше похоже на искаженного персонажа мультфильма, словно оно вылезло прямиком из телевизора, впитало всю жестокость этого мира и отразило на внешности. Теперь стало совершенно ясно, что это не человек. Маньяк уже предвкушал свою победу. Он откинул биту в сторону, проявляя милосердие в этот раз. — Нет… — тихо стал молить я дрожащим голосом, хотя хорошо знал, что это бесполезно. Кролику не знакома пощада, его уши не слышат мольбы. Зрение мутнело от подступавших слез, а ужас сковывал движения. — Не надо… Он медленно наступал, преследуя отныне беспомощного меня волочащегося по влажной земле в безнадежных попытках спастись. — Ты такой же, как и остальные: глупый, слабый, ничтожный, наивный. — У существа был довольно мерзкий, насмешливый, высокий голос, как у злодея из мультиков или жулика. — Эх, никакого разнообразия. — Маска сделала грустное выражение лица отведя взгляд в сторону; крепкие руки сложились на груди, — хотя, должен признать, ты продержался немного дольше остальных. Но это уже неважно, ведь так? — Глаза вновь загорелись фиолетовым, рука занесла топор над головой, а зубы заблестели в кровожадной улыбке. — Не над… — Успел вымолвить я, прежде чем лезвие топора перерубило мне шею. От удара я упал, словно мешок. От дикой боли из глаз брызнули слезы, теплая кровь разливалась по одежде и земле. Самым страшным было то, что я был в сознании, чувствовал, как жизнь сквозь потоки крови покидает мое тело. Рефлекторно закашлявшись, я услышал, как Кролик стал весело напевать: — Скоро увидимся! Скоро увидимся! — Он стал вприпрыжку танцевать возле меня по кругу, повторяя это, пока я пытался безнадежно глотать воздух перед смертью и со свистом откашливаться от крови. В глазах потемнело, его голос замолк. Открыв глаза, я понял, что заснул за столиком в пиццерии «У Фредди». Это был всего лишь очередной кошмар… Я тяжело выдохнул, и пытался удержать голову, чтобы та тяжело не упала на стол. Сразу ощупал шею, она была в порядке, хотя боль и сейчас отдаленно присутствует. Бешено бьющееся сердце постепенно возвращалось в нормальный ритм. Я максимально пытался сконцентрироваться, чтобы вспомнить и запечатлеть в памяти сон. Знаю точно, что меня снова убили, пальцев на руках не хватит, чтобы посчитать, в который раз уже. Из банкетного зале доносилось веселое визжание детей и песни аниматроников со сцены. Видимо началось какое-то представление. Здесь, я часто тусовался после школы с Вуди и Джеком, до того, как простуда приковала обоих к постельному режиму. На улице был ноябрь, самый сезон, чтобы болеть и пропускать школу несколько дней, последнее для меня было главным плюсом в данном деле. В эти дни, я мог рисовать, смотреть фильмы по телеку, с другой стороны, было немного тоскливо и одиноко. Как и сейчас. Жаль, конечно, что игровые автоматы в ремонте, так бы я хоть поиграл. Золотые лучи заходящего солнца, пробили завесу осенних туч; помещения залились золотисто-теплым светом. Я еще давно заметил, что в этом месте царит довольно приятная атмосфера и цены приемлемые, к тому же, в этом захолустном городке, данное кафе в зимнее время заменяет наш убогий Луна-Парк. Помимо аниматроников, сюда, также, иногда приглашают певцов и аниматоров для развлечения детворы, проводятся разные конкурсы. Мне это, конечно же, перестало быть интересным еще год назад. Пора уже становиться взрослым. От скуки я бросил взгляд в холл. Большая часть детей была в праздничных колпаках. У кого-то сегодня день рождения и банкетный зал был заполнен детьми, а стол ломился от еды и подарков. Я с грустью подумал о своем дне рождении, он будет через месяц, перед рождеством. Мне будет одиннадцать. Опять приедут родители со своими детьми. Во мне образовалась пустота, стоило подумать о них. Она распространялась по телу, как отрава, вызывая неприятную дрожь в сердце. Еще тогда, жарким летним днем, я прохлаждался в местном парке. Дети играли на детской площадке, бегали по дорожкам, плескались в фонтане. Всем своим видом показывали свое счастье и радость, их родители с улыбкой наблюдали за ними. Рыжеволосая девочка с хвостиками в красном платье, шла вприпрыжку держа маму за руку и ела мороженое. Ее брат в белой футболке и шортах шел рядом с отцом, робко держал плюшевого медвежонка в руках и, казалось, никогда с ним не расставался. Он постоянно вертел головой и выглядел расстроенным, я не мог толком понять почему. Может, все дело в отце, который не купил ему шарик, или в матери, которая отругала его за пятно на одежде? В его возрасте у меня была более веская причина для слез. В любом случае, мне было все равно, но я продолжал наблюдать за ними…из тени. Брошенный. Одна счастливая для кого-то новость, уничтожила все мои мечты в одно мгновение, оставив после себя лишь выжженное поле. В один момент я стал им не нужен… Я остался на попечении бабушки с дедушкой, и они были достаточно молоды, чтобы заменить мне родителей. Ни игрушки, ни вкусная еда, даже поездки в парк развлечений больше не радовали меня. Когда-то родные голоса с того конца трубки больше не достигали моего сердца, и я перестал их узнавать, а потом и вовсе прекратил слушать. У меня теперь другая семья, но потерянную я забыть не мог, как и она меня. Каждая встреча с ними заканчивалась ссорой, и я чувствовал, что, в конечном итоге, не смогу их полюбить, от этого осознания мне становилось хуже. Притулившись спиной к кроне раскидистого старого дуба, я, не выпуская из поля зрения отныне чуждую для меня семью, сам себе резал сердце, но слезы больше не лились. Сигаретный дым не давал моему носу предательски запершить и вызвать слезы; я чувствовал отвращение от вкуса крепкого «Уинстона» и переключался. Своих слез я боялся, и ненавидел себя за них. Сигареты снимали желание заплакать, даруя вместо печали некую тревогу насчет того, что кто-нибудь сделает замечание, ведь мне даже одиннадцати не было. Ближайшая лавка в тени наконец освободилась, я поспешил к ней. Потушив окурок и выкинув его в урну, я присел на лавочку и снова взглянул им вслед. На этот раз мой взгляд пересекся с разноцветными глазами обернувшегося брата которые, прямо-таки спрашивали: — Тебе больно, Майк? Он знал, что я здесь…Видел меня, и не выдал… В носу снова запершило. Я рано потушил сигарету… Лучше не вспоминать их. Видеть даже их не хочу. Нужно отвлечься, пока не расстроился окончательно, курить в кафе нельзя, да и в пачке последняя сигарета осталась. Я попросил счет, положил доллар за заказанную колу и гамбургер, и направился в банкетный зал посмотреть, не изменилось ли что. Ходят слухи, что скоро будут новые персонажи, нужно постараться это застать, надеюсь Вуди и Джек выздоровеют к этому моменту. Вот тогда мы оторвемся по полной! А если еще новые автоматы поставят…это просто мечта! Мне удалось миновать толпу детей и пройти в душный зал, где пахло вкусной едой вперемешку с нотками парфюма, которые исходили от родителей малышей. Аниматроников на сцене, как обычно, было двое — медведь Фредди и Весенний Кролик Бонни. Фредди пел песни, а Бонни играл, как правило, на гитаре или укулеле. Они появились несколько лет назад и приобрели в городке статус культовых персонажей, не оставляя равнодушными даже туристов. Вся моя школа бредит ими, и только Джеку, Вуди и мне они кажутся жуткими, особенно Бонни, поэтому мы сидим у входа — подальше от их мертвого, стеклянного взора. Да и сам их внешний вид оставлял желать лучшего: желтая тканевая обшивка была сегментарной, в щелях виднелись детали железного скелета; морда медведя была достаточно уродливой и крупной с рядом квадратных зубов, глаза стеклянные. Бонни мне изначально напомнил собаку, лишь позже, благодаря постеру с рекламой молочного коктейля, я узнал, что он кролик. Кролики явно преследуют меня: они дома, в пиццерии, во снах — яркий тому пример тот самый сумасшедший в костюме пасхального кролика. Помимо снов, он преследовал меня и в реальности. В преддверии Пасхи я видел его, когда копался в саду с рассадой: Кролик прятался между деревьев в небольшой посадке и наблюдал… Выглядел точно так же, как во снах… На следующий день он пытался заманить меня и других детей вглубь леса с помощью игрушечных пасхальных яиц. Одержимые поиском редких игрушек, мы сами того не заметили, как забрели вглубь леса, туда, где даже птицы не пели. Нам чудом удалось выбраться и войти в число выживших. По меньшей мере, Кролик в тот день «собрал урожай» как минимум из десяти детей. Святой праздник в один момент, закончился во многих семьях. Полиция вместе с родителями пропавших и местными жителями обчесывала лес, но это ни к чему не привело. Домой мы вернулись до начала поисков, лично я не говорил где я был. В тот же вечер, пребывая под сильными впечатлениями, мне захотелось нарисовать столь загадочного и опасного персонажа, пусть я и видел его мельком. Как ни странно, сейчас Бонни меня вдохновил и разбудил воспоминания о том дне. Нужно дорисовать Зайца, пока я помню его морду. Сев за свободный столик недалеко от сцены, я вытащил скетчбук, где рисовал всякое, в основном героев и злодеев из комиксов, и ковбойских фильмов которыми я сейчас бредил. В середине блокнота мне приветливо махал рукой человекоподобный кролик или кроликоподобный человек: взрослый мужчина среднего роста и телосложения, в старом, грязном плюшевом костюме, покрытом швами. Его я рисовал всю ночь, руководствуясь художественным анатомическим атласом который мне подарили на Рождество. Моя учительница по рисованию, мисс Коллинз, за этот год поставила мне наивысший бал, и кажется, даже гордилась мной. А за этот образ я получу еще более хорошую оценку, я уверен. Пропорции соблюдены правильно. Голову, как раз, и нужно было дорисовать из набросков основы, вот только какую именно: ухмыляющуюся безжизненную маску или проявляющиеся в ней безумные черты? Размышления о последнем варианте, вызвали волну ледяных мурашек по телу. Я не смог побороть желание обернуться и убедиться, что он меня не преследует. Сзади были только непоседливые дети. Воспоминания о кошмарном сне хлынули на меня тягостной лавиной. Я задумался и выпал на какое-то время из реальности. Ушастый убийца с вытаращенными глазами и широкой улыбкой занес топор над головой, прежде чем нанести мне смертельный удар. Вернувшись в настоящее, я быстро стал делать новые зарисовки, пока злобная физиономия не растворилась в памяти. Мне казалось, что ни один уличный художник не рисовал так быстро, как я. Будто какая-то неведомая сила помогала мне. Из-под моей руки рождались жуткая улыбка из больших зубов, длинные стоячие уши, нос-кнопка, проволочные вибрисы. Самым сложным было передать на бумаге тот леденящий душу взгляд — с ним пришлось провозиться долго, остальное изобразил достаточно быстро. Наконец, образ был готов. Как и ожидалось, он наводил жуть вплоть до кома в горле. — Как четко ты его изобразил. Ты видел его? — Я дернулся от неожиданности и резко обернулся. Ко мне подошла Шарлотта — дочка владельца этой пиццерии, она была на два года старше меня. На ней была форма официантки, каштановые волосы заплетены в хвост, в серых глазах плескался страх и обеспокоенность. Удивительно, что она не стала избалованной транжирой, учитывая, что ее отец держит ресторан. Как и я, Чарли сама себя обеспечивала карманными деньгами, это достойно уважения. — А, привет Чарли, — Язык, как назло начал заплетаться, а щеки покраснели, — Это так…приснилось, неважно. — Я закрыл блокнот, и собрался было положить его в портфель и уходить, но в последний момент меня осенило: Я не один кто его видел? — Подожди…ты тоже его видела? Шарлотта кивнула: — Да, я с подругами видела его возле заброшек. Он следил за нами. Мы испугались и убежали. Он потом долгое время мне снился в кошмарах. Значит и ей тоже снятся кошмары. Эти сны как проклятие, которое он насылает… Прежде чем убить. — Я…мне тоже он снится. Он постоянно меня убивает, я даже продолжаю чувствовать боль когда просыпаюсь. Не знаю к чему это… — Ты пробовал читать молитву перед сном? Мне помогло однажды. Семья Чарли была верующей, каждое воскресенье они ходили в церковь, как и моя бабушка. Но я не особо верю в Бога, как и дедушка. Мне он никогда не помогал. Но если этот ушастый бес посещает меня во снах…возможно, стоит прислушаться к Богу. — Нет, но думаю надо попробовать, спасибо. Она мягко улыбнулась в ответ. — Тебе что-нибудь принести? — Нет, спасибо. Кстати, Чарли, хотел спросить: когда будут новые аниматроники? — К Рождеству. — выработано сказала она. Наверное, это был самый часто задаваемый вопрос в последнее время. Здорово, перед Рождеством мой день рождения. Стоит только уговорить дедушку прийти сюда, но мне кажется, все будет как обычно — день рождения переносится на Рождество — на следующий день. А Рождество для моих родичей всегда было семейным праздником. — Ух ты, совсем скоро. — Да, ты прав. Время летит так быстро… Теперь прости, мне пора. До встречи. — Пока. Удачи тебе. Чарли удалилась на кухню, а я снова остался наедине с собой. Дети, играя в салки, смеялись и кричали во всю глотку, со сцены доносилась громкая музыка; родители, заняв отдельный стол, смеялись, распивая алкоголь. Среди всего этого сумбурного шума я расслышал то, от чего у меня застыла кровь в жилах: — Скоро увидимся! Я вспомнил, тот Заяц сказал тоже самое. Я открыл скетчбук, представляя, что он изменил позу или мимику. Нет, все было также, как я и изобразил: приветливо махал и улыбался. Жаль, что я не запомнил, где именно я его разместил: больше слева или справа? А вдруг он сдвинулся на миллиметр? Или уши зашевелились? Паника начала завладевать мной. Черт меня дернул его нарисовать, а может это он и есть? Я снова почувствовал на себе его взгляд, теперь со стороны сцены. Бонни! Я оторвался от рисунка, бросив взгляд на примитивного аниматроника в страшной плюшевой обшивке, который мог только петь, двигать руками и вертеть головой. Аниматроник повернул голову в мою сторону и помахал рукой. В его зрачках, как мне показалось, промелькнул фиолетовый свет. Тот дичайший ужас из сна снова вернулся ко мне, вместе с мерзким, злорадным шепотом прям над ухом: — Скоро увидимся! Я пулей вылетел из зала и нёсся к выходу из здания. И стоило мне при беге обернуться, как с разбегу я налетел на какую-то семью, а если быть точнее — на главу семейства. — Осторожно! Куда ты летишь? — Крепки руки мужчины в фиолетовом деловом костюме и шляпе не дали мне упасть. Не поднимая на него глаз, я вырвался и побежал к дверям, ловко маневрируя между официантами. — Майкл! — окликнул меня его же голос. Выбежав на улицу, я, наконец, обернулся. Лучше бы, я этого не делал. За стеклянными дверьми стояли мои родители которые отдали меня на опеку бабушке и дедушке сразу после моего рождения. Увидев их сейчас, я словно испытал всю ту гамму чувств и эмоций, когда провалился в люк и разбил голову. Сейчас у Билла и Софи своя семья — пять лет назад, у них родились двойняшки: Элизабет и Эван. Если бы не они, я бы сейчас жил счастливо с родителями. Они обещали, что заберут меня, но не сделали этого из-за мелких. У меня нет ни малейшего желания сближаться с родителями, даже на свои и их Дни рождения я старался не говорить с ними — все равно они задавали одни и те же фальшивые вопросы, показывая, какие они заботливые. Предатели. Ненавижу их! По-настоящему дорожат мной бабушка и дедушка. Для родителей я всегда был пустым местом, и пусть они уже как два года стараются показать обратное. Ошибка молодости, как говорил дед. Он прямолинеен, и не боится говорить правду мне в лицо, саму ложь ненавидит. Меня он приучил всегда говорить правду, какой бы она не была. По этой причине мой язык не умеет ему лгать. А мнение и рассказы дедушки о моем отце — Билли — так вообще вынуждают меня его избегать с самого детства. Сколько себя помню, я часто подслушивал разговор родных рано утром. Дедушка, обсуждая Билла, неоднократно упоминал особенности его тяжелого характера, и свои опасения по поводу того, как тот будет ко мне относиться и привыкать в целом в своём доме. Он даже пугал меня им, когда я был маленьким и капризным: вот отдаст меня ему, и тот будет ругать и наказывать меня каждый день. По правде говоря, я этого и сейчас боюсь. Когда отец впервые приехал ко мне, он, как и мама, стремился показать себя самым добрым и заботливым, мне даже становилось неловко, что я его побаивался. Но все встало на свои места, когда под конец дня, они хотели забрать меня с собой. Мой отказ не был воспринят всерьёз. Я чувствовал себя ягнёнком, которого собираются отвести на убой, и вёл себя соответствующе. Билл отреагировал на мою истерику как на сильнейшее оскорбление в свою сторону. Он готов был силой потащить меня к машине, и только родные с большим трудом смогли уговорить его уехать без меня, пока я прятался в ванной и глотал слёзы в тандеме с младшими которых в зале успокаивала мама с бабушкой. Все-таки я совершенно не был готов разлучаться с теми, кто меня вырастил и переезжать к тем, кто меня бросил, и кого я не знаю. Но Билл не сдавался, и при удобном случае, всегда пытался наладить со мной связь. Я отвечал сепарацией и строил между нами «стену». Каждые выходные он звонил, причем в разное время, нельзя было предугадать когда зазвонит телефон и добрая бабушка возьмет трубку. Обычно она взглядом давала понять, кто звонит, и я мог убежать. Хуже всего было, когда мама была на проводе. Если я был дома, бабушка обязывала меня взять трубку, чтобы ее не обижать. Когда в тёплом разговоре появлялись провокационные вопросы, по типу: «почему мы не можем до тебя дозвониться?», «почему ты нас избегаешь?», я падал на дурачка и передавал трубку дедушке, сообщая, что он хочет поговорить. Иногда я не знал, как и что ответить на поставленные вопросы. Если же, удача поворачивалась ко мне спиной, и трубку перехватывал Билл, то начинался настоящий допрос: дотошные вопросы, манипуляции, упреки и недовольства, пока что в мягкой форме. Всегда боялся, что вскоре разговор будет более жестким, особенно с глазу на глаз. Даже сейчас я максимально стараюсь держать с ним дистанцию, что по связи, что в реальности, если замечаю его с семьей на улице или в супермаркете. Иногда убегал, но если было настроение, то следил. Это было похоже на игру в шпиона, в которой главная задача — остаться незамеченным. Получалось довольно хорошо — они не подозревали, что я рядом, а я щекотал себе нервы. Хуже всего было приезжать к ним на дни рождения. Каждый визит грозился закончиться моим принудительным переселением в их дом. Оставалось только сбегать, благо дорогу домой я знал. В позапрошлом году, в мой второй визит к ним, отец, в шутку, запер меня в моей комнате на ключ, при этом открутив с окна ручку. В тот вечер я сорвал себе голос, пытаясь докричаться до кого-то из родных, и это сработало - бабушка услышала меня, когда вошла в дом перед отъездом, чтобы попрощаться со мной. Билл тогда всерьёз хотел оставить меня у себя. В очередное вынужденное посещение я старался не заходить в свою комнату, чтобы меня просто-напросто снова не заперли. Когда рядом был дедушка, я чувствовал уверенность в себе и мог твердо сказать нет и высказать свое мнение касательно моего решения, где мне проживать. На это молодой прокурор реагировал скандалом с сопутствующим чтением закона, который гласит, что дети должны жить со своими родителями и никак иначе, и он прав — опека надо мной, на данный момент, лежит целиком и полностью на нем и маме. Но даже на это я всегда находил, что сказать, прежде чем расстроенным уйти домой. Естественно, бабуля меня после этого немного ругала, а дедушка наоборот — хвалил за то, что могу отстоять свое мнение. Не будь моего старика рядом, я бы, скорее всего, поддался давлению после первого же их визита в мои восемь. Бабушка больше переживала за расстроенные чувства мамы, и Билл, кажется, тоже вызывал у нее сочувствие. Они не держали меня в доме, я всегда мог уйти, или меня могли взять за руку и забрать, что родители и пытались сделать при каждом своём приезде, этому я всегда препятствовал, как мог. В последний раз Билл серьезно на меня обиделся в ответ на мое очередное сопротивление влиться в семью. Огромным страхом для меня было попасться в его поле зрения, я всегда ходил по улице с оглядкой. В этом году, на их именины, я старался больше времени проводить с мелкими, это было намного лучше, чем сидеть за столом, выслушивая их нытье и недовольства. Напрягало не только это — всматриваясь в черты лица Билла я замечал, что очень похож на него: русые, слегка вьющиеся волосы, голубые глаза, некоторые черты лица, бледная кожа — все это я взял от него. Это подмечали многие гости на торжестве, как будто он мой взрослый двойник. Я старался долго на него не глазеть, всегда приходилось переключать взгляд на что-то другое. Сейчас, в своем фиолетовом костюме, он мне напоминает Джокера — самого коварного и жуткого злодея в комиксах. У этих двоих, кажется, даже аура одинаковая — вот-вот вытащит револьвер из кармана и наставит на меня. Кто знает, может, он действительно с ним ходит, особенно в такое опасное время, когда нужно, в случае чего, защитить семью. Я перевел взгляд на рыжеволосую женщину рядом — маму. Мама была той, кого я готов был простить и полюбить, пусть и воспринимаю ее больше как сестру. При первой встрече за столько лет, она показала, что у нее очень доброе, чуткое и светлое сердце; она вся светилась от счастья в тот день, а я лишь смущался, с обидой отвергая любовь, которой они с отцом лишили меня на долгие годы. До восьми лет я практически ее не знал и не общался. Перед моими пятыми именинами бабушка пыталась объяснить, что мама — хорошая и добрая, но ей вскоре будет не до меня — ухаживать за двумя младенцами и учиться при этом — задача не из легких, все внимание будет сосредоточено на них и учебе. Но я все равно не понимал, почему они меня не заберут, ведь обещали, пока ночью не услышал то, что не должен был слышать, и что было более понятно моему детскому уму: «…его бросили, вот и все». Бросили. Бросили. Бросили. В ту ночь я не спал. Мой плюшевый Зайчик был весь мокрый от слез. На следующий день, из детского сада я сбежал на их поиски, но под ноги в том возрасте часто не смотрел и провалился в открытый люк. Очнулся там же, с разбитой головой и сломанной рукой, повезло, что в колодце не было воды. Мой голос услышали прохожие и вытащили меня. Неделю пришлось лежать в больнице с забинтованной головой. Поначалу я не понимал, как очутился в больнице, но когда разделявших со мной палату детей навещали родители, воспоминания вернулись. Я не спускал глаз с двери палаты, во мне горела надежда, что они приедут. Но они не пришли. Вместо них пришли бабушка и дедушка с подарками и моим Зайчонком. В тот момент я понял, кто является мне по-настоящему родным. Больше с родителями по телефону я не разговаривал, а если бабушка настаивала, я капризничал и выкрикивал гадости, и она еле успевала зажать микрофон трубки. При возвращении мама, как и отец, была слишком навязчивой и гиперзаботливой; следила чуть ли не за каждым моим шагом, пока бабушка и дедушка знакомились с внуками. Я перекинул на них взгляд, пока родители ещё держали их за руки. Эван и Элиза были самыми обычными детьми. В позапрошлом году пошли в местный садик, маме в бытовом плане стало в разы легче, даже устроилась работать нотариусом в городе, не желая сидеть в простое дома. Заи́ка Эван был довольно робким, напуганным и с виду замкнутым ребёнком, иногда даже казалось, будто это он вернулся с войны, а не дедушка. Чем-то даже напоминал меня в детстве, и это не могло не напрягать. Он был очень привязан к маме, ходил с ней чуть ли не по пятам. Приходил в нормальное состояние только когда ел что-то сладкое, либо же играл со мной с моими коллекционными фигурками или машинками. Я быстро нашёл с ним общий язык: учил немного рисовать, складывать пазлы. Вместе делились своими кошмарными снами. В целом, он хороший, добрый малый, если сравнивать с непоседливой сестрой. Лиза, насколько мне было известно по рассказам и своим наблюдениям, изводила родителей по полной программе: капризная, избалованная транжира, она постоянно испытывала их терпение, и лишь строгий взгляд отца мог поставить ее на место (даже мне становилось не по себе), и она утихала, словно бушующее море после того, как шторм стих. Нетрудно догадаться, кто чаще всех стоит дома в углу. Навещая нас с родителями, она съедала все, что имеет в своём составе сахар (даже пыталась отобрать у Эвана часть сладостей) и осматривала каждый закоулок дома, в поисках чего-то интересного ей, только вот все мои старые игрушки уже давно были у нее, кроме плюшевого Зайчика. Ушастый приятель был пропитан моими слезами и выслушивал меня достаточно долго, чтобы я мог просто так его отдать. Свою художественную канцелярию и нераскрашенные рисунки, я планировал спрятать в сундук и закопать на заднем дворе перед ее приездом, только бы она не нашла и не испортила все. В последний момент, я додумался положить все на верх шкафа. Даже родители не знали, что я серьезно занимаюсь рисованием — мне не хотелось им показывать, это было слишком личное, пришлось даже снять рисунки со стен. Настоящим испытанием было убедить бабушку не рассказывать им о моем увлечении. Несмотря на наличие двоих детей, Билл, при встрече или по телефону, продолжал неустанно напоминать, что в его доме есть свободная комната, и старательно убеждать меня переехать жить к ним. Он не стеснялся даже играть на чувствах, прекрасно зная, как я это не люблю. Я не вижу особой необходимости в переезде. Я их не знаю, и не люблю, как и они меня, я уверен. Для меня это равносильно переезду в приемную семью от тех, кто тебя вырастил и любил. Но в глубине души я чувствую, что хотел бы иметь настоящую любящую семью…маму…папу. Тех, кто бы заботился обо мне. Любил меня. Но их нет. Пока что эту функцию с успехом выполняют бабушка с дедушкой, но чувство одиночества и покинутости никуда не исчезает. Думаю, оно сродни травмы - будет со мной всегда. Даже если я и перееду к ним, они не дадут мне гарантию, что у них не будет четвертого ребенка. На данный момент, я как будто игрушка для них — поиграются какое-то время, а как появится новая — выкинут обратно к родичам. Однажды они уже растоптали мою мечту о воссоединении с ними, и я отвечу им тем же. Но сейчас… Я знаю, чего они хотят от меня. Их умоляющий взгляд, теплая улыбка…это выжигает мне душу каленым железом. Хотелось кричать, но я не мог себе этого позволить даже сейчас. Неприятное чувство кома в горле заставляет мой нос запершить, а глаза словно увидели нарезанный лук. Лиза тянула отца за руку, но тот делал вид, будто ее не существует, все его внимание было устремлено на меня. Мама, решившись, направилась в мою сторону, оставив Эвана. Ну уж нет! Ужинать я с ними не буду! От одной лишь этой мысли мне захотелось провалиться сквозь землю. Я, словно Флеш, рванул к велопарковке, забрался на велосипед и полетел на другой конец города, туда, где был мой дом. Ком так и сидел в горле, хотелось рыдать, но я держался, не проронив не слезинки. Лучше бы они умерли, я бы смог с этим смириться, но смириться с тем, что ты чужак в собственной семье невозможно. Поэтому они не семья для меня больше. Погрузившись в собственные мысли, я не заметил, как проехал дом. Примчал я действительно как Флеш, бессознательно, на автомате, будто телепортом. Диск солнца почти касался горизонта. Бабушка с дедушкой еще на работе. Хорошо, что они доверяли мне дом и не говорили Биллу или маме, что я один в доме вечером. В противном случае Билл бы попытался насильно меня утащить «домой», это уже стало закономерностью при каждом его приезде. Мой день рождения ассоциируется теперь не столько с теплой, праздничной атмосферой, а с ним…с борьбой за свою, какую-никакую, но независимость. После того, как я завел свое основное средство передвижения в гараж, первым делом я решил перевести дух. Устроившись на лавочке возле входной двери, я достал из кармана пачку «Парламента» и зажал в зубах последнюю сигарету; пустую коробку я положил в рюкзак. Огонь дешевой зажигалки приятно согревал руки, чего нельзя было сказать про дым, попадающий в легкие при затяжке. Он был холодный как воздух вокруг, оставлял после себя лишь противное послевкусие. Курение помогало собраться, снимало напряжение, я чувствовал себя намного взрослее. Местные контрабандисты знали меня и моих друзей, поэтому, добывали мы сигареты без каких-либо проблем. Они были теми людьми, которых волновала прибыль, а не наш возраст, и этим мы с лихвой пользовались. Я смаковал сигарету по затяжкам, любуясь закатом; мой взгляд был задумчиво устремлен на ферму вдали, где летом я собирал урожай у бабушкиной знакомой. Из-за возраста я работал немного и получал столько же, но зато имел на руках свои деньги — намного лучше, чем клянчить у родителей, которые запретили родным давать мне ежемесячную получку (но дедушка не дедушка, если будет слушаться Билла). Помню, как тогда, бабушка и дед светились от гордости за меня, а я был этому неимоверно рад. Становилось прохладно; я потушил окурок в жестяной банке, прежде чем выкинуть. Моим благословением было то, что дедушка не считал окурки, иначе мне бы уже наверняка досталось, если не от него, то от Билла точно; о пепле заботился осенний ветер. Открыв входную дверь и войдя в дом, я закрылся, и, бросив рюкзак возле лестницы у входа, сразу рванул на кухню даже не переобувшись. Пока дедушки нет, можно сделать попкорн и посмотреть телевизор, отвлечься. Взрывы попкорна в микроволновке напоминали дедушки выстрелы, поэтому он запрещал мне его делать в его присутствии. Его накрывали военные флешбеки, и весь оставшийся день у него было донельзя скверное настроение. Одного такого случая мне было более чем достаточно, чтобы все уяснить. Пока попкорн готовился, я включил телевизор. В новостях рассказывалось об очередном убийстве в Хантингтоне, что недалеко от самого Харрикейна. Двое детей и девушка-подросток были зарезаны без четко установленного мотива, их тела нашли под мостом. Это уже пятый случай убийства за этот месяц в штате. Если дедушка посмотрит повтор в девять вечера, он вообще не будет выпускать меня из дома на выходные. Во сне меня убивает один и тот же Кролик, наверное, раз двадцатый, и этих детей, думаю, тоже убил он. Но в любом случае, официальных подтверждений этому нет. Убийца остается неизвестным. На прошлой неделе дед видел человека-кролика среди деревьев в лесу. Кинувшись за ним, он моментально потерял его, словно тот испарился, или уменьшился, превратившись в настоящего кролика. После этого дедушка весь день был бледен, как мел, и утверждал, что эта встреча к смерти, хотя ее саму ему удалось избежать — Кролику не удалось завести его вглубь леса. Бабушка выдвигала теорию, что это просто какой-то сбежавший пациент из психушки, который ощущает себя пасхальным кроликом. А я думаю, что он призрак, ведь люди не могут растворяться в воздухе, да и его влияние на сны тоже сверхъестественное. В кошмарах я чувствовал себя живым и не всегда отличал сон от реальности. Будто это было какое-то измерение с искусственным миром. Однако перед всеми этими ужасами существо пыталось подружиться со мной в снах, а убивать начало вообще ни с того, ни с сего. Ничто к этому не предвещало, как будто что-то щелкнуло у него внутри. Я очень боюсь встретить его ещё раз в реальности, ведь это будет означать лишь одно… Звон телефона и микроволновки одновременно заставил меня дернуться. Я мигом взял трубку, не успев даже поразмыслить о том, кому же понадобилось звонить в такое время. — Алло. — Алло, Майкл? Это папа, ты уже дома? Зачем я взял трубку? Ужасно, я вообще не готов с ним разговаривать. Я совсем разбит в последнее время. Сердце гремело внутри. Было неистовое желание повесить трубку, но я знал настойчивость этого человека: он будет звонить, пока я не потеряю терпение и не возьму трубку. Я уже представлял, что бы было, отключи я телефон от сети, проигнорировав его таким образом: он бы приехал лично и поговорил бы со мной с глазу на глаз, пока моих нет дома. Точно знаю, что я бы тут больше не жил, ведь он распорядитель моей судьбы…мой отец. И никто бы не посмел его остановить. — Привет, пап. Да, я только что приехал. — Мне стоило невероятных усилий заставить себя говорить. Впрочем, как и всегда. — Как ты там? Все хорошо? Чего ты хочешь? И на этот вопрос я знаю ответ. — Да, со мной все в порядке. — Я всегда ему это говорю, даже если это не так. — Сегодня в пиццерии ты как будто от кого-то убегал. Тебя кто-то обижает? Опоздал как минимум на неделю с вопросом. Эх, хорошую трепку мы задали тем придуркам из параллельного класса, будут знать. — Та нет, сегодня по телевизору идут мультики в пять, а я уснул там за столом. Еле успел добежать. — Не любил и не умел лгать, но пришлось — не хотелось ему рассказывать реальную причину, и получать в ответ тонну лишних вопросов. — Ясно… Майкл, и еще, я хотел с тобой поговорить. — он сделал паузу и продолжил усталым голосом. — Ты же смотришь сейчас новости? Меня осенило — на фоне шумел телевизор. Он что, понял что я соврал? Проклятье! — В городе становится опасно. Пропадают люди, а особенно дети, и недавно нашли тело, неподалеку от вас. Может ты, все-таки, лучше переедешь к нам? Тут безопасно и нам с мамой будет спокойно. Мы каждый день думаем о тебе и очень беспокоимся. Я это слышу уже на протяжении двух лет, он не устаёт повторять, а я уже теряю всякое терпение. Но его последние слова…может, стоит дать им шанс? — Слушай, я не знаю. Надо… — Я не могу ему сказать, что боюсь его, однако, мне кажется он уже знает это. — Майкл. — Отец твердо перебил меня и тяжело вздохнув продолжил: — Я понимаю, ты считаешь нас чужими, и в этом есть наша вина, которую мы готовы загладить. Пойми, мы не хотим тебя потерять. Ты нам не чужой, помни об этом, хорошо? Мы все равно тебя любим. Раньше я не придавал значения подобным словам, но сейчас…я словно нуждаюсь в них. Я что…скучаю по ним? Глаза словно натерли луком, а в горле снова застрял камень. Мне очень хотелось, чтобы мое бешеное сердце остановилось, но этого не произошло. Это как раз то, что я хотел услышать от своего папы, ещё тогда, в детстве, даже вопреки своим упрямым принципам. Пусть я его практически не знал, но мне все равно его не хватало. Я хотел увидеть их. — Майкл? — Голос потеплел, как и мое сердце. — Л-ладно. — Речь пустилась в дрожь, и я не мог ее скорректировать. — Нужно, правда…обсудить это. — Я уже давно обсудил. Все зависит от тебя, и ты принял решение. Завтра суббота, я заеду за тобой утром в двенадцать. Собирай вещи. От голоса веяло слишком сильной строгостью и властью, чтобы я мог осмелиться сказать «нет». Кролик был прав – я действительно слаб и ничтожен. — Хорошо. — Только и мог, тихо и покорно, сказать я в ответ. — И да, чуть не забыл: ты оставил свой блокнот с рисунками на столе. Шарлотта отдала его мне. Должен сказать, ты хорошо рисуешь, молодец. И тут моя душа ушла в пятки… Блокнот! Наверное забыл в панике. Проклятье! Хорошо, что я не веду дневник, иначе разговор велся бы совсем по-другому. — Спасибо. — Только и мог тихо сказать я. Сейчас мне невероятно хотелось провалиться сквозь землю в ад, прямиком в пасть Цербера, который разорвет меня на куски и я перестану что-либо чувствовать. — Я положу его в твою комнату. Мою комнату… Перед глазами стало мутнеть, я достиг точки невозврата и понимал это в полной силе. — Хорошо. Пока. — До завтра. Спокойной ночи. Он повесил трубку, как и я, следом за ним. Слезы теплыми реками хлынули по моим щекам.