Wasted life

Просыпаться в пять с лишним утра от головной боли было не лучшим ощущением. Но стоило поблагодарить Ками за то, что боль была не столь сильной. Ну, по крайней мере, пока что он не бился в агониях и не пробивал головой стенку (хотя мог бы). Но это также не отменяло того факта, что она была (причём сильной, раз он проснулся). Но раз проснулся, то уже ничего не поделаешь, придётся вставать. По крайней мере, пока у Мори болела голова, он точно больше не уснёт. Мёнсо заметил пробуждение Огая и, поняв, что тот больше не планирует ложиться обратно, подошёл к двери, в ожидании смотря на мафиози. Мори, тихо хмыкнув, встал с кровати и отправился в душ. В его планах было покончить с водными процедурами, съесть чего-то, принять обезбол и всё. Он, конечно, хотел кое-чего, но знал – не стоит. А хотя, ведь единственный способ избавиться от искушения – это поддаться ему. А потому, после он пойдёт гулять на улицу. Но на втором же пункте он "споткнулся". А именно: в доме бывшего телохранителя не было готовой еды (вот, что-что, а готовить сейчас он не собирался). Но что ж поделать, придётся. Раз уж решил, доведи дело до конца. Так, в наличии у нас: молоко, яйца, какао и какие-то сладости. В принципе, этого достаточно (а Юкичи пусть сам готовит из сложных ингредиентов). Варёные яйца были, конечно, вкусными, но сладости вкуснее. Хотя, если злоупотреблять смесью какао с вафлями и шоколадками, то в скором времени сахарный диабет появится. Ну и ладно. Где там у Фукудзавы анальгин? Что? Как? Быть этого не может!? А он ведь знал, что самурай скептически относится ко всем лекарствам. Но эта ситуация была невозможной. Он ведь боец. Смертельные раны на своей выдержке зашивает?! -Юкичи, твою мать. Куда ты их дел? -Тихо ругнулся Огай, идя в прихожую. Ловкие руки шарят по карманам пальто, выискивая хотя бы одну таблеточку. Чёрт. Его таблетки остались в чёрном пальто у наставника. Мори тихо взвыл, осознавая свою беспомощность. Сейчас он точно выглядит как наркоман, зависимый от метамезола . Ну а что поделать. Знал ведь, что это начало нового периода мигрени. Обычно они были осенью и весной, но сейчас это, видимо, было вызвано слишком частыми переживаниями. И вот теперь ему придётся страдать примерно три дня подряд. Огай обречённо вздохнул и, надев пальто, вышел на улицу. С утра народу совершенно не было. Это почему-то радовало и дарило какую-то непонятную свободу. Было такое чувство, будто разум очищался от проблем, а за спиной появлялись невидимые крылья. Холодно только. А на нём лишь тоненькое пальто и водолазка под ним, да и брюки тонкие, лишь ботинки грели. Стоит всё же на днях пройтись до его дома и взять вещей, не только тёплых, но и домашних, а то одной пижамы маловато будет. Он прячет руки в карманы, но к своему удивлению, находит там кейс от беспроводных наушников. Решив испытать удачу, Огай надел их и включил музыку. Хах. Работают. Ну что ж. Это здорово. Гулять под музыку гораздо лучше. Лёгкий ветерок взъерошил его волосы. Он точно сейчас был похож на новорождённого котёнка (хах, сравнение, конечно, в стиле Юкичи). Ну и ничего, сейчас его всё равно никто не увидит. А если и увидит, то какая ему разница? Действительно, никакой. Прекрасное ощущение. Если Вы хотите хотя бы раз в жизни почувствовать себя свободным, то просто погуляйте утром по пустому парку. Или по улицам города. Но сделайте это. Вы точно не пожалеете. Утром вся улица озарена тусклым светом солнца из-под туч. Снег медленно падает с неба. Снежинки, лишь коснувшись тела, растворяются, превращаются в маленькие капельки. Спустя какое-то время руки начинает неприятно жечь от холода. Ботинки уже давно промокли и вовсе не согревают. Идти в них неприятно. Такое чувство, что ещё немного времени и они уже будут хлюпать. Лёгкие жгут, саднят от холодного воздуха. Но, несмотря на всё это, ему нравилось. Ему нравилось ощущать этот холод, нравилось это жжение в лёгких, нравились эти промокшие ботинки. Ему нравилась такая погода. Было приятно ходить средь улиц, средь деревьев, смотреть на тёмное небо и представлять, что где-то там, возможно, скрыто солнце. Может быть оно сейчас даже напротив него. От этого появлялась какое-то невероятное ощущение свободы. Появлялась лёгкость во всём теле. И он уже шёл не как обречённый на смертный приговор преступник, а как обычный человек. Возможно, которому тоже сейчас грозит смерть. Но он знает, что эта смерть его и совершенно не важно, что он умрёт. Кажется, что он уже отжил свою жизнь и более ничего и никого не боится. Тело приподнимает ввысь, руки шатаются из стороны в сторону, будто ненужны тряпки. Ноги переступают спокойно и легко, кажется, будто они отрываются от земли. Он приподнимается над всей этой людской болью, становится выше. И летит. Летит куда-то далеко, как никто и никогда не летал... Он всё гулял и гулял. Останавливаться не хотелось. Он прошёл уже явно не один круг. Часы показывали полвосьмого. А в наушниках играла уже совершенно другая мелодия, нежели два часа назад. О-о-о, да эту песню он любит действительно сильно. Помнится, ещё несколько лет назад он слушал её каждый день помногу раз. Обычно он перематывал плейлист с неё куда подальше, дабы не слушать. Но сейчас хотелось почему-то прослушать, и явно не один раз. Губы чинно размыкались, тихо пропевая давно выученные строчки. А вот и припев. Он поёт уже не тихо, во весь голос. Да уж, эта песня замечательна. Но она закончилась. Началась новая. Только вот воспоминания и ассоциации с ней были не самые лучшие. "Что я люблю тебя и ненавижу." Данные слова так им подходили. Почему от такой прекрасной песни у него были такие паршивые эмоции. Никто не знал. Никто не знал и того, почему же с каждой новой строчкой всплывали всё новые и новые эпизоды из его жизни. И ладно бы, если б он везде был один, но на каждом воспоминании он был с Юкичи. Сердце разрывалось от эмоций, что сковали его. Чем дальше он шёл, чем дольше длилась песня, тем хуже он мог сдерживать эмоции. А с другой стороны, зачем их сдерживать хотя бы сейчас? Действительно, он был один в парке, а значит, мог совершенно ничего не бояться. На лице появилась до ужаса несчастная улыбка, а глаза стремительно поднялись к серому небу. Голова болела всё больше, но сейчас на это всё равно. Главное, чтоб сердце перестало. Руки трясутся непонятно от чего. Толи от эмоций, то ли от холода. Но оно сейчас и не важно, ведь ему действительно стало легче. Как же гадко жить, осознавая, что практически вся боль, испытываемая им сейчас - это были лишь ошибки молодости. И самая страшная мешала ему и по сей день. В девятом часу уже хотелось домой, ибо сильно похолодало. Отказывать себе в этом у него не было причин. Вот только открыв входную дверь, он ожидал увидеть что угодно, только не Фукудзаву, готовящего что-то на кухне и нервно постукивающего ногой. -Где ты был? -Спросил он, не разворачиваясь. -Гулял. -Так долго? -Неверяще проговорил самурай и, подняв одну бровь, всё же повернулся в сторону Огая. Ему открылся вид на босса мафии, что лишь несколько минут назад гулял на улице, неприятно морщился и хмурился от света. Это было как минимум странно. -Ладно, неважно. Садись завтракать. Мори, ничего не сказав, сел за стол, ожидая еды. Хотя есть он вовсе не хотел. Нет, может и хотел, однако его тошнило, а потому было ощущение, что лишь одной крошки будет достаточно, чтобы его вырвало. Это было вообще странное ощущение. Ком появился в горле и не давал даже глотать, а каждый новый вдох сопровождался тяжестью в груди. Также ему было не понятно, почему при взгляде на свет голова болела в три раза сильнее. Он вроде и был (бывшим) врачом, однако в Йокогаме (как и почти во всей Японии) люди слегали в больницы чаще не из-за мигреней, а из-за того же перетруждения. Помимо этого, они часто появлялись в больницах с какими-то индивидуальными проблемами. Однако человек с мигренью попадался раз в сто лет. А потому изучить все особенности данных приступов Огай не смог. Конечно, он мог и сам обследоваться у себя и даже, возможно, найти решение этой проблемы. Но он этого не сделал (из-за отсутствия времени, как утверждал себя он). И всё же истинную причину не знал никто, кроме самого врача. -Ты чай будешь? -Да, пожалуй. -В принципе, если выпить горячего, не крепкого чаю, то желудок, наоборот, лишь "спасибо" скажет. -Как всегда? Чёрный, покрепче с сахаром? Впервые данная комбинация не была желанной, а лишь вызвала рвотный рефлекс (от представления, каково это на вкус). Однако это помогло вспомнить Мори, что от боли в голове помогает именно такой чай. (И всё равно пить его совсем не хотелось). -Нет, точно нет. Если можно, то я с радостью бы выпил зелёный, не сладкий и совершенно не крепкий чай. -Уверен? -Ничего не понимая, спросил Юкичи. -На все сто. -Ну хорошо, как знаешь. Пока Фукудзава кашеварил, Огай прикрыл глаза. Он не хотел спать, нет. Просто, как было сказано ранее, голова у него болела сильнее от света. Но это оказалось не единственной проблемой. Доставая, что-то из духовки самурай уронил решётку И, о боги, за что? Это падение было словно удар по черепной коробке. Но лишь сейчас Мори этого не заметил. От столь громкого звука он испуганно распахнул глаза, на лбу появилась испарина, а тело начало мелко дрожать. Мозг будто отключился. Огай вроде и понимал, что в решётке нет совершенно ничего страшного, но его глаза всё ещё продолжали бегать из угла в угол, ищя источник, а сердце всё также быстро колотилось. -Ох, прости. -Озадаченно сказал Юкичи, поднимая вещь. Лишь сейчас Мори был ему благодарен за то, что тот повернулся спиной и не видел Огая. Какие-то дыхательные практики (как, заверял наставник), не прошли даром. За короткое время Мори успокоился. И лишь сердце всё ещё выплясывало чечётку. -Так как ты любишь сладкое, то я приготовил булочки с маком. Какого чёрта?! Почему когда он хочет чего-то сладкого, то возможности нет никогда. А сейчас, когда от одного запаха еды тошнит, она вдруг появилась. -М... Юкичи, прости, пожалуйста, но, по правде говоря, я совсем не хочу есть. -Что? Совсем? Но ты ведь любишь их... -Непонимание самурая возрастало с каждой секундой. -Прости меня, пожалуйста. Мне правда очень жаль. -Ничего страшного, я уверен, что на то есть причина. -Вот она, улыбка столь редкая, но горячая, как палящее солнце. Улыбка, ради которой хочется жить, которую хочешь видеть каждый день. Такая родная, любимая, желанная, единственная во всём мире. -Спасибо тебе большое за понимание. -Если хочешь, я могу оставить до того момента, когда ты захочешь поесть. -Был бы очень благодарен. -Вот и договорились. -Сказал Фукудзава и, ещё раз улыбнувшись, поставил на стол перед Огаем чашку. Чай был невероятно вкусным. Впрочем, что и ожидалось от Юкичи. Он всегда был идеальным во всём. -Ах, да. Юкичи, я хотел тебе сказать, что мне на днях надо сходить в свою квартиру. Забрать некоторые вещи. -Да, конечно. Можем хоть завтра пойти. А я тебе помогу. Сахарная пудра прилипла к щеке самурая, а от того он выглядел до жути смешно. Огай было хотел рассмеяться, но вовремя спохватился, вспомнив о том, что это не культурно. -Спасибо большое. -Да не за что. Кстати, какие у тебя планы на сегодня? -Не знаю. А что? -Да так. Интересно просто стало. -Ну, вообще, я собирался взять что-то из твоей домашней библиотеки почитать. Однако по кое-каким причинам передумал. -Ох, понятно. Я могу потом посмотреть для тебя какую-нибудь книгу. -Да, пожалуйста. Конечно, если тебе не сложно. Допив чай, Огай поблагодарил Фукудзаву и встал, намереваясь помыть кружку, а потом пойти в комнату. Однако в глазах потемнело, голова начала кружиться, а тошнота лишь усилилась. Покачнувшись на ватных ногах, он сел обратно и начал зачем-то растирать виски. Он, конечно, знал, что это ни как не поможет, но всё равно продолжал. Мори не видел совершенно ничего. В ушах стоял звон, сидеть тоже было тяжело. Хотелось упасть, желательно на кровать, но в таком положении скорей либо на пол, либо на стол. -Огай, что с тобой?! -Никак не унимался Юкичи. Самурай как можно скорее налил холодной воды и всунул её в руки мафиози. Тот, конечно, принял стакан, но, видимо, не соображал, что это вообще такое. Тогда Фукудзава помог ему сделать хотя бы несколько глотков, а после, поставив сосуд на стол, подхватил на руки и понёс до комнаты. За всё это время Огай уже более-менее смог прийти в себя, а потому, когда лёг на кровать, смог отчётливо увидеть рисунок на стене и встревоженное лицо бывшего напарника. Полежав ещё немного, он, наконец, смог сесть и посмотреть на Фукудзаву. -Лежи и не двигайся! -Всё уже в порядке. Прости, что заставил волноваться. -Не извиняйся. Лучше скажи, из-за чего это произошло? Говорить не было никакого желания. Если Фукудзава и узнает причину. То, скорее всего, запаникует и раздует из мухи слона. В такие моменты его выдержка всегда куда-то давалась. Он становился похожим на ребёнка или на заботливую мамочку, чьего сыночка укусила оса (хотя это всё же самый что ни на есть настоящий папочка). Огай не знал, что надо сказать Фукудзаве, дабы он не волновался. -Сказать по правде, я передумал сегодня читать именно из-за того, что голова кружится. -Решил сказать Мори. Это, конечно, была правда, но не полностью. То есть, конечно, голова у него кружилась, однако это была не самая главная проблема. -Ты уверен, что на этом всё? -Взволнованно, спросил Юкичи и, увидев, что в ответ ему кивнули, тихо вздохнул. -Я могу тебе как-то помочь? -Нет, не надо. Всё правда уже в порядке. Я просто ещё немного полежу и вновь буду бодрым. -Хорошо, но если что-то понадобится, зови. -Да, конечно. Спасибо тебе большое. Фукудзава ещё раз вздохнул и пошёл в сторону двери, но у самого выхода остановился и взглянул на Огая. Тот всё так же лежал, не шевелясь. Юкичи вдруг резко развернулся и вышел из комнаты, захлопнув дверь. Мори вновь вздрогнул от громкого звука, но на этот раз на этом всё и закончилось. Он лежал неподвижно, смотря в потолок и размышляя: "Почему же Фукудзава так резко ушёл? Он разозлился на него? Если да, то почему?" Вопросов было очень много, а вот ответа-ни одного. Как же хотелось получить хотя бы одну маленькую подсказочку. Глаза начали медленно закрываться, а голова всё также болела. Какие-то врачи утверждают, что сон помогает частично справиться с мигренью. А раз так, то почему бы не попробовать это на своей шкуре? Тем более, что он уже уснул. Нет. Наверное, тот врач, который придумал это, бездумно ляпнул первое, что пришло в голову. А все остальные просто согласились с ним, не желая находить способ, который действительно помог бы. Но, с другой стороны, можно предположить, что он тоже страдал от мигрени из-за стресса, лёг поспать на денёк-другой, и тогда действительно могло помочь. Огай не раз просыпался. То боль усиливалась, то жарко станет, то холодно, то вообще конечность затечёт. Однако, проснувшись в шестом часу, Мори лишь открыл окно, а после, ещё недолго думая, ушёл к Фукудзаве. Он с радостью заметил, что голова уже не кружилась и лишь болела (однако, столь сильно, что лучше бы она кружилась, а перед глазами плясали бы искорки). На удивление, Юкичи не было в гостиной и на кухне. А это означало лишь одно из двух: либо он у себя в комнате, либо ушёл. Однако это был один из немногих случаев, когда Огаю действительно повезло. Фукудзава был у себя и спал. Это было как минимум странно, ибо самурай старался придерживаться определённого распорядка дня. Его грудь размеренно вздымалась и опускалась. Ещё странно было то, что он спал не, как всегда, а свернувшись комочком. Если Мори правильно помнит, то Юкичи так делал всегда, когда плохо себя чувствовал или был чем-то опечален.

***

Вторник. Январь. Сегодня у подпольной клиники деловая сделка. К огромному сожалению телохранителя, на этом мероприятии нельзя быть в кимоно. А вот доктор был весьма рад этой новости. -Ну чтож, Фукудзава-доно. Я уверен, что Вам очень пойдёт. -Произнёс он и вынес чёрный деловой костюм. Фукудзава же не разделял мнения Огая. Он считал данный наряд вызывающим для самурая. Однако желание клиента – закон. А потому пришлось. А хотя. Наверное, оно всё же стоило того. На Юкичи была чёрная обтягивающая рубашка (благодаря, которой были отчётливо видны пресс и крепкая грудь). На ней висел крепко затянутый галстук. Брюки также были чёрными, но, слава богу, не обтягивающими (этого ещё не хватало). На кой-то чёрт короткие носки (хотя в чём их предназначение, если были видны щиколотки - не понятно). Лакированные туфли (в отличие от Огая, не на каблуке, видимо, так он восполнял свой комплекс по поводу роста). А сверху на нём был чёрный плащ, чуть длиннее колена. На брюках был двойной ремень с ножнами для катаны. Но что возмутило самурая, так это цепь на нём. "Хм, ну прямо человек в чёрном. Даже немного страшно. Однако, стоит признать, это очень красиво выглядит". -Думал доктор, без тени смущения смотря на Юкичи и, кажется, прожигая в нём дыру. -А это обязательно? -Спросил Фукудзава и брякнул цепью для понятности вопроса. Но ответа не последовало. И тогда Юкичи взглянул на врача. Тот, в свою очередь и не слышал ничего. Взгляд его был обращён прямиком на грудь и мышцы оппонента. -Доктор Мори! -Чуть громче позвал самурай. И лишь тогда Мори вздрогнул и посмотрел на Фукудзаву. -Ох, простите. Засмотрелся. Просто немного завидно смотреть на Ваше тело. У Вас и пресс есть. Про грудь я вообще молчу. А вот у меня всегда дальше очертаний пресса не заходило. Юкичи был немного смущён хвалебными словами об его теле. Но всё же решил перевести разговор в нужное русло. -Кхм... У меня вопрос. Эта цепь в костюме обязательна к ношению? -Вообще-то нет, но Вам я могу запретить снимать её. -Я не от вредности прошу. Просто когда придётся доставать катану, то либо они быстро среагируют, услышав звон, либо она порвётся. Хотя вообще-то Фукудзава немного приврал. На самом деле он бы ничего не порвал даже при сильной спешке, а "техника серебряного волка", которой так восхищался врач, была слишком быстра, и цепь бы даже не дрогнула. -Ммм... Ну ладно, снимите. И всё же она так Вам шла. -Проныл доктор, прислонившись к дверному косяку. -Благодарю. А Вы будете в своём обычном прикиде? -Нет конечно! На мне будет то же самое, что и на Вас, только меньше размером. Признаться, по правде, я и сам не особо рад этому. Но, как выяснилось, эта компания не будет сотрудничать с теми, у кого нет собственного дресс-кода. К чему так много условий, я и сам не понимаю. -Понятно... Уже неделю у самурая было лёгкое недомогание. Однако тот продолжал стоически переносить болезнь на ногах, всё также защищая доктора. И всё же никто не вечен. -Завершайте встречу, Фукудзава-доно. -Шёпотом произнёс Огай. По ходу встречи выяснилось, что компания совершенно не в интересах подпольной клиники, ибо они торгуют не той продукцией, как ожидалось. Но так уж вышло, что эта сделка им позарез была нужна. И, услышав очередной отказ, глава компании взбесился и начал орать. Мори же это всё надоело, и он просто тихо приказал Фукудзаве убить их. А сам встал из-за стола и, поправив плащ, начал уходить. Звук падающих тел. Только вслед за ним последовал ещё один. Прерывистое свистящее дыхание, лёгкий кашель, а после удар катаны об стол. Такая странная звуковая палитра немного насторожила Огая. Он обернулся и увидел Юкичи, что облокотился на стол и еле стоял на дрожащих ногах. -Эй, Фукудзава! Всё в порядке?! В ответ самурай только прохрипел что-то не членораздельное и, неловко покачнувшись, был близок к тому, чтобы упасть. Но Мори успел его поймать и поддержать. Через рубашку ощущался жар чужого тела. Врач тихо ругнулся и взбросил Фукудзаву на спину. И всё же они были в совершенно разных весовых категориях. Нести телохранителя оказалось совершенно не просто. Но и оставить его помирать на улице – не вариант. Слава богу, в клинике было всё необходимое, а потому можно было спокойно сделать компресс и дать жаропонижающее. И если таблетку получилось легко всунуть, то вот компресс надеть никак не получалось. Юкичи каждый раз сворачивался клубком и мелко дрожал. В голову врача не раз приходила идея приковать самурая к кровати, но он старательно пытался от неё отвертеться. Спустя полчаса манипуляций у него ничего не вышло. Вопреки своему желанию, Огаю пришлось оседлать Фукудзаву. В прямом смысле этих слов. Он повернул телохранителя и сел на него, чтобы тот опять не сжался. И это помогло. Компресс, наконец, удалось положить на голову, а спустя ещё минут пятнадцать, жар начал спадать. Когда же жара уже совсем не было, Мори спокойно слез с Фукудзавы и снял мокрую тряпку от её ненужности. И стоило ему это сделать, как Юкичи вновь свернулся в комок, всё ещё продолжая спать. Проснулся он ближе к вечеру. Примерно часов в девять. Огай был, несомненно, этому рад, ибо и сам планировал разбудить самурая, но не знал, когда. Он приготовил суп, какую-то там настойку по рецепту самого Фукудзавы и чай. Старший сонно моргал, не совсем понимая, где находится. -Доброе утречко, Фукудзава-доно. Или будет вернее: Добрый вечер. -Что? -Сказал хриплым голосом Юкичи, после чего с силой закашлялся. Мори сел на кровать, помогая самураю приподняться. А после, дождавшись, когда тот перестанет кашлять, дал ему попить чаю с лимоном. -Спасибо. -Прохрипел Фукудзава, после чего начал пить. -Подумать только, Вы настоящий человек. И болеть можете, и спать странно. Хах, не верится даже. -Говорил Огай, поглаживая Фукудзаву по спине и нежно улыбаясь. -Неужели, -хмыкнул Юкичи. -Ага... В следующий раз предупреждайте о своём самочувствии заранее. Я, между прочим, очень за Вас волновался. -Пробурчал Мори. -Простите. -Эх, ничего. Суп будите? Куриный. -Неужто Вы готовить умеете? -Обижаете, я, может, и питаюсь быстрозавариваемой лапшой, но готовить очень даже умею. -Как-то не верится. Но Огай не соврал. Он действительно умел очень вкусно готовить. Фукудзаве настолько понравилось, что с тех пор в подпольной клинике готовил только доктор (не считая тех дней, когда у него были долгие операции).

***

Интересно, почему же сейчас Юкичи было печально... А может, он заболел? Не должен, вроде... Но что тогда? В данной ситуации у Мори не было не единой мысли о корне проблемы. Ему оставалось лишь смотреть на напряжённое лицо с морщинками под глазами и, кажется, слегка покусанными губами. Такой красивый. Настоящий. Хотелось всю вечность смотреть на него. Никто другой его совсем не устраивал. Хотелось быть лишь с Фукудзавой, обнимать лишь его, смеяться, спать, гулять. Только с ним, никого иного не надо было. Лишь он и Юкичи. Мотив своих эмоций Огай не понимал. Но точно знал, что если получит это, то станет одним из самых счастливых людей на свете. Он желал и этого было достаточно. Сколько он смотрел на самурая, никто не знал. А оно и не важно. Мори ещё раз взглянул на Фукудзаву и печально улыбнувшись, развернулся. Уходя и закрывая за собой дверь. В горле всё также был ком, однако по непонятным причинам было и ощущение голода. Огай против своей воли пошёл на кухню. Там, найдя лишь булочки с маком, он разрезал одну из них на две части и съел. Голод был утолён. Как странно, людям для проживания, в принципе достаточно совсем немногого количества еды и чуть больше воды. А ведь ещё и самое полноценное существо на планете. Смешные. Не желая повторять ошибки прошедших дней, Мори отправился в ванную, намереваясь хотя бы умыться и почистить зубы. Когда же зубная щётка уже была отставлена. Он резво поднял голову, дабы посмотреть нынешнее состояние кожи. В тот момент Огай и не заметил, что взгляд медленно помутнялся и плыл. Это была не просто мигрень, а мигрень с аурой. Пульс бил в уши, а оттого в них стоял звон. Губы и пальцы онемели. Он совершенно ничего не мог понять, находясь в своеобразном подпространстве. Подняв взгляд, он увидел его. Чёрный человек. Он стоял за спиной и сумасшедше улыбался. Изо рта пошла кровь, а ком в горле осел глубже. Он рьяно пытался смыть с себя это. Но вновь подняв взгляд, увидел. Чёрный человек душил его, хрипло смеясь. Огай схватился за горло в попытках снять с себя руки. Но там были лишь его ладони. Он вскинул взгляд обратно с надеждой. Чёрный человек стоял за его спиной и, громко смеясь, душил самого себя. Кислорода вдруг стало не хватать. Взглянув, наконец, в своё отражение, он увидел. Поседевшие от страха волосы. кровавые слёзы и перерезанное горло. Схватившись за голову, он попятился назад, но его что-то остановило. Совершенно ничего более не осознавая, он поднял с ужасом и возможно надеждой взгляд. Но на него тот час же бросился чёрный человек, уронив и начав душить в действительности.

Он смеялся, громко смеялся.

Очнулся Мори в своей комнате. Сердце бешено билось, в глазах двоилось. Только проснувшись, он резко сел, схватившись за горло. Ничьих рук там не было. Он тихо засмеялся. А когда опустил руки, то заметил, что на них была кровь. Огай ужаснулся и начал оглядываться по сторонам в попытках найти того, кто это сделал. Но увидел лишь силуэт. Он был чёрный. Но не смеялся. В руке его была кровавая катана. Он вновь проснулся. Вскочил на кровати и сразу схватился за голову. Она всё ещё болела. Но гораздо сильнее. Боль. Пульсирующая, острая, невыносимая... Она бьёт прямо в виски и раздаётся по всему телу. Его трясёт. Ноги крепко прижаты к груди, а руки рвут на голове волосы. От этой боли хочется рвать и кричать. Она столь невыносима, что он кусает губы, сдирает кожу с ног заживо. Он весь в крови, но ощущается лишь боль в голове. Он пытается успокоиться (как будто это поможет). Смиренно ждёт. Через силу. Но более минуты он не может выдержать. И он взвывает, как раненный зверь. Ворочается на постели, меняет позы, прикладывает ледяную руку ко лбу. Но это лишь секундное облегчение. После него следует новая волна. Страшнее, острее, больнее. Он бьётся головой об стену, знает, что это не может. Но продолжает действовать не по своей воле. Страдает в предсмертной (если бы) агонии. На запястьях его кровавые следы от ногтей, в глазах скопились капли слёз. Но он не плачет. Знает. Что если хотя бы одна слеза упадёт, то будет лишь больнее. Он не желал, случайно. Одна. Одна чёртова слеза! И острая боль сдавила его черепушку с двойной силой. И он закричал. Опять закричал! Потому что не мог этого терпеть! И он кричал! Кричал! Кричал! Кричал... (Губы его были открыты в немом крике. Глаза крепко закрыты. А голова прижата к груди его же руками). Больно. Больно. Больно. Больно. Больно! -Кто-нибудь! Помогите! Помогите. Прошу. Мне больно. Избавьте меня от этой боли. -Он шептал слова о помощи. Они не были связаны между собой. Он просто молил, уже не зная, что делать. В голове появились два отчётливых силуэта. Но от этого тоже стало лишь больнее. Они впечатались у него в сознании. И он уже молил не кого-то о помощи и спасении. А вполне существующих личностей. Он умолял свою способность появиться, помочь, спасти. Но ничего не происходило, (Конечно, он должен сам её воплотить. Но если он это сделает, то будет гораздо больней.) он уже не просил. А просто без конца повторял её имя. Элис. Элис. Элис. Элис. Элис... Как мантру повторял он. Но никто не пришёл на зов его. Он устал. И теперь просто лежал, без устали, повторяя имя способности. Он было начал засыпать. Но вдруг новая волна боли выдернула его из объятий сна. Элис не приходила, и он начал умолять его. Только уже так, будто он всё слышал и знал, что ему нужна помощь. Он повторял имя бывшего телохранителя, моля его помочь. Пусть и было очевидно, что тот сейчас спит крепким сном. Но он мечтал, чтобы Фукудзава помог ему. -Юкичи. Пожалуйста. Я умоляю тебя. Помоги мне. Прошу. Он вновь не смог сдержать слезы. Голову рвало изнутри, хотелось оторвать её с плеч и избавиться от боли. Он сжался и был похож на маленький комок (комок боли). Фукудзава, пожалуйста. Юкичи, помоги. Фукудзава. Юкичи. Юкичи! Фукудзава! Ему было слишком больно. Он встал. Ноги дрожали, стоять на них было невозможно. Шатающейся походкой он медленно вышел из комнаты. Казалось, что он шёл целую вечность. Каждый новый шаг отзывался чудовищной болью в висках. Но он дошёл. Дошёл до заветной двери. Двери, от которой веело теплом (не то что от его). Ледяной рукой он дёрнул за ручку. Он шёл и ощущал, как сильно его трясёт, как льются слёзы. Как ему плохо, больно. Он потянулся к одеялу. Неуверенно он дергал за него. -Фукудзава. Самурай медленно раскрыл глаза. Он не понимал, что происходит. Однако стоило ему увидеть Огая, всего в слезах, которого ужасно трясло. Он резко встал и взял Мори за руки. -Огай, что произошло?! Юкичи, правда, не понимал. Он знал, что если бы это был сон, тогда бы Ринтаро к нему не пришёл. Тем более в слезах. -Больно. Юкичи, мне больно. -Тихо проговорил босс мафии, роняя слёзы на их руки. -Что у тебя болит? -Сказал Фукудзава, подняв голову Огая, чтобы его взгляд был обращён только на самурая. Солёные дорожки стекали по его щекам. Видя такого беззащитного и несчастного Мори, сердце рвалось на части. -Голова. Мне кажется, что это мигрень. Опять. -Я понял. Садись, я сейчас приду. -Произнёс Юкичи и посадил Огая к себе на кровать. А сам ушёл куда-то. Стоило ему уйти, как Мори скорчился и сжался, обнимая свои ноги дрожащими руками. Горячие слёзы всё ещё текли по его ледяным щекам. Фукудзава вернулся быстро. И застал страдающего Огая. -Огай, вот, я принёс тебе таблетки от головы. Выпей две. -Спасибо. -Тихо сказал дрожащим голосом Мори. И выпил лекарства. Но боль не уменьшалась. -Ложись на кровать, поспи. -Я не могу. -Печально произнёс Огай и всё же лёг. -Почему? -Ничего не понимая, спросил Юкичи. -Боль, она не уменьшается. Я просто не смогу уснуть. -Проговорил Мори, прижав руки к груди, тем самым пытаясь согреть их. Но он явно не ожидал того, что Фукудзава ляжет напротив него и сожмёт их руки вместе. Пусть Огай и был смущён, но он только положил голову на плечо самурая, сильнее прижимаясь к нему. -Когда тебе будет больно, то сжимай мою руку так крепко, как только сможешь. Представь, что так передаёшь свою боль мне. -Сказал Юкичи и обнял Мори одной рукой. В ответ на его слова Огай кивнул и начал засыпать. Было больно. Очень больно. Но теперь ему помогали. За эту ночь Мори огромное количество раз сжимал руку Фукудзавы, практически разрывая его кожу до крови. Он верил, что самураю было как минимум неприятно, но тот даже намёка на это не подал. В такие моменты он лишь поглаживал руку Огая большим пальцем, как бы успокаивая. Ему больше не было больно.

Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь. Голова моя машет ушами, Как крыльями птица. Ей на шее ноги Маячить больше невмочь. Черный человек, Черный, черный, Черный человек На кровать ко мне садится, Черный человек Спать не дает мне всю ночь. Черный человек Водит пальцем по мерзкой книге И, гнусавя надо мной, Как над усопшим монах, Читает мне жизнь Какого-то прохвоста и забулдыги, Нагоняя на душу тоску и страх. Черный человек Черный, черный… «Слушай, слушай,- Бормочет он мне,- В книге много прекраснейших Мыслей и планов. Этот человек Проживал в стране Самых отвратительных Громил и шарлатанов. В декабре в той стране Снег до дьявола чист, И метели заводят Веселые прялки. Был человек тот авантюрист, Но самой высокой И лучшей марки. Был он изящен, К тому ж поэт, Хоть с небольшой, Но ухватистой силою, И какую-то женщину, Сорока с лишним лет, Называл скверной девочкой И своею милою». «Счастье,- говорил он,- Есть ловкость ума и рук. Все неловкие души За несчастных всегда известны. Это ничего, Что много мук Приносят изломанные И лживые жесты. В грозы, в бури, В житейскую стынь, При тяжелых утратах И когда тебе грустно, Казаться улыбчивым и простым — Самое высшее в мире искусство». «Черный человек! Ты не смеешь этого! Ты ведь не на службе Живешь водолазовой. Что мне до жизни Скандального поэта. Пожалуйста, другим Читай и рассказывай». Черный человек Глядит на меня в упор. И глаза покрываются Голубой блевотой. Словно хочет сказать мне, Что я жулик и вор, Так бесстыдно и нагло Обокравший кого-то. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь. Ночь морозная… Тих покой перекрестка. Я один у окошка, Ни гостя, ни друга не жду. Вся равнина покрыта Сыпучей и мягкой известкой, И деревья, как всадники, Съехались в нашем саду. Где-то плачет Ночная зловещая птица. Деревянные всадники Сеют копытливый стук. Вот опять этот черный На кресло мое садится, Приподняв свой цилиндр И откинув небрежно сюртук. «Слушай, слушай!- Хрипит он, смотря мне в лицо, Сам все ближе И ближе клонится.- Я не видел, чтоб кто-нибудь Из подлецов Так ненужно и глупо Страдал бессонницей. Ах, положим, ошибся! Ведь нынче луна. Что же нужно еще Напоенному дремой мирику? Может, с толстыми ляжками Тайно придет «она», И ты будешь читать Свою дохлую томную лирику? Ах, люблю я поэтов! Забавный народ. В них всегда нахожу я Историю, сердцу знакомую, Как прыщавой курсистке Длинноволосый урод Говорит о мирах, Половой истекая истомою. Не знаю, не помню, В одном селе, Может, в Калуге, А может, в Рязани, Жил мальчик В простой крестьянской семье, Желтоволосый, С голубыми глазами… И вот стал он взрослым, К тому ж поэт, Хоть с небольшой, Но ухватистой силою, И какую-то женщину, Сорока с лишним лет, Называл скверной девочкой И своею милою». «Черный человек! Ты прескверный гость! Это слава давно Про тебя разносится». Я взбешен, разъярен, И летит моя трость Прямо к морде его, В переносицу… . . . . . . . . . . . . . . . . …Месяц умер, Синеет в окошко рассвет. Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала? Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один… И — разбитое зеркало…