Клятва на мизинцах и поцелуях

Ганнибал некоторое время молчит, оставляет измученный ключ и, наконец, отнимает глаза от пристального рассматривания клетчатого узора на бедрах, словно прикидывая, насколько по его меркам одинаковы рисунки. Ему остается надеяться, что Уилл будет выносив в ожидании. — Прошу прощения? — тогда его голос предательски, как назло ощутимо задрожал следом за бледной нижней губой. — Тебе следует остаться в Италии, Ганнибал, — стальной тон Роберта окончательно дал понять, что эта фраза означала не право выбора, а приказ. Дядя отвел взгляд от ненавистного неизменчивого стекла в глазах племянника и, утомленно упав на диван позади, приковал внимание к часам за белобрысой макушкой. — Если ты так хочешь продолжать свое хобби, будь так добр, не распространяй хаос и в Америке. Тем более сейчас небезопасно туда возвращаться. Ганнибал не шевелился ровно минуту. Роберт заметил его дрожащие явно не от холода руки и мог поклясться, что видел нечто непозволительное чужим глазам — как трепетно сшитый, строгий, вжившийся в личность мальчишки костюм, трещав по швам, почти разорвался. Подобно иссохшей коже змеи спала социальная вуаль с королевской кобры, позволила изредка настоящим слезам скатиться по бледному скулистому свежему лицу. Лектер дернулся в сторону вдруг напрягшегося дяди, пару выпавших из прически прядей соскользнули на лоб, едва прикрыв потемневшие от немой ярости глаза. Роберт поджал конечности на безопасное расстояние от племянника, запоздало спохватившись о нескольких острых предметов в комнате. — Почему… — Ганнибал стремительно вытер встретившиеся на подбородке слезы, сделал судорожный вздох и продолжил хрипловатым голосом, — Почему небезопасно? Если это только касаемо убийств, я их прекращу. Стоило парню двинуться еще ближе, Роберт предупреждающе вскинул руку и вжался в спинку дивана. Ганнибал не реагировал, остался в том же положении. — То, что ты уже сделал, не исправить, giovane*. Однажды ты уже облажался, и полиция нагрянула с вопросами. Я даже не могу гарантировать, что они не ведут расследование, — мужчина прокашлялся, плотнее стиснул челюсти, — Также тебе стоит помнить о возможности построить тебе карьеру здесь. Твой табель заметно отличается от остальных, в лучшую сторону, конечно, и… — Роберт, что мне может угрожать в Америке? Двадцатидвухлетний парень на глазах терял терпение, постепенно, до зуда в животе медленно наступая, попутно обманчиво становясь вдвое больше него самого. Его лицо оставалось непроницаемым, а при ожогах луны и вовсе выглядел трупом. Но дрогнувшая верхняя губа в подобие безмолвного рыка и ходящие под слоем тонкой кожи желваки выдавали первобытный гнев с потрохами. Нечасто он позволял себе так просто потерять власть. Роберт изучил этот трюк. За громадной слюнявой пастью волка прятался ребенок, который нервно топал ножками и дул щеки от нетерпения. Роберт часто замечал типичные, на его взгляд, замашки нарциссов. Даже по-детски. Парализующее чувство страха все еще намертво сидело в дяде, однако, неожиданный прилив значимости в этом доме щедро дал ему контроль над телом. Он выдохнул чуть свободнее, несмело отклеившись от дивана. Ганнибал не смог бы убить его, даже если бы очень этого желал. В таком случае леди Мурасаки выкинет его, сдаст полиции. Так почему Роберт, черт возьми, продолжал трястись при виде пацана? Мужчина старше прошелся языком по пересохшим губам. — Уилл Грэм. Он и есть твоя угроза, Ганнибал. Еле отличительный от шепота голос отдавался безудержными вспышками осязаемой боли под ребрами, переползая к вискам. Ганнибал в своей манере выпрямился. На секунду грудь перестала вздыматься. — Мальчик мой, он — эмпант. Рано или поздно он узнает, что ты такое. Он испугается, разобьет тебе сердце и побежит в полицию, в конечном итоге разрушив твою карьеру. Ты этого хочешь? Голос Роберта звучал до злости мягко. Разумеется, его-то выбор никогда не принадлежал ему. Разумеется, он никогда не любил. Разумеется, для него все это — игры в подростковую влюбленность ради первого секса. Ганнибал плотнее стиснул зубы, рассчитывая, что все произнесенное было не вслух. Уилл все еще преданно выжидал ответа. Ганнибал в это время чувствовал будто бы жгучий шрам на переносице, куда беспрерывно пялился — и делает это до сих пор — Грэм. Лектер вытягивается, норовя не выдать едва отличительную от привычной апатии грусть от нахлынувшего воспоминания. Слова дяди вновь протянули тонкую нить темных сомнений. Не опасно ли ему находится в одной машине с Уиллом? Разделять с ним воздух и удерживать зрительный контакт, который в любой момент может погубить доктора? Ганнибал осведомлен как опасен один взгляд в его сторону: стоит этому случиться, как вуаль сама собой опадает с ногам, грязнится и с каждым крахом ее все сложнее натянуть. Уилл по ней просто протопчется, откинет ногой и укажет пальцем наводку ФБР. Во всяком случае так говорил Роберт десять лет до своей трагичной кончины. Ганнибал скидывал это на бухтение старого гомофоба, однако доля логики и объективного мнения в этой паранойе присутствовала. И все же эти крупные аквамариновые радужки глаз преследовали его все двадцать с небольшим лет, осуждающе смотрели за всякий неправильный выбранный путь. Ганнибал это принимал с подозрительной легкостью. Дворец Памяти обосновался в нем давно, с момента смерти Миши. Там было достаточно место для всех важных для сознания Ганнибала людей, и для Уилла была отдельная, особенно просторная комната. Лектер воспринимал вечно молодого, того же невинного и заикающегося, срывающего маски со всех гнусных лицемеров Грэма как себя самого. Один помутившийся от чувств рассудок, одни общие мысли и решения. Лектер выдерживает паузу, прежде чем откашляться. Он решает, что будет бесполезным напускать лживый сожалеющий вид. Если бы его спросили, по-настоящему ли он раскаивался, то Ганнибал без промедления бы ответил правдивым, утверждающим кивком. — Дядя удерживал меня в Италии, а я был полностью зависим от него и не мог сбежать долгое время, — Уилл чуть заметно склоняется вперед, щурясь и как бы прислушиваясь к приглушенному с хрипотцой голосу. Ганнибал приподнимает уголки губ, ему был знаком этот прием импровизированного детектора лжи. От осознания полной обнаженности перед этим человеком вдруг заставляет сердце сделать секундную остановку. — Потом я окончил учебу. В первые годы было очень сложно встать на ноги и научиться самостоятельности, так что, даже нехотя, мне приходилось оставаться в его доме. Я съехал, у меня по-прежнему было немного денег. Мне была необходима работа, и я ее нашел. Он не врет. В тот период у него и впрямь не находилось и недели для отдыха, хотя бы для того чтобы обдумать дальнейшие. Тогда он брался за все без промедлений, только бы занять разум и руки. Уилл мог испытать отвращение Ганнибала к тому периоду жизни. Грэм физически ощущает липкую горечь на языке. — Затем карьера и… — до того Лектер говорил обыкновенно ровно, без заиканий и лишней паузы между словами, но нечто заставило его опустить глаза и сделать вдох перед продолжением, — Некоторые непредвиденные обстоятельства. Уилл внезапно хочет звонко, с детской радостью хлопнуть в ладоши и лукаво протянуть «Ага, попался, лживый ублюдок!». Правда, он даже ложью не мог назвать последнюю пропитанную таинственной уклончивостью фразу. В этом шифре было что-то, до чего Грэму пришлось только догадываться. Уильям предсказуемо морщит нос и кривит губы как в неозвученном рычании, при этом выразительно фыркнув. Возможно чересчур наигранно, зато искренне. Ганнибалу остается одарить его вдруг потеплевшим взглядом, под которым Уилл изо всех сил пытается краснеть не так сильно, как на то надеется граф с шилом в одном месте. — Я понимаю твое неудовлетворение той информацией, которую ты получил, Уилл, но пока это все, что я могу рассказать, — Ганнибал, по всей видимости, и сам удивлен своим «пока». На самом деле Уилл не был разочарован или впечатлен. Он услышал то, что получал изо дня в день: то, что ему надо знать, но не то, что он хочет. Грызущее нутро любопытство затихло, впрочем, далеко не иссякло. Грэм небрежно откидывается на сиденье, развязно раскинув конечности. — Я не стану винить тебя за сохранение личных границ, Ганнибал. И я узнал даже чуть больше, чем предполагал. Все в норме, — он рассеянным движением зачесывает завитки волос, назло лезущие в глаза, назад, — Во всяком случае я намерен напоить тебя и использовать для получения информации. А завтра увидеть твою краснеющую мордашку и потрепанный после похмелья вид. Ганнибал воровато скалится, и откровенные лучики, скопившиеся в уголках его глаз служат удостоверением честности. Уильям с запозданием осознает собственную улыбку и давно выветрившееся напряжение. — Осторожно, Уильям. Как бы ты на этом месте не оказался. Фредди оборачивается на нескромное гоготание, успевая захватить в кадр только удаляющееся бентли.

***

Как-то Уилл с нескрываемым нецензурным шипением протирал, очевидно, дыру на деревяшках, судя по виду, двадцатых годов прошлого столетия. Волосинки растрепанной каштановой копны прилипали ко лбу от выступившего пота, руки изрядно ныли от постоянной работы со шваброй. И тряпкой. И губкой для посуды. Почему Золушка не стала первой феминисткой, думал Уильям, раз никто в здравом уме или даже с явным ОКР не станет драить весь дом в несколько подходов, разве что под весом патриархального общества или дулом пистолета. Ему казалось, что старая стерва — в более хорошем настроении миссис Деккер — намеренно скидывала на Грэма наказания за весь приют разом, ведь другого объяснения третей уборке за «ругань с ребятами» попросту не было. Только теперь он мучился не один, а с белобрысым принцем с нахальной улыбочкой и целым багажом угроз на все случаи жизни. Уильям вздрогнул. Он вот уже минуту упирался спиной в чью-то грудь, а бледные жилистые ладони накрыли потные и все еще детские ручки. Грэм никогда не замечал этой разницы в размерах с Ганнибалом, но тут она казалась излишне очевидной. — Ты можешь отдохнуть, Уилл, я закончу за тебя, — Лектер слабо надавил на деревянную трость швабры, притягивая к себе. Грэм отрицательно качнул головой, сонно бормоча что-то о своих обязанностях. Ганнибал, естественно, не слушал, и лишь с большим энтузиазмом завоевал себе вполне себе оружие, о чем он и подумал перехватив швабру удобнее. Мазнул горячими губами по лбу Уилла и, чуть сжав чужое плечо, отодвинул мальчишку. Тот и не протестовал, свалился на скамью, продолжая тревожно, однако бессильно, определенно не имея шанса на попытку помочь наблюдать за трудящимся Ганнибалом. За его подтянутой фигурой пловца, каким-то чертом всё ещё великолепной причёской и не помявшейся спустя три с половиной часа уборки одеждой. Ладно, чего греха таить, на задницу Грэм таращился не менее заинтересовано. — Ты что-то хочешь спросить, Уильям? — Уилл по голосу определил какая из разновидностей ухмылок сейчас красовалась на кукольном обычно бесстрастном личике: наглая, неровная, обычно возникающая у Дьявола, знающего всё о твоих грешках. Уилл уже давно научился не смущаться, только чтобы не давать Ганнибалу такого удовольствия. Он не покраснел, только склонил голову к плечу для лучшего обзора. — Где бы ты хотел жить, наконец сбежав отсюда? — Грэм толком не знал, зачем спросил. Наверное просто чтобы знать. Плечи Ганнибала округлились. Теперь взгляд Уилла падал на строгий кожаный ремень неизвестного происхождения. — Наверное в большом доме со странными картинами и статуэтками, — Ганнибал опустил будто подготовленную фразу сохраняя интригу жалкие десять секунд, — Гости изумлялись бы абсурдности и великому смыслу, вложенным в них. Ганнибал улыбался. Чертовски мило, искренне и по-человечески, никак обычно: устрашающе, нагнетающе и хищно. Уилл уловил на себе чужое удовольствие от сказанного, настолько реалистично, что покалывание в лопатках отступило. Он расслабленно вытянул шею, откинувшись на кухонный стол. Что-то впилось ему в бок, но сейчас как никогда плевать. Очередное пятнышко захватывает внимание Уилла, и он, забыв о положенном ответе, фокусирует взгляд на жирных краях затемненного… чего-то. Он так и не узнал, спустя двадцать лет, что это было. Чеканные, ритмичные и слишком идеальные для обычного человека шаги возвращали Грэма в чувства. Когда пальцы подцепили его подбородок и вздернули лицо вверх, Уилл, не упрямясь, допускает затылку опуститься, открыто предоставляя обзор на выпирающий кадык. Он запросто мог бы уснуть, веки затмили обзор сами по себе. Шепот промурчал над его ухом. — Думаю, там нашлось бы место для десятерых собак и набору для рыбалки. Тяжелая дверь захлопывается, и Уилл ощущает наступающую ностальгию. Он не способен подавить унылый выдох и поднывающую от зависти резь. Беделия, должно быть, когда-то прыгала от радости въехав сюда, а сейчас надменно брюзжит о том, как бы сменить устарелый ковер. Кстати о ней. — Расскажи как ты познакомился с Беделией, — апатично отзывается он. Ганнибал застывает, вытянувшись к полке с бокалами. Ему достаточно пары секунд, чтобы вернуться к недостигнутой цели. Он дотягивается до открытой бутылки красного вина за нескромную цену, уже начатую и безвылазно томящуюся на столешнице. Уилл хмыкает, отметив про себя безнаказанную при таком состоянии привычку, и вяло следует на кухню, приваливаясь плечом к стене. Ганнибал решает игнорировать блуждающий по всевозможным деталям помещения взгляд, элегантным движением сливает багряную жидкость. Оборачиваясь, он не пропускает задней мысли о присутствии Уилла так близко. Слишком близко. Ганнибалу приходится прижать локти, выпрямиться и вжаться в тумбу, лишь бы их носки перестали контактировать. — Все случилось весьма банально, и я не думаю, что эти сведенья помогут расследованию, — Уилл перенимает свой бокал, и Ганнибалу приходится на мгновение задержать дыхание. Ганнибал с восхищением созерцает понемногу наполняющееся краской лицо профайлера. Уилл отступает на полшага назад, и от исходящей до того решимости не остается и следа. Грэм смущенно откашливается, делает внушительный глоток, внутренне борясь с желанием сплюнуть алкоголь назад от переизбытка. Тяжко сглатывает, глотку моментально обжигает. Уилл до сих пор пребывает в ступоре от внезапного столкновения: он однозначно не ожидал, что окажется так близко. План по смущению психопата с треском провалился. Грэм крутит в кончиках пальцев тонкую ножку стеклянного изделия, причмокивая. — Может, и не помогут, — несобранно отзывается Уилл, он присаживается на краешек стола, — Но с документами нам возиться максимум час. Надо же убить время, пока моим мозгом не завладел очередной маньяк. Ганнибал не замечает, как копирует позу Грэма, а их разговор уходит в далекое от расследования русло уже как сорок минут. Похоже никто не против, пусть Уилл предвещает как будет пылать подростковой ревностью. Лектер не меняется в лице, хотя глаза выдают позабавленный настрой. — В таком случае ты задержишь время ненадолго. Мы познакомились в Италии, провстречались пару месяцев, и я сделал ей предложение, после того, как дядя одобрил брак, — доктор не отводит глаза, пригубляя вино, — В то время мне казалось это самым рациональным решением. Уильям что-то невнятно бормочет, утыкаясь обратно в бокал. Он ожидает, что непрошенная эмпатия подбросит ему приятный трепет живота, тепло или всякую другую вспышку пережитого воспоминания, которое по правилам должно быть несравненным. Но, упорно выжидая, его не посетило ничего кроме… пустоты. Равнодушие и апатия — все, что его наполняет. Вернее слабо отзывается в животе. Уилл со слабо скрываемым удивлением вскидывает брови. Внешне Ганнибал целиком отражает свои чувства. — Хотел услышать величайшую историю любви, Уилл? — в голосе Ганнибала отзывается ирония от собственных слов, следуемая за озорной ухмылкой. Грэм по прежнему недоумевает. Он же правильно понял имя супруги? Не любовницы же? Уильям хмурится. — Не совсем, но… Это же был не брак по расчету? — Именно свободный выбор создаёт личность. Быть — значит выбирать себя*. Иными словами, свободу я ценю больше жизни. Особенно в отношении любви, — непонятный взгляд Ганнибала усугубляет ситуацию. Уилл здраво осознаёт, что не самое время начинать задыхаться от пожирающего огня в лёгких, из-за чего горло будто бы скручивает в узел без шансов воспроизвести слова в нечто разумное. И всё же против природы не попрёшь. Так. Он всё ещё хочет спросить про Беделию. Ему надо придерживаться плана. Уильям с трудом проглатывает разочарованный стон от слишком большого внимания к ней, приходится прикусить язык. Разве не ты должен быть на ее месте, Уилл? Грэма выдаёт разве что нервное подергивает губ из-за чрезмерно стиснутых зубов. Уилл думает, что металлический привкус во рту нереален, и вино лишь оставило свой отпечаток. Он делает глубокий вдох как можно незаметнее. — Что между вами произошло? — сухо заявляет Уилл. Опустошает бокал и гипнотизирует алые разводы на дне. От Ганнибала разит тем же бесчувствием. Он отпивает совсем немного, на губы практически не красятся. — Мы встретились в опере. Она показалась мне интересной, — Лектер лениво тянет шею из стороны в сторону, можно подумать, не замечая, как Уилл впивается в него тяжелым взглядом. Уилл в последний раз ловит себя на том, что ему все еще недостаточно. Некая невидимая, но осязаемая дыра в этих историях тягучей паутиной осаждается на внутренностях, особенно плотно стягивая сердце. Оно может спутать его целиком, думает Грэм, если не спросить напрямую, но чертовы двадцать три года могли отразится на каждом по-разному, могли поглотить изрядно потерь и ненужных воспоминаний. Ты особенный, Уилл, ты никогда не лезешь не в свое дело, Грэм всегда читал эти слова в безмолвных признательных взглядах Ганнибала в детстве. Ему казалось, что в частности это он и читал. Крайне сложно разгадать психопата. Уилл задумчиво шаркает ногой. Барабаня пальцами по столу, он поднимает пристальный взгляд, смягченный улыбкой. — Слишком реально для диснеевской сказки, — его голос мало что в себе несет. — Ну а ты, Уилл, — создается впечатление, что Ганнибал подготовил вопрос заранее, судя только по скорости и рельефности опущенной фразы, — Успел ли ты осчастливить себя? Исказив губы в угрюмой ухмылке, Уильям фыркает и мотает головой. Он сомневается, что Ганнибал ничего не понял, побывав у него в доме. — В отличие от тебя, мне сказать абсолютно нечего. Мои любовные похождения очень скудные, и ограничивались двумя месяцами никудышных отношений. В результате всегда бросали меня, — он тараторит быстро и не особо внятно, сползает на пол и, покачнувшись, бодрее добавляет, — А теперь нам лучше приступить к работе, пока Джек не прислал сюда наряд для наблюдения. И на этом темнота. Его же голос эхом отзывается в голове. Уильям с разочарованием выдыхает, понимая, что это последнее его воспоминание. Меткая стрела боли выкручивает изнутри виски. Стоило предвидеть, что в его состоянии даже интенсивное дыхание будет заключаться нытьем организма. Уилл старается слюной притупить неприятную сухость горла, подозревая, что навряд ли такими темпами расскажет доктору хоть что-то. Ему некогда заострять внимание на мертвой тишине палаты, разбавляемое только издергивающим жужжанием мухи. Рядом не находится никого, кто мог бы подать стакан воды и помочь смочить горло. И все равно облегчение затмевает глухую боль, едва различаемую от физической. Грэм думает как это ощущение легкости сейчас бессмысленно: его ребра чуть ли раздроблены в муку, нога пребывает в том же состоянии, кисти еще пару дней назад были скручены, а тело разукрашено кровоподтеками и синяками. То ли от препаратов, то ли от того, что отныне Кроуфорд перестанет даже выдавать ему документы на дом, если машина способна сбить его профайлера у самого дома заставляет Уилла свободно улыбнуться.