Начало вращения

Цзышу смотрел на ребёнка, которого легонько подтолкнула к нему бывшая пассия Мэн Хуяна. Маленький чумазый мальчишка в старых одеждах. Не очень чистых, но не рваных. О нём заботились как могли, но, видимо, недостаточно, чтобы чувствовать себя хорошо: тот то и дело кашлял, а когда кашель становился сильным — плакал. Цзюсяо вот если ревел, то навзрыд. Мин Хуан, когда ещё был жив, всхлипывал и прятался ото всех, потирая красный нос. Синмин, на его памяти, никогда не пускал слёз. Чэнфэн… тот сам однажды застал ещё мелкого Цзышу за подобным занятием. Си Цзынъи охал и ахал по каждому поводу, и тот же Мин Хуан, как самый чуткий из них всех, отводил его к мастеру Циню, и уже учитель брался за него. Со всеми подобными эмоциями других обычно имел дело кто угодно, но не Цзышу, у которого всегда находились заботы поважнее. Выучить новую технику, например. — И чего ты хочешь? — поднял он на Цзю-Цзю растерянные глаза. Та нервно передёрнула плечами. — Мэн Хуяна не стало. А я не могу сама заботиться о сыне. Здесь ничего нет: ни нормальной еды, ни одежды... Ни даже игл, чтобы я сшила что-то нормальное. Многоликий... Я прошу тебя о помощи. Чжоу Цзышу присел на корточки перед мальчиком, который смотрел на кого угодно, кроме него самого. Прижав руки к его лицу, он попытался поймать взгляд. — Ты понимаешь меня? Как тебя зовут? Ребёнок издал странный протяжный звук: такие обычно бывали у младенцев, которые видели что-то любопытное. — Цзю-Цзю? — неуверенно глянул он на неё, стоящую позади и сжимающую костяшками пальцев ханьфу, — почему он не отвечает? Та всхлипнула и закрыла лицо руками. Цзышу повнимательнее присмотрелся к ребёнку перед ним. На вид примерно четыре года. Может три. — Как тебя зовут? Отвечай! — прикрикнул он на него. Мальчик же слишком неожиданно и безучастно посмотрел ему прямо в глаза, и Цзышу вздрогнул. Не было проблеска разума в этом лице. Не было понимания человеческой речи. — Ты знаешь, кто ты такой? Какой сейчас год? Кто твоя мама? Палец ребёнка рванулся вперёд и неожиданно ткнулся ему между бровей. К нему присоединился второй: мальчик заметил севшего случайно туда жучка. Зажав его, он приблизил насекомое к глазам, повертел его из стороны в сторону и попытался съесть. Чуть успокоившаяся Цзю-Цзю, увидев это, вспылила и хлопнула мальчугана по руке. Жучок упал и затряс своими сломанными лапками. — Это не еда! Этот жук ядовит, сын! Ребёнок Цзю-Цзю заплакал. Потянулся упрямо к жуку, которого она стремилась затоптать ногой в расшитом узорами, но изношенном уже сапоге. — Уааа! Уааа! — по и без того грязному личику поползли мутные дорожки слёз, смешавшиеся с пылью на щеках. — Лао Мэн хоть немного тебе помогал? — Как узнал о ребёнке — да, всегда. До того, как… как… До того, как Цзышу приказал убить его. И она пришла к Чжоу Цзышу, убийце своего мужчины, чтобы тот помог заботиться об их недоразвитом сыне. Но Цзышу понимал её: к кому ещё она могла с этим пойти, как не к новому Хозяину Долины, занявшему главное место в Большой Тройке призраков? Или даже скорее, уничтожившему её. У Цзю-Цзю не было больше защиты, хоть сейчас в том нет нужды. Но, из-за прений Лао Мэна с другими, ей и помощи никто не оказывал. Или она не осмеливалась о ней просить. Слышавший этот разговор Жун Сюань тихо обратился к нему, старательно не смотря на Цзю-Цзю. — Многоликий, — с небывалым для себя почтением начал тот, — будет лучше, если мы… — вид Жун Сюаня сделался жёстким. Он взирал на ребёнка без снисхождения, пока тот заливался плачем, — если он останется таким. Чтобы не попытался отомстить за своего отца в будущем. — Жун Сюань, эта мелочь — всего лишь дитя… — Все мы когда-то были детьми. И что из этого вышло? — Господин Многоликий, пожалуйста! У Цзю-Цзю нет никого, чтобы о нём позаботиться! Но мой сын ни в чём не повинен! В голове Цзышу вертелись варианты как поступить. И смысл в словах Жун Сюаня был. Уверившись в правоте, он снова обратился глазами к мальчику. Чистый пустой лист. Без сознания. Без возможности говорить. Без осознания своих каких-то желаний, кроме самых естественных. Пустая оболочка. Не понимающая, что другими людьми сейчас вершилась его судьба. Дёрнув на себя руку ребёнка, Цзышу достал маленькую пилюлю. Безвредную, но сладкую и яркую, он поднес её к заплаканным глазам. — Скажи мне как тебя зовут, и я дам тебе еду. Вкусную. В ответ — молчание и попытка вырваться. Маленькие пальчики со слоем грязи под слегка отросшими ногтями безуспешно боролись со взрослой рукой, не дающей уйти. — Назови своё имя, и я куплю тебе тысячи игрушек, — уже жёстче продолжил Цзышу, крепко сжимая маленькую хрупкую ладонь. — Каких только захочешь. Сколько захочешь, в любом количестве. — Господин Многоликий, пожалуйста, перестаньте, ему больно! Перестаньте, молю вас! — Цзю-Цзю бухнулась перед ним на колени и начала кланяться. Разбивая с каждым разом лоб о неровную землю Долины Призраков. Чжоу Цзышу почти схватился за меч. Как ему вспомнилось то, от чего он вмиг похолодел. Именно в этот самый момент. «Расскажи всё, что знаешь о делах своего отца, и тебе достанется большая часть золота из его запасов. Скажи где твои братья, и будешь князем. Ты получишь столько, что тебе даже и не снилось. А хочешь… Хочешь увидеть дядю, Чжоу Цзышу? Мы можем это устроить. Только скажи…» — одно из первых воспоминаний о детстве. Тогда он тоже был всего лишь ребёнком и ничего не сказал. Пришедшему вдруг Цинь Хуайчжану позволили его забрать, потому что толку от Цзышу тогда не было. А отца и братьев убили за государственную измену. Он видел их тела, когда мастер выводил его, придерживая за плечи, из родового поместья. Мать же… он с тех пор ненавидел белый шёлк. Но Цзышу умел уже разговаривать. И даже своим тогда ещё детским умом понимал, что происходило что-то неправильное и ужасное. Этот ребёнок же ничего не умел. Даже связно мыслить. А потому всё так же заходится криком и плачем и не реагировал на пилюлю, которую ему показывали. Жун Сюань стоял в стороне со сложным выражением на лице. Встретившись с ним взглядом, у Цзышу сдавило горло. В глазах Жун Сюаня светился вынесенный им приговор. Кричащий до этого в его руках ребёнок начал тоненько всхлипывать и дрожать, не в силах остановиться. Голос сел от надрывного плача. «Что же я делаю?» — рука, ранее собиравшаяся отнять жизнь, бессильно соскользнула с рукояти меча на поясе. Оттолкнув мальчика в сторону Цзю-Цзю с разбитым лбом, Цзышу отряхнулся и поднялся. Хотелось сбежать. Чтобы никто не ставил его перед таким выбором. Он не знал как поступить. Как было бы правильно? Как вообще можно сделать правильный выбор в такой ситуации? А ведь Цинь Хуайчжан в своё время пожалел жалкого мальчишку, которым он сам когда-то был… — Ты должен проявить стойкость, Многоликий, — почти разумно напомнил Жун Сюань. Метнув на него взгляд, полный непокорства и протеста, Цзышу, не смотря на женщину и её сына, бросил: — Пускай живёт, Цзю-Цзю. До первого твоего промаха. И каждую неделю приводи его ко мне. Если понадобятся помощники, сиделки, няньки, вещи, игрушки, еда... Что угодно. Возможно не сразу, но это всё у тебя будет. Не веря его словам, Цзю-Цзю осторожно приподнялась. Цзышу старательно не смотрел на появившуюся радость на её измученном бледном лице, на красное стекающее пятно с видимой маленькой вмятиной на рассечённом лбе, на истерзанный временем шёлк персиковых одежд, в которых она всегда ходила на собрания и которые ранее — раз в одну луну — сменялись другим драгоценным нарядом, но того же цвета. Которые, несмотря на показное пренебрежение, старина Мэн всегда ей преподносил, одевая её в шелка как принцессу драконьих кровей. Чжоу Цзышу пытался не смотреть как она прижала ребёнка к груди, отчего тот немного успокоился, но продолжил всхлипывать. Он не хотел этого видеть, но невольно улавливал боковым зрением. И от этого становилось мерзко на душе. Чжоу Цзышу почти уподобился тем, кто лишил его семьи. Почти. Но этой малости уже было достаточно для странного неприятного чувства, поселившегося внутри. — Слабак, — сплюнул Жун Сюань. — Скажи мне, младший господин Жун… Если бы твоей Юэ Фэн предложили такой выбор… Будь это твой сын, как бы ты поступил? Жун Сюань наверно только мгновение осмысливал сказанное, а потом его рука заискрилась потоком давящей силы. — Не смей сравнивать с ней мою Юэ Фэн! Цзышу горько улыбнулся. — А чем она от неё отличается? Тоже ведь всего лишь женщина, которую подвёл тот, кому она доверилась. — Я был тогда не в себе! — прокричал тот яростно и ринулся атаковать. Чисто руками и голой внутренней духовной силой. Прилетевший в скулу кулак заставил пошатнуться тело, а зубы — затрещать. Стиснув их, Цзышу сплюнул кровь на землю и сделал пару быстрых шагов назад. — А сейчас ты разве в себе? Вспомни, кто тебя вытащил из пещеры. Кто купирует твои приступы искажения ци… Ещё один понёсшийся кулак Цзышу с очень большим трудом остановил на расстоянии чуть тоньше палочки благовоний. И сам же дал сдачи кулаком, прямо в солнечное сплетение, чтобы Жун Сюаня скрутило от боли. И это удалось только потому, что при искажении ци человеку сложно быстро реагировать. У Жун Сюаня была разрушающая сила, но без прежней скорости здорового героя цзянху он был не более чем увальнем, который мог убить только если бы догнал добычу. — Жалкий сопляк, — прохрипел тихо Жун Сюань сгорбившись, придерживая рукой живот, и, пошатнувшись чуть назад, упал невольно на колени, поднимая клубы пыли. — Жалкий сын доблестного отца, — в том же тоне ответил Чжоу Цзышу, с судорожным вздохом пытаясь выровнять дыхание, и продолжил: — Никудышный муж, сгубивший свою жену. Презираемый своим учителем ученик. Понимая, что повторного шанса нанести удар ему не дадут, Цзышу давил морально как умел. И знал, что каждое сказанное слово разрывало Жун Сюаня на части от вины: — Презираемый и проклинаемый всеми совершенствующийся. Нет ни одной живой души, которая бы приняла тебя таким. Хочешь убить меня за мой выбор? Давай, господин Жун. Но для начала искупи всё, что совершил и натворил сам! Слова Цзышу кромсали без ножа, он знал на что давить, слышал, как Жун Сюань постоянно молил о прощении свою жену и учителя во время приступов. Наверно даже в пылу гнева до Жун Сюаня дошло, что они были правдивы. Ведь... В брошенном Жун Сюанем взгляде на льнувшее к Цзю-Цзю дитя Цзышу померещилась боль. И ему самому стало дурно от сказанных им ранее слов. Сидя на коленях, тот повесил понуро голову и некоторое время молчал. Когда Цзышу и сжавшаяся в страхе поодаль от них Цзю-Цзю думали, что тот ничего им не ответит, Жун Сюань вдруг склонился, выставив руки вперед. Чжоу Цзышу недоверчиво смотрел как тот сделал один поклон до земли, второй… — Жун Сюань, не смей! Так надлежало кланяться императору, родителям, наставнику. Никак не такому как он. — Я признаю… правоту и мудрость Многоликого, — Жун Сюань, будто не слыша, третий раз ударился головой о землю, распластав руки впереди себя. Чжоу Цзышу, не зная как выкрутиться из этой ситуации и куда деть себя от гнева, смущения и стыда, махнул рукой Цзю-Цзю, чтобы та ушла поскорее и забрала своего ребёнка. Ревущий ранее сорванец, уходя, держась одной ладошкой за мать, вдруг блаженно расплылся в улыбке и ловко поймал пролетающего мимо жука. Пока мать не видела, он с довольной миной оторвал крыло насекомого и сжевал. Казалось, что в этот день закатное солнце над Долиной Призраков грело сильнее, чем когда-либо. Ветерок, блуждающий в округе, доносил аромат скошенной травы и костра, который жгли призраки, чтобы приготовить еды на всех. Впервые Чжоу Цзышу решил присоединиться к ним. И, когда осмелился подойти, призраки расступились: Сунь Дин отодвинулся с одного бока, Сюэ Фан, в кои-то веки не смеющийся как умалишённый, тоже. Они уступили ему место. Лян Цзюсяо, глянувший взволнованно по другую сторону костра, хотел приподняться, но Би Синмин остудил этот порыв, положив руку на плечо и придавив обратно к камню, на котором вместе с ним сидел. Слышные до этого разговоры собратьев вновь возобновились, но были теперь очень тихими. Призраки, как-то негласно, ели молча. Кто-то из них протянул ему тарелку с уже положенной из общего чана едой. Цзышу не уловил её вкуса. Однако теперь он ощущал себя среди них своим. Таким же покинутым. И одиноким.