Этюд в чёрно-белых тонах

Нельзя доверяться иллюзиям – за них всегда приходится расплачиваться, и только действительность никогда не лжёт. Джек Лондон

I

      Дверь открыла хозяйка особняка – высокая молодая женщина. Прямые длинные волосы её отличались чётким пробором: справа они были чёрными, слева – белыми. Тёмные веки её были полуопущены, вот-вот готовы захлопнуться. Одета она была в длинное чёрно-белое платье покроя "русалка" и длинную белую шубу, которую то и дело поправляла. От колена на платье тянулся вырез, открывающий взору стройную ногу в чёрной лаковой туфельке       – Анита Дарлинг, журнал...       – Не даю интервью!       – ..."Культура вокруг нас"...       – Дешёвая газетёнка!       Анита вцепилась в ручку двери, которую хозяйка уже собиралась закрыть.       – Это не займёт много времени!.. Всего несколько вопросов!..       Журналистка осознала, что значительно уступает в силе своей противнице. Дверь медленно, но неумолимо закрывалась.       – Это мой единственный шанс показать себя... Такое редкое интервью... Это моя мечта!..       Вдруг она поняла, что не чувствет сопротивления. Дверь снова открылась.       – Мечта – это святое, – спокойным, если не сказать, равнодушным голосом проговорила странная девушка и жестом пригласила её в дом.       Анита старалась не отставать от хозяйки дома и при этом не наступить на подол её шубы, который, как у королевы, волочился за ней по полу.       Она пошевелила кочергой дрова в камине, и без того жарко натопленном, и, ёжась, как от холода, опустилась в кресло напротив Аниты.       – Спрашивайте.       Журналистка включила диктофон и открыла записную книжку с наспех набросанными вопросами.       – Ваше настоящее имя – Светлана, но вы предпочитаете появляться в свете под именем Круэлла Де Виль. Почему?       – Люди сами дали мне это имя и сами решили, что оно мне подходит больше, чем данное от рождения, – последовал ответ.       Анита удивилась, но ничего не стала добавлять, а пошла дальше.       – Недавно вы поддержали движение против изготовления одежды из меха животных, а сами часто ходите в шубе. Из чего же она?       – Синтетика.       Анита пригляделась. Единственным источником света в гостиной был камин. В его красноватых отблесках она заметила, что мех действительно выглядит как-то неестественно.       – И вы участвуете в благотворительности, направленной на помощь животным и детям. Что вы чувствуете при этом?       На её лице появилось подобие улыбки.       – Ничего.       Анита тоже улыбнулась и как-то нервно хихикнула.       – Нет, ну что-то же вы чувствуете. Зачем-то же вы это делаете?       Её собеседница тяжело вздохнула и закрыла глаза.       – Дальше.       Дальше последовало в том же роде: вопрос – краткий ответ или тяжёлый вздох. Уже на середине разговора Анита начала понимать, что хорошей статьи из этого не получится. Она-то, как любой уважающий себя журналист, ожидала сплетен, скандалов, которыми так любят хвалиться дамы наподобие этой художницы. А она словно не от мира сего. Напоследок Анита спросила:       – Какое воспоминание из детства вы можете назвать самым счастливым?       И тут она вздрогнула: из горла молодой девушки вырвался громкий, страшный смех. Она смеялась долго, а когда перестала, в её глазах не отразилось той весёлости, которая появляется у обычных людей, когда они смеются.       – Вы хотите услышать историю моего детства? В самом деле? – её улыбка была удивительно широка, а в голосе появился интерес. – Если вам так интересно, я расскажу.

II

      « Детство своё я провела в детском доме. Да-да, не удивляйтесь. Я не всегда была владелицей этого особняка. Точнее, я всегда была его полноправной хозяйкой, но не знала об этом половину жизни. Я родилась в небольшом городе под названием... А впрочем, вы всё равно не знаете, где это находится.       Итак, с малых лет я жила в детском доме. Эти годы я не назову счастливыми, но они не были ужасны. У меня не было друзей, так уж вышло. Ко мне относились настороженно. Никто не мог, да и не хотел понять девочку, которая засыпала на подоконнике, пытаясь увидеть и нарисовать рассвет. В принципе, я не нуждалась ни в дружбе, ни в любви.       Тогда у меня и появился интерес к рисованию. Это было моим любимым и единственным занятием, которому я посвящала всё свободное время. Вместе с любовью к творчеству во мне жила жажда славы. Я грезила идеей писать дорогие картины и жить в богатом доме с колоннами и множеством лестниц, с которых буду спускаться как королева, одной рукой небрежно касаясь перил. Мои сверстники тоже мечтали о доме, хоть маленьком, но уютном. Я жаждала признания, известности – они же хотели быть рядом с близкими, любящими людьми. Они не понимали меня, я не понимала их, и нас это устраивало. Меня, по крайней мере.       В восемь лет во мне проснулась страсть к мехам. Я считала, что шубу должна иметь каждая знатная женщина, а я ведь хотела стать такой. Я вслух рассуждала, мех какого животного лучше взять на воротник, а какой на рукава. Это пугало других детей, которые любили зверюшек. Что до меня, я никогда не любила животных, особенно бродячих собак, те и вовсе не внушали мне доверие. Мне казалось, что каждая из них способна напасть и загрызть ни за что.       Надо отдать должное, я получила хорошее образование. Училась я хорошо. Больше всего меня интересовал английский язык, но не из-за того, что я хотела на нём говорить, а из-за красивых слов, которые порой попадались. Я могла потом долго повторять их вслух и про себя, чтобы насладиться их звучанием. Как-то меня заворожили слова cruel и devil. Я шептала их вновь и вновь и дошло до того, что меня саму начали называть Cruel Devil. Вскоре прозвище "жестокий дьявол" закрепилось за мной окончательно. А всё из-за того, что я могла высказать суждение, дикое для детей моего возраста. Меня и мои мысли считали странными. Поначалу моё прозвище меня задевало, но скоро я начала понимать, что это имя мне, пожалуй, подходит больше, чем данное от рождения. Наверное, мрака во мне действительно больше, чем света.

III

      В тот день я сидела у окна и была занята своими мыслями. Вдруг к нашему дому подъехала дорогая машина. Из неё вышла дама в сопровождении двух мужчин. Я встретилась с ней взглядом. Вдруг она в ужасе распахнула глаза и что-то сказала. Даже с большого расстояния я заметила, как она побледнела. Она потеряла сознание и упала бы, если бы её тут же не подхватили сопровождавшие её мужчины. Они усадили её в машину, сели сами и уехали.       Я не придала этому эпизоду никакого значения и начисто забыла про него. Но через неделю на пороге нашего дома появился один из мужчин, которые сопровождали ту женщину. Одет он был в длинное дорогое пальто и аккуратный костюм. На его руке блестел золотой перстень с красным камнем.       Сейчас вы спросите меня, как его звали? Хорошо, я скажу. Его фамилия Хелманн. Как оказалось впоследствии, он был мужем той дамы.       К всеобщему (и моему, в том числе) удивлению, Хелманн обратил внимание на меня. Мы встретились в коридоре, я как всегда сидела на подоконнике с тетрадью и карандашом в руках и рисовала. Ему удалось меня разговорить (что было очень непросто), и я прониклась к нему симпатией.       В те годы у меня была одна неприятная черта, которая многим доставляет проблемы. Это честность. Я открыто сказала Хелманну, что видела его в окно и спросила, что за дама была с ним. Он похвалил мою наблюдательность и пояснил, что та женщина – его жена, и что я ей приглянулась, и она хочет меня видеть.       Но она плохо себя чувствует, продолжал он, и поручила ему забрать меня к себе. Тут он принялся описывать, как они богаты, какой у них огромный дом, в общем, всё то, о чём я в те годы мечтала. Завершением нашего разговора был вопрос, хочу ли я переехать к ним, стать частью их семьи. Я уже была готова воскликнуть, что да, очень хочу, но он не дал мне ответить, тут же сказав, что даёт мне время хорошо подумать. После этого он ещё час пробыл у директора в кабинете, а после ушёл.       С тех пор Хелманн стал у нас частым гостем. Он исполнил мою мечту: подарил шубу. Это была коротенькая норковая шубка, я ходила в ней, как королева. Ещё много дорогих безделушек я получила от него, но, разумеется, не это было главным. Я хотела увидеть его жену, но, по его словам, её самочувствие ещё не улучшилось.       Через несколько недель после нашего знакомства Хелманн задал мне всё тот же вопрос и на этот раз потребовал ответ. Я согласилась, а как могло быть иначе? Я была на седьмом небе от счастья, когда он сказал, что уже через несколько дней я стану частью их семьи. Ах, как я была счастлива!

IV

      В ту ночь мне не спалось. Я прокралась в коридор и открыла окно. Ночь была тёплая. Я облокотилась на подоконник и ушла в свои мысли. Они были очень хорошие.       Вдруг я услышала голоса. Они доносились со стороны сквера, который находился рядом с домом. Ветер доносил до меня разговор двух людей. Один из голосов я узнала – он принадлежал Хелманну, а второй был мне незнаком. Его обладатель говорил с английским акцентом. Я прислушалась к их разговору и с удивлением обнаружила, что Хелманн говорит с раздражением. Этот разговор навсегда впечатался в мою память.       – Алисе всё хуже. Она боится, что не успеет её увидеть, – говорил Хелманн. – Готов поспорить на что угодно, ей стало хуже из-за этой девчонки! Мало того, сколько неприятностей мне доставила её мать. Если Алиса...       Он замолчал, переполняемый эмоциями. Взяв себя в руки, он заговорил снова.       – Ну ничего. Я исполню её маленькую прихоть, а потом... Девочку я отправлю в элитную закрытую школу, не будет мелькать у меня перед глазами. По крайней мере, она получит хорошее образование и уже за это будет должна меня благодарить...       – Неужели вам нисколько не жаль свою племянницу? – спросил второй голос.       Хелманн фыркнул.       – Ничуть. Ты ведь знаешь, я терпеть не мог её мать. Вечно в своих мыслях, не слышит, когда к ней обращаешься. А эти её дурацкие рисунки! Светлана вся в неё. Знаешь, как её здесь называют? Cruella Devil!       Он расхохотался, ожидая, что собеседник его поддержит. Но тот молчал.       – Что же ты? Это ведь твой родной язык, Джон. Ты разве не понял...       – Я прекрасно понял, – эхом отозвался Джон. – Вы знаете, сэр, что я вам очень благодарен за помощь, которую вы мне оказали однажды. Вы помогли мне устроиться в этой стране, дали работу. Я всегда был с вами честен. И сейчас я не могу молчать. То, что вы хотите сделать, слишком жестоко, даже подло. Она и без того несчастна и одинока, а ваш поступок и вовсе разобьёт её сердце.       – Сердце? Ты думаешь, у неё есть сердце? Ты видел её? Да она ходит, как королева, смотрит свысока. А как она носит шубу, которую я ей подарил! И ты думаешь, она похожа на ту, кого можно сломить?       – Я не говорил, что её можно сломить. Но ваше преступление её только озлобит.       – Преступление... Придумал тоже. А что до озлобленности, это должно произойти с каждым. Или ты до сих пор веришь в добро? Все люди злы в большей или меньшей степени.       – А всё же, Маргарита была доброй.       Повисла тишина. Я отчётливо слышала, как колотится моё сердце. Смех Хелманна прозвучал в ночной тишине зловеще.       – А я и забыл, что прислуга благоговеет перед теми, кто к ним снисходителен. Но хватит, уже поздно. Пора возвращаться в это подобие гостиницы.       Я захлопнула окно. Сердце не хотело успокаиваться. Я тихо вернулась в спальню и легла в кровать.       Разумеется, после того, что я услышала, ни о каком сне не могло быть и речи. Я была подавлена.       – Купилась на красивую жизнь, – прошептала я.       Я чувствовала себя загнанной в угол.

V

      На следующий день я была сама не своя. Бессонная ночь давала о себе знать. В этот день за мной должен был приехать Хелманн. Я не представляла, как буду с ним разговаривать.       Я сидела на подоконнике, на том самом месте, где впервые увидела его машину. Ближе к полудню она подъехала снова. Выйдя на улицу, Хелманн заметил меня и помахал рукой. Я отвернулась.       Вскоре он предстал передо мной собственной персоной. Лучезарно улыбаясь, он протянул мне стопку бумаг, которые, по его словам, скоро сделают меня частью его семьи. Я взяла стопку в руки и посмотрела на неё невидящим взглядом. Потом медленно, как во сне, принялась рвать листы бумаги один за другим. Когда Хелманн опомнился, бо́льшая часть документов уже была уничтожена.       На наши крики выбежали директор и несколько воспитателей. Я не помню, что я говорила, но говорила много и громко. Обратившись к воспитателям, Хелманн воскликнул:"Этот ребёнок сущий дьявол!" После чего исчез, как мне казалось, навсегда.

VI

      Говорят, есть пять стадий горя: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Я застряла на станции "Депрессия". Я плакала в первый, и, наверное, единственный раз в жизни.       Первым делом я избавилась от всего, что получила от Хелманна. Нет, сначала я хотела раздать это другим девочкам, но они боялись брать что-то из моих рук. Серебряные и золотые украшения с драгоценными камнями и платья из последних коллекций отправились в мусоропровод без капли сожаления.       Прежде чем выбросить шубу, я долго её рассматривала. Мягкий мех согревал руки. Я прижала её к лицу. Мне показалось, что она дышит. Она выскользнула из моих рук. Я была почти уверена, что норка встанет и побежит. Но она так и осталась лежать на полу, не подавая признаков жизни. Мне стало жутко от мысли, что я гордо носила на себе когда-то живое существо, которое бегало, дышало и, может, даже... любило... А потом было убито существами более кровожадными и жестокими только для того, чтобы стать красивой, но бесполезной вещицей, без которой вполне себе можно жить. Я ошибалась, когда думала, что животное может напасть просто так. Они ничего не делают просто так. А для того, чтобы сделать больно, вовсе не обязательно иметь когти и клыки.       Я больше не считала шубу предметом роскоши.

VII

      В это утро я проснулась рано. Небо было пасмурным. Да и какая ещё погода может быть тридцать первого октября?       У меня не было ни малейшего желания вставать с кровати. Я легла на спину и заметила на своей тумбочке вазу с букетом осенних листьев и веточек сирени. Приподнявшись на локте, я увидела рядом с вазой самодельную открытку. На ней было написано:"Happy birthday, Cruella!" Я взглянула на соседние кровати. Девочки поспешно закрыли глаза, притворившись спящими. Большинство даже "во сне" улыбалось. Я снова опустила глаза на открытку. На этот раз она вызвала у меня улыбку. Увы, отнюдь не радостную.       – С днём рождения, Круэлла...»