Двадцать лет тому назад

      Первое, что сказал за завтраком (больше похожим по времени на обед) Доффи, было не «доброе утро», не «спасибо за еду» и даже не «пошёл нахер».       — Я удивлён, что всё ещё жив и относительно цел.       Росинант на это только неоднозначно повёл плечом, кивнул в сторону ванной комнаты и продолжил возиться с завтраком. Стряпуха из него — та ещё, конечно, была. Но без необъятной шубы он хотя бы научился не палить — ни себя, ни дом. Завтрак был простенький и лёгкий, чтобы отощавший Доффи не выблевал еду, как это случилось ночью. Рыбный бульон, подсохшая корочка хлеба да ягодный морс — вот и всё. На такую скудность Доффи только насупился:       — Вчера как-то побогаче было. Даже для одного бутерброда.       — Не ной, — отрезал Росинант, — если бы кто-то не блевал, были бы тебе разносолы.       И, не удержавшись, потрепал по светлым волосам. Они оказались грязными, слипшимися и мерзкими на ощупь. Оставляли за собой неприятный жирный след. Росинант так долго разглядывал свою руку, что Доффи обиженно отвернулся.       — Моя вина, не подумал, — смиренно признал Росинант ошибку, — забыл большое полотенце выдать. Ты ешь, а после — примешь ванну.       Дофламинго продолжал недовольно хмуриться, и Росинант решил его подкупить на маленькие сибаритские прелести:       — С клубничной пеной для ванн.       Разумеется, Дофламинго ничего не ответил, но взял ложку и осторожно пригубил бульон. Ел он медленно, стараясь не запихивать в себя слишком много и даже следовать столовому этикету: то ли боялся, что опять не удержит еду в желудке, то ли вспомнил о достоинстве. Росинант тоже уселся за стол. Сложил ногу на ногу, подпёр щёку рукой — и принялся пить свой кофе. Чёрный, как душа Дофламинго из прошлого.       — Ты на удивление тихо ешь, — заметил Дофламинго, — точнее пьёшь, конечно.       Маленький наблюдательный гадёныш.       — Может, это ты только всякое отребье видел?       — Может, — не стал спорить Доффи и уткнулся обратно в тарелку.       — Пацан, тебя как зовут-то?       Вроде, подходящее время, чтобы случайному прохожему узнать имя случайного подобрыша. Доффи молчал некоторое время, делая вид, что размышляет, отвечать ли на вопрос. И наконец, сжалился:       — Джофри. Меня зовут Джофри.       Блядь. Маленький Доффи в разы умнее своего бестолкового взрослого младшего брата.       — Джофри, значит… — протянул Росинант, пробуя новое имя на вкус, — что ж. Пусть будет Джофри.       Джофри — это хорошо. Это почти как Доффи, можно не бояться оговориться. Хотя проще было бы, если бы брат назвал своё настоящее имя. Но тот уже стал слишком осторожным, слишком подозрительным.       — Так вот, Джофри. Твой совершенно не подозрительный мешок я сбросил в море.       Было очень сложно удержаться и не развязать тесёмки, не взглянуть в лицо отца ещё раз. Но Росинант подавил эти желания: в мешке, сладковато пахнущим разложением, было слишком жидко. Значит, от отца осталось только изъеденная червями гниль. Это уже был не отец. Мелкий Роси не видел лица отца, когда тот погиб. И лучше взрослый Росинант будет вспоминать родителей — смеющихся и плачущих, радующихся и грустящих. Даже боящихся и истощённых. Но живых. Чем навсегда запомнит полуразложившееся лицо отца.       Дофламинго молчал слишком долго. Наверняка, продумывал причины и следствия этого поступка. Наконец, спросил:       — Зачем?       — Ну, не тащить же мешок с собой, да? Я не так давно в городе. Не хотелось бы, чтобы меня считали маньяком.       — Логично, — вот и всё, что ответил Дофламинго.                     Ванну Доффи решил принять самостоятельно. Разумеется. Забрал большое пушистое полотенце с собой, нашипел напоследок на Росинанта и закрылся на щеколду.       Сначала было тихо. Да, Росинант прислушивался. Он не знал, кто и когда учил Дофламинго самостоятельности: в Мари Джоа их мыли рабы, в Норт Блю — сначала родители, потом — было не до того. Что происходило с Дофламинго после убийства отца и до этого дня — Росинант не знал, потому волновался. В прошлой жизни Доффи встретил Верго и Семью после неудачной поездки, и какими бы тварями те ни были (особенно хитровыделанный Требол, конечно), но без них Доффи бы не выжил. Так что в какой-то мере Росинант был благодарен. Самую малость.       Наконец, зашуршала вода, и прозвучал едва уловимый стон — не боли, нет. Удовольствия, когда смываешь с себя прикипевшую дорожную грязь. И Росинант успокоился. Доффи справится. Его старший брат всегда хорошо соображал, уж додумается, как пользоваться ванной. Но на всякий случай ещё раз прокричал инструкции:       — Мыло — на бортике. Оно для всего подойдёт. И для головы, и для тела. Пена для ванны — рядом. Аптечка — в шкафчике, обработай потом ссадины. Не стесняйся.       Не то чтобы Дофламинго умел стесняться, конечно. Но обычный оборванец — мог бы, поэтому Росинант говорил то, что сказал бы в такой же ситуации другому ребёнку.       И только когда Дофламинго вышел из ванной, завернувшись в большое полотенце, Росинант понял, что немного проебался. У него не было детской одежды. Вообще. Своей-то одежды было пока только два комплекта: один — в стирке, другой — на нём.       — Мда… — протянул он задумчиво, — ща, пацан. Подожди.       В спальне в комоде лежала его старая рубашка времён Коразона — рука не поднималась выбросить, память как-никак. Её и принёс Дофламинго:       — Надень пока, а я к соседке сгоняю. У неё пацан твоего роста.       Доффи поджал губы, но спорить не стал. Обноски с чужого плеча, но чистые и целые, были, конечно, хуже одежды Тенрьюбито. Но гораздо лучше того, что носил последние месяцы сам Доффи.                     Клара держала небольшую пекарню, была замужем за кузнецом, и воспитывала трёх детей: дочь, сына и племянницу. И она всегда была рада поделиться с Росинантом (и, скорее всего, не только с ним) последними новостями, не распроданным хлебом и домашним теплом. А сейчас без лишних вопросов дала старую одежду Кори. От пары монет она предсказуемо отказалась и впихнула в руки булочку с малиной, сказав:       — Дети любят сладкое.       Росинант сомневался, что его ребёнок любит сладкое. Но спорить не стал, только благодарно залепетал что-то невразумительное и поспешил домой.       Одежда Кори: тёмные брюки из грубой плотной ткани, белая майка и тёплый свитер домашней вязки на случай холодов — была Доффи почти в пору. Болталась только на плечах. И от этого немного щемило сердце: Кори было семь, и он не был ни длинноногим, ни гигантом, ни ещё кем-то подобным. Просто обычный здоровый ребёнок.       И Росинант не знал, как теперь вырастить из тощего Доффи того большого и сильного Дофламинго. Денег, что платили в баре, где вышибалой работал Росинант, не умеющий, по большому счёту, ничего, кроме драк, хватало на аренду маленького двухэтажного дома и еду на одного. Если не особо шиковать, то могло бы хватить и на них двоих, но Доффи нужно было набирать массу и здоровье. А для этого нужны были всякие хорошие и полезные штуки, о которых Росинант раньше совершенно не задумывался: в столовой Дозора меню было сбалансированным, а обеды Семьи — обильными (и иногда даже чрезмерными, что сейчас снова наталкивало Росинанта на мысли о голодных годах Доффи и как они сказались на взрослом Дофламинго). О деньгах на одежду, сигареты, жильё и всю остальную повседневность прошлый Росинант тоже не переживал. Жалованье коммодора капало на его личный счёт в Дозоре, а в Семье он жил за счёт Дофламинго. И даже когда, забрав Ло, он отправился на поиски лекарства, прихватил с собой сундучок с монетами да несколько особенно ценных цацок. На случай, если придётся обращаться к ростовщику. А сейчас он, такой весь рыцарь в сияющих доспехах, планировал привить ребёнку Тенрьюбито уважение и любовь к честной жизни. М-да… проебался — это слабо сказано.       За своими размышлениями он почти пропустил оценивающий взгляд Доффи. Тот вроде бы сосредоточенно выковыривал из булочки подслащённую расквасившуюся малину, но нет-нет да оглядывал Росинанта. Наконец, не сдержался и спросил:       — Чего ты? — и напрягся весь как-то.       И в этом простом «чего ты» было так много всего, спрятанного за показным равнодушием, что Росинанту стало стыдно. Он взрослый, здоровый мужик. Уж как-нибудь прокормить тощего пацана сможет.       — Ничего, — улыбнулся в ответ так светло, что Доффи расслабил свои хрупкие плечики, — мне на работу пора. Дождись, пожалуйста.       Доффи в ответ только фыркнул презрительно, выражая своё отношение к этому всему.

―――

      Возвращался домой Росинант с тревогой в сердце: Доффи, может, и отказался от идеи тащить голову отца в Мари Джоа, но совершенно не обещал оставаться с Росинантом. Он запросто мог уже сбежать куда-то, прихватив с собой нычку на чёрный день и еду из холодильника. И Росинант только беспокоился, что этого — слишком мало, чтобы обеспечить Доффи спокойную дорогу хоть куда-то.       Но когда он в таких невесёлых раздумьях добрёл до дома, то увидел свет в окнах первого этажа и маленькую тень за занавесками. Не сбежал. По крайней мере, пока что.       Доффи сидел на кухне за столом и без особого энтузиазма ковырялся в каком-то вкусно пахнущем пироге. Почувствовав на себе взгляд, он хмыкнул и пробурчал:       — Тётка какая-то принесла. Ещё трусы и куртку.       — Клара, — заочно представил Росинант, — она хорошая. Не хами ей, пожалуйста.       — А то что? — криво усмехнулся Доффи, — отругаешь меня?       Росинант не нашёлся сразу с ответом, поэтому притворился очень занятым: помыл руки, отобрал у Доффи пирог, кинул его на сковороду разогреваться, прикурил. И только тогда ответил:       — Нет, конечно. Ты уже взрослый, чтобы тебя уму-разуму учить. Папаша не смог — так улица научит, — да, по больному. Но Росинант никогда не был по-настоящему добрым взрослым, — просто знай: Клара даёт тебе одежду — бесплатно, заметь. Клара даёт тебе мясной пирог и булочку с малиной — тоже бесплатно. Просто потому что ты есть. И даже благодарности от тебя не ждёт. Что будет, если Клара обидится?       — Я останусь без нищинских тряпок и дерьмовой жрачки?       — Ты останешься с голой жопой перед наступающими холодами. А ещё ты останешься один. И это гораздо хуже голой жопы, тебе ли не знать.       Пирог зашипел на сухой сковороде, и Росинант отвернулся к нему, заодно давая Доффи время переварить услышанное. Вот только к выводам, которые брат сделал, он оказался не готов:       — Что, наигрался? — тонкий детский голосок, который даже ещё ломаться не начал, звучал так же мрачно, как голос взрослого Дофламинго в тёмные времена.       — Не понял… — Росинант уронил перед Доффи тарелку с аккуратным куском пирога, устроился напротив и буркнул: — надеюсь, не сблюёшь. Клара вкусно печёт.       — Ты сказал, что я останусь один, если Клара обидится. Значит, ты собирался привести меня в приличный вид — и отдать ей? Или снова на улицу выкинуть? Или что?       Наверняка под тёмными очками Дофламинго подозрительно сощурился, а Росинант аж дар речи потерял от такого напора бредовых идей. Пронёс вилку мимо рта, больно ткнул в щёку, обляпался пирогом и им же несильно обжёгся. Наконец, собрал себя в кучу и прохрипел:       — Дурак совсем? — и, предвосхищая вопли, продолжил. — Кто ж сопляков подбирает, чтобы потом куда-то их деть или на улицу выкинуть? Хотел бы Кларе отдать или в приют какой — туда бы сразу отвёл, а не к себе. Хотел бы на улице оставить — так и окликать бы не стал. Сопляков из жалости подбирают, чтобы заботиться о них. И, если повезёт, сделать их жизнь чуточку лучше, чем она могла бы быть.       Какое-то время Доффи молча жевал, медленно и вдумчиво, и наконец, подобрал слова — снова не такие, какие ждал Росинант:       — Ты меня только что жалким сопляком назвал? — но сказал как-то не настолько злобно, на сколько мог.       И Росинант рассмеялся, как ни разу в прошлой жизни не смеялся рядом с Дофламинго, — легко и свободно:       — Не плюйся ядом, драконёнок. Жри свой пирог.       Казалось, Доффи хотел что-то ещё сказать, но передумал и действительно уткнулся в тарелку и пирог. А следующим утром первое, что услышал Росинант, было хмурое, недружелюбное и с трудом различимое «добрутр». Дофламинго всегда был совой даже больше, чем фламинго.