Двадцать лет тому назад

      Найти Дофламинго не составило труда. Да он и не скрывался больше необходимого. Мальчонка с провонявшим кровью мешком в руках, ночью пробирающийся в порт. Он был таким маленьким и хрупким, каким никогда не был в воспоминаниях Роси: оказывается, прятаться за спиной старшего брата было так удобно. И сейчас, с высоты прожитых лет (и собственного роста), Росинант готов был схватить брата, обнять его и рыдать над их бестолково прожитыми годами. Всю злость и разочарование, затопившие его в последние минуты жизни, как смыло от вида этих незаметных, но нахмуренных бровок, синяков на лице (и, наверняка, на всём теле), разодранной одежды и стоптанных ботинок. Выпирающих во все стороны костей. Росинант никогда не спрашивал у Дофламинго (да тот и не рассказал бы), как именно он жил всё это время. Чем питался, пока добирался до Нотиса и Мари Джоа. Что с ним происходило, что с ним делали…       Найти Доффи не составило труда. Но как втереться к нему в доверие так, чтобы он захотел остаться — задачка посложнее. Дофламинго — не маленький болезный Ло, у которого не было выбора. Не получится схватить его и унести на лодку (тем более что кораблей и моря Росинанту хватило на все оставшиеся жизни). Но и так, как действовал Требол, обещая силу и власть, не хотелось. Да и не собирался он давать Дофламинго этого. А то, что мог — и хотел дать, — никогда не интересовало Доффи. Все эти простые человеческие радости совместных завтраков, ничего не значащей болтовни, игр на заднем дворе.       Мда… не подумал он. А Дофламинго вот он уже. Скрывается в тенях, думает, что тьма его спасёт от любопытных глаз. Мешок свой тащит, совершенно не подозрительный.       — Хэй, пацан, — вылез Росинант из своего укрытия, — куда это ты такой нарядный идёшь?       Дофламинго вздрогнул всем телом, но тут же окрысился:       — Уж явно не твой хер сосать, — прижался лопатками к ближайшей стене и явно приготовился отбиваться.       — Да я и не претендую, — Росинант даже растерялся весь, и этой заминкой Доффи тут же воспользовался.       Он уже тогда, оказывается, это умел — быстро оценивать ситуацию и действовать соответственно.       — Вот и вали тогда, — огрызнулся и припустил дальше к порту.       Что делать дальше, Росинант не представлял. Порадовался только как-то запоздало, что все имевшиеся деньги (и пару заложенных цацок) потратил на то, чтобы подкупить всех капитанов, стоящих на якоре. Вот только… что мешало Дофламинго просочиться в трюм безбилетником? Тогда, обнаружив, его наверняка выкинут за борт. А этого Росинант никак допустить не мог, потому попытался снова:       — Пацан, да стой ты! — попытался было догнать, но запутался в собственных ногах и с оглушительным грохотом рухнул на мостовую.       Дофламинго оглянулся через худое плечико, презрительно хмыкнул и пошёл дальше.       — Я ж и Дозор позвать могу на сопляка с подозрительным мешком! — это был последний козырь, и он сработал.       Доффи подпрыгнул на месте, развернулся и, с явным усилием взяв себя в руки, вернулся:       — Чего ты доебался, красивый такой? — голос его был неимоверно уставший. Такой, как бывал у взрослого Дофламинго после всех его тёмных делишек.       Росинант чиркнул зажигалкой, прикурил и уставился в глаза брата, по обыкновению скрытые очками. Тот снова нахмурился, но как-то не зло, а скорее растеряно и удивлённо. Потянул грязную худую ладошку к волосам Росинанта, но спохватился, встряхнулся и снова грубо спросил:       — Ну? Чего доебался?       — И, правда, чего? — Росинант улыбнулся своей туповатой (как сам Дофламинго считал) улыбкой и замолк. Уселся прямо там, где лежал. Выдохнул тяжёлый дым в сторону от Доффи и спросил: — сам-то как думаешь?       — Я думаю, что ты обычный алкаш, которому заняться нечем — вот и донимаешь всех подряд.       Кого это «всех подряд» в тёмном переулке, Доффи, судя по всему, и сам не знал. Как и не знал, чего ждать от Росинанта. Тот, впрочем, не знал тоже. Только видел, что ребёнок перед ним — его старший брат, который сейчас был на далёкие шестнадцать лет младше — замёрз, устал и явно хочет есть.       — Жрать будешь? — невпопад спросил Росинант и достал из-за пазухи бутерброды, завёрнутые в чистую тряпицу.       Разумеется, Дофламинго отказался. А кто бы нет? Но Росинант хорошо его знал, поэтому разломил один бутерброд на две неравные части, откусил от меньшей, а ту, что побольше, протянул брату.       — Жри, пацан. А то вон, какой тощий.       Несколько безумно долгих минут Доффи сопротивлялся естественным позывам, но в итоге не удержался. Бутерброд был из свежего мягкого хлеба, с добрым куском мяса, сыра и даже с парой листиков салата. Кто бы устоял? Или, может быть, Дофламинго решил, что быть отравленным прямо сейчас стрёмным мужиком из переулка — не такая уж и плохая участь.       — Я вот, что думаю, пацан… — снова начал Росинант, когда доел свою часть и прикурил новую сигарету, — ты тащишься с подозрительным мешком куда-то ночью. И там — явно не башка какого-то дорогостоящего пирата, иначе ты бы весь такой в лучах славы заявился прямо на базу Дозора, а не шкерился по кустам.       Кустов тут, конечно, не было. Но для красного словца — сойдёт. Думать о том, что в мешке — голова родного отца — не хотелось, и Росинант успешно гнал от себя эти мысли. Там просто… что-то. Не отец, убитый руками брата.       — И что? — уже не так дерзко спросил Дофламинго, доев второй бутерброд. На сытый желудок и бояться стало как-то проще.       — И что… — передразнил Росинант, — и ничего. Пошли ко мне жить?       — Ты извращенец или зверюшку завести захотел?       Голос Доффи дрожал — не то от страха, не то от усталости. Но больше всего в нём было боли и отчаяния. Этот маленький ребёнок уже не ждал ничего хорошего от жизни.       По крайней мере, ничего, что могло прийти само, чего не надо было выгрызать и вырывать у других.       — А чего бы ты хотел? — с наигранным любопытством спросил Росинант.       — Прирезать тебя здесь и отправиться по своим делам.       От неожиданности Росинант даже рассмеялся.       — Уж не знаю, что у тебя за дела такие, — он кивнул на мешок, — но они явно не доживут даже до соседнего острова. Я прямо отсюда чую запах разложения. Что бы ты там ни планировал, ничего не получится. Куда бы ты ни вёз свою ношу, она не доедет. Так стоит ли тратить время и силы, рисковать собой?       Дофламинго нахмурился и надолго замолк. Наверняка, подсчитывал всё, прикидывал сроки. Или вспоминал, как их отец умолял Тенрьюбито принять обратно жену и детей, а те отказали. «Предатель» — так они тогда сказали. «Отвергнутое невозможно вернуть. Ты простой человек». Дофламинго никогда не считал себя обычным человеком — ни в детстве, ни, тем более, в зрелости. Но что из того было его истинными чувствами, а не взращенной ерундой Требола? Предательство Тенрьюбито не смыть кровью — это понимал Росинант, понимал и взрослый Донкихот. Но что насчёт маленького Доффи?       — Послушай, пацан. Если твоё дело переживёт твоё путешествие, то и одну ночь в тепле, с сытым желудком и нормальной кроватью, — переживёт тоже. Что думаешь?       — Думаю, что ты извращенец, и полезешь ко мне, стоит мне уснуть. Или придушишь ночью, а труп продашь на органы.       — Мир, вообще-то, не только из злодеев состоит, знаешь?       — Нет, — отрезал Доффи, — не знаю.       Росинант не должен был этого говорить, но случайный прохожий из переулка — должен:       — Такой маленький, и уже такой злой. Что с тобой произошло, пацан?       Доффи был очень похож на Ло. Поэтому Росинант вёл себя с ним также. Но Доффи не был Ло. И поэтому Росинант слегонца просчитался: Доффи забубнил без особого страха и энтузиазма, на одной унылой ноте:       — Мою мать замучили до смерти у меня на глазах. Из-за моего отца, которого я пристрелил. И чья голова болтается в том подозрительном мешке. А мой младший брат… пропал, — тут голос его как-то сорвался на шёпот. Будто именно это причиняло ему самую большую, ещё не отжившую, боль.       Хотелось рыдать. Так, как рыдал над короткой жизнью Ло. Как рыдал в детстве над телом матери. Как рыдал от страха, когда Доффи убил отца. Как рыдал, пока не уснул, уткнувшись в плечо Сэнгоку. Но он не мог себе этого позволить — не как случайный прохожий, пытающийся наставить какого-то оборванца на путь истинный.       — Мда, пацан. Потрепала тебя жизнь, — и снова не сдержался, — а что с братцем-то?       — Не знаю. Я искал, но так и не смог его найти, — буркнул Доффи. Кажется, он решил исповедаться напоследок, перед арестом дозорными, — не представляю, что теперь с ним будет. Он же такой маленький и слабый.       — Расскажи про него?       Росинант не рассчитывал ни на что конкретное. Хотел просто заболтать Доффи, пока тот не уснёт от усталости и нервотрёпки, а потом забрать к себе домой. Пусть это покажется подозрительным, пусть Доффи орал бы утром на весь околоток. Но…       — Брат он… очень похож на родителей. Такой же добрый и глупый. А ещё он смешной и неуклюжий. Может упасть на ровном месте — прямо, как ты. И боится жуков. И всегда жалел рабов. Привязывался к ним, как к членам семьи. А, может, даже больше. И ненавидел играть в войнушку, всё книжки листал да игрушки укачивал, будто нянька какая. Вот дурак, да? Для укачиваний же рабыни есть. Я ненавидел, когда он так делал — и отбирал игрушки. Тоже дурак был. Родители же новые покупали, и он снова их укачивал. А на меня потом обижался. Наверняка, ненавидел меня…       Если бы на месте Росинанта был кто-то другой, уже на первых словах о рабах что-то заподозрил. И на всякий случай убил бы этого тощего последыша ненавистного правительства. Может, дело было в усталости и сонливости, а, может, в самом Росинанте, что сидел, подобно пеньку с глазами, только Доффи всё не затыкался. Рассказывал какие-то нелепые истории из детства, о которых маленький Роси забывал тут же, стоило им произойти. Рассказывал, и рассказывал, и рассказывал. До тех пор, пока Росинант всё-таки не подал голос:       — А имя-то у твоего брата было?       — Есть! — рявкнул Доффи, — оно есть. Он не умер ещё, ясно тебе?!       — Ясно-ясно, — Росинант даже руки приподнял в знак примирения, — и как зовут твоего брата?       — Росинант.       — О, как. Тёзка, значит.       По тому, как замолк и напрягся Доффи, Росинант понял: надо было имя менять. Маленьким он не знал, есть ли какие-то различия в именах Тенрьюбито и простых людей. А как вырос — так и не интересно было. Вдруг, не было нигде больше, кроме как на Мари Джоа, человека по имени Росинант? Вдруг, прямо сейчас Росинант совершил большую ошибку? Но Доффи продолжал молчать и вглядываться в лицо, освещаемое только огоньком сигареты. Наконец, подвёл итог:       — Значит, тёзка.       Какое-то время они сидели молча, думая каждый о своём. Росинант пытался вспомнить все эти детские истории, связанные с братом, но никак не мог — сначала был совсем маленьким. Потом всё затмили ужасы жизни в Норт Блю: страх, голод, боль и снова страх. Не до детских игр было, не до разговоров с братом. А потом умерла мама, а Дофламинго стал убийцей.       О чём думал Доффи, представить было сложно, и Росинант не пытался. Как не пытался и заговорить — давал время переварить всё случившееся, взвесить все за и против. Взрослый Дофламинго любил такое: получить все отчёты, собрать все ниточки в единый пучок — и уйти к себе, усесться в кресло, накрыть лицо книгой. И обдумать всё в тишине, найти единственно правильное, по его мнению, решение.       Наверняка, маленький Доффи уже такой же.       — Ладно, — вот и всё, что сказал Доффи долгое время спустя.       — Ладно?       — Ладно. Пошли к тебе.       Доффи встал на ноги, брезгливо оттолкнул от себя мешок, отряхнул грязные оборванные штаны и упёр руки в бока. Дождался, пока Росинант поднимется на ноги, и демонстративно проигнорировал шутливый вопрос: «не боишься больше пойти на органы?».       В молчании они пошли обратно вглубь города. В спину им светили первые рассветные лучи. Доффи едва переставлял ноги от усталости, но упорно шёл рядом, не сбавляя темпа, и тихо бесился, когда Росинант замедлялся. А сам Росинант думал о том, что эта маленькая победа — ничто. Впереди ещё был долгий путь.