Сложная школа

      Через пару месяцев, уже в начале весны, Фёдор умудрился подхватить простуду. Его знобило, появились слабость, желание спать и высокая температура, поэтому в школу пошёл только Коля, как и на работу.       Ближе к вечеру Фёдору стало лучше, а ещё неожиданно зашёл Дазай. Как полагалось стереотипами, принёс несколько апельсинов и завёл разговор. Вот только разговор этот был странным.       — А ты оказался живым, да? Открой секрет, Достоевский, как тебе это удалось? — Дазай выглядел безразличным, но Фёдор напрягся. Ему не нравилось что-то, что таилось за маской этих слов.       — О чём ты? — уточнил он.       — Тебе ли не понимать? Ты был так же мёртв изнутри, как и я, а потом ожил. Мне, пожалуй, тоже хотелось бы стать живым, чтобы… Впрочем, неважно, зачем мне это нужно. Расскажи товарищу, а? — Осаму улыбнулся и подмигнул ему.       Фёдор смотрел на Дазая и испытывал чёртов страх. Конечно, он знал, что знакомства с убийцами до добра не доводят, но Осаму был последним человеком, от кого он ожидал этих интонаций.       — Это не так работает, — Фёдор выглядит уверенным, усмехается, но внутри всё переворачивается, у него учащается пульс. Фёдор, чёрт возьми, знает, к чему может привести этот тон.       — А как? Когда вы приехали, Достоевский, я видел мертвеца рядом с фальшивкой, сейчас же передо мной живой человек, а Гоголь производит впечатление искренне счастливого. Что подняло вас на этот уровень? — зрачки Дазая сузились, а улыбка почему-то стала напоминать оскал.       — Это всё благодаря Коле, — Фёдор улыбнулся. — Это он. И у тебя так не получится.       Дазай вопросительно выгнул бровь, требуя пояснений. На самом деле, разумеется, он не испытывал каких-либо эмоций, но использовал их для невербального общения.       — Я был живым раньше, — Фёдор знал, что они звучат в этом разговоре, как психи, но он не знал, как выразиться иначе, — а Коля помог мне вернуться.       Лицо Дазая внезапно приняло растерянный вид.       — Ты врёшь, — Фёдор видел, каких трудов стоило Осаму это спокойствие, тон и бездействие. — Ты был в худшем состоянии, чем я сейчас. Как тебе удалось провернуть это исцеление?       — Дазай, — начал Фёдор, — я вижу тебя не хуже, чем ты меня. Мне ясно, кто ты, — Фёдор и сам восхитился своим навыком скрывать страх и говорить, как будто ему это ничего не стоит. — И ты не сможешь так. Для исцеления надо чувствовать, хотя бы в глубине себя. Не отрицаю, что апатия поглотила меня, но я видел всё, что происходило вокруг, слышал и по-своему интерпретировал через эмоции, которые ты подавил, решив, что так будет лучше. Вот только, — Фёдор улыбнулся ему с сочувствием, которое вывело Дазая из себя, — лучше не будет.       — Это не тебе решать, — прошипел Дазай, всё ещё пытаясь улыбаться. Фёдору это напомнило, как держался Коля, и страх отступил окончательно. — Мне очень нужно стать живым!       — Позволь себе искреннюю привязанность для начала. Если что-то вообще может помочь, то только это, — Фёдор и подумать не мог, что эти слова принесут такой эффект, какой они принесли.       Дазай вышел из себя.       Он подскочил к Фёдору, схватил его за отросшие до плеч волосы и, дёрнув изо всех сил, встряхнул и закричал:       — Говори правду! — в его голосе не проскальзывало даже отчаяние. Дазай просто не умел испытывать чувства. — Мне надо знать её!       Фёдор замер, даже не думая сопротивляться. У него в голове всё смешалось, всё, что он ощущал до этого, стало неважным. Теперь имела значение только боль, какой бы пустяковой в сравнении она ни была в сравнении с той, что была знакома ему по жизни с родственниками.       — Что особенного в Гоголе?! Как он смог тебе помочь? — продолжал надрываться Дазай, ударяя Фёдора кулаком в подбородок.       — Я люблю его, — тихо проговорил Фёдор, смотря в пол.       От этого момента ему стало безразлично, что будет дальше, что сделает Дазай. Его мысли, как много лет назад, вернулись к Коле, ища спасения для рассудка. Фёдор думал о том, сколько времени и надеялся, что Коля не вернётся, пока Дазай не уйдёт.       Фёдору было больно осознавать предательство, но идущие один за другим удары в живот, спину, руки, ноги и лицо приносили более сильную боль на данный момент.       В голове всплывали воспоминания.       Вот Фёдору восемь лет. Дядя хочет узнать, где он был, потому что в дневнике он отмечен отсутствующим на уроках. Фёдор честно был в школе, о чём и говорит, предполагая также, что учительница просто не заметила его. Дядя не верит, с силой хватает за запястье и кричит, чтобы Фёдор перестал врать. Когда Фёдор повторяет свои слова снова и снова в ответ на вопрос, дядя бьёт его. Только через десять минут Фёдор понимает, чего от него хотят, и говорит, что прогулял. Тогда дядя усмехается… И бьёт сильнее ещё в течении получаса. К счастью для Фёдора, бьёт рукой. Так Фёдор научился говорить то, что от него хотят услышать.       Вот ему девять. Дядя успел привыкнуть к своей безнаказанности, и Фёдор получал всё чаще. Фёдор пришёл с опозданием, потому что гулял с Колей, и извиняется за это перед тётей. Она первая заводит речь о том, что не следует говорить, когда не спрашивали. Потом приходит дядя с веником для бани. Веник смочен в горячей воде. Дядя замахивается им и бьёт по спине Фёдора под аккомпанемент тётиных криков о наглости и дерзости. Так Фёдор научился молчать, пока к нему не обратятся с прямым вопросом.       Фёдору десять, он не был дома ночью, потому что спал у Коли, — у себя он не мог заснуть, — и теперь пришёл после школы. Его уже не спрашивают, где он был, а просто бьют небольшой палкой. Фёдор уже не кричит и не сопротивляется. Он настолько привык, что стало всё равно. Каждый удар отдаётся по всему телу, раскрашенному синяками и ссадинами не от непослушного характера. С каждым ударом на миг темнеет в глазах. В какой-то момент Фёдор теряет сознание. Он уже ничему не учится.       Фёдору одиннадцать, и ему было необходимо что-то показать Коле, поэтому они пришли к нему вдвоём. Фёдор не помнил, что дядя взял в качестве предлога для избиения, но бил он разбитой бутылкой, от которой пахло алкоголем, и зрелище Фёдор собой представлял довольно жалкое. Самым ужасным во всей ситуации казалось присутствие Коли, и только оно заставляло держаться и не просить о пощаде, когда глаза застилала кровавая пелена, и горячая кровь стекала по телу, как вода в душе. Этот момент был настолько ужасным, что Фёдор невольно всхлипнул и вернулся в настоящее.       Дазай собирался ударить Фёдора по лицу, но Фёдор сумел, пересилив себя, осознать, что всё изменилось, он сам другой, и ситуация не похожа на то, что было раньше, перехватить руку, сжатую в кулак.       — Хватит, — тихо сказал Фёдор. — Ты не имеешь права так со мной обращаться, если тебе больно.       Не ожидавший такого поворота Дазай замер, слушая Фёдора.       — Ты думаешь, я не вижу? — продолжил Фёдор. — Тебя притягивает Накахара, но он тоже каким-то образом видит, насколько ты пустой, и не подпускает к себе. Признай это, и действуй из тепла, если хочешь когда-нибудь быть рядом с ним, — Фёдор посмотрел на часы. — А сейчас уходи. Коля скоро вернётся, а он моими проблемами не страдает, так что ты получишь так, что мало не покажется. Это же не то, чего ты добиваешься, верно?       И Дазай ушёл.       Фёдор вздохнул и сел на кровать, опираясь спиной о стену, думая, что в этом мире никому не стоит верить. Ни взрослым, ни детям.       На самом деле он блефовал. Фёдор не знал, станет ли Коля что-то делать, даже после всех его слов, он хотел доверять, но не мог перестать сомневаться. Фёдор давно знал, что он никому не нужен, его научили. Однако Коля был нужен ему, и была надежда, что он не оставит Фёдора, даже если будет рядом из желания сохранить привычное положение вещей, пусть это и печально.       Впрочем, сейчас Фёдору было так всё равно, как давно не было. Он смог дать отпор, но смысл?       Скоро послышался поворот ключей в замке, затем шуршание верхней одежды, и в комнату прошёл Коля.       — Привет, Федя, я дома, как ты тут без… Что за?! — едва увидев Фёдора, Коля бросился к нему. Внешний вид оставлял желать лучшего, бледную кожу украшали яркие синяки на лице и руках. Коля надеялся, что только там. — Что случилось?! Кто тебя так? Федя, кто это сделал? — Коля старался говорить негромко, но в некоторых моментах срывался и повышал тон.       — Неважно, — пробормотал Фёдор. — Это не имеет значения, — сказав это, он немного отодвинулся в противоположную сторону от Коли.       — Ещё как имеет. Никто не может причинять тебе боль. Я отомщу ему, он будет знать, только скажи мне, кто это? — Фёдор промолчал. Для него разговор был исчерпан.       Коля медленно вдохнул и выдохнул, потом пошёл в ванную, откуда вернулся с кремом в руках.       — Могу я обработать твои синяки? — спросил он. Фёдор покачал головой.       — Зачем? — аргументировал он свою позицию.       — Федь, больно же, а если обработать, заживут скорее, — говоря это, Коля осторожно, опасаясь реакции, погладил Фёдора по руке.       Глаза Фёдора расширились, он посмотрел на Колю и уверенно, без колебаний спросил.       — Зачем ты делаешь это?       — Извини, если ты не хочешь, я должен был спросить, просто в последние дни ты многое позволял, и я забылся, — протараторив это, Коля убрал руку, но Фёдор схватил её и повторил свой вопрос.       — Зачем ты это делаешь?       — Что именно? — уточнил Коля.       — Пытаешься помочь мне.       — Я люблю тебя, — отвечая, Коля не отводил взгляда, но было в его словах какое-то волнение, то ли предвкушающее, то ли испуганное.       Фёдор застыл. Он не знал, что ему сказать или сделать. С одной стороны, ему было трудно поверить Коле, с другой — он не хотел относиться к словам своего человека, как его дядя и тётя относились к его словам. Он не хотел, чтобы Коля искал другие слова или считал, что что-то неправильно.       — Я не знаю, что тебе ответить, — наконец сказал он. — Я пока не могу поверить в такую вероятность. Мне нужно время для этого.       Фёдор очень надеялся, что не обидел Колю. Он не сказал, что тоже любит его, потому что знал, как можно манипулировать привязанностью, и боялся показать её кому-то в такой степени, признать её. Даже несмотря на то, что Коля никогда его не обманывал и не причинял боль, страх сковывал Фёдора, когда он хотел рассказать о своих мыслях или чувствах.       Коля кивнул. Он всё ещё волновался, Фёдор видел это, но на лице Коли была полуулыбка. Искренняя.       — Хорошо. Я понимаю, — мягко сказал он. — И всё же, можно мне обработать твои синяки? А то ведь болеть будут, — и Фёдор кивнул, позволяя.       Коля двигался неспешно, аккуратно нанося крем на повреждённую кожу и стараясь не надавливать. Он был так сосредоточен на том, что делал, и Фёдора это тронуло. Милый Коля, как ему вообще удаётся совмещать в себе порывистого, импульсивного человека и это по-неземному восхитительное в своей нежности существо?       Удивительно, что мысли о Дазае перестали посещать Фёдора; до конца дня он оставался в этом спокойном состоянии, а сон его был крепким и безмятежным.       Утром Фёдор вспомнил о вчерашнем инциденте, но больше не видел в нём проблемы. Он чувствовал, что сможет дать отпор, если вдруг Дазай не оправдает его ожиданий и снова придёт.       Ещё заставляло внутренне трепетать воспоминание о том, как Коля говорил Фёдору, что любит его, не отводя взгляда и едва заметно краснея. Его Коля. Фёдор склонялся к этой мысли уже давно, но в последнее время всё чаще использовал про себя, думая о Коле. В конце концов, Коля не мог знать, о чём Фёдор думал и как, значит, он мог говорить в своей голове, как ему вздумается.       Когда Коля ушёл в школу, Фёдор не испытывал страха или опасения, и Дазай действительно не пришёл       Весь день был заполнен иероглифами в книгах. Кажется, Фёдор начинал понимать логику пунктуации японского языка. Эта мысль грела душу, потому что вела к повышению отметок по предмету. Могло ли быть лучше? Наверное, могло, но Фёдора устраивала реальность. В кои-то веки ему не хотелось сбежать из неё или полностью перестроить этот мир. Фёдор был практически счастлив, просто счастье это было спокойным. Он ещё не знал, что ждало его впереди.