haunted [призрачный]

ХЕЛСТОН, АНГЛИЯ

СЕНТЯБРЬ 1854

Около полуночи Его глаза наконец обрели форму. Взгляд получился кошачьим — одновременно решительным и настороженным, преисполненным тревоги. Да, это были именно те глаза. Приподнятые, тонкие изящные брови под ниспадающей волной непокорных рыжих волос. Эндрю отодвинул лист на расстояние вытянутой руки, чтобы оценить собственные успехи. Рисовать по памяти было непросто, но в Его присутствии рисовать было просто невозможно. С тех пор, как Эндрю приехал из Лондона — нет, с тех пор, как впервые увидел Его, — он старался держаться от Него подальше.        Но Он неутолимо приближался к нему с каждым днём, и каждый день был труднее предыдущего. Он подходил ближе, и это делало положение Эндрю невыносимым. Вот почему утром он уедет — в Индию или в одну из Америк, это не имело значения. Где бы он в итоге ни оказался, там будет проще, чем здесь. Эндрю вновь склонился над рисунком и, тяжело вздохнув, большим пальцем подправил угольную линию Его нижней губы. Безжизненная бумага, жалкая копия, была единственным способом унести Его с собой.        Затем, выпрямившись в кожаном кресле, он почувствовал это. Тёплое прикосновение чуть ниже затылка.        Его.        Одно Его присутствие заставляло кровь приливать к щекам. Саму Его близость Эндрю ощущал особенным образом, словно жар, выплёскивающийся, когда горящее дерево рассыпается пеплом. Ему даже не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что Он здесь. В спешке Эндрю прикрыл рисунок листами, лежавшими у него на коленях, но он так же знал, что может закрыть альбом с Его изображением, но никак не сбежать от Него самого.        Его взгляд упал на стоящий в противоположном конце гостиной диван с обивкой цвета слоновой кости, где Он неожиданно объявился несколькими часами ранее, чтобы рукоплескать прелестной клавесинной пьесе, виртуозно исполненной старшей дочерью хозяев дома. Эндрю долго рассматривал окно, выходящее на веранду, где за день до того Он ждал его с букетом диких белых пионов. Он всё ещё полагал, что влечение, которое испытывает к Эндрю, невинно, что их частые встречи в беседке лишь… удачное стечение обстоятельств. Счастливые совпадения. Какая наивность! Но Эндрю никогда не станет Его разубеждать — ему одному нести бремя этой тайны.        Эндрю встал, оставив рисунок с другими листами на кресле, и обернулся. И вот Он — стоял, опершись на портьеру из алого бархата, в простой белой шёлковой рубашке и лёгких брюках. Рыжие волосы торчали в разные стороны, а на лице застыло то самое выражение, которое Эндрю рисовал бесчисленное множество раз. На щеках разгорался жаркий румянец. Он рассержен? Смущён? Эндрю жаждал узнать, но не осмеливался спросить.        — Что Вы здесь делаете? — Эндрю услышал в собственном голосе раздражённые нотки и пожалел, сознавая, что Он не поймёт его резкости.        — Я… я не мог уснуть, — запинаясь, объяснил Он, подходя ближе к камину и креслу Эндрю. — Я увидел свет в Вашей комнате и… — Он помедлил, опустив взгляд на собственные руки, — саквояж за дверью. Вы уезжаете?        — Я собирался Вам сказать… — начал было Эндрю, но тут же осёкся. Не стоило лгать. Он не намеревался ставить Его в известность. К чему ещё больше осложнять ситуацию?         Он уже позволил всему зайти слишком далеко, надеясь, что на этот раз всё будет иначе. Но было очевидно, что всё вышло из-под контроля.        Он шагнул вперёд, Его взгляд упал на набросок в блокноте.        — Вы рисовали меня? — тихо спросил Он.        Изумление в Его голосе напомнило Эндрю, насколько глубока бездна непонимания между ними. Даже после того, как они провели вместе несколько недель, Он так и не догадался об истинной сути их взаимного влечения.        И это было к лучшему. Или, по крайней мере, так должно было быть. В последнее время, с тех пор как Эндрю решился уехать, он изо всех сил старался отдалиться от Него. Эта борьба отнимала у Эндрю все силы, и каждый раз, оставшись в одиночестве, он неизменно уступал искушению снова нарисовать Его. Страницы блокнота заполнились эскизами: изгиб шеи, словно высеченная из мрамора линия ключицы, сильные и изящные руки с длинными пальцами. Теперь, глядя на очередной рисунок, Эндрю не испытывал смущения от того, что его застали за рисованием. Он чувствовал нечто худшее. Его пробрал озноб, когда он осознал: из-за нелепой случайности, проявлением своих чувств — Эндрю погубит Его. Ему следовало быть осторожнее. Каждый раз история начиналась одинаково.        — Тёплое молоко с ложкой патоки, — тихо произнёс Эндрю, затем добавил с печальной улыбкой: — Это поможет Вам уснуть.        — Откуда Вы знаете? Именно к этому средству обычно прибегала моя мать…        — Я знаю, — перебил Эндрю, повернувшись к Нему лицом. Уверенность в его голосе не удивила его собеседника, хотя Эндрю не смог бы объяснить, откуда он знает. Не смог бы рассказать, сколько раз в прошлом предлагал Ему это молоко, когда приходили тени, а ночи казались беспросветно мрачными. Сколько раз он держал Его за руку, пока тот не засыпал?        Его прикосновение он ощутил так, словно оно насквозь прожгло рубашку. Ладонь мягко легла ему на плечо, заставив задохнуться.         Они ещё не дотрагивались друг до друга в этой жизни, а первое прикосновение всегда сводило его с ума.        — Скажите мне правду, — прошептал Он. — Вы уезжаете?        — Да.        — Тогда возьмите меня с собой, — выпалил Он. И тут же затаил дыхание, жалея, что не может забрать свою просьбу назад.        Эндрю наблюдал, как меняются эмоции у Него на лице: сперва пылкость, затем смущение и наконец стыд за собственную дерзость. С Ним всегда бывало так, и слишком часто Эндрю совершал одну и ту же ошибку, утешая Его в этот момент.        — Нет, — тихо сказал Эндрю, помня… всегда помня… — Я отплываю завтра. И если я Вам небезразличен, Вы не произнесёте больше ни слова.        — Если Вы мне небезразличны, — рассеянно повторил Он. — Я… я люблю…        — Нет. Не смейте.        — Я должен это сказать. Я… я люблю Вас, я уверен, если Вы уедете…        — Если я уеду, то спасу Вам жизнь, — Эндрю произнёс эти слова медленно, стараясь достучаться до чего-то внутри Него, до той частички души, которая могла бы помнить. Но существовала ли она? — Есть вещи, которые важнее любви. Вы поймёте это, но Вам придётся довериться мне.        Его взгляд, острый и пронизывающий, впился в Эндрю. Он отступил на шаг назад и скрестил руки на груди. И снова это было виной Эндрю — он всегда умудрялся показать себя с худшей стороны, когда он говорил с Ним.        — Вы хотите сказать, есть что-то важнее этого? — бросил Он, жестом указывая на них двоих.        О, как бы Эндрю хотелось быть на Его месте и не знать, что близится! Или хотя бы стать сильнее и остановить Его. Если Эндрю не помешает Ему, Он так никогда не узнает и прошлое повторится, терзая их снова и снова, превращая их жизни в бесконечный цикл страдания.        Но тут Он взял руки Эндрю и прижал их к своей груди, к бешено колотящемуся сердцу. И это знакомое тепло кожи заставило Эндрю забыться.        Он пытался не обращать внимания на то, как близко Он стоит, как хорошо он помнит вкус Его губ, как горько ему, что всему этому суждено закончиться. Но Его пальцы так осторожно скользнули по рукам Эндрю.         Он сделал шаг ближе, и руки Эндрю невольно опустились на Его плечи, коснулись открытой кожи, выглядывавшей из-под рубашки. Прикосновение было почти невесомым, но оно изменило всё.        Он, как и всегда, задрожал под прикосновениями Эндрю, а Его руки медленно скользнули с плеч на шею. Его реакция вызвала у Эндрю бурю чувств.        Каждый раз это разрушало его, лишало способности дышать. Каждый раз, когда Он так реагировал на Эндрю.        Он прав. Нет ничего важнее этого. И никогда не было.        Эндрю почти сдался, готовый уступить и заключить Его в объятия, когда заметил в Его глазах что-то… словно Он увидел призрака.        Он сам отстранился, прижав ладонь ко лбу.        — У меня какое-то странное чувство, — тихо сказал Он, тяжело вздохнув.        Нет… Уже слишком поздно?        Его глаза прищурились так же, как на портрете, затем вернулись к Эндрю. Одна Его рука всё ещё покоилась на груди Эндрю, а губы слегка приоткрылись, как будто в надежде.        — Можете назвать меня безумцем… Но я готов поклясться, что уже был здесь раньше…        Значит, и впрямь слишком поздно. Эндрю поднял взгляд и с содроганием ощутил, как надвигается тьма. Он ухватился за последнюю возможность обнять Его, прижать к себе так крепко, как мечтал неделями.        Стоило их губам встретиться, как оба они оказались бессильны. От привкуса жимолости Его губ у Эндрю закружилась голова. Чем теснее Он приникал к Эндрю, тем сильнее в животе бушевал вихрь восторга и мучительной боли. Его язык скользнул вдоль губ Эндрю, и пламя между ними разгоралось ярче, жарче с каждым новым касанием, с каждым открытием новой грани. Каждое новое прикосновение разжигало Эндрю до предела.         Только вот он помнил. Ни что из этого не было ново.        Комната задрожала. Воздух вокруг них засиял. Но Он ничего не замечал. Ни на что не обращал внимания, кроме их поцелуя.        Эндрю один знал, что вот-вот произойдёт, что за тени готовы низринуться на них. Пусть даже он снова не сумел изменить течение их жизней, но Эндрю знал.        Тени закружились прямо у них над головами. Так близко, что Эндрю мог бы коснуться их. Так близко, что Эндрю гадал, не слышит ли Он их шёпот. Эндрю видел, как омрачилось Его лицо. И на мгновение Эндрю увидел искру узнавания в Его глазах.        А потом — ничего. Пустота. Абсолютное ничто.