Завоевать ветер

Ретту ничего не хотелось сильнее, чем равнодушно оставить использованное, выпотрошенное тело и уйти, не оборачиваясь, предоставив рабам убирать беспорядок. Разве что — отнестись к содеянному с циничным безразличием, лишь упиваясь свершённым правосудием и приятной, долгожданной лёгкостью в чреслах. Но он сидел на краю кровати, мучительно зацепившийся периферийным зрением за подвешенную на спинке жену, и с нарастающим ужасом насчитывал следы многих часов безумных торжеств. Её затекшие, обескровленные руки уже давно не пытались растянуть и порвать обездвиживающий обрывок чулка; он оставил на них заметный багровый след, обнажившийся, когда под собственной тяжестью тело немного сползло ниже. Скарлетт действительно напоминала не больше, чем тело. Почти неподвижная, с уроненной на грудь головой — губы до ссадин раскушены что ей, что Реттом, — стынущая и замерзающая без его тепла. Кожа вокруг саднящих сосков покраснела от выкручиваний, щипков и тисканий. Синяки от пальцев и ладоней чертили бёдра и конвульсивно подрагивающие ноги на массивные лоскуты. Острейшее удовольствие, которое отголосками будили воспоминания о том, как были оставлены эти чернильные отметины, садистски притупляло совесть, но не успел Ретт подумать, что точно не будет извиняться за всё это, как уже заполз к изголовью и торопливо развязывал шёлковый узел, частя: — Прости, Господи, Скарлетт, прости меня, я озверел, я так боялся тебя потерять и так хотел к тебе, что… Сверкающий зелёный взгляд бессмысленно полоснул по нему из-под потяжелевших век с тёмными кругами усталости. Ретт расправился с узлом и подхватил рухнувшую из него вниз жену, усиленно растирая большими пальцами её кисти и горячо целуя костяшки пальцев. — Ретт, — пробормотала она едва слышно, чудом не теряя сознание. — Пожалуйста… — Что? — прижал он её к своей груди, скрывавшей грохочущее сердце. — Да, — слабо уронила она голову виском ему на ключицу и наконец смогла несдержанно улыбнуться. Её рот подрагивал не от боли в израненных губах, а от озорного торжества, что уловка сработала. Ретт же обвил её руками, полностью закрыв от пронырливого восходящего солнца, и она прерывисто выдохнула, купаясь в нежданной нежности. — Ты чёртов безумец… — Нет, это ты — чёртова идиотка, — низко ответил он, несильно тряхнув её, что в тесном контакте с его телом получилось скорее приятно, чем обидно. — Общайся с кем хочешь, флиртуй, смейся над теми идиотами — но никогда, дьявол, никогда не подвергай себя опасности! Ты считаешь, что это было жестокостью? Во мне всего лишь смешались похоть и страх, а я уничтожаю то, чего боюсь. Ты по собственной шкуре знаешь, на что способно большинство мужчин, когда этому нет свидетелей. Что мне делать, если я потеряю тебя? Я не позволю тебе распоряжаться твоей жизнью, Скарлетт, — он мягко повернул её лицо к себе, и ей, потрясённой, даже не потребовалось срочно прятать улыбку, — и никому не позволю тебя забрать. — Ретт, — растерянно выдохнула она и провела пальцами по его щеке. Он соприкоснулся с ней лбами и носами и мягко потёрся, ласкаясь. Запах алкоголя почти выветрился из сбитого тёплого дыхания обоих. — В особенности — этому Меритту. Он пытается нас рассорить, Скарлетт — вот что очевидно, а мы, кретины, и не препятствуем, — Ретт долгим поцелуем прижался к её лбу, проложил цепочку касаний через висок к подбородку и пробромотал в него: — Предчувствие говорит мне застрелить его сразу и закончить всё это, но его будут искать. Недавно он занял место в законодательном собрании Штатов. — Господи Иисусе, — дёрнулась в его руках Скарлетт, выпрямилась и застонала, поморщившись от неподдельной боли, после чего упомянула Бога ещё раз. — Ты… это… как ты додумался до такого? — Чего там думать, если всё рядом находится, — пожал плечами Ретт с деланым равнодушием. — И риска забеременеть нет. — Кошмар! Ты так спокойно об этом говоришь! — она судорожно осмотрелась, цепляясь взглядом за пятна и полосы засохшего молока на простынях. — С кем ещё ты такое вытворял? — Скарлетт, — резко ответил он, заставив её испуганно примолкнуть и оставить хныканье. — Скажу откровенно. Я на семнадцать лет старше тебя. Разумеется, у меня были женщины. Ты можешь поверить, что они уже закончились, и перестать подозревать меня в несуществующих изменах, которые тебя саму толкают на чёрт знает что? Скарлетт выпятила губы и непринуждённо перебрала ногтями по смуглому плечу: — А с чего это ты взял, что я творю чёрт-те что исключительно с мыслью о тебе? Может, я просто пользуюсь свалившимися на меня богатством и красотой и нагоняю упущенное? Мужское эго невыносимо. Ретт звонко шлёпнул её в наказание. Скарлетт застонала без следа удовольствия, и широкая смуглая ладонь медленно растёрла покрасневшую кожу по кругу, разгоняя боль. — Мне не понравилось бы тебя бить, — вкрадчиво осведомил он, холодно глядя жене в глаз. — Но я буду даже рад, если ты продолжишь провоцировать меня на то, что было этой ночью. — Кто ты такой, чтобы меня воспитывать, Ретт Батлер? — воинственно выпрямила спину в его объятьях девушка. — Неужто тот, кто не бросается извиняться и заглаживать вину после воспитательного процесса? Когда он жёстко сгрёб шёлковые вороные кудри в горсть, из его движений ушла всякая игривость и добродушие. Он опрокинул Скарлетт на спину, натягивая пряди и насильно открывая её измеченное горло так, словно собирался полоснуть ножом или вцепиться зубами. Та же лишь ухмылялась и смотрела ему в глаза жадным огневым взором, на адреналине утратив инстинкт самосохранения и пьянея от потребности раздразнить зверя ещё сильнее, испытать себя на прочность под натиском и пламенем его гнева. Скарлетт будто бы от боли в натянутой коже головы выгнула спину так, что живот совсем провалился под выступившими рёбрами, а грудь соблазнительно очертилась, туго налившись кровью. Распятая перед ним и им, обнажённая и обесчещенная, она чувствовала себя столь распущенной, развратной и грязной, что терять уже нечего. И она была рада там находиться. Ретт хотел продолжить что-то. Парировать, съязвить, уколоть, поставить на место, принизить, лишить дара речи стыдом и властностью. Но его дыхание сбилось от вида изящно выгнутого тела девушки, бесстыдно демонстрировавшего прелести и многочисленные следы тёмной и жестокой страсти, оставленные на них. Ретт приложил всю свою волю, чтобы вернуться взглядом к лицу жены и посмотреть ей в глаза, и это оказалось фатальной ловушкой. О, как он мог так наивно и глупо купиться на её бессилие и болезненный вид несколькими минутами ранее? Неужели в самом деле поверил, что ночная вакханалия смутила её дух и сломила плоть? Эти знойные, бесстыжие зелёные глаза не могли принадлежать никому, кроме суккуба в человеческом обличии. Разве можно было забыть, что она — то же самое, что и он: сильная, выносливая, жадная до ненасытности, когда дело касалось телесных услад? — Чертовка, — сбивчиво прошелестел Ретт, разжал кулак, поймав на ладонь её голову, и поцеловал с такой силой, что их зубы звонко стукнулись друг о друга — потому что она сама рванулась ему навстречу, оплетая шею обеими руками, запуская пальцы в короткие чёрные вихры и не давая отстраниться. Скарлетт никогда бы не выиграла у него в словесных баталиях, ни за что не вырвалась бы из рук, способных разломить её голову, как орех. Но там, где она оказывалась безоружна перед его силой, он впадал в бессилие перед её слабостью. — Нимфоманка, — всё ещё соприкасаясь с ней ртами на каждом слоге, протянул Ретт шёпотом так нежно и любяще, что мурашки ринулись вниз по позвоночнику Скарлетт, и она, чуть слышно всхлипнув от распирающей изнутри радости, покрыла крохотными сухими поцелуями контур его губ, провела ими по волевой скуле и утянула в рот мочку уха, лаская языком. Ретт издал неожиданно чувственный, уязвимый стон, а его вторая рука умоляюще провела вверх по спине жены ногтями, впиваясь всё глубже и в завершение окончательно вцепившись в хрупкое взгорье лопатки. Скарлетт, забыв всё и всех от этого звука, в неясном первобытном восторге вылизывала и кусала сильную загорелую шею. Обычно насмешливый и подчиняющий мужчина извивался и корчился от удовольствия, пряча срывающееся дыхание в корнях чёрных вьющихся волос. Если бы он был способен мыслить в этот момент, он бы восхищённо поразился, как виртуозно эта девушка способна за одну минуту перевести его из состояния «выстрелить бы в висок этой сучке и закопать за амбаром» в состояние «Господи, дай мне, грешному, навеки раствориться в тепле и безопасности её благословенного тела». Обоим было понятно, что никто из них не выдержит ещё одного раунда. Очередной акт их жаркого и страстного единения ограничился тесным скольжением кожи по коже, бегом поцелуев, томительных или жадных, путающимися в волосах пальцами, тихими стонами и благодарным рваным дыханием. Они переплетались, как змеи, незаметно для себя перемещаясь по разворошенной постели в неутолимой жажде прикосновений и неги, пока отвечали стремлению прикоснуться, прогладить, сжать каждый сантиметр кожи друг друга. У обоих кружилась голова от поцелуев и сытой, медлительной похоти, когда они наконец замерли и слегка отстранились. Ретт пьяно посмотрел на тяжело дышащую Скарлетт, большими пальцами стёр наверх с её влажного лба прилипшие разрозненные пряди волос и, глядя в глаза, мягко спустился чуть ниже. Девушка закусила губу и прикрыла глаза в ожидании боли, но не запретила — и губы так нежно, как умели, коснулись истерзанной груди. Скарлетт закатила глаза с трепещущим выдохом, откидывая голову, но её телу дрожь не передалась. Ретт сомкнул веки и принялся, как ручной зверь, зализывать и успокаивать все повреждения мягким горячим языком, иногда не удерживаясь от вожделения и подсасывая расцвеченную укусами и сжиманиями кожу. Он даже невольно заурчал, когда жена ласково запустила пальцы в его волосы, поощрительно поглаживая и прочёсывая их ногтями. — Скарлетт, — тихо позвал Ретт через несколько минут, переползая ближе к ней и ложась рядом. — М? — она не открыла глаз и лишь дала ему руку, которой тот искал. Он поцеловал тыльную сторону её ладони, пряча блаженную улыбку. — Я хотел вернуться к тебе любой ценой. И рад, что у меня получилось. С тобой я счастлив. Я настолько хочу, чтобы ты была моей, что, если для этого придётся воспользоваться своим правом рабовладельца — я это сделаю.

***

К шести часам вечера, когда оба отменно — с перерывами на то, чтобы покормить Чарльза — выспались и лениво приводили себя в порядок, Шаника доложила Ретту, что их дом посетил мистер Мид. Он непонимающе нахмурился и устремил на жену вопросительный взгляд. — Я не звала его, — покачала головой Скарлетт с не меньшей озадаченностью. — Я — подавно. Быстро застегнув сорочку, он любопытно последовал за Шаникой в холл. Доктор Мид словно знал, как скоро появится хозяин дома — не стал садиться и ждал его в центре рисунка крупной геометрической мозаики лакированного паркета, чисто выбритый и прямой, как гвоздь. Ретт рефлекторно провёл рукой по волосам, придавая им более культурную форму, сладко сглотнул от непрошеного воспоминания о совсем других пальцах в своих прядях и спустился по лестнице. — Доктор Мид, — протянул он руку для приветствия и, заметив крохотное движение скромных бежевых кружев, не без удивления заглянул старику за плечо. — И миссис Уилкс? Воистину, женщины способны преподнести большие сюрпризы, чем мужчины. — Здравствуйте, мистер Батлер, — обречённо пробормотала Мелани, ибо прятаться стало бесполезно. Ретт на секунду сосредоточил на ней всё внимание — она то краснела, то бледнела, и выражение её некрасивого личика металось от стыда до уверенности. — Чем обязан визиту? — Не скромничайте, — басисто протянул мистер Мид и протянул ему два билета. — Хотели лично вручить приглашение герою блокады. Благодаря Вам, мистер Батлер, благотворительному базару теперь будет чем торговать завтра вечером! Мы ждём, что Вы произнесёте речь. — Как я могу отказать двум столь почтенным гражданам? — риторически отозвался Ретт, в лёгком поклоне и с белоснежной улыбкой под тонкой нитью усов принимая билеты. — Мы со, кхм, с миссис Батлер придём, даже если янки перекроют пороги нашего дома. — Вы считаете, что они могут? — со страхом воззрилась на него Мелани. — Это фигура речи, разумеется, дорогая моя! — хохотнул доктор Мид так, что подтяжки его брюк заскакали поверх рубашки. — Янки никогда не пройдут к Атланте через наших молодцов. — Да, да, разумеется, — пробормотала пристыженная девушка, опуская взгляд и пряча руки за спину. — Просто некоторые письма Эшли с фронта не дают мне покоя. — Не стоит волноваться, — отечески похлопал её по плечу так, чтобы не сломать тонкие косточки, доктор Мид. — К тому же, письма неизменно доходят, не так ли? Это ли не добрый знак? — он встрепенулся, словно вспомнив о чём-то, и с неловким одиночным кашлем повернулся к Ретту снова. — Заодно я хотел бы проведать миссис Батлер. Её здоровье вызывает у меня беспокойство. — Уж чьё-чьё, а её здоровье нисколько не должно Вас беспокоить, — елейно ответил Ретт, пряча под любезностью готовность ощетиниться и ожесточиться при мысли о том, что доктор Мид увидит на его жене при осмотре. — Скарлетт — женщина, чьей силе я поражаюсь. Я осознаю, насколько плохо это прозвучит, но, клянусь, Бог распорядился, чтобы её нога оказалась сломана, потому что в противном случае она сама перебила бы колени всей Джорджии. Доктор Мид повёл челюстью. Так мужчины передвигали рычажок разговора в положение не для женских ушей. — Мелли, золотая, — специальным ласковым тоном предложил он, — в таком случае, почему бы тебе самой не повидаться со Скарлетт? Вы хорошо дружите, но уже так давно не виделись. Перемолвитесь парой слов по-девичьи. Мелани снова вспыхнула, но, явно перебарывая себя, подняла на Ретта испуганные глаза и промямлила отрепетированное: — Да, мистер Ретт, я думаю, Скарлетт была бы рада меня увидеть… — и добавила уже от себя: — если она ничем не занята и готова, разумеется. С моей стороны было бы очень грубо… Она замолчала, когда рука мистера Мида на её плече коротко предупреждающе сжалась. Но Ретт заметил. Он сунул руки в карманы и улыбнулся: — Да, разумеется. Проходите, пожалуйста, миссис Уилкс. Она пискнула благодарность, и оба мужчины подождали с полминуты, пока девушка поднимется по лестнице, и благовоспитанно-неспешный звук её шагов полностью поглотят ковры. Едва это случилось, доктор Мид сразу перешёл к делу мрачным голосом: — Вы помните, что я говорил Вам о противопоказанности новой беременности для Вашей жены? — Меня смущает тот факт, что Вы сами помните о такой детали так хорошо, что начинаете сомневаться в моей памяти, — небрежно протянул в ответ Ретт. — В конце концов, она — моя жена? — Но не Ваша собственность, мистер, — погрозил пальцем доктор, и мужчине пришлось приложить усилие, чтобы сдержать милейшую улыбку. — А Ваша репутация такова, что я предпочту показаться грубым, чем получить в дальнейшем ещё одну тяжёлую пациентку! Вы можете быть героем войны, спасающим Атланту и весь Юг от голода и дефицита, но это не освобождает Вас от долга быть ещё и джентльменом и держать себя в руках. — Что за проповедь, доктор? — неторопливо поинтересовался Ретт, приспустив веки и придав взгляду надменно-недоверчивое выражение. — Вы вломились в мой дом, не успел я коснуться ногой берега, и обвиняете меня едва ли не в том, что я привязал свою жену к кровати и непристойно истязал её всю ночь вопреки медицинским запретам? На это Вы мне пытаетесь намекнуть? Мистер Мид побледнел, распахнув рот так, что Ретт остро понял: именно это тот и имел в виду. Именно затем послал Мелани наверх, воспользовавшись фактом их долгой дружбы со Скарлетт. Она остановилась перед дверью, бегло расправила пальцами кружева на воротничке и декоративном переднике поверх платья, заготовила широкую улыбку и постучала. Скарлетт разрешила войти. Мелани юркнула внутрь, не дав никому другому ни единого шанса увидеть подругу лишь наполовину облачённой — вид друг дружки, к которому все девушки привыкают после совместных полуденных снов. — Здравствуй, Мелли, — неестественно улыбнулась Скарлетт, расчёсывая волосы. — Почему ты так рано сегодня? — Уже вечер, дорогая, — удивлённо ответила Мелани и увидела в зеркале, что подруга сконфуженно прикусила губу и наискосок отвела взгляд вниз. — Ах. Да. Правильно. Мы только встали, как видишь, Ретт… очень устал после рейса, ему нужно было выспаться. — О, значит, мы с доктором Мидом зашли как раз вовремя, чтобы вы встали, и мы смогли вручить приглашения лично! — обрадовалась Мелани, но её глаза были прикованы к отражавшейся над туалетным столиком кровати. Слуги успели перестелить её буквально за минуту до того, как нагрянули гости, но Скарлетт всё равно занервничала, будто сам факт такой поспешной замены говорил красноречивее любого беспорядка. Она громко бросила расчёску на столик и, взявшись ладонями за колени, с деланой жизнерадостностью повернулась к подруге на стуле: — Только и всего? Это единственное, зачем вы пришли? Останетесь хотя бы на чай? Мелани не отвечала, застыв на месте с маской вместо лица. Скарлетт медленно проследила, куда она смотрит, и опустила взгляд на жуткий багровый браслет, перехватывавший запястье под задравшимся рукавом сорочки. — Вот чёрт, — кисло резюмировала она, сразу перестав притворяться и приняв угрюмо-осуждающий вид, а Мелани бесшумно бросилась к ней в ноги, нежно перехватив руки и наплевав на то, что мнёт подол небогатого платья. — Скарлетт, дорогая моя, так это оказалось правдой! — Что именно? — процедила Скарлетт сквозь зубы, терпя то, что Мелани задирает и второй рукав, а затем с аханьем сравнивает следы на обоих запястьях. — Я не хотела в это верить, — в глазах Мелани появились крупные прозрачные слёзы. — Я не могла в это верить! Но теперь я воочию вижу, что… что… о Господи, Скарлетт, мы сейчас же тебя заберём, собирайся! До этого бесстрастно размышлявшая, что каким-то чудом угодила в бездарную и безосновательную драматическую постановку, Скарлетт моментально напружинилась и отшатнулась от подруги на стуле, вырвав руки из её лобзаний: — Чего? С ума сошла? Кто «вы» и куда вы меня заберёте? — От капитана Батлера! — решительно сжала кулачки Мелани, что с её редкой миниатюрностью смотрелось скорее умилительно и комично, чем грозно. — Он переходит все границы, жестоко с тобой обращается и… и хуже этого! Ты не обязана подвергаться всему тому, через что он заставляет тебя проходить! Ах, Скарлетт, я меньше всего на свете хотела плохо говорить про твоего мужа, н-но… но твоей жизни и нравственности угрожает опасность! Ни одна женщина не должна проходить через такое! — Мелли, я устала, — резко прервала её Скарлетт, скрипнув зубами и коротко закатив глаза, а затем пригвоздила подругу жестоким взглядом. — Ты хочешь сказать, что он меня растлевает и насилует? Она покраснела до писка, как выкипевший чайник, но совладала с собой и не спрятала лицо, а покивала изо всех сил и вскинула руки, чтобы начать жестикулировать и говорить, но Скарлетт снова опередила её: — И откуда такие познания о нашей личной жизни? — Из негритянских сплетен, — понизила голос до шёпота Мелани, будто это было неприличнее, чем то, вокруг чего она ходила намёками и эвфемизмами минуту назад. — Каждая дама Атланты знает всё обо всех, потому что ловит за такими разговорами одну из своих служанок. Они подлежат наказанию, но… — Но сплетенка шагает дальше, да? — с нервным весельем догадалась Скарлетт. — А до этого она обойдёт всех негров. Пока они пересекаются, ходя по поручениям, на рынок, полоскать бельё, пасти скот — новость облетит всё чёрное население города, а дальше о ней несложно будет узнать и белым. У Скарлетт дёрнулся глаз. Подсчёт, сколько было шансов у негров мельком или напрямую увидеть их с Реттом, а сколько рабов подглядывало сознательно, занял поразительно меньше времени, чем она ожидала, а оказался всё равно увесистым. Девушка стиснула зубы, скалясь, и почти прорычала: — Я выпорю каждую черномазую тварь в этом проклятом доме. — Скарлетт! — громко ужаснулась Мелани, прикрыв тыльной стороной пальцев рот. — Отхожу розгами каждую грязную задницу, болтливая она или нет, — неумолимо продолжила Скарлетт и нагнулась к подруге. — Мелани, слушай внимательно. Мне всё это нравится, — она взяла её пальцами за плечи и слегка тряхнула, чтобы та не ушла в глухой шок, а осталась с ней и внимала. — Всё то, что эти безмозглые ниггеры разносят по городу, а белые подбирают и несут дальше, как страшилку — всё это мне нравится. Я счастлива, что Ретт делает это со мной, потому что я сама прошу его об этом. Мелани выглядела так, будто её сейчас вырвет, а затем она упадёт в обморок. Скарлетт продолжала удерживать её, сгорбившись и глядя в напуганные карие глаза. — Ты запуталась, — пролепетала упрямо Мелани, и её нижняя губа слезливо задрожала. — Ты заставила себя так думать, чтобы не сойти с ума, и убедила себя в том, что тебе это нравится, бедняжка… Обагрённые ссадинами руки вяло соскользнули с плеч Мелли, и та, рвано выдохнув, тотчас поднялась на ноги. Скарлетт мрачно проследила за ней взглядом. Было ясно: она не поймёт, просто не сможет понять, как не понимает существование порока и не может понять присутствие греха в тех, кого любит. Бесполезно рассказывать, объяснять, доказывать. Даже сейчас Мелани смотрела на неё сверху вниз с выражением страха, жалости и решимости, загнанно дыша от волнения и яро желая спасти. Скарлетт тяжело вздохнула, сглотнула и тихо сказала так, как она могла бы усвоить: — Я не обманываю себя, Мелани. Я люблю его. И люблю всё, что происходит между нами. Чарльз… наш Чарльз родился от первой нашей ночи. Почти такой же, какой была эта. Мягкость и принятие, полившиеся в карий взгляд от первой половины речи, обернулись ужасом и крахом, стоило прозвучать второй. Скарлетт беззвучно втянула ртом воздух, поняв, что совершила ошибку. В сознании Мелани дети рождались от большой любви и едва ли не только лишь от неё. А она сейчас сказала, что Чарльз был плодом разврата, слухи о котором шокировали весь свет Атланты. Мелани бросилась к Скарлетт с резкостью и жёсткостью, никогда прежде не свойственными образцово-женственным движениям, и тем самым напугала её, но не дала отшатнуться. Она стальной хваткой впилась в одну из окольцованных следом от чулка кистей и обличительно потрясла: — Это синяки! Синяки, Скарлетт! Синяки не появляются от любви, ты сама прекрасно знаешь, что нет любви в том доме, где женщины ходят в синяках! Мистер Батлер же попросту превращает тебя в… падшую женщину, Скарлетт! Бог свидетель, я не хотела вмешиваться в твою семейную жизнь, но миссис Мид сказала, что всё стало слишком серьёзным — и теперь я понимаю, что она была права, и наше вмешательство будет благом! Жгучая ярость вскипела в Скарлетт. Второй человек за одни сутки давал понять, что она не может сама решать, как ей жить, и это оказалось до странности бесящим фактом, только теперь она ещё и была уверена, что у Мелани точно нет никаких прав рассуждать о ней таким образом. Она вырвала руку из её хватки и поднялась на одной здоровой ноге в полный рост, моментально став выше подруги и физически подавив её: — Вон. Сейчас же. Мелани стушевалась, отступив на крохотный шаг назад под гневным взглядом дико, как у кошки, сверкающих зелёных глаз. — Уходи из моего дома, — повторила Скарлетт, негодуя, что трость находится вне её досягаемости, и она не может, напирая, вытеснять подругу так, чтобы не терять эффектности своего облика. — Я ожидала этого от кого угодно, но только не от тебя. Мне всю жизнь ставили тебя в пример как самую воспитанную, кроткую и сдержанную девушку из всех моих сверстниц, если не из всех леди в принципе, и что я вижу? Ты приходишь ко мне без приглашения, нарушаешь свидание с мужем, которого я долго не видела, и кидаешь нам обвинения: ему — в жестокости, мне — в испорченности? — Скарлетт, прости меня, — проскулила Мелани. — Я боюсь за тебя. Я правда так сильно боюсь за тебя, что отринула все приличия, потому что я хочу тебя спасти! — Меня не нужно спасать, Мелс, — тише произнесла Скарлетт и похромала к кровати. Мелани провожала её жалкую, неуклюжую походку с диссонансным взмахом руки для равновесия таким взглядом, что от меры сочувствия в нём щемило сердце и крошились зубы одновременно. У постели Скарлетт перехватилась за одну из колонн для балдахина и остановилась, отвернувшись от подруги. — Когда я жила с отцом, — тяжело начала она, — мои синяки ничего не значили для общества. Ты видела их — разве ты прибежала так же спасать меня, разве привела своего отца, пока он ещё был жив, выдвигать обвинения моему отцу? — Я была… — едва слышно возразила Мелани, но Скарлетт прервала её взмахом руки. — Я тоже была ребёнком, но меня ещё и избивали, в отличие от тебя. Мне сломали ногу и оставили меня калекой на всю жизнь. И это почему-то никого не волновало. Все поверили в падение с лошади, хотя знали про то, что я лазала по деревьям, как белка. Но стоило людям узнать о синяках, которыми я обзавелась в соитии с мужем — это резко стало их делом. И им мало было послать другого мужчину из своих рядов, который имел законный доступ к моему телу: они прислали с ним самую робкую и застенчивую душу, но не пошли линчевать нас с Реттом самолично. Где были эти негритянские сплетни, когда отец швырял меня в лестницу и вбивал в мою лодыжку сапог? Почему никто не пришёл, когда он душил маму? Почему никто не хотел забрать оттуда моих сестёр, чтобы мне не пришлось драться с ним по несколько раз в неделю? — Если бы ты рассказала — я уверена, люди помогли бы тебе. — Вот именно, — резко обернулась на неё Скарлетт, хмуря брови. — Если бы. Я. Рассказала. Но сейчас я не рассказывала. Почему вы с доктором Мидом здесь? По какому праву, по чьему зову? Почему избиение своей семьи считается допустимым занятием для джентльмена, а занятия любовью делают из него тирана? Я не просила отца давать мне пощёчины, связывать меня и давить всем весом — и он умер практически святым, но Ретт делает то же самое по моему желанию — и вы готовы линчевать его, только за что? За то, что моя бессмертная душа теперь не попадёт в рай и сгорит в геенне огненной за похоть и сластолюбие? — она издевательски рассмеялась, упав лбом в предплечье своей руки, держащейся за кровать. Мелани стояла ни жива ни мертва, незаметно двигая нижней челюстью, и слушала. — Ох, да вы все просто законченные идиоты, если думаете, будто во мне вообще хоть когда-то было целомудрие и невинность. Ты же знаешь, в чём я росла. Как им там выжить-то? Утренний фатализм охватил её. Шок, приковавший Мелани к одному месту, подействовал на Скарлетт, как красная тряпка на быка. Ей с какой-то неуместной мстительностью захотелось увидеть, как далеко они обе могут зайти каждая в своём. Она поковыляла к шкафу, продолжая: — Ты, конечно же, скорее умрёшь, чем повторишь дословно, что там распространяли о нас с Реттом эти ниггеры. Наверное, что-то о том, что мы делаем это не только в той позе, — снова засмеялась, — которую одобряет церковь, далеко не ради зачатия, да ещё и со всякими извращениями вроде верёвок, повязок… — Скарлетт, умоляю, — опущенные руки Мелани задрожали, и Скарлетт садистски довольно отметила это, но смилостивилась. — Ах, так это уже слишком для тебя? Значит, слухи не дотягивали даже до таких шалостей? — Не знаю. Я не слышала подробностей. Это знают только миссис Мид, миссис Мэрриуэзер, миссис Элсинг и другие почтенные и опытные дамы, которые давно замужем и имеют силы не упасть в обморок. Я не из таких. — Тем более жестоко с их стороны подослать ко мне именно тебя, — она выбрала и достала платье, очень закрытое, но неподобающе невинное светло-голубое для не просто замужней дамы, но замужней дамы, уличённой в неслыханном разврате. Скарлетт самостоятельно натянула его и принялась расправлять подол и улаживать застёжки и затяжки. — С другой стороны, мне всё понятно. Ты так легко поверила, что меня действительно нужно спасать. Так вот, Мелли, я повторю: не нужно. Я счастлива. Впервые за столько лет я чувствую себя счастливой, полноценной, живой… когда Ретт делает со мной всё это, а я делаю всё это с ним. Мелани вскрикнула, и, несмотря на то, что она по привычке закрыла рот руками, её вопль всё равно хлёсткой звонкой волной разнёсся по этажу. Безумное веселье Скарлетт улетучилось, когда она услышала, как по лестнице к ним стремительно, перепрыгивая через несколько ступеней за раз, приближаются две пары ног. Несколько раз нервно сглотнув, она придала лицу выражение одновременно шкодливо-лукавое и непричастное и горделиво подняла подбородок. — Дамы, — одновременно со стуком позвал через дверь Ретт. — Что за крик? Вы перепугали нас с доктором до смерти. Всё хорошо? — Да, любовь моя, — мягко ответила Скарлетт, и тон голоса вкупе с обращением заставил мужчину надавить на ручку и заглянуть в комнату, чтобы проверить, не заменили ли его жену на искусную подделку неведомые тёмные силы. Его глазам предстала не только привторяющаяся самой невинностью супруга, но и её бледная до прозрачности подруга очень близко к обмороку. — Мелли привиделась мышь, вот она и напугалась. Лицо доктора Мида, с трудом заглянувшего за широкое плечо Ретта, было презабавно искажено от неудобной позы на носочках и озабоченного непонимания происходящего. Скарлетт пришлось приложить усилия, чтобы не прыснуть, но ямочки на её щеках заиграли так, что их не стоило и пытаться спрятать. — Мышь? — брезгливо повторил доктор. — Мышь, — с сожалением и невинностью протянула Скарлетт, подтверждая. — Минусы жизни рядом с сыроварней, понимаете ли… Не только людям хочется полакомиться сырком. Кстати, не хотите ли попробовать? Недавно созрел очень пикантный сорт, Вы обязаны оценить. Я распоряжусь, чтобы сделали сандвичи. Мелани, дорогая, не была бы ты так любезна подать мне трость? И пойдём со мной на воздух, ты вот-вот потеряешь сознание и задохнёшься. — Мелани, всё хорошо? — протиснулся мимо Ретта мистер Мид, и девушка, сделав над собой усилие, прочистила горло. — Да, доктор, всё прекрасно, мне всего лишь… показалось. — Показалось? — надавил доктор, и Ретт, не сговариваясь, обменялся со Скарлетт иронично-раздражёнными взглядами на грани закатывания глаз. — Точно показалось, или всё же что-то не в порядке? — Всё просто замечательно, доктор, разумеется, — очаровательно засмеялась Скарлетт, сама добралась до трости и изящно подхватила подругу под локоть. — Какие могут быть сомнения? Мой дорогой Ретт вернулся живым и невредимым; если Господь будет милостив — скоро и мистер Уилкс осчастливит мою милую Мелани визитом. Будь золотцем, сладкая, помоги мне с чаем к сандвичам. Ретт провожал обеих женщин настолько красноречивым взглядом, что Скарлетт даже оборачиваться не пришлось, чтобы догадаться, что тихонько показать ему средний палец через бок будет лучшим решением. Он закусил ребро ладони, чтобы не захохотать в голос. Кто бы сомневался, что из рассказа о том, как общаться с моряками на других кораблях жестами, чтобы не срывать горло, она выделит и усвоит исключительно самое нужное. — Как видите, мистер Мид, — совладав с собой и проглотив смех, повернулся к гостю Ретт, — моя жена не похожа на жертву насилия. Я, право, поражён слухами, которые привели Вас к нам. Кто только смеет распространять подобную гнусность? Доктор уставился на него с вынужденно и плохо скрываемой враждебностью: — Вы сами, мистер Батлер. Это Вы. И каждый из Ваших возмутительных поступков прошлого. — Люди не могут измениться? Их сражение на стороне Правого дела ничего не значит? — Это было бы хорошими вопросами, если бы не неприкрытый сарказм в Вашем голосе, — сухо и пренебрежительно похлопал его по плечу старик, протискиваясь в дверь. — Оно значит только то, что Атланте в ближайшее время будет что есть и что надевать, но не думайте, будто люди забудут, как Вы открыто признавались в корыстной подоплёке своих подвигов и называли истинных неподкупных героев набитыми дураками. Я Вам не друг, но больше ни один человек в городе не осмелится сказать этого прямо: не ждите, что хоть одна живая душа встанет на Вашу защиту, если слухи начнут набирать обороты, а Вы продолжите в таком духе. — В какой момент Скарлетт причислили к неодушевлённым предметам? — искренне удивился Ретт и засмеялся, когда доктор надул щёки, страшно вздёрнул брови, но не нашёлся с ответом и поспешно ретировался к лестнице.

***

В конце года уединение Ретта в рабочем кабинете нарушили приближающиеся удары в пол. Скарлетт вернулась из Тары. Он давно научился считывать настроение жены по удивительно разнообразному ритму союза шагов и трости и за несколько секунд до её непосредственного появления рядом с ним уже знал, будет она рассерженной, игривой, печальной или довольной. Это же сочетание звуков он слышал впервые. В паузу между ковыляющими шагами, отталкивающимися от неизменной трости, можно было уместить ещё три привычных темпа, и Ретт мысленно делал это, не в силах отделаться от ощущения, что именно так Скарлетт с тремя своими копиями могла нести на плечах чей-то гроб. «Либо у неё дома кто-то умер, — зашуршал по полям черновика пером Ретт, бессмысленно черкая в задумчивости, — либо она беременна, либо начала читать газеты». Хорошо, что Скарлетт зашла без стука в дверь. Она только открыла рот и издала первый звук, как вдруг заметила на коленях мужа крепкую черноволосую фигурку и озадаченно замерла, опираясь на ручку. — Он немного капризничал, — пожал правым плечом Ретт, потому что на левой руке разлёгся и сладко спал Чарльз, изо всех силёнок обняв локоть отца пухлыми ручками. — Пришлось показать ему, из-за чего папа не может с ним поиграть. — Ах, Ретт, Боже, именно об этом я и хотела с тобой поговорить, — раздражённо отмахнувшись, прошептала Скарлетт. Ретт дёрнул ртом, недовольный её неискоренимым безразличием к сыну, но не отвёл от супруги внимательного взгляда. Она, превосходно двигаясь в заставленных и тесных пространствах в противовес свободным и большим, сбросила красивую пушистую муфту на подлокотник дивана у стены и устроилась в кресле перед рабочим столом мужа. — И мама, и Мамушка были очень огорчены, что ты не разрешил взять Чарли с собой, и они не смогли с ним повидаться, — начала Скарлетт нарочито-мягко, но не чтобы не разбудить Чарльза, а сразу совершая ошибку и пытаясь чего-то добиться женскими уловками и попытками проявлять мудрость. — Разумеется, они могут с ним повидаться, — вкрадчиво, в тон ей ответил Ретт, и та вспыхнула от досады, потому что этот голос означал, что её попытка действовать хитростью разгадана и обличена. — Наш дом с радостью примет их в любое время и на любой срок, тем более — после Рождества и под Новый год, когда в Таре не осталось сельскохозяйственных забот, и можно разъезжать по гостям с чистой совестью хоть до Калифорнии, но не тащить маленького ребёнка по поездам через морозы и метель. — У Чарльза столько тёплых зимних вещей — и только ради того, чтобы он катался в них в коляске и со снежной горки? — Да, — спокойно ответил Ретт. Его акцент сделал тягучим и бархатным, а потому издевательским, даже такое короткое и бойкое слово. — Это просто смешно, — прошипела Скарлетт, всё ещё стараясь звучать тихо. — Ты растишь мужчину, а не лысого котёнка. Детей нужно знакомить с холодом и закалять, ты не сможешь вечно прятать его от всех опасностей. — Ему нет года, — членораздельно прогудел Ретт, свирепо глядя жене в глаза, но понял по ним, что это ни о чём таком ей не сказало. — Я повторяю, Скарлетт: если бабушка хочет общаться с внуком — я не запрещаю, пусть приезжает. Но я не позволю мучить своего сына дорогой и холодом. В его присутствии в Таре нет никакой необходимости. — Это и его земля тоже! — Ты любишь Тару, когда она утопает в зелени хлопка поверх хорошо прогретой солнцем красной глины. Чарли лучше знакомить с ней ровно в таком же пейзаже, ему больше понравится. — Ретт, ты понимаешь, что из-за этого твоего самодурства мама теперь тоже думает, будто ты плохо влияешь на него и вырастишь спекулянтом и врагом народа? — выкатила глаза Скарлетт. — До неё тоже доходят новости, знаешь ли. У нас с ней был серьёзный и очень неприятный разговор по поводу того, что для внука уважаемых людей Юга опасно расти под опекой человека, который в открытую называет священную войну продувным мошенничеством, лидеров Правого дела — обнаглевшими пустобрехами и ворами, а погибающих там героев в серых мундирах — жертвами естественного отбора. После такого кто угодно поверит, что ты однажды увезёшь Чарльза на Север и вырастишь, как янки! — Как именно пневмония, которую он подхватит в путешествии до Тары, поможет успокоить эти опасения? — вежливо осведомился Ретт, и его глаза опасно блеснули. — Или ты намекаешь на то, что какие-то фанатики собираются в скором времени заявиться и забрать моего сына из-под тлетворного влияния? — Это и мой сын тоже, — запальчиво ответила Скарлетт, — и я… — И ты не имеешь никакого права решать его судьбу, — резко перебил её он, — потому что твоё добровольное участие в его жизни закончилось в тот момент, когда он покинул твоё чрево. До тех пор, пока из твоих глаз не уйдёт это выражение брезгливости и пренебрежения каждый раз, когда я беру его на руки сверх нормы — а это в твоём понимании каждый раз, когда он не плачет и, по идее, не должен удостаиваться внимания — я твоего мнения о том, как нужно его растить, и слышать не хочу. Скарлетт гневно раздула ноздри. — Хорошо, — подрагивающим голосом сказала она, откинулась на спинку кресла и закинула больную ногу на здоровую, сопроводив каждое движение шорохом зимнего дорожного платья. — А что ты вообще хочешь слышать? Есть что-то, что тебя волнует, как нормального человека, а не чёртова психопата? Может, хотя бы то, что ты своими поступками бросаешь тень на мою мать, приведёт тебя в чувства? Ты представляешь, каково мне было слышать укор в её голосе, когда она говорила, что настоящая леди подаёт пример своим близким, а мудрая женщина смягчает и направляет своего мужа на путь истинный, и что она ждёт от меня именно такого влияния на тебя? Что я смогу убедить тебя перестать эпатировать публику, продать корабли и вступить в ряды армии? И что она так быстро отпускает меня обратно в Атланту, потому что понимает, что я, как патриотка Юга, необходима в госпитале, но ей невыносимо печально знать, что возвращаюсь я к человеку, который не разделяет моих стремлений и идеалов, подшучивает над ними… и пытается меня очернить? — Что-то она сама не очень преуспела в смягчении и наставлении своего мужа… — Ретт, — серьёзно прервала его Скарлетт, — она бы ни за что не сказала этого прямо, но я думаю, что слухи, по поводу которых доктор Мид и Мелани тогда ворвались к нам, дошли также и до неё. Он настороженно сглотнул. — И да, она, — её голос задрожал, она опустила лицо, — была ласкова со мной, но в то же время… держалась, как с прокажённой. Хуже, чем с прокажённой! Прокажённых она хотя бы всегда пытается вылечить. А здесь словно столкнулась с чем-то, существование чего вообще отказывалась признавать, да ещё и в теле её родной старшей дочери. Как будто я осквернена, и меня нельзя касаться — только попытаться воззвать и убедить вернуться на путь истинный. Причём… словно бы без особой надежды. Ретт протянул свободную руку и тепло коснулся ладонью её щеки. Она не подняла голову, но прижалась и тихо выдохнула. — А ты не спрашивала, не продолжает ли она по-дружески переписываться с Вёрджилом Мериттом? — тихо спросил он, и Скарлетт наконец испуганно вскинула взгляд и покачала головой. — Нет. Но, мне кажется, в этом и нет необходимости. Об этом… о нас с тобой… судачат буквально все. — Только не Мелани. — Только не Мелли, — грустно подтвердила Скарлетт. — Это всё стало таким невыносимым, что, если бы не она, я попросила бы навсегда отсюда уехать, Ретт. Ах, ну какое им дело до того, что происходит между нами?! — Какое дело? — усмехнулся он, поднялся с места и переложил ребёнка на диван так, что тот не проснулся. Ретт устроился у Скарлетт в ногах и взял её ладони в свои, успокаивающе поглаживая тыльные стороны большими пальцами. — Дело в том, что люди не могут понять и принять, что их привычной жизни приходит конец из-за обстоятельств, перед которыми они бессильны. Янки уже никто не называет трусами и дилетантами, «Ещё одна победа — и конец войне!» уже ни у кого не поворачивается язык сказать. Война, к которой Юг никогда не был готов, начинает открывать своё истинное лицо, и солдаты ни за что не признаются, так как им стыдно перед верящими в них родными и перед требующими с трибун крови янки чиновниками, в том, что им страшно. Им страшно до смерти. Они видят, что еда плохая и её не хватает, что одежда расползается по швам после пары дождей, что амуниция лопается, а порох не загорается, и понимают, что день, два, в лучшем случае — неделя, и им не посчастливится остаться на поле боя навсегда. Там — твои соседи, друзья детства, братья твоих соперниц… Мальчишки, которые толком и не жили. И у которых больше нет лет благовоспитанного выжидания на то, чтобы впервые назвать избранницу по имени, и нет времени выслушивать три отказа в предложении руки и сердца перед четвёртым согласием, как требуют приличия. Они торопятся жить и попробовать всё, чего в любой момент могут никогда не изведать. Ты замечала, сколько свадеб прошло в Атланте в последнее время и как быстро? Буквально чередой, одна за другой. — Вокруг Тары тоже все переженились, — мелко покивала Скарлетт, и взгляд её начал проясняться. — Вопиющее грехопадение, не так ли? — хмыкнул Ретт и перевернул её руку, рассматривая белую чистую ладошку. — Теперь чудо, если молодые люди играют свадьбу хотя бы через три месяца после знакомства. Я слышал о рекорде в четыре недели или меньше, и женихи не способны предоставить даже ни единого рекомендательного письма или верительной грамоты. Мезальянсы и поспешные браки топят весь институт семьи Юга в самое зловонное и илистое болото, которое видится образцовым матронам. А признать реальную опасность войны и оправдать это ею значит усомниться в том, что победа обязательно будет нашей, спешить необходимости нет, и счастливая жизнь без грохота пушек не за горами. Необходимы козлы отпущения внутри общества, а не снаружи, потому что их можно показательно линчевать и изгнать в пустыню, в отличие от янки с их передовым оружием, добротными сапогами и сытыми лошадями. О противоречивом храбреце, прорывающем блокаду ради кофе, чая и китового уса, неизменно будут говорить, а мальчишки будут брать пример с его дерзости по отношению к янки. И как же удобно и неловко одновременно, что у храбреца — нечистоплотная по части женщин репутация за плечами и такой же странно-поспешный брак с мутной подноготной непосредственно сейчас! Мы можем заниматься чем угодно за закрытыми дверями, и это действительно осталось бы между нами даже при обильной сети доносителей, но сейчас обществу попросту выгодно обсасывать подробности и воспринимать их как источник тлена, развращающего их молодёжь и толкающего её в дьявольские силки. — Это глупо, — поморщилась Скарлетт. — Неужели нельзя объяснить им, в чём дело? — Нельзя, — спокойно ответил Ретт. — Потому что, когда я попытался, меня заклеймили изменником и предателем, а твоя матушка начала намекать на то, что меня нельзя подпускать к её внуку. Она шумно выдохнула, замявшись. — Но ты не очень-то старался именно объяснить, только насмехался и провоцировал всех. Я знаю, что ты прав, но слова, которые ты выбираешь, чтобы это донести, даже меня иногда возмущают до глубины души. Ретт пристально посмотрел ей в глаза: — И что же, именно ты найдёшь слова, которые убедят их в том, что война — затея бессмысленная, глупая и опрометчивая? А даже если у тебя получится — что произойдёт потом? Неужели янки сложат оружие и уберутся к себе на Север, оставив в покое рабов и хлопок, и всё станет как раньше? — Скарлетт не ответила. — Шутка ещё и в том, что я, вообще-то, совсем не против, чтобы Север победил. Скарлетт изумлённо воззрилась на него, и это были слова, которые даже она не могла ему простить: — Что?! — Хлопковых полей у меня нет, — пожал плечами Ретт, — а рабов я купил только по твоей просьбе, и теперь нам приходится разгребать последствия их болтливости и продажности, а мы до сих пор не выяснили, кто конкретно, что и кому рассказывал. К тому же, есть единственная проблема рабства, которая касается меня напрямую. Ты. Несколько юристов бились над твоими бумагами и выяснили только то, что брак ничего не меняет. Ты так и остаёшься рабыней, просто теперь — моей. Скарлетт съёжилась и прислонилась теснее к спинке, когда взгляд мужа изменился — незначительно, но ощутимо. В чёрных глазах появился голод и хищнический трепет, будто этот факт отчасти возбуждал его. — Поэтому, когда Север победит, и с рабством будет покончено — это единственный сценарий, при котором тебе будет дарована свобода. — Почему ты просто не напишешь мне вольную? — прошептала она, не мигая. — Единственный, Скарлетт. — Тебе это нравится? — сузила она глаза. — Тебя заводит мысль о том, что я принадлежу тебе так, что никто не сможет оспорить? Что ты действительно можешь делать со мной всё, что захочешь, как с проституткой в своём борделе? Ретт быстро посмотрел на Чарльза, словно тот мог понимать, о чём идёт речь, но он даже не проснулся. — Да, — выдохнул он, улыбаясь так, что у Скарлетт вздыбились волоски на руках, и не от вожделения или холода. — Я солгу, если скажу, что эти мысли никак меня не будоражат. Да, Скарлетт, — он по-змеиному медленно поднялся на уровень её лица, подавляя всем своим существом и запирая в кресле; их губы почти соприкасались. — Мне нравится владеть тобой в прямом и в переносном смысле. Я никогда бы не подумал, что факт твоей тотальной несвободы будет для меня таким мощным афродизиаком, но ещё больше меня влечёт к тебе, когда ты сама выбираешь быть моей, даже если предоставить тебе на выбор ещё и вариант, где ты от меня отрекаешься. Что же до тех бумаг — это всего лишь страховка, которая гарантирует, что ты никуда не денешься, если захочешь, и я смогу вернуть тебя обратно, показав их кому нужно. — Твои шутки переходят границы, — попыталась ровно и небрежно произнести Скарлетт, несмотря на то, что её пальцы до побеления вцепились в подлокотники, а лёгким перестало хватать воздуха. — Думай, что я шучу, если тебе так проще, — холодно улыбнулся Ретт. — Конец войны всё равно освободит тебя, когда янки разобьют нас и добьются всего, что им нужно, а до тех пор я хочу быть уверен, что ты — полностью моя. — Неужели тебе мало того, что… — воскликнула Скарлетт, но осеклась и, сжав губы, отвела взгляд, якобы беспокоясь за то, что разбудила ребёнка. Но он лишь шумно выдохнул во сне, пошевелил рукой и продолжил спать. — Чего? — мягко поинтересовался он, невесомо водя пальцами по её шее вверх и вниз, заставляя блаженно откинуть голову и закрыть глаза от удовольствия. — Чего мне недостаточно? Скажи. — Нет. — Но почему же? — ухмыльнулся Ретт, неторопливо провёл языком от ключиц по горлу и до подбородка, и всё тело Скарлетт сильно дрогнуло, а внизу живота сладко и томительно потянуло. Мужчина же лишь длинно мурлыкнул ей в губы, довольный реакцией. — Это как-то связано с тем, что ты предпочла обидеть Мелани? Пойти против доктора Мида? Уехать от своей матери? — Ты признался, что тебе доставляет удовольствие держать меня в рабстве, и теперь рассчитываешь на то, что я брошусь к тебе в объятия?! — выпалила она сквозь зубы. Он окинул сардоническим взглядом потемневшие глаза, яркий румянец, пульсирующую жилку у неё на шее, дрожащие кисти на подлокотниках, криво усмехнулся и выпрямился. Неожиданный холод обдал Скарлетт без его присутствия, немного отрезвив и освежив голову. Она моргнула несколько раз и непроизвольно дёрнула сломанной ногой, чтобы окончательно стряхнуть морок. — Нет, — успокаивающе ответил Ретт с высоты своего роста, выводя её из себя насмешливым взглядом чёрных глаз. — Ты не бросишься. Но ты сделаешь всё, чтобы я бросился, выставляя всё так, будто никогда этого не хотела, но у тебя просто не хватило сил сопротивляться, когда этого захотел я. Это была подсказка, Скарлетт, я ведь не только про секс. — Ты просто в очередной раз пытаешься внушить мне, что я хочу того же, чего хочешь ты! — О, вот как? И если я сейчас же напишу тебе вольную, больше не трону тебя пальцем и избавлю от тоскливой обязанности видеть сына — ты станешь абсолютно счастлива? — Мы уже проходили через это, — рыкнула Скарлетт, насупившись. — И ты признался, что не позволил бы мне ничего из того, что предлагал, даже если бы я согласилась! — Ну и кто здесь занимается подменой желаний, моя прелесть? Она не до конца поняла этот манёвр, но всё равно почувствовала себя проигравшей. Ретт тихо засмеялся в последний раз, немного помолчал, глядя на бессильно кипящую жену, и снова плавно опустился перед ней на корточки с мягкостью, разоружившей Скарлетт. — Извини, — негромко, но искренне попросил он. — Ты — единственный человек, с кем я могу быть самим собой, но забываю, что это и для тебя иногда может быть чересчур. — А, значит, с обществом Атланты ты искусно притворяешься. — Нет, в обществе Атланты я вынужденно существую, потому что ты к нему привязана, — фыркнул Ретт и осторожно прикоснулся к тонкой белой руке, но Скарлетт её отдёрнула, и он не стал настаивать. — Однако… я действительно продам свои корабли. Девушка поражённо посмотрела ему в глаза и не увидела ни единой смешливой искры. — Правда? — Ты не слишком обрадована. — Нет-нет, я рада, но… — неубедительно пробормотала Скарлетт и воскликнула: — Это же твой доход! Не просто доход — но и то, за что тебя вообще ещё терпят в Атланте! И ты собираешься просто отказаться от контрабанды? — Да. Но не из тех благородных соображений, на которые ты так надеешься, — проворчал Ретт, пряча улыбку. — Прорывать блокаду уже становится слишком опасно, янки наконец заморочились с береговой охраной, и через полгода попытка всего лишь пройти мимо неё приравняет меня к камикадзе. Я выжму из своих предприятий всё, что получится, напоследок, а дальше… мы сможем уехать куда-нибудь. Подальше от злых старых кошек и Меритта. — Ты так боишься его? — без насмешки спросила она. — Нет, но я чувствую, что от него нужно держаться как можно дальше, понимаешь? Его рука угадывается во всех событиях, которые нам сейчас так досаждают, а я до сих пор не могу понять, зачем ему это. — Если бы ему была нужна я, — усомнилась Скарлетт, — он бы давно попытался похитить меня, нет? — Не факт. Вёрджил Меритт — не приверженец традиционных способов достижения цели, тем более — таких грубых. Ты понимаешь, что он делает? Подтачивает наше положение со всех сторон, планомерно отворачивая от нас не только свет Атланты, который и так был не слишком ко мне расположен, но и твою семью. Раньше твоя мать испытывала ко мне какое-то подобие благодарности за то, что я забираю тебя от отца, но теперь, когда он мёртв, она считает, что тебе и твоей нравственности будет безопаснее в Таре, нежели рядом со мной. Я не хочу ждать, чтобы посмотреть, к чему это всё в итоге придёт. Нам нужно уехать до того, как находиться в Атланте станет опаснее, чем прорывать блокаду.