Завоевать ветер

Скарлетт проснулась с мокрым от слёз лицом, потому что её рукам стало больно. Она побоялась бы представить, каково тогда было плечам Ретта, за которые те хватались — к тому же, ею всё ещё слишком крепко владела непреодолимая паника и дрожь, чтобы дать ход даже самому бледному подобию эмпатии. — Это сон, — мягко шелестел об её лоб в темноте спальни и тепле надёжных объятий голос мужа. — Просто кошмар, Скарлетт. Ты больше не там. Вернись ко мне, моя девочка, я никому не позволю тебя обидеть. — Ретт, — неровно шепнула она, сглатывая и неохотно разжимая пальцы, лишь чтобы не виснуть на нём. Он, напротив, не отпустил, обвивая её талию и гладя другой рукой между лопаток. — Я кричала? — Нет. Только металась и шептала что-то. Что ты видела? — Этот урод, — прорычала Скарлетт, хотя могла бы и не маскироваться, что снова плачет — на фоне уже подсыхающих слёз различить новые было трудно. — Пришёл с дырой в груди, сломал мне рёбра и заставил лежать на полу и смотреть, как он забивает Кэррин кулаками. — Такого точно никогда не случится, — спокойно и тихо заверил Ретт, делая вид, что не замечает никакой сырости на своей тонкой ночной сорочке. — А что, если мстительные духи существуют, и он превратится в одного из них? Ах, Ретт, мне так страшно! — Иди сюда, — пробормотал он, притягивая Скарлетт под коленки к себе и садясь с ней на край постели. Здесь, вне роскошного балдахина, свободнее двигался воздух, и вздрагивающая в беззвучном плаче девушка постепенно успокаивалась в руках Ретта. Сделав несколько глубоких вздохов после истерики, Скарлетт по-детски неуклюже вытерла глаза и щёки тыльными сторонами ладоней и выпрямилась у мужа на коленях. Он погладил пальцами её подбородок и скулу и спросил: — Хочешь, чтобы я зажёг свечу? — Нет, — насморочно ответила она, мотнув головой, и начала расчёсывать пальцами перепутавшиеся в метаниях чёрные кудри. — Я ужасно выгляжу. — Ерунда, — проронил Ретт и собрался было пересадить Скарлетт на постель, как вдруг она перехватила его руки и отчаянно шепнула: — Нет, пожалуйста, не уходи… Обними, прошу тебя, пожалуйста, обними меня, я не хочу быть одна сейчас! — Хорошая моя, — прижал он её к себе и закрыл глаза от ощущения тонких девичьих рук, торопливо обвивших его горячую после сна шею. — Вот так… не бойся, я тебя не оставлю. — Иногда мне снится совсем другое, — глухо выговорили прижавшиеся к его плечу губы. — Что, дружок? — Что мне плохо, мне так оглушительно плохо, будто в мире больше не осталось никого родного и доброго, будто я сейчас с ума сойду от одиночества и от того, что не знаю, что делать теперь, когда я совсем одна, а ты просто берёшь шляпу и выходишь из дома в туман. И я кричу, я плачу, мне уже плевать на то, как низко я выгляжу, но ты не оборачиваешься, как будто тебе всё равно, как будто тебе уже не интересно даже посмотреть на то, как мне плохо… — Я никогда в жизни так бы не поступил, — сжав зубы от противоречивых чувств и прежде всего страха перед её словами, внятно произнёс тот и бегло прикоснулся губами к влажному от пота виску. — Никогда, ни при каких обстоятельствах. Ты моя Скарлетт, как я могу отказаться от тебя? Она всхлипнула, и Ретт ощутил, как в переход шеи к плечу плавно и глубоко вонзаются ровные зубы. Он терпел боль от продолжительного, но, хвала небу, неподвижного укуса, целуя жену в волосы и держа её чуть заметно подрагивающие плечи. Скарлетт вскоре разжала челюсти, покаянно лизнула пострадавшую кожу и вытерла слюну расстёгнутым воротом мужской сорочки. — А у тебя бывают кошмары, Ретт? — Я почти никогда не вижу снов, — пожал плечами тот, и укус, деформировавшись, раздражающе стрельнул отголоском боли в мышцу. — Закрываю глаза, какое-то время нахожусь в темноте, открываю глаза — новый день. — А когда они всё же снятся тебе.? — Бывают ли у меня кошмары тогда? — Скарлетт кивнула в ответ. — Не помню. Наверное. Но они определённо слишком абстрактные и естественные — вроде падения с высокой скалы или преследования меня, безоружного, превосходящим числом вооружённых противников. Они быстро забываются и не влияют на меня уже через минуту бодрствования. А что касается снов, вызванных муками совести, чувством вины или страхом разоблачения — прошло слишком много лет, чтобы события, которые некогда были способны их спровоцировать, до сих пор меня трогали. Время не лечит, Скарлетт — это чушь, время ничего не делает, кроме как проходит. Но его течение способно затереть шрамы, сделать их практически неразличимыми на фоне того, что произойдёт дальше после травмы, заставить боль износиться и утратить силу. Некоторое время они сидели почти неподвижно — девушка успокаивалась под его неспешные и вряд ли достигающие её сознания рассуждения и восстанавливала дыхание, перебирая пальцами по надёжным мускулам обвитой вокруг неё руки, а мужчина размеренно и молча гладил её по голове, шее, плечам, спине, талии, глядя на едва различимые очертания предметов в комнате и бессодержательно размышляя дальше уже мысленно. Скарлетт успокаивал звук его голоса, но лишь до определённого момента — пока она не приходила в себя достаточно, чтобы зацепиться за случайное слово и начать спорить с ним. Ретта это исключительно забавляло, но не выходящая из их дебатов победительницей девушка могла жутко — и разрушительно — обидеться. — Правда никогда? — вдруг тихо спросила Скарлетт обычным своим голосом, когда момент ушёл, и тот разговор уже забылся. — Да, — ни на секунду не задумавшись, ответил Ретт и для убедительности посмотрел ей в глаза сквозь темноту, к которой приспособилось его зрение. Зелёные радужки тускло и влажно мерцали. Он ощутил скольжение гладких маленьких ладоней по своим скулам, где уже начинала проявляться при надавливании щетина, и покорно склонил голову к лицу жены. — Теперь-то… — большие пальцы аккуратно погладили его уши, — я могу сказать? В первую секунду, не поверив, он не понял и едва не переспросил, как идиот. Лишь чуть заметно приоткрыл рот от волнения, безмолвно коснулся костяшками пальцев почти очистившейся тонкой белой шеи и кивнул. Зрачки Скарлетт расширились, грудь туго приподнялась и опустилась от беззвучного глубокого вдоха, спазм сдавил ей горло. Кажется, в темноте она побледнела ещё сильнее. — Да чёрт с ним, я и так знаю, — буркнул Ретт, слегка встряхивая её, чтобы она вырвалась из ступора и снова начала дышать. — Только обморока тебе этой ночью не хват… Как и всегда, когда Скарлетт не хватало слов — она компенсировала это делом. Её губы неожиданно впились в рот мужа крепко, но неглубоко, потому что обоим не помешало бы освежить дыхание после ночи. Ретт, хоть и догадывался о возможности такого порыва, всё равно коротко промычал от неожиданности, но моментально ответил на поцелуй и удобнее развернул девушку у себя на коленях, привычно оберегая покалеченную ногу. Она немедленно оседлала крепкие обнажённые бёдра, и ей не потребовалось много времени, чтобы пробудить в нём страсть — будто для постоянных греховных побуждений на фоне его сознания хватало одного её нахождения рядом. — Скарлетт, — простонал из груди Ретт, жадно пробираясь сильными массирующими пальцами от островатых коленей к её собственным бёдрам и прижимая жену пахом к венцу своей эрекции. — Что ты делаешь? — А в чём из этого ты не можешь разобраться? — она развязно кусала и лизала его шею, заставляя его вздрагивать, отрывисто хрипеть от удовольствия и открывать ей горло. Это было потрясающе приятно. Ретт обожал, когда Скарлетт ласкала его там — обожал настолько, что терял бдительность, и тогда она могла беспрепятственно соскользнуть на пол между его ног раньше, чем он сумел бы перехватить контроль в свои руки… — Ах-х! — мужчина откинулся на локти, прогнувшись в пояснице, когда Скарлетт втянула головку его члена в жаркую узость своего рта. Порхания и страстные полизывания её языка, вакуумное смыкание шёлково-нежных щёк и манящее тугое горло оказались способны отправить волю Ретта в вихрем сужающуюся воронку. Он шипел, извивался и беспорядочно толкался бёдрами навстречу голове Скарлетт, страстно зарывшейся между его ног. Тонкая белая рука подхватила его вцепившуюся в простыню и вывернувшую ту жгутом ладонь, перетащила немного ближе и положила на покачивающуюся тёплую макушку. Ретт застонал от благодарности за вверенную ему власть, мягко запуская пальцы в чёрные кудри, направляя, задавая ритм и надавливая, чтобы скользнуть членом глубже во влажную сжимающуюся глотку, выбив из неё непристойные гулкие звуки. В запале похоти он поднял себя в полностью сидячее положение, шире раздвинув ноги, отстранил Скарлетт, запрокинул её голову за волосы и жадно заглянул в лицо. Его юная миниатюрная жена выглядела восхитительно. Ретт любовно гравировал это зрелище у себя в подкорке: зелёные глаза полуприкрыты и потусторонне сияют от вожделения во мраке спальни, как у суккуба; руки покорно заложены за спину, выводя вперёд мягкую упругую грудь, а по внутренним сторонам бёдер в вырезе распахнутой ночной рубашки дорожками стекают к расставленным на ковре коленям крупные капли смазки; от припухших и ярких, словно вишня, губ к блестящему от слюны подрагивающему члену тянутся нити предэякулята, а изо рта вылетает прерывистое возбуждённое дыхание. Ретт ослабил хватку в вороных волосах, взял ствол у основания свободной рукой и, будто добавляя красок на холст, неторопливо провёл головкой по этим сочным, манящим устам — с нажимом, касаясь опасной кромки ровных белых зубов. Скарлетт закрыла глаза, тонко выдохнула: — Да… — и поцеловала гладкую шелковистую кожицу, но знала правила игры. Ей ещё не позволяли снова вобрать член в рот, однако она могла нежить уздечку крохотными касаниями губ и языка, если будет при этом смотреть мужу в глаза. Скарлетт взглянула на него из-под ресниц и мягко присосалась к продольной складочке под головкой, незаметно обернув зубы губами и вальсируя по чувствительному месту кончиком языка. — Хорошая девочка… — задыхаясь, ответил ей на взгляд в глаза Ретт и позволил себе запрокинуть голову, рассеянно вонзив ногти в затылок девушки. — Остановись, — когда Скарлетт оказывалась на коленях, он мог рассчитывать на её глубочайшее подчинение. — Чего тебе хочется? — Сделай это со мной грубо, — голос Скарлетт звучал так горячо и зависимо, что он едва не кончил от одного лишь его звука… вкупе с этим зрелищем в целом. — Заставь меня давиться, задыхаться, используй мой рот так, как тебе хочется, не думай о том, что мне неудобно или больно, позволь заставить тебя кончить мне на лицо или в горло или туда и туда… а потом трахни меня так жёстко, как только можешь, так, как тебе захочется… Кровь бурлила от члена к голове и обратно так, что в глазах темнело, и Ретт изредка покачивался, серьёзно опасаясь не выдержать перепадов давления и рухнуть. Эрекция напряглась и запульсировала до острой боли, но, стиснув зубы, он сдержал стон и лишь пронзительно прошептал, перехватив Скарлетт с затылка за подбородок: — Искусительница… как же я хочу этого, с каким удовольствием я взял бы тебя так… — он сглотнул, смачивая пересохшее горло, за пару секунд вернул самообладание и серьёзно спросил: — Этого хочешь ты или же демоны в твоей голове? — Я… — Лжёшь, — спокойно возразил Ретт, нехотя отпуская член, и тот упруго качнулся обратно к его животу, твёрдый, лоснящийся от слюны и смазки и теперь недосягаемый для голодного, умоляющего взгляда жены. — Ретт, прошу, мне это нужно! — Скарлетт, — мягко произнёс он, заставив девушку притихнуть, и спустился к ней на ковёр. — Каждый раз чем больше грубости ты просишь — тем нежнее мне хочется с тобой быть. — Почему? Ты же сам только что сказал… — Что хочу того же самого? Да. Я — сластолюбец с недостойными джентльмена желаниями, который получает удовольствие, связывая, растлевая и доводя до изнеможения свою чистую, молодую невольницу-жену, упиваясь своей властью над ней. Я обожаю метить твою шею, лизать тебя между ног, вдыхать твой запах, целовать тебя до потери сознания, двигаться в тебе, слушая, как ты стонешь и как ты кричишь моё имя снова и снова, — он сглотнул слюну, заметив, как глубоко и порочно потемнели глаза Скарлетт, как эти слова воспламенили её кровь почти до потери сознания от перевозбуждения. — Да, моя любовь, мне нравится брать тебя, мне нравится мучить тебя, мне нравится доводить тебя до оргазма столько раз, чтобы ты утрачивала способность внятно говорить, мне нравится открывать в тебе новые грани развратности, но это потеряло бы своё очарование, если бы на моём месте ты представляла кого-то или что-то другое. Я не хочу служить телесным воплощением твоих страхов и былых травм. И не собираюсь быть тем, на кого ты потом выплеснешь предназначающуюся для них обиду. Пару минут Скарлетт осмысляла его слова, беззвучно хныча и туго поводя нагими плечами от острой нужды в нём, но понимая, что ничего не получит. То была непреложная, будоражащая прелесть брака с этим мужчиной — при своей эпатажности, аморальности и дикости он сохранял и соблюдал честность, последовательность и прозрачность всех взаимодействий. Что самое странное — несмотря на абсолютную и всестороннюю власть над женой, он ещё ни разу не воспользовался ей, если это шло вразрез с желаниями и согласием Скарлетт. Но и над собственной волей терпеть ни малейшего насилия не стал бы. — Я убил бы любого, кто посмел причинить тебе хоть малейшую боль, — тихо признался он. — Любого, кто заставил тебя думать, будто любви не может быть без мучения и страха. Что-то толкнуло девушку на ответное откровение: — Мне так часто кажется, будто мучения и страх — это всё, что я заслуживаю и буду видеть… — Поэтому я не стану идти у тебя на поводу, когда единственное, что ты хочешь — получше в этом убедиться. — Ретт… Он посмотрел на Скарлетт полуприкрытыми чёрными глазами. — Мне наплевать на то, что ты делаешь со мной, до тех пор, пока именно ты делаешь это. Мне наплевать, насколько ты груб, лишь бы ты был во мне в этот момент. Я хочу чувствовать даже боль, потому что даже она принесёт мне наслаждение, пока именно ты делаешь мне больно. Я хочу, чтобы это делал именно ты, только ты… а не демоны у меня в голове. — Более поэтичного признания в любви я ещё не слышал, — глухо признал Ретт. — Но, Скарлетт, тебе не нужно обязательно испытывать боль, чтобы демоны не смогли её тебе причинить. — Я знаю, но… мне это нравится. Мне нужно это так же, как нужно тебе. Он резко распял Скарлетт на ковре перед собой. Она пискнула от неожиданности, а в следующую секунду дыхание её сбилось, и ноги обвили узкую талию мужа в необузданном предвкушении. — Ладно, чёрт возьми, я трахну тебя так грубо, как только способен. Но когда ты получишь то, что хочешь, ты заткнёшься и позволишь мне заняться с тобой любовью.

***

В дорогу до Тары Ретт оделся со свойственной ему щеголеватостью прирождённого денди. Рукава лёгкого пальто, чуть задранные, чтобы было удобнее по привычке держать большие пальцы в передних карманах брюк, собрались складками на локтях. Длинные раздвоенные чёрные полы подчёркивали длину ног и добавляли мужчине роста так, что становилось тревожно смотреть на него сквозь врождённую ауру уверенности и силы. Надо ли упоминать, как сверкали ботинки из мягкой дорогой кожи. Скарлетт облокотилась на перила и остановилась на середине лестницы, невольно залюбовавшись заранее рассчитывающимся с извозчиками мужем. Он был высоким, широкоплечим и настолько маскулинным, что мог позволить себе проявлять совершенно женское чутьё на моду и стиль и не наносить своей мужественности никакого урона. Ретт не позволял вещам в гардеробе устаревать даже морально, и порой казалось, что он предугадывает новые повороты моды, какими бы новаторскими они ни были. Она некстати вспомнила недавний эпизод, доказывавший, что свою напористую и волевую сущность Ретт Батлер умел ещё и подавлять. Закончив дела и медленно спустившись на своих полутора ногах из кабинета, Скарлетт тогда встала, как вкопанная, при виде невероятной картины: её муж с по-мальчишечьи небрежно поваленными вбок ногами сидел на ковре и играл с Чарльзом, как и Мелани, которая, забывшись и тонко заливисто смеясь от радости и Бог знает какого веселья, сидела на расстоянии вытянутой руки от него и тоже баловалась с ребёнком, смяв согнутыми костлявыми коленями простенькое шерстяное платье и забыв, что неделю назад рядом встать боялась с этим загорелым чернявым мужчиной, из-за роста напоминавшим не чёрта, а сразу дьявола. Она слишком поздно заметила остолбеневшую на том же месте лестницы подругу, вспыхнула и поднялась на ноги, приняв подобающий леди вид и извинившись. Скарлетт выплыла из воспоминаний с едва заметным толчком изнутри, когда перед ней очутилась знакомая холёная и одетая с иголочки фигура. Ретт, ухмыляясь краем рта, склонился над ступеньками и протянул ей ладонь. Им уже не требовалось обмениваться никакими репликами во время этого, но в действиях мужчины лишь поклон носил издевательский характер. Она воинственно фыркнула и позволила поддержать себя за пальцы, другой рукой подобрав подол платья совершенно невероятного тёмно-фиолетового цвета. У Скарлетт заискрились глаза, когда Ретт церемонно преподнёс ей его: цвет из одобренного для замужних женщин спектра, глубокий и сдержанный, тем не менее, сиял и приковывал взгляд так, как не снилось легкомысленно-пёстрым летним платьицам юных девушек на их первый в жизни выход в свет. Фасон обладал той же парадоксальной прелестью: простой силуэт, строгие линии, минимум украшений и деталей, но взглянешь единственный раз — и уже не можешь оторваться, пытаясь разгадать секрет мистического магнетизма. Её не покидало чувство, будто в неё играют, как в куклу, одевая, придавая необходимые позы и перенося в нужные места. Скарлетт отпустила перила и приняла руку мужа, позволяя свести себя вниз. Она полностью оперлась на Ретта, уже зная, что он умеет поддерживать её, и, пусть и медленно, но спустилась так, что на минуту сама забыла о своей хромоте. Чёрный взгляд не отрывался от неё всё шествие, вбирая каждую деталь, ещё более чарующую в маятниково покачивающихся движениях, и особенно останавливался на глазах. Ретту на самом деле безумно нравился оттенок её радужек. Большинство нарядов, которые он дарил, так подчёркивали глаза, что они превращались в чистейшие изумруды. Она сама делалась всё красивее с каждым днём — настолько, что порой ей приходилось это прятать. Когда растут цены на еду и ткани, когда добропорядочные женщины Атланты достают из чуланов пыльные швейные машинки и перешивают свои старые платья в жалкое подобие чего-то нового, показываться цветущей, румяной, пышущей здоровьем и по последней заокеанской моде одетой в шёлк и бархат попросту неприлично. Скарлетт игнорировала смешки и подколки Ретта, всерьёз опасаясь, что её забьют камнями, если она дерзнёт щегольнуть дефицитными шпильками для волос с декоративными цветами на концах, пока другие дамы выстругивают их себе сами из деревянных щепок, и являлась повязать вместе с ними долгими зимними вечерами в том платье, которое на самом деле считалось домашним — лишь добавляла к нему корсет. Но сейчас они впервые отправлялись в Тару вместе с Чарльзом, чтобы представить его бабушке, молодым тётям и преданнейшим слугам, и такое мероприятие звучало достойным поводом надеть всё лучшее. Скарлетт чувствовала себя не просто прехорошенькой в новом наряде. Это было могущество, гордость и неустрашимость, за которые её душа непременно сгинет в адском горниле за связку смертных грехов, выращивало которые в значительной мере не что иное, как восхищённый и вожделеющий взгляд Ретта. Он первым сошёл с лестницы, грациозно развернувшись задом наперёд, поймал свободную ладонь Скарлетт в свою и помог ей спуститься до конца, одновременно разводя руки и осматривая её наряд спереди. Она томно улыбалась, величественно подняв голову, и блестящие тончайшие серьги всё ещё покачивались в её ушах. К такому платью не требовались броские украшения. — Ты такой обворожительный, когда не можешь оторвать от меня взгляда, — опередила его с комплиментом Скарлетт, дразняще прикусив кончик языка. — Значит, я не сведу с тебя глаз на протяжении всего вечера, чтобы с тобой гармонировать, — потёрся кончиком носа о её нос Ретт, улыбаясь. Она поневоле счастливо зажмурилась, когда от его слов у неё в груди разлилось терпкое, как глинтвейн, тепло, но, едва раздалось требовательное детское мяуканье — распахнула глаза и поджала губы, даже вздрогнув. Шаника некстати вышла из-за лестницы с Чарльзом на руках, и Ретт тут же оставил жену, чтобы взять сына на руки: — О, не беспокойся, на этот раз мы не уедем без тебя, — он дружески тряс пальцем, который цепко обхватил сын, имитируя мужское рукопожатие. — Сейчас мы поедем к громкой чёрной громадине под названием поезд, которая будет грохотать и страшно свистеть, но ковбоев так просто не напугать, да? Вот и правильно. Мы поедем все вместе в вагоне, глядя в окошко и перекусывая на станциях. Тебе понравится, будет очень весело. Чарли, будто понимая обращённые к нему слова, восторженно загулил и засучил ногами, обнимая отца за лицо. Скарлетт украдкой закатила глаза и ласково прильнула к плечу мужа: — Да, малыш, мы едем знакомиться с бабушкой. Едем же? — Конечно. Вжу-у-у! — под звонкий смех ребёнка Ретт изобразил им полёт, который завершился в руках Шаники. Она не смогла не улыбнуться этой сцене. Скарлетт не разделила её умиления. «Ты становишься похож на идиота, когда сюсюкаешься с ребёнком, — раздражённо подумала она, однако продолжила улыбаться, шагая с опорой на локоть Ретта, чтобы не испортить грядущую поездку. — Неужели нельзя быть отстранённее, как все мужчины? Мальчик вырастет мямлей да так и продолжит цепляться за мои юбки, привыкший к ласке и к тому, что любой его каприз оказывается исполнен, даже если это означает скакать по всему дому на шее у отца, как у полоумного. Надо придумать, как бы убедить Ретта, что он тупеет до крайности в своём отцовстве». Она слабо нахмурилась, запоздало осмыслив с недовольством две вещи. Чарльз никогда не цеплялся за её юбки — всегда и везде он предпочитал компанию отца и выглядывал его среди слуг и гостей, когда того не было рядом. А сам Ретт, кажется, слишком сильно ценил это и восторженно потакал детской любви без устали, словно боялся той однажды когда-то в будущем лишиться, и никакие хитрости со стороны жены не показались бы ему достаточно убедительными, чтобы выбрать её вместо сына. В какого легковерного недоумка превратило его появление потомства! Не стоит даже пытаться сравнивать реакцию на весть о том, что Скарлетт едва не изнасиловали, и на то, что у Чарльза в какой-то момент случились первые колики. Устроить резню Ретт рвался совсем не в первом случае. — Ты всегда так хмуришься, когда я отвлекаюсь от наших дел на Чарльза, — вытянул её из мрачных мыслей глубокий и вкрадчивый голос Ретта под перестук колёс экипажа по дороге. Он наклонился с сиденья напротив и взял её нервно сцепившиеся ладони в руку, проведя большим пальцем по тыльной стороне одной из них. — Ревнуешь меня к собственному сыну? Это прозвучало гадко, как пощёчина, несмотря на мягкость тона. Ретт всегда нагло и бессердечно раскапывал и вытаскивал на поверхность именно те мысли, которые она больше всего на свете хотела от него скрыть. Скарлетт недовольно повела нижней челюстью и выдернула свои руки из его, слабо всплеснув ими: — Ах, Ретт, оставьте это. Если я скажу Вам сейчас, что Вы чрезмерно балуете ребёнка, и Вам следует относиться к нему прохладнее — Вы же просто рассмеётесь мне в лицо и пошлёте меня к чёрту. Так зачем начинать этот разговор? На какой ответ Вы рассчитывали? — И когда же мне следует баловать его и пылать к нему любовью, если не сейчас? — хитро улыбнулся Ретт. — Да если Вы уже сейчас ни в чём не даёте ему удержу — мне страшно представить, что будет, когда Вы поплывёте от его первых слов! Он скажет «хочу лошадь» — а Вы возьмёте и притащите её прямо в гостиную! Ретт лишь моргнул пару раз, не шевелясь и пытаясь удержать уголки рта на месте, но глаза его задорно искрились в полумраке кареты. — …Господи Иисусе. Вы бы так и сделали! — неподдельно ужаснулась Скарлетт. — Я никогда не говорил тебе, что ты начинаешь разговаривать точь-в-точь как британская фермерша, когда расходишься не на шутку? — спрятал улыбку в кулаке мужчина, и девушка громко, с отчаянным гортанным рокотом застонала в потолок экипажа. — Но я не могу сказать, что не рад, что ты начинаешь беспокоиться насчёт воспитания нашего сына и его будущего. Ещё немного — и ты дойдёшь до того, чтобы добровольно брать его на руки. Скарлетт молниеносным движением швырнула в него первое, что попалось — перчатку с сиденья рядом с собой. Ретт, поймав летящий в него комок и расправив его, чтобы рассмотреть, грянул хохотом и откинулся на спинку сиденья так, что карета качнулась. Девушка, покрасневшая от досады, не смогла не разделить юмор и отрывисто зафыркала, пытаясь удержать гневное и обиженное выражение на лице перед взором умирающего со смеху мужа. — Что ж, — немного успокоившись, выдавил он и вернул ей перчатку, — назовите время и место, где сокрушите меня. Она предпочла отмахнуться с высокомерным видом, как от не повзрослевшего мальчишки, чем попытаться ответить на шутку и зайтись долгим идиотским смехом. Их обоих мягко качнуло на сиденьях, когда экипаж остановился около железнодорожного вокзала. Второй экипаж, где ехали слуги с Чарльзом, припарковался сразу за ними. Лошадь, тянувшая его, громко фыркнула с облегчением. Скарлетт стало необъяснимо приятно от этого звука, прорвавшегося сквозь мягкое гудение разговоров остальных пассажиров, топот их шагов по лестницам и подмосткам и размеренные взмахи метлы дворника. Ретт молча поднялся с места, вышел и помог сойти супруге. Это было не столько жестом вежливости, сколько практической необходимостью, и, осторожно перенося покалеченную ногу через свешивающиеся к земле грубые железные ступеньки, она мельком припомнила способность мужа вкладывать в приличествующие случаю слова и жесты прямо противоположный, крамольный смысл. Однако ироничным, злым образом именно по отношению к ней джентльменское поведение от Ретта не обретало никакого двойного дна, как случилось бы с любыми другими девушками, потому что она действительно нуждалась в подставленном локте, галантно поданном полушубке, поддерживающем объятии. Его чёрные насмешливые глаза каждый раз становились серьёзными и сосредоточенными, и в обычно небрежных, ленивых движениях селилась редкая по искренности забота. Жалость заставляла Скарлетт в гневе крошить зубы друг о друга. Она виделась проявлением человеческого лицемерия, ведь люди имели наглость приторно вздыхать и охать над ней совсем не по тому поводу, по какому следовало бы, не давая себе труд копнуть всего на ладонь глубже и обратить взгляд на причину оплакиваемой ими беды, разом выдавая истинное безразличие к её судьбе, которое они зачем-то пытались скрыть за сочувствием и подчёркнутой, унизительной любезностью. Не склонная к рефлексии и сентиментальному разбору собственных чувств девушка не осознавала всей путающейся в подсознании цепочки, обращая внимание лишь на её конечное звено — злобу. На Ретта же у неё получалось злиться только благодаря принципиальной привычке. Как бы тот себя ни вёл, что бы ни говорил, в какие графы списка грехов ни толкал её — он всегда ощущался парадоксально честным везде, как поступал. Скарлетт понимала, что на самом деле этого человека невозможно заставить делать то, что он не хочет. Законы приличий были для него пустым звуком. И только с ней они наконец обрели смысл в его глазах. Все эти мысли пронеслись в непривыкшем к праздным рассуждениям мозге инстинктивно, оставляя вместо оформленных и понятных Скарлетт слов и рабочих схем лишь какие-то неясные отголоски волнующих ощущений. Ошеломлённая чем-то, что её юное малодушное сердце ещё не способно было воспринять, она заторможенно застыла на краю тротуара и смотрела вслед укатывающему экипажу. Ретт, подняв бровь, стоял сбоку от неё и с вялым интересом наблюдал за её неспровоцированным ступором. — Ты решила приобщиться к традиции обмороков по любому поводу, дорогая? — привёл её в себя насмешливый тягучий голос явно не собирающегося ловить её, если это так, мужа, и девушка звонко прочистила горло, а затем в тон ему фыркнула и поочерёдно быстро дёрнула плечами, сбрасывая остатки оцепенения и убеждаясь, что тело ей подчиняется. — Конечно, нет. Я что-то задумалась — только и всего. Шаника безмолвной тенью подплыла ближе к ним, чтобы Ретт краем глаза мог наблюдать за сыном у неё на руках. (Скарлетт нехотя признала, что он идёт на кое-какие уступки для её комфорта: соглашается на отдельную детскую, избавляет от необходимости поездки в одной карете с ребёнком, который может закапризничать и заплакать, и от него никуда будет не деться, сам отправляется к нему среди ночи, когда слышит плач.) Процессию завершала пара тихонько переговаривающихся и смеющихся между собой негров, которые тащили за хозяевами и старшей служанкой саквояжи. Скарлетт надвинула шляпку на глаза, оберегая от солнца тонкую белую кожу. Погода стояла восхитительная. Всё ещё лежали опадающие полоски и шапки снега тут и там, но ароматы весны уже пробивались даже сквозь вокзальные дым, гарь и вездесущий запах раскочегаренного железа. Почва достаточно прогрелась для посева хлопка, а это значило, что у Тары появилось несколько недель перед началом ударной работы, чтобы успеть принять долгожданных гостей без необходимости постоянно отвлекаться от них на сельское хозяйство. Долго ждать поезд не пришлось, и вскоре он уже уносил многочисленных пассажиров от Атланты, отстукивая колёсами по рельсам умиротворяющий ритм. Скарлетт угрюмо вслушивалась в него и сверлила взглядом проносящиеся за окном пейзажи, стараясь пропускать мимо сознания негромкое «общение» сидящего напротив Ретта с вертящимся у него на коленях Чарльзом, но в какой-то момент ребёнок утомился от новых впечатлений и задремал, а муж обратил свой не терпящий скуки хитрый взгляд на жену. — Что? — грубовато буркнула она своему половинчатому отражению в оконном стекле, не поворачиваясь, а просто почувствовав этот взор виском. — Я хотел сказать, что буду вести себя так прилично и славно, что ты меня не узнаешь. Скарлетт округлила глаза и всё-таки повернулась к нему. Чёрные глаза больше не смеялись над всем миром, а выражали праведную кротость, едва ли не благочестие. — Что? — повторила она озадаченно, и Ретт медленно закивал: — Буду самой порядочностью, самим очарованием, самим, прости Господи, патриотизмом. Даже упомяну имя Бога. Пару раз. Может быть. Пара раз — вполне приемлемое количество, потому что я уже сделал это сейчас и всё ещё не задымился. — Что? — вскинула брови Скарлетт и тряхнула головой. — К чему ты мне это говоришь? — После твоей матушки мы отправимся к моей. — Ты не спрашиваешь разрешения. — Да. Я говорю, что мы просто поедем к ней, потому что будет честно, если другая бабушка тоже познакомится со своим внуком. Он у неё, правда, не первый, но я не думаю, что имеющиеся успели так притупить ощущения, что новый не произведёт никакого эффекта. — О. И ты хочешь взамен попросить меня тоже вести себя прилично и славно, — плоско догадалась Скарлетт, но тотчас злорадно оживилась и впилась в мужа соперническим взглядом. — Надо же, а я думала, что ты называл свои чарльстонские корни… — …и продолжаю называть, — мягко перекрыл её голос бархатом своего Ретт. — Но моей маме и так в старшие сыновья достался я. Ни к чему шокировать её ещё и тем, что его жена — ты. Поэтому я прошу тебя, Скарлетт, мобилизовать все эти твои лицемерные навыки нравиться людям и выложить их там хотя бы наполовину. Я могу как угодно поносить свою родню в целом, но моя мама — это моя мама. Она замужем за моим отцом. Ей нужна хоть какая-то радостная новость в жизни, хоть один луч света. — Хорошо, хорошо, — без планировавшегося раздражения согласилась Скарлетт и наклонила голову. — Но, Ретт, разве твой отец пустит тебя на порог только потому, что у тебя родился ребёнок? — Нет, конечно же. Поэтому мама и Розмари придут познакомиться на нейтральной территории. Розмари — это моя сестра немного младше тебя. О, вы поладите! Скарлетт хмыкнула, подняв бровь и от осознания того, что лишь на пару-тройку лет старше младшей сестры своего мужа, и от того, как удивительно посветлело и расцвело улыбкой его лицо, и от его уверенности в последнем факте, ибо… — Ретт, я не очень лажу с девчонками, ты ведь знаешь. — Розмари совершенно на них не похожа. Она родилась уже после того, как меня вычеркнули из родословной, и мы встретились впервые не так давно. Это стало для меня одним из самых больших сюрпризов в жизни: мама тайно пришла в чарльстонский порт и привела её с собой, чтобы познакомить нас. Я положительно влюбился в это дитя с первого взгляда, и она в меня — тоже. Мы не выпускали друг друга из объятий всю встречу. Не вздумай так на меня смотреть, Скарлетт, она — моя младшая сестра. — Вот бы ты меня хоть одну встречу не выпускал из объятий, — сварливо заметила Скарлетт и осеклась на полуслове, заметавшись взглядом, прежде чем вспомнила, что можно снова безразлично посмотреть в окно, только вот безразличие изображать уже не получилось бы. — Это уже было, — вкрадчиво напомнил Ретт, и его улыбка стала иной — коварной и хищнической, успевшей войти в кровь Скарлетт и каждый раз подогревать её на несколько градусов. Она покраснела и по-кошачьи шикнула на мужа, сильнее опустив голову и теперь упрямо сверля пейзаж взглядом исподлобья. — Тихо. Да, хорошо, я поняла: понравиться ещё и твоей сестре. — Скарлетт… Она осторожно покосилась на него краем глаза. Гримаса Ретта разгладилась, усмешка ушла из смуглых черт. — Я не прошу тебя нравиться им. Я прошу тебя их не шокировать. Не случится никакой трагедии, если вы не поладите. Я просто хочу представить тебя любимой части своей семьи, чтобы они знали о твоём существовании, о моём выборе. О том, что у нас всё серьёзно. — Хочешь начать понемногу обеляться перед ними? — вяло предположила Скарлетт. — После моих юношеских похождений? Мне не хватит денег, чтобы отстроить достаточное количество храмов, которые будут работать только на замаливание моих грехов. Нет, моя радость. Я не собираюсь использовать тебя в каких угодно корыстных целях. Я действительно хочу представить тебя семье. Она недоверчиво повернулась к нему, судорожно изучая взглядом серьёзное лицо и спокойные глаза. — Ладно, — наконец медленно кивнула Скарлетт. — Я буду душкой. Но, Ретт, ты сказал им про.? — она шевельнула коленом больной ноги. — Нет, не пришло в голову. — Ретт! — возмутилась она. — Зачем мне про это говорить? Разве это определяет тебя? — Конечно! В… в смысле — определяет? — Скарлетт, ты годами дралась со своим отцом, потом сбежала, угнала мою лошадь, славно проводила время так, что тебя чуть не… втянули в неприятности, — Ретт запоздало опомнился, что в поезде они не одни, — и что же, сломанная лодыжка тебя как-то ограничила? Если ты меня спросишь, так она, напротив, только подчеркнула твою авантюрную натуру. Ты даже с больной ногой не можешь сидеть спокойно и жить тихо — я боюсь представить, что ты творила бы со здоровой. Скарлетт не разделила веселье в его глазах. — Но, Ретт, твоя мама и сестра будут шокированы. Они, наверное, ожидают увидеть красивую и здоровую женщину, которая кинется к ним с объятьями и поцелуями, как положено, а не будет еле ковылять с тростью и отвратительно делать книксен. — Поверь, они были бы шокированы больше, стань моим главным критерием выбора жены чистота исполнения реверансов. — Так и скажи, что ты стесняешься моей походки и надеешься, что где-нибудь по пути до Чарльстона случайно потеряешь меня вместе с чемоданом и быстро покажешь Чарльза, не отвлекаясь на чувство стыда за меня. — Я не буду это проверять, но чётко убеждён, что, приди мне это в голову, ты приковыляла бы своей походкой из Техаса, чтобы проломить мне её тем самым чемоданом, который я тебе так неосмотрительно оставлю. Скарлетт разгневанно запыхтела носом и прорычала ему сквозь зубы что-то отдалённо похожее на «пшлкчрт», пока он сдавленно смеялся, чтобы не разбудить сына хохотом.

***

Их по традиции встретила на перроне вся семья о’Хара. Сьюлин и Кэррин еле взнуздывали нетерпение. Их глаза ярко сияли от любопытства из-под чепцов, когда они украдкой вытягивали шеи, чтобы побыстрее рассмотреть своего племянника, а жажда поскорее дожить до момента, когда им будет разрешено взять его на руки, была едва ли не осязаема. Эллин же стояла с неизменным спокойным достоинством, благовоспитанно сложив ладони напротив живота, но теплящаяся в уголках рта улыбка оживляла её неприступно-идеальный образ радостью от встречи с дочерью и внуком, наполняя всю утончённую и величественную фигуру изнутри знакомым светом жизни и любви. Мамушка во всех смыслах контрастно выделялась на общем фоне, позволяя себе вертеть головой и двигаться, чтобы контролировать ситуацию: не подъезжает ли поезд, прилично ли стоят маленькие мисс, отмечает ли её ответственность и рвение госпожа, не пялятся ли на семью под её опекой беспардонные черномазые или приезжие мужчины. Батлеры ступили на родную землю Скарлетт, почти сразу угодив в приветственные объятья домочадцев Тары. Дамы привычно обменялись поцелуями и слившимися в счастливую щебечущую какофонию возгласами. Ретт разом забыл про колкости, подтрунивания, двойное дно своих изречений и не то, что сарказм, а даже иронию. Он превратился в тактичного и степенного супруга. Он поцеловал всем леди руки и отвесил каждой полагающийся ей по статусу комплимент. Он был не просто мил — он очаровывал, и Скарлетт с удивлением выяснила, что не существует человека более чарующего, чем Ретт Батлер, когда ему нужно было таким показаться. «Господи, — раздосадованно подумала она, — что тебе мешает быть хотя бы вполовину таким воспитанным и со всеми остальными людьми тоже? Их так легко обмануть, строя им глазки, что ты в момент стал бы любимцем публики, и мне не пришлось бы краснеть за твои выходки перед дамами!». Однако даже Скарлетт не могла не заметить, что половина усилий Ретта словно проходит мимо целей. Мамушка смотрела ястребом, остервенело сцепив толстые губы, и никогда не отворачивалась от него так, чтобы не следить за ним хотя бы одним глазом, а когда он не смотрел — проходилась по всей его фигуре от макушки до пят таким взглядом, будто перед ней был смердящий бездомный, убеждающий её, что не крал фамильное серебро. Эллин не отпускала от себя младших дочерей, а Сьюлин, вечно послушная и подлизывающаяся к матери крольчиха, старалась сама не подходить и не садиться к мужу старшей сестры слишком близко. Только Кэррин не вела себя странно, искренне улыбаясь Ретту и ловя каждый миг, когда он тоже обращал на неё внимание и заводил разговор, но старшие тут же делали ей страшные глаза и пытались тайными знаками потребовать прекратить. Когда же девочка, совсем расслабившись, обратилась к нему «дядя Ретт» вместо «мистер Батлер» — зашикали в открытую, а Сьюлин даже дёрнула её за рукав платья, так сильно сведя при этом губы в точку, что её не самое изысканное лицо тут же сделалось похожим на куриную задницу. Совершенно очевидно, что он пытался вбить клинышек в загадочную стену отчуждения, воздвигнувшуюся между ним и семьёй супруги, при помощи нежного отношения к сыну, которое, в отличие от большинства остальных приёмов, было абсолютно искренним, но обнаружилось, что Чарльза почти не дают ему в руки. То Сьюлин, то Эллин, то Мамушка или Дилси, то Кэррин — которая, впрочем, и здесь отступала от общей манеры вцепиться в ребёнка и охотно отдавала того отцу — под предлогами того, что невероятно соскучились по младенцу, которого никогда прежде не видели, стремились провести с ним как можно больше времени, даже если это начинало приносить им неудобства, и невежливо игнорировали предложение Ретта облегчить их ношу. — Ах, мистер Батлер, да вы ж себе продыху от него не даёте, — проворчала Мамушка, когда из рук младшей дочери Чарльз ненадолго перекочевал к тому на колени. Она, тем не менее, не встретила сопротивления, когда взяла ребёнка своими опытными чёрными руками. — А к обеду как приступать будете? Пускай Скарлетт займётся Чарли, она, небось, уже истосковалась по маленькому. Скарлетт встрепенулась и беспомощно наблюдала огромную приближающуюся фигуру в её неотвратимости. Небольшой розовый бочонок, который ей так заботливо доставляли, вызывал у неё плохо скрываемое отвращение на грани с девчачьим ужасом при появлении крысы. А день уже задался таким хорошим, когда ей вообще не надо неловко устраивать этого сопляка у себя на колене или локте! — Мамушка, а мне разве не надо обедать? — испуганно осведомилась она со своего места, не зная, куда спрятать руки, чтобы этот тёплый неловкий комок плоти не смог перекочевать в них ни при каких обстоятельствах. — Миссис Скарлетт, уж вы-то в состоянии поесть и одной рукой. Негоже взваливать на мужа заботу о своём ребёнке. Не успела она по-ирландски загореться и броситься в свару со старой няней, как Ретт милостиво спас её, мягко, но непреклонно вклинившись в спор: — Мамушка, отдайте Чарли Шанике. Скарлетт хорошо питаться нужнее, чем мне. Всё-таки, она уже вышла замуж и может есть сколько хочет, верно? Он перебил один бредовый постулат другим, словно в какой-то карточной игре, но это сработало. Мамушка лишь на секунду передёрнула дутой верхней губой, будто желая возразить, но исполнительная и неразговорчивая Шаника уже была рядом с ней и держала руки возле ребёнка. С заметной неохотой, явно удерживаясь от недоверчивого комментария в её сторону, старая негритянка передала Чарльза молодой. Скарлетт согрела Ретта благодарным взглядом и с подчёркнутой церемонностью взяла в обе руки вилку и нож. Что было встречено ошеломлённым взглядом Эллин. Девушка непонимающе моргнула, а затем быстро опустила взгляд. В пальцах матери покоились чётки, образ которых бережно хранило сердце, но начисто вычеркнула из жизни память. «Предобеденная молитва. Точно. Чёрт… в смысле, о Господи», — Скарлетт панически перебирала мифические способы быстро остановить позорный приток крови к лицу, пока неумолимо краснела от конфуза, пополам с вариантами, как выйти из ситуации. Их просто не существовало. Она панически бросила взгляд на Ретта… и увидела, как этот засранец со сложенными для молитвы ладонями, между которыми зажата цепочка золотых часов на манер чёток, удерживает на лице благочестиво-удивлённое выражение, пока в его чёрных глазах катаются ржущие до хрюканья черти. Ему тоже было интересно, как жёнушка выкрутится. — А я уже всё, — брякнула Скарлетт, разведя руки с ножом и вилкой в оправдывающемся жесте. — Я упражняюсь в молитвах до десяти раз в день. Что угодно занимает меньше времени, когда привыкаешь делать это достаточно часто — вот никто и не заметил, что я уже помолилась. Непробиваемый пласт мёртвой тишины повис над столом. Глаза Эллин медленно пересыхали, пока она пыталась уложить у себя в голове выказанное родной дочерью богохульство. Кэррин, чрезвычайно скандализованная, прижала ладошки ко рту и испуганно косилась на тупо замершую Сьюлин, которая не знала, злорадствовать проколу старшей сестры-соперницы или от чистого сердца упасть в обморок. Из ослабевших пальцев Ретта выскользнули на пол часы, он медленно сполз за ними под скатерть и начал шарить по ковру в их поисках, но Скарлетт с разрушительным приливом гнева прямо в мозг поняла, что он просто трясётся там от хохота, обливаясь слезами и стараясь не издать ни звука. Через несколько секунд мерзавец настолько обнаглел, что вообще заполз под столом к ней на колени дрожащими руками и головой, не оставив абсолютно никаких сомнений в том, что корчится от смеха самым циничным и наглым образом. Скарлетт злобно пнула его здоровой ногой и даже во что-то попала, но это не могло выправить чудовищную ситуацию за семейным обедом. Воспитание не позволило Эллин напрямик спросить так тревожащее её «Когда ты в последний раз была в церкви?». Она прикрыла глаза, сложила губы в неискреннюю прохладную улыбку и попросила: — Помолись вместе со всеми нами, дорогая, прошу тебя. Я буду счастлива, если не только наши смертные тела, но и наши души станут едины после разлуки за сегодняшним обедом. Та кивнула с пульсирующими от стыда кончиками ушей, запоздало сложила руки и спрятала взгляд в подоле у себя на коленях. Ретт вытер густые чёрные ресницы, «нашёл» часы и вернулся на стул. Скарлетт не смела поднять глаза, но знала, что всё время напевно окутывавшей стол недлинной молитвы мать посматривает на неё, следя, чтобы она попадала в слова, отскакивающие у младших сестёр от зубов и не требовавших умственного напряжения. Наконец можно было приступить к обеду. Эллин как могла сглаживала инцидент и переключала внимание домочадцев на иное. — Моя милая Скарлетт, — улыбнулась она, пока Порк наполнял бокал в её руке разбавленным домашним вином, — мистер Батлер. Не описать, как я счастлива принимать в гостях семью своей старшей дочери. И, хотя все силы мы отдаём на благо Нашего Правого Дела, пусть нечастые и непродолжительные встречи не вселяют грусти в наши сердца, ибо всё, что мы делаем и чем мы жертвуем ради родины и её бравых воинов, не будет напрасным. За храбрых солдат армии Конфедерации! — За будущую победу КША! — стройно, вместе со всеми ответил на тост Ретт, почтительно подняв своё вино. Кэррин тоже торжественно сделала глоток виноградного сока, бокалы опустились на свои места недалеко от тарелок, и за столом чинно и ненавязчиво зазвенели о фарфор серебряные приборы. — Драгоценная моя Скарлетт, — повела беседу мать, ножом расщепляя прожаренные волокна стейка, — Мелани писала о том, с какой самоотверженностью и чистосердечием ты участвуешь в жизни госпиталя и помогаешь поставить на ноги наших раненых ребят. Мы все безмерно тобой гордимся. Прошу, расскажи сёстрам о своих хлопотах как помощницы медсестры. Ретт промокнул губы салфеткой, пряча за ней распирающую губы на невозможную ширину улыбку. Скарлетт с трудом сохранила на своём собственном лице выражение умилительной скромной польщённости, читая в глазах мужа, как именно были бы описаны её «самоотверженность и чистосердечие» при участии в жизни госпиталя, если бы письмо писал он, а не её святая лучшая и единственная подруга. — Это тяжёлая работа, а ещё — самая важная, — располагающе-мелодичным, но менторским тоном ответила она. — Мы вместе с другими девочками помогаем докторам всем, чем можем, выполняя ту работу, на которую они не могут отвлекаться. Слава Богу, очень серьёзных ран почти не встречается, и уж тем более я не могу припомнить несчастных, которые не выкарабкались бы. Господь милует наших мальчиков; если Он позволит — все наши соседи и друзья вернутся героями, живыми и здоровыми… Обе её сестры опустили взгляды в тарелки и слабо зарделись над крохотными застенчивыми улыбками, думая каждая о своём ухажёре. Скарлетт даже запнулась, увидев точно такой же взгляд у младшей, как у старшей. Она до сих пор и предполагать не думала, что у малышки Кэррин тоже может найтись поклонник или возлюбленный. «Только бы он был не такой старый и нудный, как у Сьюлин, — подумала она. — Кэррин же хватило духу застрелить своего отца — должно хватить и мозгов на выбор нормального мужа, чтобы потом не пришлось повторять этот подвиг». — Пусть твои слова будут услышаны, — одобрительно накрыла ладонь дочери своей Эллин. — Это так замечательно — когда муж и жена работают ради победы вместе. Я счастлива, что работу госпиталя в основном обеспечивает именно героизм моего зятя. Мистер Батлер, Вы так скромно молчите о себе всё утро, рассказывая исключительно о Чарли, а я уверена, что Ваши морские подвиги вызовут благоговение не меньшее, пусть и иного рода. Скарлетт замерла, невольно зажав вилку зубами и широко раскрытыми глазами уставившись на Ретта. Когда ему задавали подобный вопрос в Атланте, тот, казалось, скорее снял бы с себя кожу и искупался в уксусе, чем упустил бы шанс развеять идеалистические ожидания любопытствующего и низвергнуть с пьедестала что ожидания насчёт него, что сами интересы Конфедерации в его предприятиях. Но теперь он даже не украл паузу на горестный вдох об упущенной возможности высмеять бездумный патриотизм и без заминки кротко ответил: — Подвиги? Миссис Эллин, разве можно считать героизмом исполнение гражданского долга в решительный час для твоей родной земли? Какой наглец осмелился бы требовать для себя лавры в том, что сделал бы любой другой на его месте, когда ему самому лишь повезло иметь в распоряжении средства и возможности в тот момент, когда это оказалось необходимо?.. Скарлетт уронила челюсть, подняв брови, и вилка с резанувшим ухо скрипом соскользнула с её зубов, но это осталось незамеченным: все, затаив дыхание, внимали её циничному и лицемерному мужу, который разве что слезами на глазах не блистал, живописуя душераздирающий монолог. «Вот это стелешь, дорогой, — не отрывая от него немигающего взгляда, она наколола и отправила в открытый рот кусок вымазанный в ямсе кусок грудинки. — Больше я твоим сладким песням верить не буду. Моли Бога, чтобы оказалось, что ты это репетировал заранее — таких навыков импровизации я тебе точно не прощу!». — …Я мог бы рассказать море подробностей волнующих и жутких не менее обширное, чем те, которые мне приходится пересекать, дабы снабжать армию и тыл Конфедерации всем необходимым, — с берущим за душу надрывом намекнул Ретт. — Мог бы поведать о нагромождениях морских мин, непогоде и штормах, вражеских кораблях и артиллерии, береговых патрулях и пиратских засадах. Но стоят ли эти невзгоды и негодяи того, чтобы вспоминать о них после их поражения, чтобы увековечивать их гнусные подлости, вселять страх и горечь в сердца прелестных и верных Правому Делу леди воспоминаниями о чёрных деяниях, на которые они дерзнули в своём невежестве и злобе? Нет, опасности не имеют никакого значения, я презираю их в своей памяти. Важно лишь то, что они всегда оказываются бессильны. Они могут грозить, пугать, порой — даже собирать жатву… но они не остановят рвение прорывающих блокаду храбрецов и гордый ход их кораблей, не посеют смуту и страх в сердцах корабельных команд. Что бы ни случилось, как бы ни было трудно — продолжат шествие торговые корабли Конфедерации, будут вывозить табак и хлопок, а привозить — оружие, боеприпасы, бинты, медикаменты, амуницию и продукты. Поэтому следующим тостом я хотел бы почтить память части своей команды, товарищей и соратников, отдавших жизни ради того, чтобы южные корабли вернулись в свои порты с добычей. Да не будет напрасна их жертва и да не истлеет память о них в веках! К концу монолога даже Скарлетт перестала различать, где хорошо замаскированная ирония пересекалась с искренностью. Она растерялась. Ретт высокопарно, откровенно пуская пыль в глаза разглагольствовал о важности прорыва блокады для Правого Дела, но, когда он дошёл до погибших моряков, в его голосе будто бы почудились скупые слёзы. Делая благовоспитанный глоток вина, Скарлетт задалась вопросом, трогала ли мужа смерть людей из команды на самом деле или же он просто играл на том, что не может не найти отклика у членов её семьи. Самое парадоксальное, что, кажется, не нашло. Сьюлин и Кэррин сидели тихие и неподвижные, посматривая на мать с нескрываемой растерянностью, а на лицах их волна за волной проходили разные стадии сомнения. Мамушка, стоящая в тени около стены, готовая в любой момент услужить господам, так вообще поджала губы и беззвучно хмыкнула в сторону. Эллин разбавила неловкое оцепенение, вежливо глотнув вина одновременно с Реттом, и в ответ рассказала о том, как Тара выполняла план снабжения армии хлопком и продовольствием. Скарлетт, разморённая любимыми сытными блюдами, изо всех сил старалась держать спину ровной и не клевать носом — разговоры о войне и её нуждах действовали на внимательность просто истребительно, и только перевод всего излагаемого матерью в суммы денег да тасование их туда-сюда в мысленном подсчёте доходов и расходов как-то спасало от сонной скуки. Она удивлённо встрепенулась, когда Ретт в тему разговора ввернул её маленькое хобби с вино- и сыроделием, а затем посетовал насчёт того, что для армии это не самые необходимые продукты, хоть и стали бы самыми ходовыми — эта шутка даже всколыхнула смехом и впрямь несколько заскучавший стол. Атмосфера окончательно разрядилась, когда в диалог вступила даже Кэррин, пересказывая какие-то пустячные соседские сплетни. Время обеда подошло к концу. Младшие сёстры покладисто потянулись в сторону спален для полезного дневного сна; за ними беззвучно последовала Шаника с Чарльзом на руках и Мамушка, даже через плечо не спускавшая с Ретта глаз и ревностно загораживая своей монументальной фигурой от него маленьких мисс. Скарлетт поднялась из-за стола, опираясь на трость, и была застигнута врасплох мягким голосом матери: — Задержись, пожалуйста. Побеседуем в моём кабинете. Мистер Батлер, пожалуйста, располагайтесь в библиотеке или зале — где вам будет удобнее. — Благодарю, — поклонился Ретт. — Мне как раз требовалось место, чтобы разобраться с некоторыми делами. Скарлетт бросила на него по-детски напуганный взгляд, точно зная, что Эллин уводит её к себе, чтобы отчитать. Мужчина, всё ещё веселившийся внутри себя из-за её прокола с молитвой, встретился с женой насмешливыми глазами, однако неподдельное, почти обиженное беспокойство, встреченное в зелёном взоре, остудило его пыл. Выражение смуглого лица смягчилось. Выдержав короткую паузу, он одними губами убедительно произнёс: — Иди. Всё будет хорошо. Эллин грациозно и невозмутимо шагала к знакомой двери, покачивая траурным кринолином и унося за собой вечный аромат лимонной вербены. Скарлетт быстро посмотрела ей вслед и отчаянно шепнула мужу: — Помоги мне! Он накрыл рукой её пальцы, вцепившиеся для опоры в спинку одного из стульев, и ободряюще пожал: — Скарлетт. Если это так важно для тебя — просто солги ей. Зелёные глаза, шокированно воззрившиеся на него, были просто огромными. — Скажи, что ты устала с дороги, пропустила завтрак, заболталась с Мамушкой. Что угодно. Это не такой фатальный инцидент, чтобы мать отреклась от тебя. — Ты будешь рядом? — жалко прошептала Скарлетт, вытягивая руку из-под его ладони и подбирая юбки из неизбежной необходимости покинуть безопасность столовой и отправиться навстречу неловкому, унизительному разговору. Ретт тяжело вздохнул и обнял её. Она отчаянно прильнула к его телу, уложив голову на крепкую широкую грудь и закрыв глаза. — Я всегда буду рядом с тобой, даже если ты этого не увидишь, — мягко прошелестел ей на ухо муж, касаясь губами виска и проводя рукой по тонкой спине, покрывшейся холодной испариной под великолепным фиолетовым платьем. — И я всегда останусь на твоей стороне, что бы ни произошло. Я люблю тебя, и твоя мать тоже тебя очень любит. Тебе нечего бояться, крошка. Иди. Иди. Скарлетт отстранилась от него, не переставая открыто и умоляюще смотреть в глаза. Смуглые пальцы, покидая, медленно оторвались от её удивительно узкой талии, до последнего осязая подушечками жаккардовое кружево ткани. Ретт с сожалением поджал губы, как только перестал ощущать сквозь неё тепло её тела. Наградив мужа прощальным сожалеющим взглядом, Скарлетт преобразилась в холодную и непробиваемую скалу, гордо расправила плечи и двинулась в направлении кабинета Эллин. Ретт не отрывал от неё взор всё время, пока она уходила, со стуком перекатывая наконечник трости по полу и непоколебимо держа осанку, и размышлял, зачем вообще ему было предупреждать о чём-то своих сестру и мать.

***

— Присаживайся, — Эллин уже заполняла какие-то таблицы безукоризненным убористым почерком, но на секунду оторвалась от этого занятия, чтобы гостеприимно указать кончиком пера в кресло перед своим рабочим столом. Скарлетт рефлекторно кивнула, приставила трость к подлокотнику и опустилась на замшевую подушку. Мать отложила перо, окинула её взглядом с макушки до пояса и улыбнулась: — Непривычно видеть тебя совсем взрослой. Непривычно и радостно. Так легко забыть, что внутри ты ещё совсем ребёнок, но для меня ты навсегда останешься моей маленькой любимой девочкой. Скарлетт натянуто улыбнулась, благодарно наклонив голову, но выразив этим наклоном ещё и непонимание происходящего. Растекание мыслью по древу не было в характере её матери. Она всегда говорила мягко и дипломатично, но — неизменно коротко и не отходя от сути дел. — Мама, сегодня так получилось, что я показала себя за обедом не с той стороны, с которой ты хотела бы меня увидеть… — дрожащим голосом начала Скарлетт, не в силах переживать пытку ожидания и желая поскорее разобраться со скандалом, чтобы атмосфера между ними снова пришла в норму. Эллин, однако, плавно взмахнула пальцами в чёрной сетчатой перчатке, и девушка послушно замолкла. — Мистер Батлер говорил правду сейчас за обедом? Скарлетт округлила глаза. Но мать терпеливо и невозмутимо ждала ответа. — Я не знаю. — Не знаешь? — Да, не знаю. Я никогда не спрашивала его о том же, о чём и ты. — Никогда не спрашивала о его отношении к Нашему Правому Делу? — подняла брови Эллин, снова переспросив. — О чём же вы тогда разговариваете? Скарлетт открыла рот. О скандальных историях с изменами и незаконными беременностями в многочисленных штатах, где Ретту довелось побывать. О том, что за смешиванием алкоголя с содовой — будущее. О том, что доктор Мид похож на козла, когда в экстазе блеет одну из своих речей о победе, реющей над войсками Конфедерации, подобно распростёршему крылья орлу. О самых нелепых поводах для поножовщины на приисках во времена золотой лихорадки. О её ночных кошмарах и том, что бы они могли значить. О том, как хорошо, что не надо ни перед кем отчитываться за простреленные из револьвера на меткость вазы и тарелки. О том, что книгу «Камасутра, расширенное издание: удачные решения для тех, у кого на одну точку опоры меньше, чем надо» получилось бы выпустить анонимно разве что на Севере, только какой смысл, если со статистикой ранений и военных ампутаций пригодилась бы она скорее на Юге. О европейской моде и свободе нравов. О том, из-за чего тётушка Питти ещё ни разу не падала в обморок. Скарлетт закрыла рот. — О разном… — пискнула она, дёргано пожав плечом. — Обычные… светские… разговоры за ужином. Погода, ребёнок, негры… Эллин тихо засмеялась, будто действительно находила её замешательство забавным. Скарлетт совсем перестала понимать, что происходит. — Ну ладно. У меня есть новость, которая может тебя шокировать, дорогая, — взгляд матери был самым что ни на есть игривым. Действительно, мысль о существовании чего-то, что ещё было способно шокировать Скарлетт, могла только веселить. — Слушаю. — Я во второй раз выхожу замуж. — За кого? — выпалила Скарлетт раньше, чем её челюсть отпадёт до пола. Мать всё ещё носила траур по отцу и только недавно укоротила вуаль. Все вокруг уже морально приготовились и смирились с тем, что им придётся видеть на ней креп до конца её дней. Эллин всегда была той, кто неотступно и безукоризненно следовала всем традициям, насколько бы глупыми и трудноосуществимыми они ни выглядели, и, разумеется, она относилась к образцовым леди, которые попросту не могут позволить себе взять и начать новую жизнь после смерти мужа, от которого имели троих живых детей и троих мёртвых! — За Вёрджила Меритта. Милая, что с тобой? Тебе дурно? — Какого чёрта?! — воскликнула Скарлетт, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла, чтобы не упасть из него. Эллин отшатнулась, шокированная. Задетая трость с дробным грохотом упала на пол. — Почему?! Лицо матери разгладилось и заледенело. Она резким движением пальцев подняла и расправила скромный воротничок траурного платья. — Именно поэтому. Этот брак нужен Конфедерации, Скарлетт. Ты представить себе не можешь, что на кону. — Конфедерации?! — почти закричала она. — Что этот сурикат в папиной одежде тебе наплёл?! — Сурикат… в папиной… одежде? — с каждым словом кривила губы всё больше в непонимании Эллин, но Скарлетт уже несло, она едва уделила внимание тому, что выдала одну из их с Реттом странных характеристик для людей. — Каким чудом здесь объявилась Конфедерация?! — Я объясню тебе всё, как только ты перестанешь так кричать, — прохладным тоном призвала к порядку Эллин, и Скарлетт, всё ещё тяжело дыша, заговорила себе под нос тише: — Как можно не кричать после таких новостей, скажи на милость… — Наш брак будет своего рода, — Эллин помедлила, вспоминая слово, — фиктивным. Мы не будем афишировать его, не будем вести супружескую жизнь, и мне даже не придётся снимать траур. Мы будем женаты только на бумаге, однако благодаря высокому посту мистера Меритта это позволит Таре получить от Конфедерации дополнительные земли и негров для их возделывания. Отсюда — больше хлопка, так много, что его будет хватать не только для нужд фронта и экспорта, но и для процветания нашего дома. Мне, конечно, прибавится работы, но будущая победа того стоит. Наш хлопок, хлопок из Тары, Скарлетт, позволит Югу закупить новейшее оружие и разбить янки наголову, не говоря о том, что у него больше не будет бед в производстве обмундирования! Она слушала, не отпуская пальцами подлокотники кресла и скрипя зубами от шока, и верила, что сходит с ума. Её мать же буквально светилась, и даже непроницаемый траурный наряд не мог заглушить её ликования. — Но самое главное, что мы сможем помочь тебе, моя милая. — М-мне?! — взвизгнула Скарлетт, так сильно дёрнувшись всем телом, что до боли влетела затылком в верхушку спинки кресла. — До сих пор у тебя не было иного выхода, кроме как выйти за мистера Батлера и жить с ним: сперва — чтобы спастись от твоего покойного отца, а затем — чтобы защитить Кэррин и её тайну. Я, как вдова, не могла забрать тебя от мужчины, несмотря на его непристойную репутацию. Мой бедный храбрый котёнок, ты достаточно страдала ради всех нас, но теперь твои мытарства закончены. Как только мистер Меритт станет моим мужем — он на правах твоего отчима заберёт тебя из того вертепа, куда ты попала, и ты окажешься дома, в безопасности. Раскалённый кнут возмущения и протеста уже взмахнул над пылающей кудрявой головой Скарлетт, как вдруг совершенно неожиданный страх сморозил всё вокруг неё в мохнатое покрывало жёсткого инея. Попытка вдохнуть нашпиговала лёгкие и горло сотней ледяных иголок, когда нервный спазм намертво сдавил глотку. — Мама, пожалуйста, скажи мне, что ты не рассказала о том, как Кэррин убила отца. Эллин посмотрела на неё с наивностью, за которую Скарлетт впервые захотелось ударить собственную мать, и похлопала ресницами. — Я должна была рассказать абсолютно всё, дочь, чтобы он мог помочь нам. Лгать — это вводить в заблуждение. Только глупец будет утаивать что-то от благодетеля, желающего спасти его. И жизнь во лжи… изматывает. Это — постоянный страх того, что тебя раскроют. Кэррин не могла спокойно спать по ночам и безутешно пыталась замолить грех. Теперь же мы рассказали правду ровно тому человеку, который способен обернуть её прощением. Скарлетт с нарастающей паникой смотрела в стеклянные глаза матери. Лицо Эллин сохраняло благостно-спокойное выражение, как у овцы, чувствующей себя в безопасности под опекой пастуха и его собаки, поедающих её собратьев больше, чем любой волк. Её голос произносил слова, вложенные ей в голову тем, кто жонглировал ими, как мячиками, замысловато перемешивая ложь с полуправдой. Скарлетт больше не могла выносить вид этой околдованной, одураченной женщины. «Ретт, Ретт, Ретт, — уже плача в своих мыслях, она вскочила на ноги и ринулась прочь из кабинета, позабыв на полу трость и хватаясь за стены для равновесия. — Господи, Ретт, пожалуйста, где ты?!». Эллин проводила её взглядом, полным жалости, но Скарлетт уже не могла этого увидеть. Стремительно, с опорой на косяк, вывалилась она за дверь и рванула со всей возможной скоростью на поиски мужа. Хромающие ноги сами понесли её к залу, двери куда, как обычно, были неплотно прикрыты. Нелепо ковыляя мимо больших окон с видом на подъезд к Таре, она увидела у коновязи смутно знакомую светло-серую лошадь, что низко опустила голову к корыту с водой в глубокой дрёме. «Кого дьявол принёс прямо в тихий час? — вопила Скарлетт в голове, перехватываясь рукой за портьеру, когда больная нога подвела на повороте, и она чуть не упала. — Мне некогда ни перед кем раскланиваться, пусть идут к чёрту! Ах, Господи, где же…». Она замерла в паре ярдах перед залом, напоровшись на звучание из-за них двух мужских голосов в воздухе. Скарлетт задержала дыхание, боясь выдать себя хрипом, и крайне, раздражающе медленно, чувствуя, как с каждым шагом упускает кусок важной информации, подобралась к щели в приоткрытых дверях. — …стране, — обстоятельно и убедительно вещал голос Вёрджила, когда девушка наконец сумела подкрасться и устроиться на полу так, чтобы всё слышать и оставаться незамеченной. — И ты, Ретт, можешь что угодно говорить о ней и как угодно против неё протестовать. Но когда в неё стучится апокалипсис — ты забываешь о любом бунте и делаешь то, что от тебя требуют стоящие в её главе. Потому что так и только так ты получишь шанс сохранить тот строй, против которого имеешь возможность так увлекательно выступать. — Ты, должно быть, думаешь, что бунт доставляет мне удовольствие? — засмеялся Ретт с нескрываемой неприязнью. — У тебя появился шанс перестать бунтовать, Ретт, — проникновенно сказал мистер Меритт, прервав низкий, глубокий смех своим вкрадчивым голосом. — У тебя появился шанс сохранить мир, к которому ты привык, и остаться в нём самим собою. Создать себе такую славу, которая позволит не скрывать твоей истинной сути ни тебе, ни твоей жене. Ты станешь героем, которому простят всё. Ты… — Я не дурак, Вёрджил. Мне не нужны ни слава, ни прощение. У тебя нет ничего, чем ты мог бы купить меня. — Действительно… Я прихожу к выводу, что и твоя жена тебе не нужна тоже. Ты совершенно не заботишься о прочности вашего брака. Столько сплетен, столько пересудов… столько компромата. Ты можешь плевать в толпу сколько угодно — и она утрётся. Но если она плюнет в тебя всего раз — ты утонешь. — Не нужно угрожать мне, сэр. Нам со Скарлетт давно известно о твоих происках в нашем доме; мы гадали лишь, для чего ты это делаешь. И сейчас, когда я узнал об этом… ты просто ёбаный безумец. Скарлетт вздрогнула и едва подавила желание посмотреть в щель. Каждый раз, когда её отец переходил на немыслимые в своей грубости выражения, он ревел и крушил всё вокруг, как разъярённый бык. Всё его естество подчёркивало неестественность и критичность происходящего, раз дело дошло до таких страшных слов. Ретт же произнёс одно из них вскользь, не повышая голоса. Каково же было удивление девушки, когда пауза перед ответом Вёрджила на это оказалась минимальной, а раздражение направилось совершенно на другое: — Я не безумец. Я вижу вещи, на которые больше никто не способен обратить внимание. Это разное. Ретт. Я прошу тебя, как самого разумного человека, которого знаю: поверь мне. Мы оба понимаем, что рабы — всего лишь надуманный предлог этой войны, но только я понимаю, что стоит на кону на самом деле. Страшное. Весь мир. Весь мир изменится навсегда и сгорит, если Север выиграет, и только Юг стоит у него на пути. — Не стоит, а лежит придверным ковриком из жирной полудохлой хлопковой тли. Переориентация войны на море не сотворит с этим чуда. — Ты получишь корабли. Все, которые есть у КША… — …гарпун в башку я получу, а больше ни черта мне не достанется. — Всё это время ты прорывал блокаду не с той стороны. Ты отыскивал бреши и нырял в них, а в этот раз, нырнув, ты уничтожишь её полностью изнутри, со стороны северных берегов. Наши солдаты высадятся прямо на землю неприятеля. Сухопутные войска зажмут Север в тиски со стороны Пенсильвании, а корабли выбросят силы сразу в Нью-Йорк. Война будет закончена за месяц, Юг победит, катастрофы не случится! — Катастрофы не случится и если Юг проиграет, — трескуче зашипела спичка, от которой Ретт, очевидно, прикурил сигару. — Это не первое падение империи в истории. Римляне тоже думали, что настал апокалипсис, и смысла жить дальше нет — что же теперь? Им на смену пришли не какие-то варвары, а те самые джентльмены, на которых мы сейчас ориентируемся, как на цивилизованную Европу: немцы, англичане — все они отличные люди, если ты меня спросишь. Может, Римскую империю и разрушили немытые варвары, но если благодаря её разрушению они превратились в зажиточных бюргеров, отличных кораблестроителей и в целом высококультурных ребят — я даже рад. Я безмерно сочувствую несчастным римлянам, лишившихся привычной им государственной идентичности, но, если я всё правильно помню, те племена, которые их разбили, больше не устраивали кровавые человеческие бои и даже не принесли с собой никаких ритуальных самосожжений. Мир не просто спокойно пережил падение Рима — он даже стал после этого на порядок лучше. Я сомневаюсь, что американский Юг чем-то от него отличается. — Против Древнего Рима не держали наготове валюту, способную подчинить весь мир. — Ах, да, совсем забыл, — голос Ретта завибрировал в такт запугивающим пассам пальцами. — Монополия доллара. Межгосударственные интриги. Вмешательство в политику стран и их стравливание. Геноцид слаборазвитых народов. Финансовые и политические мировые махинации. У-у-у. Ничего не упустил? Точно, масонская ложа. Теперь картина полная. Великие, ужасные и кровожадные США. Скарлетт поморщилась и потёрла пальцами виски. Она помнила, как в их с Вёрджилом первую встречу он смотрел на неё, как приложился губами к её руке, как сам стал не свой, когда узнал, что она вышла замуж… Затем он сделал всё, чтобы заронить в её голову недоверие к этому самому мужу, какой паутиной предательских шпионских глаз опутал их дом, дёргал за ниточки, давая прорасти раздору между супругами и напитывая ядом отношение к ним общества… Размышляя о том, зачем тому это было нужно, Скарлетт не сомневалась, что цель — она сама. Как его самый незаурядный проект или даже как женщина… Но теперь выяснялось, что все узлы вели к войне и какому-то мировому заговору? Что за бред? Как в этом мире может что-то интереснее и важнее неё?! Девушка не на шутку оскорбилась и почти перестала слушать, как переставала слушать все вещи, которые не касались того, насколько она восхитительна и прекрасна. — Я не сорвался бы в эту глушь посреди роковой войны, чтобы рассказывать сказки, Ретт, — оборвал его дурачества Вёрджил Меритт. — Ты можешь не верить: мне всё равно. Но я не оставлю тебя в покое, пока ты не сделаешь то, что должен. Ты уже примелькался у янки. Ты заплатил им достаточно денег и втёрся в доверие достаточно хорошо, чтобы быть единственным, кто может осуществить одну за другой все необходимые диверсии. Ретт промолчал в первые несколько секунд. Скарлетт подумала, что тот уже и не ответит, но, напрягши слух, уловила его чарующий негромкий голос, будто он склонился к Вёрджилу и говорил прямо ему в лицо: — Нет. Твой план — чистой воды самоубийство. Держу пари, никто из министров даже не знает о нём. И, если ты пошлёшь в первую же вылазку ценного генерала, предназначенного для таких операций, но потеря которого станет ударом по Югу и легендарной глупостью — с тебя снимут голову. А спекулянта вроде меня не жалко. Твоя идея либо выгорит, что вряд ли, и ты сможешь официально запросить карт-бланш на остальную часть плана, либо ты сможешь даже не отчитываться о неудаче. — Ты считаешь, будто я пытаюсь выслужиться? — Я считаю, что ты перекрытый наглухо и опасен для общества и самого себя. Пытаться зажать Север с суши и с моря — это всё равно, что завоёвывать ветер. Он найдёт, через что ускользнуть и разнести тебя в труху ураганом. — Не найдёт, если не медлить, обеспечить ему внутренние проблемы, а затем застать врасплох. У тебя из этого зала всего два пути: или ты соглашаешься на величайшую авантюру своей жизни, которая сделает тебя героем и вседозволенным божеством в глазах южан, или я утащу тебя в ад вместе с Югом, которому ты позволишь сгореть. Ты лишишься всего: сперва — семьи, потом — состояния, наконец — свободы. И только попробуй достать револьвер, Батлер: у Эллин есть чёткие инструкции на случай, если она услышит выстрел. Тебе придётся перебить весь дом после того, как ты убьёшь меня — не иначе. — У Эллин? — хрипло выдохнул Ретт. Скарлетт была уверена, что в этот момент его рука отпускает ручку оружия, так и не выдернув то из кобуры. — Ты же не думал, что при такой прозорливости я приду к тебе неподготовленным? — оскалился Вёрджил. — Мы с ней без пяти минут женаты. Контроль над Тарой даст мне ряд неплохих маленьких преимуществ внутри страны, но самое главное — я получу право забрать старшую падчерицу из-под влияния растлителя, извращенца и насильника. Весь свет не только знает, во что ты превратил свою жену, но и видел это своими глазами благодаря её фривольному поведению. Тебя ещё не подняли на вилы за осквернение приличной фамилии только потому, что я не отдал команду «фас» в надежде на твоё благоразумие в этой войне. И когда в нужный час я заберу Скарлетт себе — я сделаю это с таким шумом и подниму такой ажиотаж, какой твоим похождениям даже не снился. Чудо, если толпа не разорвёт тебя в тот день, но с сыном ты попрощаться не успеешь в любом случае. Потому что, даже если кому-то окажется наплевать на твою распущенность как супруга — я позабочусь о том, чтобы никто не забыл о связи поднятия цен на пять долларов с каждым твоим возвращением в Атланту. Если этого окажется недостаточно — я повешу на тебя ещё и столько коррупционных дел, сколько тебе не снилось, чтобы свобода осталась твоим приятным, но недолгим воспоминанием — одним из последних в оставшиеся дни перед казнью через повешение. Скарлетт поднялась на ноги, взялась за двери обеими руками и распахнула их настежь. Вёрджил и Ретт повернулись на щелчок потревоженных петель, вскинув светлые и чёрные брови. Явно не ожидавшие, что кто-то ворвётся к ним во время тихого часа, они теперь смотрели на растрёпанную после спотыкливого бега девушку с парой расстегнувшихся верхних пуговиц на платье, так дерзко подчёркивавшем зелёные глаза, что те в одержимом своём сиянии казались пылающими адскими кострищами. Девушка прошагала, почти перенося вес на больную ногу тоже, до игрального стола, за которым расположились мужчины, упёрлась в него рядом с мужем рукой, без предупреждения выдернула огромный револьвер из его кобуры и молниеносно направила дуло прямо между расширившихся от ужаса глаз Вёрджила Меритта: — Как у твоих инструкций с чёткостью на такой случай, ублюдок?