Завоевать ветер

— Ещё до того, как Джон Генри одолел в состязании паровой бур, по свету гуляла слава ещё про одного Джона-негра — Большого Джона Освободителя. Так его прозвали другие негры, тоже рабы. Большой Джон Освободитель был отчаянный малый, но не это главное. Всюду, куда бы он ни забредал в своих похождениях, его сопровождал смех. Он никогда не унывал, веселье было его спутником, а как он любил сочинять шутки и песни да рассказывать всякие небылицы — заслушаешься. И ты уже подумал, что Большой Джон Освободитель был силачом-великаном навроде нашего Мигеля, вот только ничего подобного. Если бы ты увидел его, то сразу сказал бы, что он — плюгавенький коротышка. Нет, не за исполинский рост и не за стальные мускулы получил он своё прозвище, а за ловкие проделки. Потому-то именно к нему и обратился хозяин плантации, когда с полей куда-то начала пропадать кукуруза… — И Большой Джон Освободитель поймал воришку и проучил его? — скучающе протянул светловолосый мальчик, сосредоточенно крутя в руках ярко выкрашенный деревянный паровоз. — Но история же совсем не про это, — улыбнулась молодая негритянка, подогнувшая под себя ноги на полу напротив него. — Значит, Большой Джон Освободитель всё равно поймал воришку и проучил его. Твои сказки неинтересные. В них всегда побеждают добрые. — А как иначе? — простодушно удивилась девушка, разведя светлыми ладошками. — Добро всегда побеждает зло, маленький господин. — Этим и скучно! — решительно отрезал тот, сдвинув золотые брови. — Расскажи лучше какую-нибудь, где зло побеждает. — Господи Иисусе, разве тебе не хочется, чтобы славные и справедливые герои одержали победу над подлыми и мерзкими? — Хочется, — вздохнул мальчик, возя паровоз неподвижными колёсами туда-сюда по вытертому ковру неопределённого цвета. — Только это же совсем не интересно, когда они всё время побеждают. Расскажи, где они проигрывают, чтобы было неожиданно!

***

Ложка громко брякнулась на серебряный поднос, разнеся по кабинету дребезжащий гул. Вёрджил вздрогнул, открыл глаза и рефлекторно вскинул руку. — Не то, — пробормотал он, встряхнувшись на стуле. — Подсознание показывает мне то, что я и так знаю. А мне нужно увидеть то, до чего никто не додумается. Не выпуская из крепко сжатых пальцев ложку, он упёрся носом в кулаки, мельком посмотрел на настольные часы и вернулся к лежащему перед ними делу. Три утра. Поиски ответов в дрёме заняли приемлемые двадцать минут, и, пусть он не набрёл по лабиринтам мозга на нужное решение, теперь мог проработать ещё несколько часов. Материалы были выучены наизусть, но Вёрджил всё равно бегло прочитал их наново, неразборчиво бормоча вслух текст целиком и чётко проговаривая те места, которые могли оказаться ключевыми. Ему нужно было оправдать старого золотоискателя, убившего двух человек прямо когда они разводили костёр на привале. Для его практики дело пустяковое. Подзащитный, пусть его и чуть ли не до мокрых штанов запугала полиция, додумался отказаться говорить и полслова до встречи с адвокатом — на редкость удачное обстоятельство, благодаря которому Вёрджил и вовсе выиграет процесс, не напрягаясь. — Кэмерон лежал лицом в костре, вся левая сторона была запечена и обуглена, — вслух акцентировал он, ногтем выдавливая подчёркивание строки в показаниях свидетеля, прибывшего на место преступления. — Его брат Джеймс был застрелен около сумок, между протянутой рукой и сумками лежал револьвер. Кэмерон убит выстрелом в грудь в упор, Джеймс… Победа окупит содержание рисовых плантаций, практически весь урожай с которых теперь отходил армии Конфедерации. Вёрджил не сокрушался по этому поводу, но на его собственное содержание денег из-за этого практически не оставалось. Любой обычный адвокат выбрал бы в защите линию чести, начал бы отыскивать грехи присяжных и рейнджеров и подсчитывать, сколько убийств на счету у них самих. Но Вёрджил Меритт не был обычным адвокатом. Вот и сейчас его взгляд прицепился не к собранным заблаговременно характеристикам сторон, не к их политическим убеждениям, не к утрачивающим ценность в новом деловом индустриальном мире родословным, а к расстоянию между костром и сумками, щепетильно означенном в деле. — Восемь и шесть футов, — прочитал он вслух и отмерил их физически в своём кабинете. — Или около пяти шагов. Что можно успеть сделать за пять шагов, если для убийства достаточно и одного? И неужели Кэмерон был при этом статистом? Вёрджил Меритт придвинул к себе все собранные о сторонах сведения, перечитал их в очередной раз и начал дописывать картину произошедшего. Через четыре часа ему предстояла личная беседа с подзащитным.

***

Его звали Натан Крофтон, и вопреки профессиональной фишке дистанцироваться и отстраняться от подзащитных Вёрджилу тот понравился. Он гордился своей моложавой внешностью, знал, что импозантность и свежесть останутся с ним на долгие годы и не любил мысль о том, что когда-нибудь постареет, но постареть так, как этот золотоискатель, ему было бы приятно: сухопарый, жилистый, сидящий в неприглядных и грязных казематах с непоколебимо расправленными плечами и крепко поджатой челюстью — уже начавшей синеть от щетины в условиях заключения, но до него, несомненно, тщательно выбриваемой. Остатки жидких чёрных волос на затылке и висках были остервенело зачёсаны, чтобы прикрыть пористую лысину — зачёсаны перетруженными, мозолистыми, плохо гнущимися уже пальцами, неподвижно переплетшимися на столе перед заключённым, но ногти были коротко и аккуратно подстрижены, и под ними не виднелось въевшейся грязи. Меритт мысленно пометил, что аскетичный и грубоватый, однако неоспоримо ухоженный и опрятный внешний вид подзащитного может сыграть им обоим на руку. Что ни говори, а при слове «убийца» что обычные люди, что присяжные в первую очередь представляли неприятного скособоченного типа с маниакальным, сбившимся, хрипящим дыханием, неспокойно сверкавшего белками и каждой чертой лица выдающего свою порочную натуру. Зелёные глаза Натана же смотрели спокойно и чуть настороженно — так могла бы оглядываться и чудом спасшаяся жертва. По чуть приподнятым в улыбке тонким губам, острому подбородку и широким ноздрям приверженный физиогномике Вёрджил предположил, что его подзащитный далеко не так безнадёжно глуп, как люди, с которым ему обычно приходилось иметь дело. — Вёрджил Меритт, — без приветствия представился он, пожал протянувшуюся к нему словно саму по себе сухую горячую руку не шелохнувшегося в остальном человека и сел напротив него, случайно скрежетнув ножками по каменному полу камеры. Натан не поморщился от неприятного звука. — Я буду Вашим адвокатом. Мне уже знакомы некоторые подробности случившегося из материалов, предоставленных судом, но мне нужно расспросить лично и подробнее, чтобы прояснить остающиеся детали. Мистер Крофтон, нам дали всего час, поэтому говорите честно, полно и только самое важное — от этого зависит успех моей работы. Итак, первый вопрос: Вы действительно убили братьев Донован? Натан посмотрел на закрытую дверь камеры, по-звериному улавливая малейший звук за ней. Но Вёрджил лишь доверительно кивнул, показывая, что там никого нет, и мужчина наконец тихо и твёрдо ответил: — Да. И убил бы их ещё раз, если бы они чудом воскресли. — Почему? — коротко записал что-то в тетрадь Меритт. — Что было Вашим мотивом? — Старые счёты, — зловеще ссутулился Натан, как пума перед атакой. — Этого добра много накопилось у их отца, да только он, вшивый гусь, сдох своей смертью раньше, чем я успел до него добраться. Щенки знали обо всём за каждую ложечку свинца, которой я их накормил: и как их папаша продал меня индейцам за то, чтобы они показали ему дорогу к золотоносной реке, и как наплёл моей невесте, что краснолицые черти отрезают у белых члены и носят их в качестве оберега на шее, и что поэтому я, даже если вернусь живым, мужчиной считаться уже не смогу, и как сдал меня полиции за собственные грехи, когда я всё-таки умудрился вернуться. — Убитые — дети Вашей невесты? — бесстрастно спросил Вёрджил, и он кивнул. — Хотел сначала и её, шлюху такую, пристрелить, — сквозь зубы признался Натан, обнаруживая самое больное место в этой истории. — Я первое время думал: «Знала же, шалава, что то племя убивает редко, только куски от них на удачу отрезает, и знала, что меня так просто не взять, я вернусь — могла бы и подождать, да только между ног у неё чесалось явно сильнее, чем в сердце свербело». А потом остыл немного и подумал уже: «Баба — она баба и есть. Ну а какой с бабы спрос?». Вёрджил понимающе кивнул. «Значит, кровная месть», — подчеркнул он для себя. Натан же вдруг расплылся в садистской улыбке и издал смешок: — Гораздо лучше будет не её саму убить, а её мужа — вот и посмотрим, кому она сама окажется нужна, с двумя-то выблядками, и сдастся ли её кунка хоть какому-нибудь распоследнему индейцу, а когда раскается и прибежит ко мне ползать на коленях — послать болтаться на той же верёвке, где, как она думала, и мои причиндалы, — замотав головой от удовольствия, загоготал он, однако быстро успокоился и вернулся к сути. — Но пока готовился, пока разыскивал, куда они сбежали за время моих приключений, пока с собой спорил и даже у Бога спрашивал — Кен, тот самый мой дружок-предатель, наш победитель и красавчик, не дождался и откинулся по своей воле. Меня сразу зло такое взяло! Я всю жизнь по острогам и ямам, спину гнул, чтобы хоть вернуть то, что каждый раз терял из-за этой гниды, чтобы хоть в ноль выйти, не говорю уж о богатстве, о котором с молодости мечтал — а он всё это время на свистнутые у меня слитки пировал да на уведённой у меня бабе жизнью наслаждался! И ладно бы в дело всё пустил, я бы хоть не обиделся, что не к дураку добро попало: и дело просрал, и детей настрогал дурных да сею-вею-развеваю! — Каких, простите? — заинтересованно приподнял брови Меритт. — Ну, рачительности в них нет нисколько, — развёл руками Натан. — Ни ума, ни таланта: дай пачку долларов — они их в дерьмо закопают. Если папаша просто не сдюжил шахтами и рудниками нормально править, то эти двое возомнили себя великими добытчиками и остатки денег своими грандиозными планами окончательно в трубу спустили. Ты в горном деле не разбираешься, но, если б разбирался да услышал, что они напридумывали, да ещё и уверенные, что это сработает и озолотит их в одно мгновение — всё пузо бы себе надорвал. — Не сомневаюсь, — сухо ответил Вёрджил и тоже смело сменил обращение. — Как ты пришёл к тому, чтобы их убить? — Я сначала думал, что их, в общем-то, и простить можно: и отец их за меня наказал, и сами себя они наказали своей глупостью. А ещё мне страсть как хотелось с Амандой повидаться после стольких лет — ну, это мать их и бывшая моя невеста. Поспрашивал у людей, значит, где они живут теперь, и пришёл туда. Аманда меня сразу узнала, а я её — только по крику, когда она чуть в обморок не хлопнулась: разжиревшая, пострашневшая — ужас! Но впустила меня, поплакалась даже о судьбинушке, мне её даже жалко стало ненадолго. А потом пришли Джеймс с Кэмероном домой, спросили у неё, кто я; она представила. Я думал, скажет, что я когда-то был её женихом, а она договорить не успела, как эти двое сразу грянули хохотом в два голоса. Стоят, сгибаются пополам, давятся, я ничего не понимаю, а там уже и Аманда вся краской заливается, но не одёргивает своих ублюдков. Проржались кое-как, и старший, Джеймс, как выдаст: «Я думал, отец небылицы выдумывает, чтобы нас перед сном повеселить, а Обрубок-Натан, оказывается, действительно существует». — Обрубок? Это из-за… — Из-за того самого, — рявкнул утвердительно тот. — И как Аманда ни краснела и ни пыталась на них шикать, а они пересказали все те истории, в которых их папаша меня выставил не просто идиотом, который сам виноват во всём, что с ним произошло, но и которому это понравилось — понравилось жить девкой без члена и обслуживать индейцев, да так понравилось, что я и про золото-то, которое мы вместе искали и добывали, забыл, и Кену пришлось ему самому всё утаскивать, чтоб не пропадало! Мне ни слова не дали вставить, да и не очень-то интересовались тем, чтобы выслушать мою версию — их полностью устраивала та чушь, которую про меня выдумал Кен, да в которую, к тому же, ещё и все верили! Мол, если даже всё и не точь-в-точь, как рассказывается, а всё же ядро истины остаётся прежним: Натан Крофтон — простофиля и дуралей, который лишился рассудка, презрел попытки благородного и удалого друга себя спасти и остался белой бесчленной шлюхой у чёртовых краснолицых. Я в тот момент понял, что ни Кен не мучился от совести ни дня в своей жизни, ни своих наследников не научил тому же самому, а значит, жалеть их нечего, и прощения здесь никто не заслуживает. Пообещал им, что они оба сдохнут, и ушёл оттуда. — В этот момент ты перестал сомневаться, стоит ли их убивать, — констатировал Меритт. — Да. У меня и готово всё было для этого. Ждал несколько недель, пока они отправятся за город, затем выследил их на ночлеге. Обоих застрелил, как шакалов. Джеймса — издалека, а Кэмерон ко мне кинулся, я его даже не заметил поначалу. Проворный, но тупой: даже оружие никакое не взял, просто словил пулю прямо в грудь — и всё. — Там не было свидетелей? — Нет, конечно же. — Как тебя тогда нашли? — Меня ведь угораздило сказать при Аманде, что они оба сдохнут, — процедил Натан, пожав плечами. — Она полиции и сказала меня в первую очередь проверить. Плюс там дождей все эти дни, что они там пролежали, не было — меня ещё и по следам вычислили. У Вёрджила загорелись глаза. Это был прекрасный факт: дело возбудили не органы власти, а мать убитых. Он посмотрел время. На рассказ ушло сорок минут. — Известно ли, насколько плохо шли дела у семьи Донован? — Меритт быстро отлистал тетрадь в самое начало, отыскивая нужные зацепки. — Есть с чем сравнивать, — размыто ответил Натан и исправился под раздражённым взглядом: — Можно сказать, достаточно плохо. В долгах не сидели, но вот-вот могли в них свалиться. С двойными похоронами им теперь от этого точно не отвертеться. — Братья отправились за город с целью посетить свои рудники, так? — Да. Непонятно только, что толку было туда мотаться: и месторождения истощены, и шахтёрам платить нечем. — Но они дотуда не доехали, потому что оказались убиты. Кто-нибудь ещё был посвящён в их дела? — Насколько я знаю, нет. Будь в доле ещё кто-нибудь — какова вероятность, что и у их партнёра не оказалось бы мозгов? Скорее всего, нет. — Действительно, деловых партнёров у них не было. Итак, — Вёрджил отложил тетрадь в сторону, наклонился к столу и понизил голос. — Для меня всё ясно. Уже после суда с тебя снимут наручники, и ты отправишься на свободу. Но если ты заплатишь мне вдвое больше того, что обещал — я устрою не только это, но и так, что ещё и от их репутации не останется ни следа. — Это как? — осторожно осведомился Натан, но его глаза мстительно сверкнули. — Ты отомстишь им, — прямо сказал Вёрджил. — Не оставишь о них никакой хорошей памяти и очернишь её так же, как они очерняли твою. Вдвое больше обещанного — и ты насладишься зрелищем того, как их семья превращается в прах, — он протянул длиннопалую ладонь для пожатия, как дьявол, соблазняющий сделкой. Золотоискатель не сомневался ни секунды. Он пожал руку адвоката так энергично, что раздался хлопок. — Во-первых, — сразу после этого приступил к делу Вёрджил, — очень хорошо, что они никому подробно не отчитались перед поездкой о её цели. Учитывая их бедственное положение, она могла быть абсолютно любой, и вот, что мы скажем: ты вёл их к новому месторождению золота, какое было известно только тебе. Ты не мог разрабатывать его в одиночку в силу возраста, а им нужны были деньги, чтобы спасти собственные прииски. Ты собирался спасти их финансовое положение за сравнительно скромную плату, которой тебе хватило бы, чтобы просто прожить остаток дней. — Но что это было бы за… ах, верно! — прошептал восторженно Натан, улыбнувшись и обнажив два ряда на удивление хороших зубов, лишь пожелтевших от времени, скудости питания и ненадлежащего ухода. — Я действительно могу назвать шахту, которую много лет назад забросили из-за каких-то там привидений, да так до конца не истощили, а потом забыли про неё. — Прекрасно. Именно к ней ты их и вёл — запутывая следы для возможных разбойников, если шахта находится не по пути их следования. Но отчаяние толкнуло братьев на крайность: каждый из них хотел завладеть добычей единолично, не поделившись с другим, и сбежать с награбленным. Натан смотрел во все глаза и слушал во все уши. — Здесь начинаются проблемы с тем, что на тебя вышел именно следопыт, и он обязательно скажет, что на злополучном привале были следы ночлега всего двух человек. Скажи, что ты с середины пути начал замечать растущее напряжение между братьями и подозрительные взгляды друг на друга, а потому отказался спать рядом с такими людьми и вызвался сторожить их, пока они спят сами. То, что они боролись со сном, только подтверждало их злые намерения. Наконец, они не выдержали и вступили в ссору. Учитывая, что Джеймс позволил себе оскорблять незнакомого человека вдвое старше него возмутительными историями, друг с другом они тоже вряд ли церемонились. Ты попытался призвать их к рассудку, но не смог, и они расправились друг с другом: Джеймс выстрелил первым и попал в Кэмерона, стоявшего у костра, а тот, падая, успел сделать собственный меткий выстрел… Нет, подожди, это не подходит, если в телах обоих — пули из твоего револьвера. Золотоискатель зачарованно кивнул. Вёрджил вскинул указательный палец: — Что, если у тебя украли револьвер? Конечно, спеть такую песенку труднее, но это уже интереснее. Труднее ещё и потому, что придётся как-то объяснить суду, как из одного оружия нашпиговали сразу двоих. О-о-о! В этот момент Натан откровенно испугался, потому что сдержанный, с хорошо поставленной речью образованный человек внезапно вскочил на ноги, хлопнув ладонями по столу, так, что стул с грохотом опрокинулся от рывка на спинку, но не оказался удостоен вниманием уронившего его Вёрджила. Тот, едва дыша сквозь широкую безумную улыбку, с сияющими глазами просипел голосом, полным восторга: — Они дрались за револьвер. Поэтому один выстрел и был вплотную. Осознав, что натворил, Джеймс выронил твой револьвер, в ужасе отполз к своему спальному месту, но затем увидел, что брат, несмотря на смертельное ранение, ещё не умер и завладел твоим револьвером. Тогда он протянул руку к собственному оружию, но тут произошёл второй выстрел, сделанный Кэмероном перед самой смертью, чтобы забрать вероломного брата с собой. Джеймс успел схватить свой собственный револьвер, но тут же выронил его, поражённый насмерть в голову. Натан, хоть и боялся этого фанатика до чёртиков в данный момент, был готов заплатить ему хоть втройне — не из страха за собственную жизнь, а из восхищения. Но тут Вёрджил пересёк ещё одну грань безумия и абсурда, испытав очередное озарение: — Нет, ещё лучше. Один брат, узнав, что другой хочет убить тебя, чтобы не делиться, и повесить на него это убийство, решил сделать это первым. — Это не сработает! — уже не поверил Натан, практически возмутившись, и мотнул головой. — Это ни за что не сработает! Так просто не бывает! Вёрджил превосходительно хмыкнул. — При всём уважении к твоему богатому жизненному опыту, — слегка поклонился он с лукавой улыбкой, — ты и представить себе не можешь, какие вещи можно сделать возможными, если у тебя для этого есть всего лишь маленькая недосказанность в законе. Ты, наверное, так и не узнал, что в сумках у братьев были все остатки золота, которыми они ещё владели? — Что? — шокированно прохрипел Натан, но покачал головой. — Святый Боже, нет. Я быстро застрелил их и свалил, не обыскивая. Даже не подумал об этом, мне хватило того, что они мертвы. — И это только что спасло твою голову, потому что мотив наживы даже при возможном убийстве исключается, а ради чего вообще убивать детей твоей первой любви? Напротив: увидев её после стольких лет разлуки, да ещё и вдовой, ты проникся к ней былыми чувствами и захотел сделать что-то хорошее, что не мог сделать, пока отсутствовал в далёких краях и тяжких испытаниях. Ты хотел подарить её детям последнее драгоценное знание, которым сам всецело уже не смог бы воспользоваться, но когда жадность победила их обоих — твоя душа оказалась шокирована и потрясена. Ты забрал свой револьвер и отправился домой в абсолютном смятении, не зная, как сообщить несчастной матери о том, что её единственные дети — настоящие чудовища. Ты надеялся унести их последнюю позорную тайну с собой в могилу, и это — всё, чего ты желал, не взяв ни единого самородка из их сумок, несмотря на то, что тебе ничто не мешало это сделать. С самого начала поступил благородно. — Ты так об этом рассказываешь, что я сам начинаю в это верить, — пробормотал поражённо Натан, — но что делать с тем, что я прямо сказал Аманде, что эти выродки сдохнут? — Так и сказал? Дословно? — Да. Так и сказал. «Бог мне свидетель, эти подонки сдохнут». — «Бог мне свидетель, эти подонки сдохнут с такими манерами» — допустимое и справедливое суждение человека, оскорблённого до глубины души. Что же касается Аманды, которая и дала полиции наводку на тебя… можно очернить и её тоже. Даже придётся это сделать, чтобы не возникло проблем. Надеюсь, у тебя не осталось к ней тёплых чувств взаправду. — Когда ты входил в эту камеру, не оставалось, но после такого душещипательного рассказа я уже не уверен, — хохотнул тот, и Вёрджил удовлетворённо кивнул. — За этим дело не станет. И Натан Крофтон оказывается чистым и невинным, как первый снег. У нас осталось меньше десяти минут на то, чтобы отшлифовать детали, поэтому поклянись, что ни в чём мне не солгал, или сознайся в обратном прямо сейчас, чтобы мы могли это учесть, или весь план рухнет с основания.

***

Вёрджил Меритт был известен только в узких кругах и, вопреки безупречной статистике взятых и выигранных дел, пользовался популярностью лишь у меньшинства негодяев, аферистов и головорезов, имевших достаточно денег, чтобы воспользоваться его услугами и остаться на свободе, а то и снять пару слоёв сажи со своей чёрной репутации. Конкуренты ненавидели его тем сильнее, чем увереннее чувствовали себя на старте дела и глубже верили в безнадёжность положения его клиентов. Однако Вёрджил не только нестандартно мыслил, но и умело оперировал понятиями законодательства. «Убийство — это умышленное причинение смерти другому человеку, Ваша честь, и умысел у моего подзащитного был разве что в том, чтобы толкнуть покойного, но разве это равно умыслу убить его?». Обычно Вёрджил Меритт обходил вниманием такие дела, как у внезапно свалившегося ему на голову золотоискателя: слишком прямолинейными и скучными они ему казались. Но деньги требовались немедленно, а напуганный старик обещал весомую сумму за оправдание убийства, которому даже толком не было свидетелей, поэтому он согласился и, естественно, выиграл. Адвокаты со стороны семьи убитых, ошарашенные и скандализованные, протестовали, но подкрепить протесты ничем не смогли. Подзащитного Вёрджила освободили из-под стражи в зале суда, и они оба улизнули на свободу, минуя непременного для таких процессов надоедливого журналиста местной мелкой газетёнки. Натан Крофтон, ещё не оставив позади страх заключения, трясущимися руками пытался свернуть самокрутку, но отсутствие мелкого перезвона цепи наручников лишь приводило его в большее исступление, и Вёрджилу, смело отобравшему бумагу и табак, пришлось сделать это для клиента самостоятельно — в качестве жеста доброй воли. — Спасибо, — принял Натан готовую скрутку, зажёг от спички и счастливо, сладко, как никогда в жизни, затянулся. — Кто ты, чёрт возьми, такой, как ты это делаешь? Впрочем, не важно. Я вот что хотел сказать: деньги — пустяк, — посмотрел он в глаза Вёрджилу. — Я видел, как из выбивают из камней и вымывают из ручьёв, а затем гонят через корабли и блядей, и им не видно ни конца, ни края: они создали цивилизацию и они же уложат её в могилу. Но пока существуют люди, подобные тебе… одним словом, — спохватился Натан и оставил поэзию, — деньги и золото — на это я, в общем-то, насмотрелся за жизнь так, что скучно стало, держали их мои руки или чьи-то чужие. Денег я видел много, а вот таких ловкачей — ой как нечасто. Потому мне и кажется, что заплатить тебе деньгами — это не только мало, но и скучно и глупо. Нет-нет, ты не дёргайся; я, конечно, заплачу — ещё не хватало мне обманывать человека, который может прямо сейчас развернуться и отменить всё то, что сделал за теми дверями. Но вот что я хочу сказать: если найдётся дело, любое дело, в котором я могу оказаться для тебя полезным и чем-то помочь — ты знаешь, где я живу. Отправляй телеграмму, пиши письмо, приходи за мной лично. Я вступлю в любой блудняк, который ты захочешь затеять, хотя бы из интереса посмотреть, чем он закончится под твоим руководством. — Да, — моментально отозвался Вёрджил. — Есть такой… блудняк. Он возвращался к себе в квартиру с трещащим по швам бумажником и коварно притаившимся в ожидании сердцем.

***

Вёрджил знал, что скорее небо с землёй поменяются местами, чем он женится на ком-нибудь, кроме Сибы. Он знал много девушек умнее, красивее, образованнее и добродетельнее неё, он мог бы признать их способность заменить её в чём угодно, кроме одного. Только она умела вызывать в нём эмоции. Он приезжал из Огайо в Джорджию с родителями каждые каникулы — болезненный мальчик с прозрачными ресницами, до того тихий и послушный, что это было даже плохо. Мать и отец обожали его безмерно и были бы только рады, если бы маленький Вёрджил отвлёкся от страниц с науками и нотами, чтобы заняться тем, за что иные нормальные, бойкие мальчишки получают розог. Предоставив управляющему понукать рабов на фамильной рисовой плантации, они разъезжали по соседним деревням и городам в поисках общения с родственниками для себя и друзей — для сына. Когда он наконец нашёл себе подружку, и стал походить на обыкновенного мальчика, а его тонкие светлые щёки начали день ото дня ярче разгораться здоровым румянцем от беготни и игр, родители с облегчением и радостью выдохнули, благодаря Бога хоть за такой прогресс. Сам Вёрджил, видя их счастье, приходил в отчаяние. Ибо возопить о том, что Сиба — сумасшедшая, означало разбить только-только оправдавшиеся надежды и снова погрузить мать в болезненную неподвижную меланхолию, а отца — в раздражённо-деятельную неуёмную тревогу за его хрупкое здоровье, так нуждавшееся в укреплении. Эта девчонка никогда, никого и ничего не боялась. Первую неделю знакомства приглядывалась к Вёрджилу, щуря черешневые глаза, а на вторую растолкала толпу остальных детишек, подошла к нему и оповестила, что он ей нравится. Оповестила. Не прошептала робко, отчаянно краснея, не дала понять хитрыми девчоночьими ужимками, не убежала сразу после признания, зажимая рот руками, чтобы сдержать надрывный шёпот: «Ах, что это со мной?! Что же я натворила?!». Поставила перед фактом. Вёрджил замер, как суслик, всерьёз ожидая продолжения фразы: «Убью тебя последним». Сиба творила совершенно дикие вещи и во все свои проделки неизменно втягивала Вёрджила. Каждые его каникулы превращались в легендарный кошмар. Ночами она убегала из родительского дома, взбиралась по плющу и выпирающим камням на второй этаж, ждала, когда ошеломлённый и тупой со сна Вёрджил откроет окно, легко подхватывала юбки под колени и вваливалась ему в комнату. Воровала слабительные настойки и подмешивала их в бутылки с алкоголем. Однажды она угнала запряжённую в телегу лошадь, похитила Вёрджила и сообщила, что они отправляются в кругосветное путешествие. Когда на очередные каникулы родители подарили увлекшемуся медициной сыну точную копию человеческого скелета — вытащила его на поле и установила вместо пугала прямо за дождевой цистерной, чтобы все натыкающиеся на него подпрыгивали, визжали и в идеале падали в обморок. Когда Вёрджил попытался отплатить Сибе за все злоключения и вздумал напугать её рассказами о страшных безбожных сатанистах, она только вдохновилась, отловила местного злющего чёрного козла, жившего на конюшне ради отпугивания хорьков от лошадиных копыт, который как никогда и ни от кого в жизни стремился от неё удрать, и привязала к его метровым рогам самодельную пентаграмму. Вёрджилу каждый раз казалось, что она вот-вот попадётся. Что не успеет сбежать с места преступления, оставит следы, не подкупит конфетами и блестящими штучками — которые, опять же, выманивала именно у него! — свидетелей, что её застигнут на горячем — и тогда не избежать ей порки, как любому мальчишке, которому она обставляла в проделках каким-то пугающе-извращённым складом фантазии. Он со злорадством немного ждал, когда Сиба проколется и допустит ошибку, но её сопровождала какая-то сверхъестественная удача. Даже когда подозрения напрямую падали на неё — случалось что-то чрезвычайное и экстренное вроде массового побега свиней, похожего по звукам на восстание, и до девчонки уже никому не было дела. А когда всё заканчивалось — все были слишком уставшими, времени для наказания проходило слишком много, а Сиба становилась до того ласковой и очаровательной, что взрослые верили: ничего страшного в детском хулиганстве и живом, задорном нраве; раз уж девочка всем видом показывает раскаяние и смирение — вырастет тоже степенной и примерной, как только из неё выйдет вся дурь, которую она сейчас как раз так щедро расплёскивает во все стороны. А на следующий день Сиба целиком привязывала петуха к своей голове, чтобы поиграть в вождя индейцев. Она то и дело сбивала Вёрджилу режим сна, и у него, не на шутку чувствительного к моментам засыпания и пробуждения, снова начинала болеть голова. Но взамен Сиба утягивала его в леса и на реки, сама, как дикарка, ловила для них рыбу и выкапывала горькие коренья — и мальчик, которого дома не уговоришь съесть медовую булочку с домашним рисом, жадно хватал дары природы руками с разведённого искрой от пары камней костра и ел, словно это был его единственный шанс выжить в такой глуши — а у него никогда не было гарантий, что это именно так и не обстояло. Тем не менее, как бы параноидально, истерично и плаксиво ни был настроен Вёрджил, Сиба всегда возвращала его домой в относительной сохранности и не давала произойти ничему по-настоящему плохому. Даже когда казалась в край спятившей оторвой, всерьёз верящей, что может использовать первую попавшуюся ветку как шест, чтобы перепрыгнуть с одного края пропасти на другой. Взрослея, Вёрджил понимал, что она давала ему самое драгоценное в жизни, что не купишь ни за какие деньги: события, чувства и воспоминания. Он не любил и не ненавидел людей, ко всем относился одинаково пресно-учтиво, как хотели и учили родители, его никто не мог вывести из себя или очаровать; никто — но не Сиба. Она единственная из всего человечества не просто могла, но имела отвагу вывести его на эмоции. И каким-то образом всё, что Вёрджил чувствовал, будь то обида, шок, злоба, раздражение или сарказм… нет, не «делало его живым», потому что он каждую секунду со всей отчётливостью осознавал, что и без того живой, но выводило качество этой живости на принципиально отличный уровень. Она подсадила его на приключения, но самое главное — Вёрджил заметил, как к тому, что им вместе довелось пережить, относятся его друзья и знакомые дома, на Севере. Одноклассники таращили глаза, хохотали, сучили ногами на партах от его рассказах о летних похождениях и не верили, что он, бледная полудохлая маленькая канцелярская крыса, способен на такое. В этот момент он торжествующе доставал артефакты и сокровища в виде самодельных бус из черепов мелких птичек, которые они с Сибой выискивали по кустам все каникулы, стреляной гильзы из ружья, которым их вертлявые тощие задницы пытались проучить за воровство с чужих огородов, или зловещей отметины на плече после попытки вызвать Пиковую даму — и ребята заливались возбуждённым гвалтом и ором, начисто теряя остатки скептичности и контроль над собой от восторга, каким бы неважным, по мнению Вёрджила, ни было доказательство. Ему начало казаться, что уже можно было вытащить нитку из штанины в подтверждение того, что они с Сибой действительно сплавлялись по реке в самодельной лодке-долблёнке — и мальчишки снова безотказно пустятся в непонятное ему ликование и зависть. Зависть, в отличие от многих других эмоций, Вёрджил понимал очень хорошо, а потому ею упивался. И, помимо зависти, рассказы о летних приключениях давали ему ещё и репутацию не законченного ботана и заучки, а тихого омута, в котором водятся черти: он стал несколько интереснее для сверстников, его начали приглашать в компании, на прогулки и на ночёвки, у него наметились друзья, среди которых получалось вычленять особенно полезных в перспективе личностей. Когда пришла пора жениться, персональными заслугами и наработанными связями Вёрджил получил доступ в мир завидных невест обеих частей Штатов, из которых ему не нужна оказалась ни одна. И лишь теперь он понял весь рок и предопределённость того, что в школьные годы рассказывал друзьям о Сибе всё, сознательно и стыдливо замалчивая только одну деталь. В мире, ценившем и преклонявшемся перед кожей, нежной и блеклой, как лепесток магнолии, Сибануони носила знойный оттенок расплавленного тёмного шоколада. Отец поджал губы, раздражённо впившись пальцами в подлокотники кресла. Вёрджил знал, что в его кабинете оно было единственным, а для гостей и просителей сидений не предусмотрено. Поэтому он непреклонно притащил стул с собой и сел по другую сторону стола, предпочитая нагло и неуважительно выдерживать возмущённый взгляд на одном уровне своих глаз, чем стоять перед отцом, опустив к нему голову, как смиренный слуга, и безропотно опустив руки по швам или обнадёженно сцепив их перед собой. — Ты не можешь взять в жёны рабыню, — просто сказал отец, но это не было для Вёрджила достаточным, как для других, основанием. — Поэтому я освобожу её. — Ты не можешь жениться на негритянке! — повысил тот голос на сына едва ли четвёртый раз в жизни. Вёрджил беззвучно, еле заметно ухмыльнулся. Белые люди были образованны и умны, питались лучше чёрных, пахли иначе, могли больше. Когда белый смотрел на чёрного, он видел не человека другого цвета, а нечто среднее между вещью и скотиной. Для его отца слова «Я женюсь только на Сибануони или не женюсь вообще» ничем не отличались от слов «Наденьте на корову подвенечное платье и уложите ко мне в постель, мы будем познавать любовь». А когда чёрный смотрел на белого, он тоже не видел человека другого цвета — он смотрел на божество, существо высшего порядка, которым ему, грязи земной, никогда не стать. Белые писали стихи на французском, извлекали прекраснейшие звуки из сложных музыкальных инструментов, отменно готовили из диковинных ингредиентов, которые привозили на кораблях, собственноручно ими сконструированных и построенных. Любой белый мог взять дерьмо и палки и соорудить из них эффективное орудие труда, которое затем даровал чёрным рабам — ну и кто же это, если не божество, карающее и милующее? Однако для Сибы всё это не имело значения. Когда Вёрджил в старшей школе похвастался, что лучше всех из класса управляется с производными и самостоятельно взялся за логарифмы, она смотрела на него взглядом, под которым он начал чувствовать себя хвастающимся дурачком, плюнула сквозь зубы на десять футов вдаль и предложила повторить. Вёрджил потерял дар речи от неожиданности, и Сиба заливисто рассмеялась. И затем, когда они вдоволь нашутились и нахохотались, она прижалась спиной к его плечу и полностью завладела вниманием, ибо это был один из редких случаев, когда взбалмошная и экстравагантная негритянка говорила серьёзно, печально и неожиданно философски и глубоко: — Вот и всё, чем я могу ответить на твои достижения, мой юный хозяин и верный друг. Мне недоступны ни логарифмы, ни просто рифмы, ни производства, ни наука движения планет, ни всё, чем ты так легко занимаешься и показываешь мне достижения в этом. И если бы у меня были учителя и если бы с детства мне так же, как белым, объясняли, как читать и писать, как считать и мастерить, как распоряжаться деньгами и чинить одежду — мы беседовали бы с тобой на равных, и ты восхищался бы моим умом и начитанностью, но у меня даже в самых дерзких мыслях не возникало идеи искать себе иного пути, кроме служения и работы в поле, потому что там, где белый платит ударом за удар и сплетает слова, превращая вопрос в ответ, чёрный пугается и склоняет голову, прося о милости. — В таком случае, я не женюсь вовсе, — спокойно повторил Вёрджил, возвращаясь из воспоминаний. Отец смягчился и придвинулся, умоляюще опуская плечи: — Я помню, как хорошо вы дружили с Сибой, когда были детьми, и закрывал глаза на ваши развлечения, когда ты стал юношей. Рабыня живёт для увеселения и услаждения своего владельца — все это прекрасно понимают. Но родить сына ему должна жена, равная ему по рангу и статусу. Ты можешь продолжать навещать Сибануони, я не стану продавать или умерщвлять её, потому что я люблю тебя и представляю, какое горе тебе принесёт потеря любимицы. Но, сын, тебе нужен наследник, хороший чистокровный белый мальчик… — Наследник чего? Папа, я вырос на Севере, — упрямо поднял подбородок Вёрджил. — Идеалы и понятия Юга, где вырос ты, скоро затеряются в веках, а сам я буду зарабатывать достаточно, чтобы не возникло нужды отъезжать далеко от цивилизации. — Хорошо, если у тебя получится, — тепло улыбнулся ему отец. — Я буду только счастлив, если окажешься счастлив и ты. Но без жены мужчине всё равно не обойтись — ты поймёшь это рано или поздно. — Да, — согласился он, ни капли не веря. — Вели прислать ко мне Сибу, мне нужен кто-то, кто будет следить за домом и кухней, пока я работаю. — Нет. Если нужна хорошая служанка — я вышлю Латику. А Сибануони пора выдать замуж за спокойного работящего негра: у неё слишком хорошая кровь, чтобы терять подходящий возраст. Впервые в жизни в спокойных, едва ли не сонных глазах Вёрджила вспыхнула жгучая, всепоглощающая ярость, а резкие черты сухого лица на мгновение исказились до неузнаваемости. Отец почти поверил в то, что сейчас сын порывисто выхватит из-под себя стул и швырнёт в него так, что безнадёжно переломает и убьёт с одного попадания. Но юноша просто спокойно поднялся на ноги, молча повернулся спиной и направился к двери. — Будь подходящая белая невеста на примете, — взявшись за ручку и не оборачиваясь, пророкотал не своим голосом Вёрджил, будто уже начал плакать, — её отец с теми же словами выдал её замуж за меня против её желания, только не как пахотную буйволицу, а как породистую племенную кобылу. К чему тогда всё это лицемерие с делением на чёрных и белых женщин, если в обращении что с теми, что с другими в конечном итоге не обнаруживается никакой разницы?! Отец поражённо открыл рот, но ему пришлось захлопнуть его вместе с тем, как оглушительно хлопнула за дрогнувшими плечами Вёрджила дверь.

***

— Скарлетт, дорогая, этот джентльмен прорывает блокаду для Юга так же, как мистер Батлер, только не в акваториях, а в правовом поле. Познакомься: мистер Вёрджил Меритт. Скарлетт, чарующе покачивавшая благопристойным количеством шампанского в бокале, пока играла ямочками от улыбки со всеми мужчинами вокруг, распахнула глаза, быстро прошлась взглядом по язвительно улыбавшемуся ей, именно ей Вёрджилу и разом выпила алкоголь залпом — так, словно это был чистый виски. Словно ей хотелось, чтобы это был чистый виски. Она даже запястья не разогнула, пока опрокидывала бокал себе в рот. — Скарлетт? — встревоженно повторила Мелани, неловко перебегая между ними взором. — А мы уже знакомы, — прохладно сказала та. Потеря самообладания вылилась не в заикание и ступор, а в обнажение истинной сущности под дружелюбной и заигрывающей маской поборницы Правого Дела. — Именно так, миссис Уилкс, — добродушно ответил Вёрджил. — Я предоставлял покойному мистеру Джералду юридические услуги, пока он в них нуждался. Мелани широко-широко улыбнулась, выдохнув так радостно и восторженно, будто встретилась с потерянным и нашедшимся другом детства. Скарлетт мрачно отслеживала взглядом искры в светлых серых глазах, постукивая пальцами в перчатке по набалдашнику трости. — Подумать только! Скарлетт, ты не рассказывала, как повезло твоей семье — иметь такого адвоката! — Бросьте, миссис Уилкс. До войны я не взыскал широкой известности и исключительной гражданской полезности. — А теперь? — резковато спросила Скарлетт, проигнорировав, что нарушает все правила хорошего тона, уже вторую реплику в сторону мужчины начиная с просторечного «а». Мелани, сейчас больше похожая на истую фанатку, чем на кого-либо ещё, ответила за него: — Мистер Меритт занимается вопросами обмена пленными, а также составлением и редакцией будущего мирного соглашения. Скарлетт недовольно хмыкнула. Вот в чём дело. У Мелани была странная манера относиться теплее ко всем людям, которые были связаны с семьёй о’Хара, в особенности если знакомство или сотрудничество тянулись ещё с довоенных времён. А Вёрджил Меритт с такой деятельностью превращался в её глазах в ангела мира, предотвращавшего лишние жертвы и дающего оплошавшим солдатам обеих сторон шанс вернуться после окончания боевых действий домой не в мешке для трупа. — Я — всего лишь военюрист, — поскромничал Вёрджил, — а Вы воспеваете меня не меньше, чем военного прокурора. — Ох, простите, — смущённо хихикнула Мелани и слегка развернулась к Скарлетт. — Вы, должно быть, уже давно знакомы в таком случае, но Скарлетт помогает мне на благотворительном базаре, в госпитале и в принципе тоже вносит свою лепту в наше Правое Дело по мере сил. Едва ли не впервые в жизни Скарлетт не понравилось, что разговор перешёл на неё. Было гораздо спокойнее, когда у Вёрджила не находилось повода так внимательно и заинтересованно смотреть ей в лицо, ибо он был сосредоточен на собственной персоне. Некстати вспомнились слова Ретта о том, что она — его самый главный личный проект, и сейчас, под взглядом этих до жути холодных глаз, Скарлетт верилось, что тот ни капли не преувеличивал ради поэтичности звучания. Играла задорная музыка, нарядные дамы расхваливали товары на благотворительных прилавках, офицеры звенели бокалами и бойко обсуждали незаурядные решения генерала Ли, а она чувствовала себя загнанной в тупик, из которого не было выхода, где её поджидала смерть. Быстрее, чем Скарлетт успела открыть рот и возразить, Мелани кто-то отозвал в сторону, и та, оставив после себя лишь короткое извинение, исчезла среди суетливо кружащихся кринолинов толпы, как в жерновах. Она сглотнула, беспомощно проводив подругу взглядом, и тень Вёрджила вызывающе накрыла её, вынудив вскинуть глаза. — Вам удалось уладить дела по случаю гибели моего отца? — сами собой сошли с языка слова. Сердце Скарлетт сбилось с ритма, а затем, когда она умом осознала, что формулировка попалась самая правильная, принялось нагонять. — Нет, пришлось оставить мёртвым их секреты. К тому же, перед тем, как нанести следующий визит, я получил телеграмму, что мой контракт с Вашим семейством разорван. — Уверена, Вы не слишком расстроились. У военюриста, должно быть, много безотлагательных забот. — Я расстроился только тому, что не застал смерть не только своего клиента, но ещё и дорогого старого друга, — Скарлетт и не заподозрила бы в этот момент, что он лжёт, если бы Ретт не предупреждал о скользкой и двойственной сущности этого человека. — Но Вы правы: личный удар не должен отдаваться на профессиональном поприще. Скарлетт поперхнулась воздухом и беззастенчиво всмотрелась в насмехающиеся глаза. Она плохо читала людей, но теперь даже у неё не осталось сомнений, что Вёрджил попросту издевается на ней, разводя фарс под стать ей. Как будто знает всё от начала до конца, но отчего-то ему выгоднее ничего не предпринимать… или веселиться, наблюдая за её смятением и вывертами. Она нервно улыбнулась и кивнула, делая подобие книксена с опорой на трость. — Не будем же о грустном, — улыбка Вёрджила стала словно бы намного искреннее, но у Скарлетт всё равно холодок пробежал по спине. — Приятно видеть Вас здесь, трудящейся во благо Правого Дела. Миссис Уилкс и несколько других людей так хорошо о Вас отзывались, что я даже удивился. — Удивились? — кокетливо улыбнулась в ответ Скарлетт, решив подыграть ему и почувствовав себя в своей стихии. — Как истая южанка из прекрасной семьи вышла замуж за спекулянта с жуткой репутацией? — лениво поинтересовался Вёрджил, смакуя каждое слово. Девушка едва не ощетинилась в открытую, но ограничилась пожиманием плечами и простодушным взмахом ресниц: — Вы и вовсе родом с Севера, однако Ваше присутствие здесь никого не удивляет. — Поверьте, только покровительство миссис Уилкс удерживает половину собравшихся от того, чтобы вцепиться мне в глотку лишь из-за моего происхождения, — коротко посмеялся он. — Но я спрашивал лично о Вас. Я удивился, ещё когда Вы впервые сообщили мне об этом, в Таре, и с тех пор поведение мистера Батлера и его отношение к священной войне не изменилось. Отдельные джентльмены клянутся честью, утверждая, что и вовсе ухудшилось! Вам, должно быть, очень тяжело быть женой такого человека. Его поступки бросают тень на всё, что Вы делаете. «Он пытается меня запутать, — ожесточённо сопротивлялась Скарлетт внутри себя. — Я не должна верить ни единому слову, он явно что-то задумал и сделает всё, чтобы рассорить нас с Реттом, потому что тогда я останусь без защиты». — Какую же тень его поступки бросают на меня, если Вы сегодня выслушали обо мне столько похвал? — переливчато засмеялась она. — Мне кажется, такого мужа иметь даже выгодно, ведь всё, что бы я ни сделала, на его фоне только заметнее и значимее. — Интересная точка зрения, — хохотнул Вёрджил Меритт. — Отрадно видеть неунывающих женщин — они своим примером вселяют мужество в сердца бойцов. Хочется верить, что своим примером Вы измените и смягчите даже это чёрное сердце. — Мой муж вовсе не так плох, как о нём рассказывают, — походя позволила себе великодушное замечание Скарлетт мурлыкающим голосом. — Ах, да если бы дело было только в человеческих пересудах. Даже если все города от Атланты до Чарльстона замолчат и закроют глаза и уши, у Ретта Батлера останутся грехи, которые не забыть и не искупить никогда. — Нет ничего, что Бог не понял бы и не простил, — высказала она один из своих постулатов, — ибо он милостив. Вёрджил посмотрел на неё с такой печалью и сочувствием, откровенно жалея, что в зелёных глазах полыхнул яростный огонёк. Скарлетт торопливо пригасила его, беря себя в руки и глубоко, медленно вдыхая. — Господь, — пространно сказал Вёрджил, — то ли пожелать каждому мужчине столь преданную и любящую жену, то ли пожалеть бедняжку за её неведение. — Жалеть меня точно не нужно, — колко ответила та, прищурившись и воинственно расправив плечи. — И ни в каком неведении я не нахожусь! — Значит, дом терпимости во владении Вашего супруга не является никаким секретом? Все краски и звуки мира на мгновение замедлились, а затем разом ввинтились свёрлами ей в виски. Скарлетт так вцепилась в трость, спасаясь от нахлынувшего головокружения, что вырезанный узор каким-то образом порвал кусочек кожи на ладони, но она едва заметила ранку, оглушённая десятком мыслей, бомбардирующих установившийся уклад её жизни. Вспомнились разом все ночи и дни наслаждения, открылись их секреты и все вопросы обрели ответ, а она сама… «Я упивалась этим, — поражённо подумала Скарлетт, утопая в отчаянии и невесть откуда взявшемся горе. — Всем тем, что он делал со своими шлюхами, я упивалась, как если бы была любой из них! Он говорил, что ему ни с кем не было так хорошо, что это всё словно впервые, а я… верила, верила, как законченная идиотка, пока он пользовал меня, как их!». Ей стало противно от себя и до зуда в ушах стыдно перед Мелани. Она мерзко считала ту несчастной, лишённой радостей естества забитой мышкой, которую Эшли берёт только ради собственного удовольствия, а на самом деле… на самом деле!.. — Вам стало дурно? — участливо спросил Вёрджил, пытаясь поймать плывущий пересохший взгляд, и придержал качающуюся фигурку пальцами за локоть. — Может, Вам стоит… — Не прикасайтесь ко мне! — выпалила Скарлетт так громко, что несколько человек поблизости обернулись на них. Она отшатнулась, повинуясь инстинкту не доверять этому мужчине, не позволять ему притрагиваться к себе, куда-то вести… А какому мужчине вообще можно позволить всё это? Какому и как долго до того, как он снова обведёт её вокруг пальца и втопчет в грязь? — Простите, — потерянно ответил Вёрджил. — Я приношу извинения, я не должен был… Скарлетт, не выдержав, подхватила юбки одной рукой и со всей скорости поковыляла к выходу. Всеми силами не давая лицу расплыться в гневном или слезливом выражении, она уже не думала о том, как нелепо выглядит, пробегая через весь зал на трёх костях. Недоумённые и насмехающиеся взгляды сопровождали её отступление. Она приехала домой много раньше планировавшегося, не обратила внимание на всполошившихся от её внезапного появления бездельничающих на хозяйских кушетках негров и полетела вверх по лестнице к своей комнате так быстро, как позволяла травма. Резко отослав прочь попытавшуюся помочь ей рабыню, Скарлетт захлопнула за собой дверь и тут же ударила в неё кулаком так, что затрещали кости и захотелось проверить перчатку — уцелела ли. Глубоко дыша от боли после удара, она врезала по дереву ещё пару раз — чтобы физическая боль, родная, понятная и привычная, получила шанс перекрыть поднимавшуюся изнутри неведомую, иррациональную и чужую. Застонав и захныкав сквозь рвущееся из груди рычание, Скарлетт расправила задрожавшую от такого обращения кисть и уставилась на разбитые костяшки через рваные дыры в перчатках. Ей нравились эти перчатки. Психованно бросив на пол трость, она рухнула следом прямо на подол платья, по-детски хныча и вцепляясь пальцами в ковёр. «Каждый раз, — ожесточённо уставившись взглядом перед собой, подводила итог Скарлетт, черпая из злости силы не плакать, — когда я стонала, поддавалась, делала всё, что он говорил… он видел во мне падшую женщину? Боже, я ведь не сама это делала! Это он заставлял меня, он лепил то, что ему нужно, а сам, как пить дать, смеялся над тем, какой покорной и похотливой я становилась… Господи! — ужаснулась она, резко выпрямив спину и загнанно озираясь. — Я ведь сама упивалась этим! Он сделал меня зависимой от вещей, которых леди никогда в жизни не допустит и не совершит! Он даже… связывал меня, вертел как ему угодно, брал везде, где вздумается, а я не говорила ни слова против! Я должна была отказаться, защитить себя хоть ценой своей жизни, но вместо этого я просто превратилась в безотказную дешёвку! У меня не осталось ни капли чести, он забрал её всю! Ретт же… Ретт же никогда, получается, не уважал меня, если сразу начал делать всё это. Он не видел во мне леди, не видел женщину. Мне никогда теперь не стать как мама, никогда не отмыться, никогда… Мама, Господи, мама пришла бы в ужас, если бы узнала!» — и она действительно разревелась, горько, как ребёнок, у которого отобрали детство. «И теперь, — проплакавшись, холоднее подумала Скарлетт, — я узнаю, что всё это время у него был публичный дом. Сколько лет? Он… сам пробовал всех женщин, которые там работают? Это и были те дела, по которым он отлучался так часто? Там ночевал, когда не приходил домой из-за работы? Он выиграл меня в карты, чтобы тоже отдать туда? Господи, что, если бы он и отдал, если бы я не понесла?! — она перевела дыхание, кусая губы. — Но зачем ему тогда было… жениться на мне? Он говорил, что это нужно, чтобы дать мне свободу, а зачем… зачем ему освобождать ту, которую он собирался бросить в подобное место? Или… там разве работают только несвободные женщины?». — Если… если они там вообще работают, — вслух сказала Скарлетт надтреснутым голосом, поднялась и начала раздеваться. — Если Вёрджил вообще сказал правду, а не… — она запнулась о многочисленные воспоминания сочувствующих взглядов, недосказанностей и шепотков от уважаемого общества Атланты, которые ранее были непонятны, а сейчас словно получили логичное обоснование, и снова засомневалась. — Господи, как же всё сразу усложнилось. Я должна узнать правду, но не через Меритта. Ему ни в коем случае нельзя верить, — повторила она себе, — что бы он ни говорил, потому что у него свои интересы. Только какие? Я уже свободная. Она запустила пальцы в освобождённые от прекрасных дорогих заколок волосы, утомлённо берясь за голову и массируя кожу. — Мелани, — задумалась Скарлетт. — Мелани упадёт в обморок, а когда очнётся — сразу умрёт, если я начну расспрашивать про публичный дом. Все остальные женщины отпадают по той же самой причине, а ни перед кем из мужчин я не могу так опозориться — сразу пойдут разговоры. Значит, остаются только те, кому наплевать, кто здесь ненадолго и скоро уйдёт, забыв обо всём произошедшем. Она перебрала в памяти лица тех, с кем флиртовала в последнее время, кому позволяла тайно урвать поцелуй и с кем рисковала отправиться на уединённую прогулку, пока никто не видит. Скарлетт не позволяла ничего, что могло бы безвозвратно скомпрометировать её развлечения — было бы крайне тяжело объяснить Ретту, как она забеременела в его отсутствие, — да ей и не хотелось. Тщательно взвесив все за и против, она выбрала из оставшихся в городе поклонников парочку наименее принципиальных, кто её интерес воспримет как очередной экстравагантный каприз замужней ветреной особы, коих они из штата в штат перевидали не одну и не две. На следующий день немой негритёнок, надёжный хранитель тайн что слуг, что господ, отнёс короткую записку тому самому проезжему врачу, которого Скарлетт выбрала, чтобы попробовать поцелуй с кем-то, кроме Ретта. Они с Домиником Бенсоном встретились недалеко от одного из кафе, обставив это для свидетелей как случайное столкновение, и пошагали по аллее с видом праздно беседующих знакомых. — У меня есть к Вам нестандартная просьба, Доминик, — по-деловому начала Скарлетт, выступая при помощи трости по тротуару в ажурных тенях деревьев вдоль ровно подстриженных густых кустов. Русоволосый мужчина рядом с ней благоразумно не продевал её руку через свой локоть, однако корпус его был слегка повёрнут в его сторону, пока он тоже мерил плиты дорожки длинными ногами прирождённого наездника. — Мне нравятся Ваши нестандартные просьбы, — улыбнулся он. — На этот раз я не заигрываю, — тем не менее, не удержалась Скарлетт от ответной улыбки: именно заразительность веселья этого человека однажды толкнула её нарушить остатки приличий и невероятно рискнуть своей репутацией. — Правда ли, что у моего мужа есть бордель? Доминик забавно растянул рот, как он делал вместо поднятия бровей каждый раз, когда неподдельно удивлялся. — Вы серьёзно? — Ах, Доминик, прекратите, конечно, я серьёзно! — Я, само собой, люблю поговорку «жена обо всём узнаёт последней», но чтобы она в такой мере находила своё подтверждение… Да, Скарлетт, Ретт Батлер действительно держит дом терпимости при одном из своих салунов, и все об этом знают. Все! Даже этот человек, который скоро уедет из города, который посетил впервые в жизни, с армией и не вернётся! — Боже, какой кошмар, — неподдельно расстроилась Скарлетт, и Доминик, проверив, нет ли прохожих вокруг, трепетно коснулся её руки. — Скарлетт, что с Вами? Я думал, подобная вещь не огорчит Вас так сильно, даже если Вы не знали о ней с самого начала. Я, право, думал, что Вы… — уголки его рта поползли вниз. — Ох. — Что я — что? — резко повернулась к нему Скарлетт, но то был не выпад, а потерянный взгляд на грани крика о помощи, и ожесточившееся было сердце Доминика вновь смягчилось при виде её хорошенькой грустной мордашки. — Что Вы желаете отомстить своему мужу именно за то, что он не продаёт бордель даже после того, как женился на Вас. Скарлетт приоткрыла рот. «Отомстить?» — спину будто бы заново опалил громадный костёр из литров уничтоженного алкоголя. Она отточенным движением развернула веер и пару раз взмахнула им возле лица. — А Вы можете как-нибудь провести меня к этому борделю? — понизив голос, попросила Скарлетт. — Но так, чтобы никто не узнал. Доминик внимательно посмотрел в её глаза, светящиеся неясным светом в загадочном тенистом полумраке аллеи. — Я могу дать Вам адрес, но… — Нет, — остановила его Скарлетт. — Мне нужно прийти туда лично. — Зачем Вам посещать подобное место? — медленно спросил он. — Вы сошли с ума. Вы — замужняя женщина, мать и каким-то чудом вполне уважаемая часть общества. Вам опасно даже смотреть в ту сторону, не то, что заходить внутрь. — Мне нужно знать, точно ли мой муж… — Точно, — перебил её Доминик несколько раздражённо. — Ретт Батлер — владелец борделя, и только неразумные дети и невинные девушки в ежовых рукавицах у своих матерей не знают об этом. Все остальные в курсе. Скарлетт, скажу откровенно, и не вздумайте оскорбляться: мне на Вас всё равно. Мне всё равно, что Вы флиртуете с другими мужчинами, кроме меня, и, возможно, уже полноценно изменяете своему мужу; я Вами за это даже немного восхищаюсь, наверное. Но даже в моих глазах рисковать своей репутацией таким образом — не освежающее весёлое безумие, а идиотизм из области естественного отбора. — Ах, Доминик, не прикуют же меня цепями к кровати и не заставят там работать, если я всего лишь загляну внутрь, — капризно надула губки Скарлетт. — Заглядывайте на здоровье, но не с моей подачи. Что-что, а такой грех я на свою душу брать не хочу. Хотите, я просто расскажу Вам, какая внутри обстановочка? Интерьеры что надо. Бархатные портьеры от пола до потолка, роскошные люстры… — мечтательно возвёл глаза кверху Доминик, но Скарлетт вцепилась в его руку и прижала к своей груди: — Пожалуйста, не издевайтесь надо мной. Я… Это вопрос жизни и смерти: мне нужно проникнуть туда, но так, чтобы никто не узнал, что это я. Мне нужно прикрытие. — Зачем Вам это нужно, Бога ради? — раздражённо спросил врач, вырвав свою ладонь из её ноготков. Скарлетт недолго помолчала, вспоминая, как многого можно было добиться от Ретта, если не юлить и говорить правду, и прикинула, насколько они с Домиником друг на друга похожи. — Мне нужно узнать… — она запнулась, опустила голову и пробормотала остаток фразы так, что Доминик едва его услышал. — Простите, что? — Мне нужно узнать, насколько я похожа на женщин, которые там работают, — зло припечатала Скарлетт, вскинув лицо и практически скрипя. Доминик усмехнулся, достал трубку из внутреннего кармана сюртука и закурил. — Увидеть своими глазами, — надавила она раньше, чем он предложил описать на словах. — Поговорить. И… возможно, спросить одну вещь, если я пойму, у кого спрашивать. — Что взамен? — лениво спросил Доминик, и Скарлетт поперхнулась. — Что? — Я веду благородную даму с отменной репутацией в публичный дом её мужа, — неприкрыто смакуя грядущее приключение, объяснил Доминик, иллюстрируя слова покручиванием трубкой в воздухе, — так, чтобы её никто не узнал. Возможно, под видом девушки лёгкого поведения, с которой хочу развлечься в лояльных к такому стенам, чтобы наутро не пошли разговоры, и мне не пришлось на ней жениться. Это предприятие не только увлекательное и уникальное, но также пикантное и рискованное. Что я получу в благодарность за свою услугу? — Не знаю, — тупо ответила Скарлетт. — Что Вы хотите? Он вобрал её вожделеющим взглядом. — Что ж, если Вы сами спросили. Я проведу Вас туда, и мы разыграем этот спектакль до конца. Вы подарите мне ночь. Скарлетт сглотнула. Сальность ушла из глаз Доминика, и он затянулся трубкой, вновь сделавшись нормальным. Таким, каким его все видели. — Это одинаковый риск для Вашего имени, — пожал он плечами. — Если при раскрытии Ваша репутация всё равно будет уничтожена — почему бы заодно не получить удовольствие? Она сильно вздрогнула, как от удара. Почему-то она не сомневалась, что получит удовольствие, и ей не нравился этот факт. «Но, — медленно подумала Скарлетт, — когда мы целовались, я не почувствовала ничего особенного. Просто поцелуй. Может ли получиться так, что и в том, чтобы спать с ним не окажется ничего особенного тоже? Ретт постоянно делает это с другими женщинами, так почему же я… подождите». — А… моего мужа Вы там видели? — Я в городе меньше двух месяцев, — посмотрел на неё Доминик смеющимися глазами, — и всё это время Ваш муж отсутствует. Было бы слишком уж анекдотично, если бы жена заигрывала с заезжими солдатами, пока её муж развлекается с проститутками в своём собственном борделе. Но кто знает — может, ему необязательно владеть им, чтобы посещать его. Пришлите мне ответ к вечеру, Скарлетт. Он приподнял шляпу в знак прощания, зажал трубку зубами и, беззаботно пыхнув дымом, пошёл дальше без суеты и спешки. Не хватало только жизнерадостного насвистывания, но Доминик не имел привычки разоряться бессмысленными звуками. Скарлетт сжала кулаки, разжала их снова и решительно окликнула: — Доминик! Врач сбился с шага, но каким-то грациозным, полутанцевальным движением, пластично развернулся и вопросительно уставился на неё издалека. — Не нужно. Я передумала. — Мудрое решение, — спокойно приподнял он шляпу снова, развернулся и продолжил путь. То ли часть веса свалилась с души Скарлетт, повлияв на её восприятие, то ли так было на самом деле, но походка мужчины утратила зажатость, и ноги пошагали дальше легко и пружинисто. Она медленно выдохнула, обеими руками опираясь о трость, и ненадолго опустила голову. «Он прав. Я не могу так рисковать. Велико ли будет облегчение узнать, что я не превратилась в падшую женщину, чтобы сейчас же это изменить? В конце концов… если в Ретта действительно въелась эта грязь — много ли чести будет в том, чтобы ему уподобиться? — она приободрилась и распрямила спину. Эти слова звучали, как из уст настоящей леди, и Скарлетт немедленно загордилась собой за то, что так красиво подумала. — Он ещё ответит и за ложь, и за то, что толкнул меня на грех похоти. О том, как, я подумаю завтра». С лёгким сердцем она пошла к кафе, к ожидавшей её двуколке. Ориентируясь по шелесту юбок и размеренному стуку до каблучков, то трости по тротуару, Натан Крофтон вышел из своего укрытия за сросшимся в плотную стену кустарником, когда Скарлетт уже не подумала бы обернуться и заметить его. — Мудрое, — погладил он гладко выбритый подбородок, — да позднее.