Завоевать ветер

Скарлетт ожидала, что Ретт будет пахнуть морем, когда вернётся. Она никогда не видела моря, но предполагала, что оно веет солью, горечью и, наверное, немного — рыбой. Но кожа Ретта привычно хранила аромат сигар, раскалённой пыли и чистого, ухоженного тела. Моргнув, она тряхнула головой, чтобы отогнать от себя вопрос, почему вообще ожидала чего-то от возвращения мужа и чтобы не думать, действительно ли она его ждала. Ретт сообщил, что планирует увезти Скарлетт в Атланту перед новым выходом в моря. Мамушка при всех на обеде промолчала, но, прокипев полдня, тихонько подошла к нему и открыто возмутилась, вся раздувшись ещё больше, чем была: зачем де ребёнку её любимицы появляться на свет в чужом городе, при чужих неграх, в чужих стенах, когда можно не мучить госпожу дорогой и дать разрешиться от бремени в родном доме? Ретт выслушал её, не перебивая, с внимательным на грани почтительности взглядом, и вежливо согласился с тем, что родовое гнездо целительно действует на любую ирландскую душу, но это и его ребёнок тоже, а в Атланте — лучшие доктора, любимая подруга Скарлетт и отсутствие свежих тяжёлых воспоминаний, после чего многозначительно и долго посмотрел под нижние ступени лестницы, словно тело Джералда отсюда ещё не убрали. Мамушка вздрогнула, разгадав смысл его взгляда, и её воинственно стиснутые пухлые губы взволнованно разжались. Тем не менее, когда пришла пора ложиться спать, она непреклонно указала Ретту на отдельную комнату, где чернокожие рабыни уже заканчивали стелить ему постель. Он приподнял бровь, насмешливо улыбнувшись, но не смутил старую служанку, а услышал сердитое: — Нехорошо это, мистер Батлер. Вам любой врач сказал бы, что миссис Скарлетт нужно сейчас поберечь и в покое оставить. — Как же так, Вы тоже считаете, что я не смогу сдержать свои животные порывы? — усмехнулся Ретт. — Я соскучился по своей жене, и через несколько недель мне снова нужно будет уходить в моря. Разве я не могу на правах супруга хотя бы пообнимать её? — Перед сном-то, мистер Батлер, оно пожалуйста, — не отступала монолитная чёрная глыба, смотря на него так, будто каждый из грязных секретов и пороков был для неё прозрачен и очевиден. — А спать Вам сейчас лучше раздельно. Не дай Бог по животу во сне пихнёте или ещё чего. Помилуйте, в самом-то деле. Ещё успеете своё взять. «Здесь или где-нибудь ещё» тяжело повисло в воздухе. Мамушка слегка наклонила голову, отчего её глаза осуждающе заблестели, как у хищной птицы. — Вы меня можете за такие слова и выпороть, мистер Батлер, — сказала она безо всякой настороженности и веры в подобный поворот событий, — да только я уши себе отрезать никак не могу и знаю, какое заведение Вы в Атланте держите и зачем к нему поближе быть хотите. Точно успеете. Уголки рта Ретта дёрнулись вниз практически уязвлённо. Он хотел не услышать этот упрёк от проницательной старухи, чьё уважение и признание надеялся однажды завоевать. Тем не менее, расслабленно расправив плечи и сунув большие пальцы в карманы брюк, он вальяжно поинтересовался: — А слышали ли Вы о том, что помимо пороха я завожу ещё и кринолины? Ну и как вы думаете, их я тоже включаю в свой гардероб просто потому, что имею с ними дело? — после чего рассмеялся в предосудительно нахмурившееся лицо и безропотно прошёл в выделенную комнату. — Спокойной ночи, Мамушка. — Спокойной ночи, мистер Батлер, — с достоинством ответила та и, покачивая широкими боками, отправилась проведать Скарлетт. Она расчёсывала волосы на кровати, погрузив больную ногу в дымящуюся ванночку с целебным отваром. Её улыбка померкла, когда после стука в дверь и разрешения войти на пороге появилась старая негритянка, а не муж. — Мамушка, наша с Реттом комната уже готова? — Мистер Батлер будет спать отдельно, мой ягнёночек. Скарлетт, к её спрятанному удивлению, перестала прочёсывать волнистые чёрные пряди и заметно осунулась в одно мгновение. — Почему? — Он сам так захотел, конечно же, — развела руками Мамушка и снова сцепила их перед тазом. — Подать что-нибудь на сон грядущий, миссис Скарлетт? Молока, печеньица или чего посущественнее? Вам нужно набираться сил! Та не отреагировала на жизнерадостное разрешение съесть больше рекомендованной ортопедом нормы, продолжая туманно смотреть в пол, и лишь тихо покачала головой: — Нет, Мамушка, мне ничего не нужно. Спасибо. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, миссис Скарлетт, — попятилась из двери Мамушка и аккуратно закрыла её за собой. Закусив губу, Скарлетт швырнула расчёску в подушку и запустила пальцы в волосы, вновь превращая их в сущее бедствие. «Сам захотел. Сам захотел, твою мать, — ярость клокотала внутри и поднималась, как приступ изжоги. Сквозь сжатые зубы со свистом вылетали, да так и глохли первые ноты обиженного поскуливания. — Зачем корсет туго затягивать, зачем кринолин высоко надевать… Пёс! Захотел он!». Пропыхтевшись и утерев со лба испарину, выступившую в борьбе с порывом выскочить из горячей ванночки и отправиться крушить комнату, Скарлетт раздражённо выдохнула, прочистила горло и постаралась придать своему лицу бесстрастное, безразличное выражение. «Да и пусть, — фыркнула она в своих мыслях и взяла полотенце со спинки кровати. — Как будто что-то… как будто я этого хочу. Вот ещё. Сам захотел — пускай и делает, что хочет!». Она остервенело растёрла больную ногу полотном, едва не причинив себе боль, повесила его обратно и спрятала вывернутую ступню под одеяло, чтобы не потерять тепло. В этот момент дверь без стука приоткрылась, в комнату заглянул Ретт, и Скарлетт на миг замёрзла изнутри от резкого прилива иррациональной злости. — Не спишь? — для проформы спросил Ретт и зашёл. Его поджарое тело уже вольно обнимала тонкая ночная одежда. Скарлетт подобрала с подушки расчёску, равнодушно бросила: — Нет, — отточенным движением толкнула её к середине туалетного столика и сложила руки на одеяле, презрительно посмотрев на мужа. — Тебе что-то нужно? Ретт удивлённо приподнял бровь, прошёл к кровати, ногой задвинул под неё использованную ванночку и сел прямо на пол, облокотившись о край постели: — Ничего. Хотел пожелать спокойной ночи. — Пожелал. Тебе тоже добрых снов. Ретт, к её раздражению, уронил голову и тихо рассмеялся, после чего позабавленно посмотрел на неё снова: — Что-то не так, дружок? Я где-то оплошал и сам не понял, где? Скарлетт помедлила, обезоруженная обращением. Совершенно дурацкое и неуклюжее, которое ей никогда не нравилось, в устах мужа оно прозвучало как ласковое и доброе, уютнее и нежнее которого уже не будет. Целую секунду она была готова сказать правду, но затем вообразила, как насмешливо и превосходительно будет смотреть на неё Ретт, убеждённый в своей власти над ней и её зависимости от него, и гордость сморозила ей сердце. — Нет, ничего такого, — протянула Скарлетт, отведя взгляд. — Я всего лишь устала за день. — Как ты себя чувствуешь? Тебе очень тяжело? Эти вопросы, несомненно, относились не к её травме. Скарлетт поёжилась и скомкала одеяло на бёдрах, словно собираясь выжать его. — Нет. Вообще не тяжело. Я, если честно, не очень замечаю, чтобы что-нибудь изменилось. Но со мной всё равно носятся, как если бы я сломала вторую ногу и шею в придачу. Это тяжелее. А с чего вдруг такая забота? — Какая? — Разве тебе не должно быть всё равно? Тебя это никак не касается. — Если бы я не располагал неопровержимыми доказательствами, мне показалось бы, что ты намекаешь, будто я могу и не быть отцом. — Ах, вот оно что. С твоим ребёнком всё в порядке, можешь не беспокоиться. И в следующий раз спрашивай именно о нём, не делая вид, что тебе на меня не плевать. И не волнуйся, я снова возлягу с тобой, как только выношу его, а до тех пор ты, конечно же, можешь брать всё, чего тебе не хватает, на стороне. Хотя тебе явно не требуется моё разрешение. Ты хотел спать? Самое время идти к себе в комнату. Ретт несколько секунд смотрел на неё, не моргая, практически идя трещинами изнутри у неё на глазах. Затем медленно поднялся, кивнул на прощание и так мягко, что у Скарлетт пересохло в горле, сказал: — Вот оно что. Спокойной ночи, Скарлетт, — и вышел, не хлопнув дверью и не отпустив ни единой колкости. Ладони у неё сделались противно-влажными, а недавно нагретая нога заболела от охватившего всё тело могильного холода. Скарлетт зашлась в беспокойном дыхании, прижав левую кисть к груди и чувствуя, как на глазах вскипают слёзы, но не в состоянии моргнуть. Боже, кто бы знал, насколько, оказывается, страшно, неуютно и чуждо, когда Ретт начинает вести себя, как джентльмен! Он же должен был рассмеяться ей в лицо, не просто подтвердив обвинения, но и доказав небрежным признанием в парочке новых, что он даже хуже, чем о нём думали? Куда делся его вызывающий оскал, который хотелось стесать с этого неблагородно-смуглого лица ногтями под рвущийся из живота взбешённый визг? Она бессильно запрокинула голову и закрыла ладонями глаза. Ни слёзы не текли сквозь пальцы, ни темнота не обволакивала спасительным саваном сна. Скарлетт начала мрачно подозревать себя в идиотизме, а затем стиснула кулаки. «Не удивлюсь, если это — очередной трюк, чтобы заставить меня чувствовать себя виноватой. 'Посмотри, каким несчастным меня делают твои слова и как мне больно, потому что правда глаза режет', ха-ха! Сейчас бы мерзавцу, который может выиграть человека в карты и творить с ним что захочет, за одну минуту перемениться в хорошего и порядочного джентльмена». Выдохнувшись от пламенного мысленного монолога, Скарлетт ощутила непостижимую, безграничную пустоту, что раскинулась на том месте, где должна была появиться убеждённость в своей правоте, и безразлично, но больно кусавшую внутренности. Даже с закрытыми глазами она всё ещё видела лицо Ретта, исказившееся от горя, но искусно взятое под контроль и прикрытое маской любезности, сквозь которую смотрел прямо в душу пронзительный и безвинно преданный, как у побитой собаки, взгляд. Ей было неприятно видеть его таким. Было гораздо проще, когда он язвил, насмехался и попирал всё святое, что оставалось в них обоих. К такому Ретту… она не чувствовала сострадания. Не вытерпев, Скарлетт заломила брови, откинула одеяло, почти спрыгнула на пол и пошла по коридору, забыв трость. Совесть промучила её до зари. Сердце колотилось, как у вора, пока она осторожно открывала одну за другой все гостевые комнаты и вглядывалась в предрассветную темноту. Больная нога не беспокоила её, но либо раздражающе замедляла, либо производила ненужный шум. Однако, обойдя всю гостевую часть дома, она опустошённо уставилась в последнюю непроверенную комнату, чтобы и её тоже обнаружить пустой. «Ретт уехал», — ударило в виски, и Скарлетт, плюнув на грохот и стук, со всей доступной скоростью ринулась вниз. Холл оказался пустым. Злополучный зал, где закончилась её свободная юность — тоже. Она, распахнув дверь на задний двор и зябко замерев на пороге, со всхлипом поняла, что искать в конюшне экипаж или его коня бесполезно: их там не будет. Медлительный ночной ветер бесшумно шевелил взъерошенные волосы, от сквозняка начинало поламывать ноги, но ещё несколько минут Скарлетт не двигалась с места ни внутрь, ни наружу, пока глаза не перестали пылать, а в горле не рассыпался на колючие крошки тугой клокочущий ком. Ей удалось не заплакать, но всё от груди до низа живота скрутило и заморозило так, будто внутренности издёргало и выпотрошило долгими судорожными рыданиями. Нужно было возвращаться в постель, чтобы не заболеть, но это словно приблизило бы наступление утра, в которое придётся каким-то образом объяснять, куда исчез её супруг. Что, если он вообще не вернётся?.. Ускакал в порт, а оттуда — снова в рейс, к чужим гаваням?! Скарлетт вцепилась ногтями в грудь, пытаясь приструнить занывшее сердце, но тщетно. «Я снова не увижу его три месяца, если не больше. Мне снова быть здесь совсем одной…» — проплакала она в мыслях и тут же упрямо попыталась встряхнуться. Как же — одной, если здесь её родной дом, полный слуг? С матерью, которая наконец начала поддерживать её, даже если ради этого придётся пойти на ложь и преступления? С сёстрами, которые… Так завидовали тому, какой у неё муж, если присмотреться. О, они видели только внешний лоск и выверенную, дипломатичную деликатность в отношении к ним. Если бы они знали, каков он на самом деле… Скарлетт зажмурилась, изо всех сил кусая нижнюю губу и шумно дыша через нос, но признание уже сформировалось у неё в голове. Ей было странно, не по-смешному смешно и скучно разговаривать со всеми людьми после Ретта. С их глупыми ужимками, стыдливыми играми, закоснелыми условностями и запретом говорить всё прямо и честно, так, как на самом деле думаешь. Скарлетт приходилось помнить о том, что они — не Ретт, держать свои порывы и слова в узде, загоняя их в рамки и шлифуя остатками воспитания до хоть сколько-нибудь пристойного вида, но это всё было так скучно, так душило её, что она лишь чудом не начинала считать минуты до того, как снова можно будет послать к чёрту мужчину, который над этим только посмеётся. Или всё-таки начинала?.. Она проделала долгий почти бесшумный путь наверх, вернулась к себе в постель и долго вслушивалась в нежные предрассветные отзвуки, но усталость взяла своё — и её глаза сомкнулись. Однако, как ей показалось, спустя несколько минут они моментально распахнулись вновь, стоило слуху уловить звонкий стук подков рысящей лошади. Комнату уже вовсю заливало солнце, такое яркое, что контуры предметов двоились мутными белыми разводами. Скарлетт отбросила одеяло и сунула ноги в домашние тапочки. У неё не было времени одеваться и приводить себя в порядок! Однако, уже схватившись за ручку двери, она резко осадила себя, подумав: «Ретт умрёт со смеху, если я выскочу к нему в ночнушке, растрёпанная и с этими гигантскими круглыми глазами, как у совы». Она раздосадованно и нетерпеливо скрипнула зубами, но заставила себя подойти к зеркалу и впрямь отшатнулась от своего вида. «Нет уж, ни за что, — её рука потянулась к расчёске. — К тому же… может, это и не Ретт». Но последнее прозвучало в голове нетвёрдо и неуверенно, как и всё, чего Скарлетт по-настоящему не хотела. Сосредоточенно пыхтя, она практически била по прядям зубчиками, чтобы быстрее прочесать их и выйти похожей на человека. К счастью, всего через пару минут подвернулась Присей, посланная Шаникой проверить, не проснулась ли госпожа — она и помогла одеться в платье, хорошее и красивое, как на выход в свет, и плевать на продолжавшуюся жару. Спускаясь при полном параде, Скарлетт уже не спешила, и вправду чувствуя своё превосходство. Маска отстранённости и высокомерия села, как влитая. Ретт действительно оказался внизу и выглядел точно как с дороги: широкополая шляпа прижата к бедру, грудная клетка широко раздувается и опадает, пока дыхание силится выровняться, а к губам прижат высоко поднятый хрустальный кувшин с бликующей от солнца холодной водой, торопливо льющейся в пересохшее горло. Скарлетт резко встала посреди лестницы, инстинктивно присматриваясь. Она неоднократно наблюдала признаки сушняка и в секунду поклялась себе, что поднимется наверх и больше не спустится, если поймёт, что Ретт вернулся с похмельем. Но вот он поставил кувшин на высокий круглый столик, повернулся к ней — и глаза у него были немного красные, но сосредоточенные и мрачные, а не плывущие. Скарлетт перестала дышать уже по другой причине, сердцем почуяв что-то нехорошее. — Я разузнал кое-что о мистере Меритте, — пролетел к ней через холл тихий и жуткий голос мужа безо всякого приветствия. Они молча заперлись в библиотеке, избежав встречи с домашними, и уселись на разные концы диванчика. Кувшин Ретт захватил с собой. Скарлетт взяла ближайшую тонкую книжку и начала обмахиваться ей, делая вид, что это от волнения, а не от того, что по спине в массивном платье и в душном помещении противно стекало. — Это — действительно тот, кто составил бумагу о твоём порабощении, — подал он ей воду, и, не возмущаясь, что стакана не прилагается, Скарлетт сделала несколько глотков так же, как и муж — из носика. — По происхождению северянин, но тяготеет к Югу и ратует за его интересы. — Почему? — моргнула Скарлетт, успевшая наслушаться пропаганды, мазавшей всех янки чёрной краской. Впрочем, учитывая личный контекст, не так уж она пока что оказывалась не права. — Так получилось, что усадьба, приносящая ему доход, находится на Юге — очень запутанные семейные корни, согласен. Север ни за что не признает этого вслух, но та самая промышленность, которой он угрожает задавить нас в войне, ничего не стоит без аграрных хозяйств Юга. Вёрджил спокойно выучился на юриста и в удобном темпе набирал интересную клиентскую базу именно благодаря урожаям сахарного тростника и, соответственно, рабам, которые его возделывали. Он родился на севере, вырос на севере, реализовался на севере и собирается жить на севере, но на своём поприще делает всё, чтобы Север проиграл. — Что? Но как? — вскинула брови Скарлетт. — Не важно, как, — отмахнулся Ретт. — Важно, зачем. Ему невыгодно, чтобы рабы были освобождены. Напротив, он мечтает о том, чтобы рабство было полностью узаконено и обзавелось безоговорочными статьями в законодательствах и кодексах, под которыми и увековечится его авторство. Если честно, Скарлетт, вообще никому не выгодно, чтобы рабы были освобождены. — Но на Севере уже как минимум половину века нет рабства! И Север воюет за то, чтобы его не осталось ни в одном штате! Разве это не означает, что это принесёт кому-то выгоду? — Кто тебе сказал, что на Севере нет рабства? — ухмыльнулся Ретт, прикрыв глаза и опустив подбородок на грудь. — Рабы там всего лишь не бросаются в глаза. Север не располагает плодородными землями, на которых могли бы пестрить негры; по той же причине держать их на Севере попросту нерентабельно: если бы кто-то захотел — ему пришлось бы кормить всю эту ораву за просто так и не получать с неё никакой прибыли. К тому же, рабство те ребята отменили очень по-хитрому: там, где оно экономически не выгодно, и в тех штатах, где отмена рабства со всеми его последствиями будет не их заботой. А основное последствие — на рынок труда хлынет могучая река дешёвой рабочей силы, которая разом уничтожит все вакантные места, не требующие сложной квалификации. Негры всё так же будут гнуть спины за требуху и лохмотья, разве что с парой изменений: теперь они будут делать это на Севере и теперь никто не будет о них заботиться. Только вот Вёрджилу с его семейным дельцем от этого никакой радости не будет — кому тогда возделывать тростник? Вот он и трудится если не на то, чтобы Север проиграл полностью, то на то, чтобы он не выиграл в декларации по отмене рабства. Промышленность янки не получит работников, цена которым — пенни за пятьдесят штук, зато Юг останется при своих огородниках-неграх, и такие, как Меритт, будут довольны и счастливы. Ретт помолчал, подушечкой указательного пальца скользя по обручальному кольцу на безымянном пальце. Скарлетт затаила дыхание и попыталась незаметно заглянуть ему в лицо, но то всё ещё оставалось склонённым. Если он не брезгует прикасаться к символу их брака — может, он не слишком злится и на неё тоже? Господи, он даже не напиваться поехал, а разыскивать сведения о её недруге! «Хотя кто знает, что за чем последовало», — по привычке подумала Скарлетт, не давая себе отрываться от земли и держа ухо востро, но надежда уже переполнила её сердце, и она ждала, мучительно выбирая между тем, чтобы не двигаться, и тем, чтобы придвинуться ближе к мужу и заговорить первой. Однако Ретт вскинул на неё взгляд — и она крупно вздрогнула и поняла, что в эти несколько секунд его голову занимали вовсе не их отношения. — Только, если у него получится, для тебя это будет означать самое дурное из возможного. Те документы заверялись на Юге, но составлялись на Севере. А Северу неведомы порядки южан, неписаные правила и негласные законы: он верит лишь буквам и расчётам. И, если в бумаге не указано, что рабство прекращается после вступления в брак — значит, ты становишься просто замужней рабыней. — Но как, если отец отдал меня тебе в жёны и признал мою свободу?! — почти вскричала Скарлетт, согнувшись. — Да нужна ему была твоя свобода, когда он проиграл всю Тару целиком, — поморщившись, махнул рукой Ретт. — Всего лишь откупился малой кровью и не выделывался, чтобы я не потребовал расплатиться по полному счёту. — А, — она существенно понизила голос, — этот Вёрджил Меритт правда может выкопать его тело? Ретт внимательно посмотрел на неё. — А вы его до сих пор не сожгли, что ли? — Когда мы успеем, да и кто будет этим заниматься? К сожалению, этот бурдюк с бормотухой не выйдет просто бросить в костёр. — В таком случае — да, Меритт в праве это сделать. У Джералда было ещё одно завещание, которое он мне и продемонстрировал. — Мне он его тоже показывал, только я не смогла ни строчки прочитать, пока пыталась придумать, что бы соврать поубедительнее, — пробормотала Скарлетт и встрепенулась. — Погоди, «он»? Ты виделся с ним лично? — Сегодня утром, после ночи поисков. Скользкий ублюдок, несколько раз чуть не вывернул наизнанку мои слова, совершенно не меняя при этом их сути. Видишь ли, моя кошечка, искусство юриспруденции на самом деле состоит в том, чтобы уметь читать законы, вцепляться в наличие одного-единственного слова или, наоборот, в его отсутствие, и вертеть этот самый закон в своих интересах. Меритт занимается этим с увлечённостью и страстью дошкольника, а преуспевает, к несчастью, как Цицерон. Причём он не стремится сколотить состояние на количестве выигранных дел — зачем, если живёт на доходы с усадьбы. Он берёт только самые беспрецедентные, спорные и сложные случаи… а когда их долго не подворачивается — сам придумывает себе работёнку, — тёмные глаза уставились в Скарлетт потусторонним взглядом. — Ты — его главный проект, а возможность обратить в раба любого человека, на которого укажет пальцем клиент — его идея-фикс и то, что обогатит его и впишет в учебники, если он выиграет в этой войне. — Н-но я ничего такого не заметила, пока мы с ним разговаривали, — растерянно прошептала Скарлетт. — Почему он не уложил меня на обе лопатки прямо на том крыльце? — А что там произошло? Скарлетт рассказала. Ретт слушал, подперев висок средним пальцем и сосредоточенно массируя по кругу тяжёлым медлительным движением, и, когда она замолчала, усмехнулся: — Похоже, твоя дутая речь про Наше Правое Дело его тронула, и он решил не свежевать тебя прямо в кресле. Потрясающе, Скарлетт. Ты совершенно не разбираешься в людях, но в критический момент угодила в цель. Скарлетт коротко вдохнула, когда в последних его словах почудилась неожиданная глубоко затравленная горечь, и торопливо бросилась взглядом к глазам Ретта, но тот уже вставал с дивана, спрятав их от неё, и заворачивал к выходу из библиотеки. — Ретт? Он остановился, но не повернулся к ней. — Спасибо, я… — она замялась. — Я не знаю, что бы делала без тебя. — А что ты будешь делать теперь, когда знаешь всё это? — холодно спросил Ретт, и Скарлетт сглотнула. — Ты только что выяснила, что брак, который тебя так пугал, вовсе не принёс тебе свободы, а только дал дитя, на которое тебе плевать, от мужчины, которого ты ненавидишь — впрочем, ты всех мужчин ненавидишь. Каким образом тебе должно было стать легче от разговора со мной? «Потому что ты вернулся, — билось и стонало сердце. — Потому что тебе не наплевать на меня — даже после того, как я сделала тебе больно. Потому что моё рабство рядом с тобой ничего не значит, а с остальными я чувствую себя в плену. Потому что ты, именно ты поговорил со мной!». Но Скарлетт не нашла в себе отваги это произнести. Она опустила голову, поджимая губы, чтобы они не дрожали, как от подступающих слёз. — Кстати, что случилось со всем алкоголем у вас в доме? — тягуче спросил Ретт, как и каждый раз, когда собирался начать насмехаться. — О. Я вылила его весь в яму для барбекю, а потом всё, что не уместилось — вокруг ямы. И подожгла. Отец именно за это и хотел меня убить. Она почувствовала себя немного лучше, когда Ретт в ответ на это утробно засмеялся, качая головой. Когда он покинул библиотеку, Скарлетт смогла вдохнуть свободнее, не увязая в чувстве вины и покинутости. Его смех ещё отдавался в ушах мягким эхом.