Завоевать ветер

Скарлетт изменилась за одну ночь. Она почувствовала это, едва открыв глаза и не удивившись, что находится не в Таре, а в незнакомом месте — просто приняла как должное. Кровать была пуста и давно не хранила тепло лежавшего рядом с ней тела. Несколько минут Скарлетт неподвижно лежала в кровати, моргая и вслушиваясь то в деловитые безмолвные передвижения слуг за дверью, то в себя саму. Она проспала всего несколько часов, прекрасно выспалась и почти физически осязала лежащее внутри спокойствие, хотя такой сон был ничтожно короток после свадьбы, бессонной ночи и… Она собралась с духом, вынесла больную ногу с кровати и встала, опираясь на спинку. Привычная утренняя боль вцепилась и вывернула ржавыми клещами. Скарлетт ожидала новых нот, исходящих от верхней части тела, но так и не дождалась, даже когда пошла к зеркалу — хотя, может, сломанный голеностоп затмевал собой всё. Высокое напольное зеркало отразило ту же самую девушку, но всё же совсем другую. Скарлетт потрогала ничуть не заострившиеся скулы и нос, подняла и опустила прежние чуть вьющиеся смоляные волосы, тронула выпирающие ключицы и наконец остановилась, поведя нижней челюстью. Она развязала узелок на ночной сорочке и безо всякого трепета скинула её с плеч, оставив лежать вокруг ног рыхлым кремовым кольцом. Стесняться своей наготы ей никогда не приходилось, но собственное тело всегда ощущалось как что-то до скукоты естественное, не требующее внимания. Теперь же она испытывала потребность рассмотреть его — хотя бы из-за того, что и заставило её раздеться. Вся шея, плечи и верхняя часть груди были усеяны пурпурными, розовыми и песочными овалами с неровными краями, бледными следами зубов и редкими красными точками капилляров. Скарлетт поражённо приоткрыла рот, осязая безболезненные повреждения пальцами, но не издала ни звука и продолжила рассматривать. Таинственная метаморфоза затронула каждую клетку тела, изменив не внешность, но саму суть. Девушка выглядела так же, как вчера, неделю и полгода назад, но ощущалась практически чужой и при этом… могущественной. Оторвавшись от рассматривания округлой груди и тёмного треугольника между ног, Скарлетт вновь сосредоточилась на засосах. Она наклоняла голову влево и вправо, рассматривая каждый из них и не в силах перестать предаваться пространным размышлениям, уводящим её далеко в дебри ассоциаций. Это было похоже на синяки. Синяков Скарлетт видела много: на сёстрах, на маме и, разумеется, на себе. Стоило мельком взглянуть на правую лодыжку при плохом свете — и сердце делало испуганный перепад, потому что перед глазами до сих пор стояло уродливое пятно подведённой к границе гангрены черноты. Однако все эти синяки были болезненными и страшными, а то, что слоистым ожерельем усыпало её шею, отчего-то ощущалось практически успокаивающим, чуть ли не… гордым. На маме давно не появлялись синяки, но, когда они ещё могли красить её кожу — уродовали руки, ноги или лицо. Лишь однажды они посетили шею, когда отец вознамерился свернуть её ей, но не сумел и решил задушить. В ту ночь Скарлетт впервые поняла, что сможет убить и убила бы, если бы только мать не оттащила её, обезумевшую, рычащую, как пантера, добивающую отца ножкой от разломанного об него же стула, который она прежде не могла не то, что поднять, а даже отодвинуть. Зачем мама это сделала? Ей было всего двенадцать, никто бы и не подумал на маленькую девочку… Нет, это было похоже на синяки, но синяками это не было даже близко. И поставлены они были совершенно иным образом. Любовные укусы, словно оставляющий их не мог себя контролировать, словно его вело, распирало изнутри и сжигало заживо так же, как её саму. Словно он почти выбирал растерзать её от переизбытка похоти, но в последний момент останавливался. Осознание того, что Ретт так же обезумел вчера, как она, неметафорически ударило под дых. Скарлетт пошатнулась перед зеркалом, схватившись широко растопыренными пальцами за солнечное сплетение. Её перерождение сделало первый вдох. И в этот день она не могла найти покоя. Скарлетт облачилась в самое нейтральное платье с наглухо застёгнутым высоким воротом, смеясь про себя над причиной, вынудившей её так скоро и неукоснительно начать выглядеть, как приличная жена. Она пыталась вникнуть в дела нового поместья, познакомиться со слугами, просмотреть учётные книги, обойти хозяйство и привыкнуть к тому, что теперь ей предстоит отзываться на «миссис Батлер». Или хотя бы к тому, что она больше не «мисс». Но хотя бы пару раз в час её резкой жаркой волной накрывали воспоминания о ночи, от которых она буквально теряла равновесие, жмурила глаза с резким выдохом или с силой кусала кулак. А даже если ей удавалось сохранить лицо — цепенела на месте, теряла нить разговора, забывала то, что только что прочитала, потому что на ум приходили какие-то незначительные детали, которые она непосредственно в моменте не заметила, и теперь они прошивали навылет, как бомба отложенного действия. Глубокий и откровенный стон Ретта, когда он вошёл в неё до упора, и её нутро инстинктивно сжалось, пытаясь вытолкнуть его от сокровенного и запретного глубоко внутри. То, каким доверчивым и уязвимым выглядело вжимание лицом в её шею после того, как он поцеловал ключицу, двигаясь в ней неторопливо и упруго, но на всю длину — что туда, что обратно. Как упали ему на лоб острые чёрные прядки, когда он опрокинул её на шкуры, нежно и страстно целуя после изнуряющих, беспощадных ласк. Каким голосом выстанывал её имя, какие именно слова шептал и скулил, пока брал её, как сильно, почти плавя, сжимали ягодицы и грудь его пальцы. Сколько страсти, желания и восхищения ею было во всём этом по отдельности и вместе. Скарлетт почти готова была признать, что это таинство справедливо зовут любовью. Она так и не сделала ничего полезного за день, через шаг спотыкаясь о непрошеное воспоминание, опаляющее щёки огнём и закручивающее внизу живота знакомый увесистый узел. Скарлетт чувствовала, насколько влажной становится каждый раз, и ей казалось, что об этом в секунду прознают все, кто находится вокруг неё. Она спокойно отнеслась к направленным на неё многозначительным взглядам слуг, точно знающих, чем она с их хозяином занималась сегодня ночью — хоть ей и хотелось высечь каждого, кто дерзил смотреть на неё с двусмысленностью, насмешкой или покровительством. Но мысль о том, что кто-нибудь тем же способом прознает о том, что она этим ещё и наслаждалась… Негласное, неписаное, не требующее объяснений правило гласило: настоящая леди не упивается тем, что делает с ней мужчина. Она хранит чистоту помыслов и мирится со всем этим ради счастья, которое приносит материнство. Не приведи Господь для леди отдаться сластолюбию и похоти, являющихся уделом и привилегией мужчин: она вмиг очернит себя и своё имя, прослывёт похотливой и грязной перед лицом Бога и никогда не замолит страшный грех. Скарлетт, размышляя об этом наедине с собой, как могла гнала прочь мысль, что её не интересует рай, если в нём нельзя ещё хоть раз испытать такую сладость. «Всё! Хватит! — в ужасе вскочила она со стула, но, стукнувшись коленом о нижнюю часть столешницы, зажмурилась и шлёпнулась обратно: боль немедленно отдала в больную лодыжку. — Чёрт… Это слишком далеко зашло. Это падение, это грех, меня ждёт геенна огненная — всё, как говорила Мамушка! Я не могу заняться ничем полезным, — она в ярости хлопнула ладонями по раскрытой перед ней бухгалтерской книге, цифры из которой хаотично расплывались и хороводили в воспалённом, перевозбуждённом сознании, — я превратилась в… похотливую, безвольную подстилку, которая не думает ни о чём, кроме разврата! Чёртов Ретт, да он… он… недостойнейший из джентльменов!». Скарлетт с сухим шелестом сцепила руки в молитвенный замок на груди, остервенело вдохнула, чтобы начать истово читать молитву, и распахнула глаза, когда поняла, что не помнит ни единой. Она зарычала, как дикий зверь, и в бешенстве сшвырнула журнал со стола ребром ладони. — Что такое, дорогая? Когда ты выпытывала у меня маршруты через Нью-Йорк и Нассау, у тебя не было никаких сложностей с подсчётом больших цифр в уме, — улыбнулся Ретт и, легко наклонившись, поднял улетевшую к его безупречно начищенным ботинкам книгу. Скарлетт обмерла на месте, заливаясь краской до корней волос. Она как раз собиралась вспомнить всё, что говорили о её муже почтенные матроны и молоденькие сплетничающие девушки. Припомнить каждый скандал, каждый недостаток, каждую сотворённую им гнусь, чтобы залить этой грязью чашу весов и склонить себя к благоразумию и самоконтролю. Одни только навыки великолепного любовника не смогут перевесить тот факт, что он не скрывает своей похоти по отношению к другим женщинам, потешался над их же свадьбой и… и… и в целом человек ужаснейший из живущих, не джентльмен и не рыцарь. Она еле удержала себя после животного рыка, чтобы ещё и не завыть по-волчьи, когда все мысли вылетели у неё из головы просто оттого, что Ретт склонился и выпрямился. Сегодня на нём был ненавязчиво, но искусно расшитый жилет, подчёркивающий ширину плеч, очерченность талии и узость бёдер. По его ухоженным длинным и сильным пальцам, небрежно держащим бухгалтерскую книгу, можно было писать референсы в художественных академиях. А как он свободно и естественно двигался со своим по-гречески атлетическим телом, и как хорошо Скарлетт теперь знала, на что оно способно! Она в несколько ожесточённых глотков избавилась от слюны, наполнившей рот, и вцепилась пальцами в спинку стула и столешницу. Ретт, посмеиваясь, неторопливой хищнической походкой приближался к ней. Вот уж кому, а не самонадеянным слугам, были открыты все её мысли и каждое движение в душе. Он знал и видел, что теперь она зависима от него, и собирался воспользоваться своей властью до последней доли. Скарлетт взяла себя в руки и упрямо поднялась перед ним на ноги, почти не завалившись на больную ногу. Ретт подошёл к столу и беззвучно положил на него журнал, обнял жену за талию и поцеловал. Это было приветствие, новое и уверенное — не рука, как раньше, а губы. Скарлетт вздрогнула, собираясь встретить его холодом и отстранённостью, но дрожь распространилась от позвоночника дальше по телу — и её глаза сами собой закрылись от удовольствия, а руки нежно обвили склоненную к ней шею. Господи, она и голову-то подняла высоко и гордо, чтобы показать свою несгибаемость, а чёртов мерзавец воспринял это как приглашение… — Я ненавижу Вас, — прошелестела слабым от вожделения голосом Скарлетт, когда поцелуй закончился, и Ретт просто стоял, обнимая её и неподвижно, почти целомудренно прильнув к уголку её губ. — Говорят, у человеческого мозга есть любопытная реакция: он даёт команду уничтожить то, что вызывает в нём больше любви, чем он может обработать. — Заткнитесь, — прошипела Скарлетт, сжимая кулаки на напряжённо вытянутых вдоль тела руках, а Ретт лишь усмехнулся, прокладывая к её уху пунктир из крохотных поцелуев. Она почти до крови закусила нижнюю губу и перестала дышать, потому что лучше было задохнуться, чем выдать то, в какую чечётку превратилось её дыхание. Ретт спустился к отделанной тонкой полоской бордового кружева границе жёсткого стоячего ворота платья — и Скарлетт кожей почувствовала его улыбку. Он знал, что она не из-за своего нового статуса выставила напоказ так мало тела сегодня. Его руки обнимали каждый сантиметр спины, почти не оставляя необласканного места, и Скарлетт ненавидела себя за то, что ей это нравилось. Она на самом деле не хотела, чтобы он прекращал. Весь день заталкивая эти мысли в самый дальний чулан сознания, она томительно и тяжело скучала по Ретту и мечтала, чтобы он вернулся, чтобы дела и работа не задержали его слишком надолго, продлевая часы её мучительного, опустевшего разом одиночества… Как же хорошо было, что он до сих пор не отпустил её, несмотря на ненавидящий шёпот и нарочито-окаменевшее тело. «Он… до сих пор не отпустил меня», — повторила в мыслях Скарлетт и, набравшись смелости, заглянула за вбитое в её голову неприятие и приличия. Ладони Ретта гладили её спину и плечи, с наслаждением осязая рельеф лопаток, впадину позвоночника и изгиб поясницы — уверенно, неторопливо, по-хозяйски, но с таким выжданным трепетом, что лёгкие бездыханно притаивались вместе сердцем. Он обласкивал поцелуями щёки и подбородок, вдыхал запах забранных в свободный, небрежный пучок волос, касался ушных раковин и задумчиво кружил пальцами вокруг застёгнутых верхних пуговиц, но оставлял их в покое и возвращался к затылку, пронзая волосы и приятно массируя кожу. Это длилось дольше, чем необходимое приветствие, а ощущалось… да и само приветствие — выглядя никуда не спешащим и отмеряющим каждое движение, Ретт прильнул к её губам с такой жадностью и облегчением, как будто… Как будто его весь день клинило, крыло и дурманило так же, как её. Уверенность и ликование переполнили Скарлетт теплом изнутри, что-то в животе затрепетало, а сердце торопливо пустилось навёрстывать упущенные удары. — Вы думали обо мне? — улыбнувшись, мурлыкнула она с удовольствием кошки, запустившей в добычу коготки. Скарлетт сладко зажмурилась, когда Ретт взял её лицо в ладони и приподнял, чтобы он не сумел по глазам разгадать суть кокетства. — Весь день, — грудным голосом подтвердил он, и Скарлетт разомкнула веки, привлечённая им, как мотылёк — огнём. Глаза Ретта, даже потемневшие от похоти, смеялись. — Зато Вы явно не теряли времени даром и успели познакомиться с хозяйством, которым Вам предстоит управлять. — Идите к чёрту, — проговорила Скарлетт и неохотно вывернулась из объятий под его смех. Она обеими ладонями разгладила книзу прямой подол платья спереди. — К слову, мы ведь договаривались, что после Вашего отъезда я отправлюсь в Тару. — Да, а вот и обещанный подарок специально к этому событию, — и Ретт отцепил откуда-то из-за бедра красивую кожаную кобуру, из которой выглядывала элегантно инкрустированная рукоять. — Весьма забавно было весь день ходить с этой игрушкой по городу. Так и хотелось, чтобы на меня напали грабители. Скарлетт вытащила небольшой дамский револьвер, осмотрела его со всех сторон, взвесила в руке и посмотрела на Ретта: — Спасибо. А что не игрушка? Он молча вытащил с другой стороны увесистый кольт и вложил ей в свободную ладонь. Скарлетт покачала два револьвера вверх-вниз, сравнивая их, и иронично подняла взгляд на мужа: — И как долго Вы не осмеливаетесь приходить ко мне без оружия? — Да была парочка причин, — кивнул на бухгалтерскую книгу Ретт и убрал большой револьвер обратно. — Итак, мне же не надо напоминать Вам, чтобы Вы не размахивали этой штучкой без крайней необходимости? — Конечно, — оскорбилась Скарлетт и повертела кобуру. — Жаль только, что его не выйдет носить с собой всё время. — Дамские платья не балуют разнообразием мест, куда можно прицепить оружие. Поэтому леди при необходимости перехватывают ремнями бедро и крепят кобуру туда. Скарлетт озадаченно осмотрела длинный подол и представила, сколько времени потребуется, чтобы его задрать. — Но это же неудобно. — Женщины чаще всего хотят защититься именно от изнасилования, — пожал плечами Ретт, — так что в этом случае — удобно. Скарлетт инстинктивно повернулась к нему полубоком и осторожно заметила: — Вы… немало знаете о том, каково жить женщинам. — Я объездил много стран и проявил не меньше любопытства. Ничего не вынести после этого было бы грехом. — Но обычно мужчины запоминают что-то полезное. Родственные связи, местные законы, цены на рабов, сорта выпивки, — голос Скарлетт поневоле презрительно исказился. — Никому не интересно, что чувствуют женщины и чего они боятся. Если только… не выносят это попутно с чем-нибудь ещё. Она прислонилась поясницей к столу и упёрлась в него обеими руками, осуждающе посмотрев Ретту в лицо. — У Вас же было их очень много? Женщин. До меня. — Это так бросается в глаза? — с издевательской заботливостью уточнил он. — Да, — прямо ответила Скарлетт, не мигая. — И Вы сказали, что будете брать на стороне то, чего Вам не хватает дома. Получается, что и в своих рейдах, если Вам чего-то захочется, Вы сдерживаться тоже не будете. Ретт сделал глубокий вдох. «Эта девчонка ловит меня второй раз за сутки. Свежо». — Нет, Скарлетт, — мягко ответил он. — Если я знаю, что Вы ждёте меня — мои похождения в морях будут предательством, а не возмещением того, в чём Вы мне отказываете. — Очень хорошо, что Вы это понимаете, — колко заявила Скарлетт, — потому что я — не моя мама, и не побоюсь подать на развод, если Вы не сумеете справиться со своей скукой, тягой к приключениям, зовом природы — что у Вас там за это отвечает? — А что у Вас отвечает за недюжинную прибавку к смелости? — ухмыльнулся Ретт. — Револьвер под рукой? Не забудьте, кто именно научил Вас с ним обращаться. А затем вспомните, кто именно вселил в Вас такое беспокойство насчёт существования в мире других постелей с другими женщинами. Он запер её между своих рук, опершихся о стол, и вынудил отклониться, практически улегшись на бухгалтерскую книгу спиной. — Давайте сразу проясним кое-что, моя возлюбленная супруга, — вкрадчиво предложил Ретт, и в его глазах больше не было теплоты — лишь такая грозовая тяжесть, что Скарлетт затихла и вся сжалась внутри, страшась грома. — Не нужно путать мою доброту со слабостью. То, что я сочувствую Вам и успел изрядно ради Вас поднапрячься, не значит, что Вы получили право вить из меня верёвки таким грубым и примитивным шантажом. Подобно тому, как Вы не потерпите униженности обманутой жены, я не потерплю униженности загнанного под каблук мужа. И мы можем жить вместе долго и счастливо, всего лишь избегая обоих этих аспектов. Сделка проста и выгодна. Вы не подвергаете сомнениям мою способность не набрасываться на каждое хорошенькое тельце в зоне видимости. Я не испытываю соблазна насолить Вам из вредности, потому что за морями и океанами Вы не сможете не просто проверить факт моей неверности, но и узнать о нём. А это очень приятное чувство, одно из моих любимых: обвести вокруг пальца того, кто думает, будто имеет над тобой власть и контролирует каждый твой шаг. Он мягко оттолкнулся кистями, выпрямился и пошёл на выход. Скарлетт вдохнула впервые за его монолог, ощутив, как кровь возобновила движение по сосудам и принесла лёгкое головокружение с тёмными мушками в глазах. Она растерянно повернула голову к удаляющемуся мужчине и вмиг ожесточённо нахмурила брови. — Вы считаете, что это поспособствует моему доверию? Ретт не обернулся и не замедлился. — Я правда должен объяснять, почему не обязан умащивать Вашу паранойю и мужененавистничество в данном случае? — Я не собираюсь извиняться за то, что Вы сами внушили мне своими разговорами про то, что не будете хранить супружескую верность, если Вам не захочется! — злобно выкрикнула Скарлетт, жалея, что не может резво броситься за ним, высказывая по дороге всё, что о нём думает. — И не нужно. Лучше спросите себя, почему это вдруг стало для Вас так болезненно, хотя сутки назад Вы были бы только рады, если бы всё именно так и сложилось, — громко ответил Ретт и скрылся за поворотом. Скарлетт, пыхтя сквозь оскаленные зубы, остервенело пошарила взглядом в поисках того, что можно разбить поблизости и выместить гнев. Ничего, кроме злополучного бухгалтерского журнала за спиной, на ум не пришло, но, когда она вслепую схватила его — под пальцы попался позабытый на время стычки револьвер. Девушка сжала его обеими истерично задрожавшими руками, будто пытаясь разломить пополам, и прорычала в пустоту: — Ты слишком самоуверенно поворачиваешься спиной к вооружённому человеку! Богом клянусь, в следующий раз я не забуду про эту чёртову игрушку и всажу тебе пулю в твою дурную своевольную башку! Рык эхом разнёсся по кабинету, осел на пол и шкафы ворохом подброшенных снежинок и трескуче растаял в тишине. Скарлетт бессильно всхлипнула, с грохотом бросила револьвер обратно на стол и, рухнув на стул, почувствовала себя глубоко несчастной от сказанного сгоряча. Смятение и обида не перекрыли мешающее возбуждение, а перемешались с ним, окончательно исключив возможность провести время с пользой. Подниматься на второй этаж Скарлетт не захотела из стереотипного устоявшегося соображения о спящих в разных спальнях рассорившихся супругах, да и после раздельного союза матери и отца это не казалось ей чем-то сверхъестественным. Тем более, подъём по лестнице был испытанием для её навеки подвёрнутой ноги, а она ещё не обрела достаточно внутренней свободы здесь, чтобы звать на помощь слуг — даже весь день передвигалась поближе к стенам для подстраховки, создавая иллюзию самостоятельной ровной ходьбы перед незнакомыми, втихомолку оценивающими её неграми. В библиотеке обнаружились удобные диваны с милейшими подушками-валиками, и Скарлетт, недолго думая и пребывая в злорадно-шкодливом настроении, какое посещало её в детстве при мысли «если вдруг я умру прямо сейчас — ух как вы пожалеете, что так строго меня наказали», решила лечь спать на одном из них. Она задула принесённую с собой свечу, подложила согнутую руку под голову и широко раскрытыми глазами следила за струящимся через дверную щель светом из коридора, пока не заснула. Её вытащил из сна звук ходьбы. Не столько услышанный, сколько засечённый приобретённым за годы жизни в постоянном страхе чутьём. Спокойные и мерные шаги приблизились к диванчику, на проверку оказавшемуся не таким удобным для сна: здоровая нога затекла и тупо ныла, а больная явно собиралась к ней присоединиться, ибо чувство онемения уже торопливо ввинчивалось таз. Скарлетт сквозь закрытые веки поняла, что высокая фигура загородила далёкую яркую полоску света, а затем её аккуратно подняли на руки, прислонив голову к пахнущему знакомым и родным плечу. — Верни меня на место, — сонно пробормотала она, лениво дёрнувшись. — Нет. Следующие два дня ты места себе не найдёшь от боли в шее, а нам ещё ехать на свадьбу к Эшли и Мелани. — Я тебя не прощала. — Хорошо, что я и не просил. — Сколько тебе лет? Ретт не ответил. Судя по отдающемуся в тело ритму, он ступил на лестницу. — Ты там считаешь, что ли? — зевнула Скарлетт, взявшись пальцами за тёплую от его груди простую ткань рубашки. — Размышляю, почему ты спросила. Мне тридцать три. — Решила, что самое время спросить. Ты ведь наверняка сейчас подумал, что я уснула обиженная на диване, прямо как ребёнок. Кстати, мне шестнадцать. — Я знаю, — положил её на кровать Ретт и укрыл одеялом. Скарлетт ждала, что он опустится следом, но вместо этого шаги направились к двери. — Куда ты? Он остановился. — Я думал, ты обижена на меня и не хочешь видеть. Потому и не открываешь глаза, — весело ответил Ретт, и Скарлетт тут же выполнила это. Она подползла на животе к краю кровати, не вставая, и посмотрела на мужа: — Если я обижена, ты просто можешь извиниться. — Какая тонкая, достойная восхищения манипуляция, — засмеялся Ретт и, подойдя к улыбнувшейся Скарлетт, сел на край кровати. Она немедленно заползла к нему на колени, и он погладил её по затянутым в узкие рукава плечам. — Ты правда собиралась спать в этом? Сердце забилось так, что оглушительно отдало в уши, а губы враз пересохли, когда все дневные воспоминания и фантазии разом воскресли от намёка в урчащем низком голосе, от скользнувших к пуговицам на вороте пальцам и мерцания тёмных сластолюбивых глаз. Скарлетт покачала головой, взяла лицо Ретта в ладони и жадно поцеловала.

***

Скарлетт была готова букетом гнать торжественно и степенно выступающую Мелани под венец, лишь бы та побыстрее вышла замуж, побыстрее провела первую брачную ночь с Эшли и побыстрее прояснила собственным опытом хоть что-нибудь. Ночные супружеские обязанности для женщин назывались непристойностями, пошлостями и извращениями, причём в строго негативном ключе. Их надлежало мученически и стойко пережить, приложив некую женскую мудрость и долготерпение. Скарлетт никогда не была достаточно воспитанной, кроткой и порядочной, чтобы, подкравшись к беседкам замужних дам или вовсе пожилых матрон, не подслушать разговоры, которые стращали ужасами постели ещё больше. И именно это считалось правильным, благочестивым. А наслаждаться этим, само собой, слыло немыслимым и невозможным. Скарлетт готовилась к этому и теперь чувствовала, что её зачем-то жестоко разыграли. Днями Ретт уезжал по делам, и она была предоставлена сама себе — знакомилась с новым поместьем и его делами, подбирала управляющих под нужды хозяйства и, разумеется, злилась на себя за невесть откуда взявшееся слабоволие. Она каждый раз намеревалась держаться с Реттом холодно и отстранённо, так, как он заслуживает после всех тех возмутительных разговоров про других женщин. Всецело сосредотачиваясь на демонизации мужа, она и думать не желала о том, почему её действительно это так сильно волнует. Скарлетт знала только, что этот человек абсолютно неправилен и неприемлем. То, что он выучился всем тем вещам — уже само по себе ярчайшее доказательство прелюбодеяния, причём неслыханного по масштабам! У неё зла не хватало на то, что она поддаётся его чарам. Может, она сама по себе неправильная, и любой мужчина таков, как Ретт, но нравится это только ей? Не просто так все, как одна, дамы не говорили об этом ничего хорошего. Скарлетт и вправду время от времени чувствовала боль, но она не отвращала её от соития, а придавала ему остроты, после которой хотелось больше удовольствия. Получается, она сама… испорченная и неправильная? Жизнь в постоянной боли сделала её не просто устойчивой к ней, но и зависимой от неё? Скарлетт костерила Ретта на одной доске с отцом, но и близко не так остервенело, как себя саму. Безвольная и блудливая идиотка. Нельзя давать такую власть над собой, не надо даже показывать, что подобная власть существует! Как, должно быть, это тешит его самолюбие, и какой смешной она выглядит, когда сдаётся ему! Он использует её, делает с ней, что хочет, упиваясь её неопытностью и беспомощностью, прямо как… Скарлетт не придавала большого значения сплетням, но в ненужный час они роем поднимались у неё в голове, и ей хотелось кричать от мысли, что проводить так ночи — совершенно обычное дело для Ретта Батлера. Так же, как её, он валял по кровати что проституток, что чрезмерно доверчивых девушек из хороших семей. Он даже не пытался скрыть, что промышлял этим и способен вернуться к такому в любой момент. Он… вообще ни единый свой порок скрывать не был намерен. Скарлетт злилась до бешеной пены, что не остаётся ни единой больной мозоли, на которую она могла бы надавить, чтобы получить над ним контроль. А вот Ретт таковые отыскивал у неё в день по дюжине штук. Вечером переполненного тяжёлыми размышлениями дня она решала: достаточно. Это не стоит терзаний. Нельзя так себя изводить. Она больше не позволит развращать себя, обратится к завещанным мамой мудростям, обретёт спокойное, холодное достоинство и с его помощью возвысится над Реттом. Его хитрости и приёмы больше не смогут пронять её, она не поддастся ни единому. Это же немыслимо — целыми днями думать только о мужчине, да и о чём конкретно при этом! Если так дальше пойдёт, то он сможет управлять ей, просто угрожая лишить… того, чего другие женщины и так с радостью бы лишились, а она умудрилась впасть в зависимость. Хватит! Но когда наступала ночь, решительность Скарлетт таяла, как свеча от огня, и она сама превращалась в горячий послушный воск в руках Ретта. Он, тёмный, гибкий и страстный, казался воплощением дьявола тем, что мог сотворить с ней — и она только упивалась этим. Не колеблясь, он делал вещи, до которых подслушанные разговоры и не доходили, и сметал границы стыдливости даже там, где Скарлетт казалось, будто их уже не осталось. Она не просто наслаждалась пороком — она заражалась им, перенимала присущую Ретту похотливость и теряла голову от того, что творила вещи, за которые странно, что Бог не отправил её в ад ещё при жизни. А рая ей при этом жаль совсем не было. Сластолюбие отравило даже её ум: она не оставляла случившееся ночью похороненным навеки за кроватными балдахинами и не просто трепетно переживала его отголоски днём, но и по своей воле возвращалась к нему в мыслях и анализировала трезвым рассудком. В какой-то момент, к примеру, Скарлетт поняла, что сломанный голеностоп и в любви накладывает свои ограничения: Ретт не позволял ей быть сверху, чтобы однажды неосторожно не навалиться на больную лодыжку, и скрещивать ноги за его спиной получалось бы лучше, если бы они обе были здоровыми… Одним словом, когда на следующий день после своей свадьбы Мелани пригласила Скарлетт вместе пойти в церковь, та в первые несколько секунд даже не понимала, на какой язык перешла её эрудированная подруга. — Куда? — запинаясь, как курица, уточнила она и получила озадаченный взгляд карих глаз. Святые с икон насквозь видели её пропитавшуюся грехом душу и осуждали. Молитвы не шли на язык, как к проклятой, и крестное знамение получалось деревянным. Скарлетт начало казаться, что она изнывает в ожидании окончания службы не от скуки, а оттого, что порок вот-вот полезет из неё шипящей пеной и нечеловеческими криками. Мелани же выходила из церкви с физически ощущающимся смирением и успокоенной улыбкой на устах. — Как ты так легко пришла в церковь? — выпалила Скарлетт, опираясь на трость и без труда поспевая за женственно выступающей подругой. Она косилась на ту краем глаза всю службу, отыскивая те же изменения, что и в себе, но тщетно. Мелани лишь ниже стала опускать голову, реже поднимала взгляд из-под ресниц и погрузилась ещё глубже в состояние извечной светлой задумчивости. Вопрос подруги застал её врасплох. — О чём ты говоришь, милая? — нежно спросила она, смущённо улыбнувшись. Они дружили с самого детства. Мелани единственная из всех подростков оказалась достаточно милосердной и сострадательной, чтобы не отвернуться от Скарлетт, которая больше не могла разделять всеобщие увлечения — по правде говоря, и сама Мелли не могла с чистой душой в них участвовать, и вовсе не по причине тяжёлой травмы. Поначалу Скарлетт думала, что нет ничего хуже, чем получать сочувствие от кого-то столь жалкого, как безъязыкая и невзрачная Мелани, а потом смирилась с этим, но изначальные презрение и бесцеремонность прошли с ней через всю молодость, благодаря чему она, понизив голос, и спросила: — Разве вы с Эшли не… сегодня ночью? Мелани мгновенно вспыхнула, как малина, и крепче прижала сцепленные в замок руки к животу. — Скарлетт, дорогая, — с пронзительным присвистом зашептала она, — о чём ты говоришь? — О том самом. Я ведь тоже замужем, причём на три дня дольше, чем ты, и… — Скарлетт! — в ужасе посмотрела на неё Мелани. — Я не это имела в виду. Говорить о таком — в любом случае сущее неприличие! — Хорошо, допустим, но просто ответь. Тебе понравилось? Мелани, пожалуйста. — Что с тобой происходит? — жалобно проскулила та, пряча глаза. — Скарлетт, прошу, прекрати, это недопустимо. Скарлетт оттолкнулась тростью от земли, обогнала пылающую подругу и остановила её, уперевшись свободной рукой в худенькое хрупкое плечико: — Мелани, считай, что я сошла с ума. И, если ты мне сейчас не ответишь… я начну рассказывать, почему именно. Ты такого никогда не слышала. Ты точно умрёшь со стыда. — Да я уже готова умереть со стыда! — почти заплакала Мелани ей в лицо. — Как ты можешь быть такой бесчувственной и жестокой, что выпытываешь у меня что-то настолько… настолько… — она закрыла лицо обеими ладонями и разревелась, и Скарлетт словно протрезвела. Она судорожно вдохнула в ужасе от самой себя и медленно обняла подругу за плечи, пряча её лицо у себя на груди: — Господи, Мелли, прости меня. Я не знаю, что на меня нашло, но… я в таком смятении. Я не понимаю, что происходит, а ты — единственная, кто может мне помочь! Всхлипывая и вытирая сетчатой митенкой нос, Мелани подняла на неё заплаканные глаза и быстро осмотрелась по сторонам. Люди, потихоньку растекавшиеся со службы, осторожно поглядывали на них, но две плачущие возле церкви юные девушки, недавно ставшие жёнами — не что-то из ряда вон выходящее, чтобы всерьёз обращать на них внимание. Мелани несколько раз шмыгнула и покивала, вполголоса ответив: — Хорошо, я постараюсь тебе помочь. Но, пожалуйста, не нужно давить на меня, дорогая! Твоя бестактность разбивает мне сердце. Пойдём на лавочку. Скарлетт, не вытерпев, спросила уже в дороге к тенистому местечку в окружении набивших почки деревьев: — Так тебе понравилось? — Скарлетт, — выдохнула Мелани, почти прижав подбородок к отсутствующей груди. — Для любой женщины быть со своим любимым — это счастье. — Я спрашиваю тебя не как любую женщину, а как… — Скарлетт, коротко поражённо взрыкнув, схватилась ладонью за лоб. — Чёрт возьми, нет, мы так никуда не продвинемся… Глаза Мелани полезли на лоб, когда имя беса было упомянуто прямо под стенами храма, но надо ли говорить, что Скарлетт на это и бровью не повела. Она первой села на лавку, уронила рядом с собой трость и выбросила вперёд раскрытые ладони: — То, что я испытала с Реттом, было лучшим за всю мою жизнь! — Скарлетт!!! — почти в голос завопила чрезвычайно скандализированная Мелани, дико озираясь, но сильная и властная рука уже утянула её вниз, на место рядом с подругой. — Да, Мелли, и не вздумай падать в обморок: лучшим. За всю. Жизнь. Это… это было так неописуемо приятно, хотя я ждала боли и страха, что я… я не знаю, что мне ещё делать, если не спросить у тебя, было ли у тебя так же, было ли тебе так же хорошо, как и мне? Настолько, что ты готова послать приличия в ад и закричать об этом на весь мир? — Это немыслимо, — по слогам проговорила Мелани, тараща глаза. — Даже если бы всё было так, как ты говоришь… мне бы в голову не пришло выносить это за пределы спальни. — То есть, — взгляд Скарлетт потух, — тебе не понравилось? Ты… это было больно? Мелани прикусила губу и отвернулась. — Я знаю, что Эшли искренне любит меня. А остальное не имеет значения. Мне радостно видеть его счастливым, ведь в этом… — Если ты скажешь про женскую участь, я закричу, — зашипела Скарлетт, заставив Мелани поражённо обернуться, и схватила свою голову ладонями. — Я ничего не понимаю… почему это так хорошо, хотя все говорят, что это так плохо? Её плеча коснулась мягкая, любящая рука. Скарлетт потерянно посмотрела на подругу из-за запястья. — Возможно, тебе повезло с мистером Батлером, — застенчиво предположила Мелани, некомфортно ёжась из-за того, что ей приходится это говорить. — О нём ходит много странных слухов… но, скорее всего, люди всего лишь не способны понять правильно то, о чём в них говорится. А ты оказалась способна. — Как можно неправильно понять то, что он уничтожает репутацию всех девушек, которых видит? — с вызовом осведомилась Скарлетт, на что Мелани робко заметила: — Ни на одной из них он так и не женился. Скарлетт резко выпрямилась, будто через мышцы пропустили мощный разряд. Ну конечно. Вот что здесь страннее всего! Она не могла привыкнуть к новой фамилии, новому статусу, а сама свадьба казалась ей фарсом, на котором она сама выступала в роли главного балагура — неудивительно, что сам факт брака так неумолимо ускользал от её сознания! Она ожидала, будто кусочек паззла тотчас встанет на место, но этого не произошло. Ретт тоже относился к их свадьбе как к балагану и сам охотно был там шутом на подтанцовке. Только забрезжил свет истины — как его тут же поглотила туча. Заскулив, Скарлетт снова уронила голову в ладони. Мелани, распираемая состраданием, погладила её напряжённую спину. — Но я бы всё равно не советовала тебе заговаривать об этом хоть с кем-нибудь больше… я сохраню твой секрет, конечно же, но, пожалуйста, не будь такой неосторожной, дорогая.

***

В день, когда женщины провожали вагоны со своими мужчинами на войну. Ретт проводил последние часы со Скарлетт, прижав её к своей груди, гладя по волосам и глядя словно бы глубже, чем могли позволить зеленоватые омуты глаз. Никто из них не настаивал на близости, не пробовал забраться под одежду, и это прощание напитывалось чем-то высоким и сакральным, чем-то, что даже два жадных до услад тела не осмеливались нарушить и испортить. — Что говорил тебе отец в день нашей свадьбы? — внезапно спросил Ретт, не пытаясь замаскировать медлительный чарльстонский выговор. Скарлетт рефлекторно потёрла пальцами локоть, с которого уже сошли синяки. Она и платья теперь могла надевать более открытые — Ретт почти перестал оставлять на ней следы принадлежности и срывался, только когда его мазало, как мальчишку. — Что он ещё мог сказать? — горько усмехнулась она. — Всякую мерзость. — Например? — почему-то улыбнулся он. Немного подумав, Скарлетт осторожно высказала то, что задело её больше всего остального: — Чтобы я не обольщалась насчёт того, что ты для меня делаешь. У тебя столько денег, что эти траты сравнимы с медяком и ничего для тебя не стоят. Ты просто выкинешь меня, как только тебе надоест играть в женатого и ты отведаешь всех прелестей семейной жизни. — И ты считаешь, что я могу так поступить? — В мире есть много постелей, а в постелях есть много других женщин, — ядовито напомнила Скарлетт, и он закатил глаза. — Ты до конца жизни будешь припоминать мне это? — А как не припоминать? — её голос задрожал от обиды. — Думаешь, мне становится легче жить, когда я думаю о том, что ты делаешь со мной всё то же, что делал с другими, и в любой момент можешь продолжить? — Ты ревнуешь меня, моя прелесть, и ревнуешь крепко. — Нет, — упрямо огрызнулась Скарлетт, — я пекусь о своём достоинстве, которое ты можешь обмануть и не скрываешь этого. — Мне незачем обманывать тебя. Ведь после такого ты меня точно никогда не полюбишь, а я хотел бы этого. — Зачем? Ретт долго смотрел на неё, прежде чем отвести взгляд и потереть переносицу: — Затем же, зачем я на тебе женился. Ты так до сих пор и не поняла? Не задумывалась, почему я не взял тебя в первое же наше утро, а выждал столько времени, столкнулся с твоим отцом и пережил ужаснейшую свадьбу из возможных? Скарлетт, приоткрыв рот, рвано качнула головой в знак отрицания, и, к её раздражению, он рассмеялся в потолок. — Что ж, подождём ещё немного. — Подождём чего? — обиженно воскликнула она, вскакивая и упираясь кулаками ему в грудь. — Ты скоро уплываешь и оставляешь меня здесь, не отвечая ни на один вопрос! — Кстати, про то, что я оставляю тебя, — Скарлетт почти испугалась резкой перемены его настроения, когда он перехватил её за оба запястья. — Ты всё ещё так хочешь вернуться в Тару? — Конечно. Там мой дом, — она осеклась, подумав, что эти слова могли его обидеть. — Мне совсем незачем оставаться здесь, когда тебя нет рядом. — Лестно слышать, — улыбнулся Ретт, и Скарлетт улыбнулась было тоже, но он снова стал серьёзным. — Если подумаешь, что твой отец готов сделать хоть что-то глупое — стреляй. — Что? — Стреляй на поражение, между глаз, — продолжил он, словно не услышав шокированно оброненного слова. — Можешь разрядить в него весь барабан, если это потребуется, чтобы его остановить. Я всё улажу. На войну можно списать гораздо больше, чем ты думаешь. — Ретт, — не моргая, поражённо смотрела на него Скарлетт. — Что происходит? Ты всегда говорил мне стрелять только в самых крайних случаях. А теперь — если я подумаю? Если мне всего лишь покажется? Что происходит? Ты что-то знаешь? Он вдохнул так, будто собирался честно ответить на вопрос, но, скользнув по линии её плеч и талии взглядом, бескомпромиссно замкнулся словами: — Не думаю. Просто не хочу, чтобы ты пострадала. Вытащить тебя из тюрьмы будет легче, чем из могилы.