Завоевать ветер

Кэррин то и дело пробовала незаметными шажочками выбраться из сумрачной и промозглой тени вокзальной крыши на освещённый старательным майским солнцем уголок перрона, но Мамушка строго одёргивала её и возвращала обратно. — Холодно, — протяжно жаловалась девочка. — Веснушки высыплют! — сурово отвечала негритянка и сильнее нахлобучивала на кудрявую головку праздничный чепец. — Тоже хотите, чтобы Вас пахтой вымазали, что твою негритянскую хибару глиной, как мисс Скарлетт после её крылечка? Если холодно — лучше укутайтесь поплотнее, мисс Кэррин, во-о-от! Джералд хмыкнул, поджав замшелые седые губы. Мамушка не осмеливалась критиковать его старшую дочь в открытую, когда та могла это услышать, но за её спиной могла распалиться вовсю — и ему это нравилось. Он покосился на жену. Эллин сносила прохладу непрогретого весеннего утра с несгибаемой стойкостью истинной аристократки. Её вечная исполненная собственного достоинства поза нисколько не изменилась — разве что непроизвольно подрагивали и поджимались на руках бледные пальцы. Сьюлин пыталась подражать матери, не зажимаясь и не перебирая озябшими ногами, но в пути к взрослой неприхотливости ещё не рассталась с детской капризностью и пожалела сестру: — Могли бы оставить малышку дома. Только мучить её — брать с собой в такую рань. — Сьюлин о’Хара, — угрожающе протянул Джералд, — Ваша старшая сестра приезжает погостить к своей родной семье — значит, мы должны встретить её все вместе, как семья. Девушки мгновенно замолчали, но их отцу давным-давно не требовались собеседники для разговоров. Он задумчиво причмокнул и продолжил: — Мы, наверное, не сразу узнаем её, после брака-то. Брак меняет людей, о да! А в случае вашей сестры эта перемена поразит, словно гром в полях июльской охоты, уж будьте уверены! Больше никто не согласился бы взять её в жёны, кроме отребья общества, которому пробраться в приличные дома Юга сложнее, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. Он, может, и собрался использовать свои дружеские отношения с чёртовыми янки, чтобы путать им карты и связывать нас с остальным торговым миром, а это всё одно показывает, что он — человек бесчестный, беспринципный и вероломный. Он сперва предал родную Конфедерацию, чтобы якшаться с нашими врагами, а затем предал уже их доверие! Нет, нет, у него нет ни корней, ни святости. Ему нечего терять ни у южан, ни у северян; он плюнул со всей глотки на то, чем являлся, чтобы прикинуться тем, кем он никогда не станет. Верность, честность, любовь и всё то, чем славятся наши благородные джентльмены — всё это ему чуждо, так и знайте! Попомните моё слово: Скарлетт выплакала все глаза от союза с этим отщепенцем и не осмелится поднять их на нас от стыда! Эллин опустила веки, беззвучно прошептав слова короткой молитвы за счастье дочери и спасение души мужа. Кэррин с чуткими большими глазами прочитала их по её губам и поддержала неслышным «аминь». Она не осмелилась перечить отцу в открытую, особенно зная, что он слабо покачивается здесь, на перроне, с вчерашнего похмелья, но про себя усомнилась в том, может ли быть настолько плохим человек, ни разу не отмахнувшийся от её вопросов, слушавший её рассуждения внимательно и почтительно, словно взрослую, и терпевший пьяную компанию Джералда без единого окрика и удара. Остатки зябкой сонливости слетели с девушек, когда на горизонте показался, а затем застучал колёсами поезд. Они обменялись негромким радостным «Едет! Едет!» и чуть вытянулись вперёд, сгорая от желания не пропустить появление Скарлетт, будто она могла выйти из вагона задолго до остановки — или хотя бы до того, как его покинут другие пассажиры, в суматохе угрожавшие наступить ей на больную ногу. Но, когда спустя пару томительно-долгих минут она получила возможность выйти, Джералд поперхнулся елейно-ехидными словами приветствия, заготовленного на манер погребального плача. Скарлетт вышла из вагона с таким видом, будто хромота стала визитной карточкой парижских модниц. У неё была новая изящная трость с изогнутым набалдашником, смотревшаяся непреложным аксессуаром к красному дорожному хлопковому платью и шляпке непривычного ассиметричного кроя. Скарлетт остановилась перед родителями и присела в реверансе — неполноценном и неправильном из-за травмы, что всё равно никогда не было незаметно под широкой шуршащей юбкой. Следом за ней из вагона вытащилась незнакомая чёрная служанка, таща два чемодана. — Мама, папа, — с лёгкой улыбкой поприветствовала Скарлетт; её подбородок, несмотря на подобающую смиренность голоса, был гордо поднят. — Рада видеть вас, сестрички. Женщину рядом со мной зовут Шаника, она помогла мне добраться и будет прислуживать, пока я гощу. — Ты потрясающе выглядишь! — первой вышла из оцепенения Кэррин, порхнула к сестре, нежно взяла обе её ладони и подняла вверх, чуть отступив, чтобы рассмотреть её наряд. — Платье какое красивое, просто чудо! — Обычное; надела, чтобы не портить хорошие в дороге. — Кэррин, дорогая, дай папе поздороваться, — мягко призвала к порядку Эллин и за плечи притянула младшую дочь к своему кринолину. — Всё в порядке, — крохотным взмахом трости остановила Скарлетт уже двинувшегося было к ней Джералда. — Я уже вижу, что Кэрри скучала по мне гораздо больше папы. Эллин округлила глаза и торопливо огляделась. Несмотря на то, что единственные встречающие, кроме них, находились слишком далеко, чтобы прознать о нарушении приличий, она настойчиво пожурила старшую дочь, но её голос сразу же потонул в ласковом щебетании вывернувшейся Кэррин и удивлённых возгласах разом забывшей про холод Сьюлин. Призвать всех к порядку удалось только пока негры грузили чемоданы в ожидающий семью экипаж, и тогда же Скарлетт заметила бугор, натянувший рукав вокруг локтя Мамушки. Она разом помрачнела. — Что это? Мамушка быстро отступила на шаг, забыв, что собиралась дать какое-то менторское наставление, и не сразу смогла ответить. Потупленные старые глаза не заметили, что, задавая вопрос, её любимица смотрела в лицо не ей, а отцу. — Суставы ноют от сырости, — невнятно ответила негритянка. — Миссис Эллин наложила мазь, чтобы быстрее выздоровело… Гнетущая тишина покрыла экипаж так быстро, словно радостного хаоса встречи и не бывало. Джералд воспользовался этим, чтобы наконец вернуть младших дочерей в реальный мир и приказать всем усесться по местам. В путь тронулись поначалу молча. Через полмили Скарлетт поинтересовалась, как дела в Таре. Джералд гордо раздулся, задевая локтями жавшихся по бокам от него жену и младшую дочь, и похвастался, что им достался большой интендантский заказ: негры будут сновать по хлопчатнику, как полёвки, чтобы солдаты армии Конфедерации не испытывали лишений в период заморозков и холодов. Несмотря на кажущуюся нейтральность и светскость беседы, Эллин, Сьюлин и Кэррин боялись дышать, перескакивая взглядами с одного ирландского лица на другое и замирая в ожидании бури. Первый раскат угрожающе заворочался в отдалении, когда Скарлетт не разделила радости отца и заметила, что это было бы поводом для праздника, если бы Конфедерация давала за тюки хоть на доллар выше фиксированной цены, а так снабжение фронта принесёт Таре только рекордно истощённую землю да напрасно замученных рабов, и непринуждённо покрутила ободок блестящего жёлтого металла на безымянном пальце. Целую минуту в карете снова можно было расслышать даже кряхтение негра-кучера. — Чего ещё я ожидал, — членораздельно процедил Джералд, оправившись от шока, — от подстилки контрабандиста и спекулянта, которого она видела раз в жизни, если не того, что она станет искать способы нажиться на Деле, за которое сражаются друзья её детства и наши соседи? — Дорогая, это и впрямь немыслимое корыстолюбие, — пробормотала Эллин, покивав головой и краем глаза печально покосившись на мужа. — Ты говоришь, как ушлый делец, а не как сострадающая леди. Кроткий разочарованный упрёк матери проник сквозь броню на сердце Скарлетт, давно слишком огрубевшую, чтобы пропускать оскорбления и брань отца. Её горделивая поза напротив родителей поломалась и смазалась, а раскаяние мутью пробежало по лицу, на секунду явив готовую заплакать от стыда девочку, но эта секунда быстро прошла, и глаза вновь налились малахитовой холодностью. — Прошу прощения, — выговорила она без капли раскаяния, — я устала с дороги и всё ещё не могу отойти от освоения управления своей новой усадьбой. — Какая усадьба может быть в Атланте? — прищурился Джералд. — Там всё перестраивается на фабричное производство, скоро людям будет не продохнуть — не то, что хлопку. Земли Атланты действительно были неплодородны настолько, что там не мог пастись даже скот: все жители звались горожанами без оговорок в виде мало-мальских грядок на задних дворах домов. Палисадники с цветами и декоративными растениями в счёт не шли. Однако… — При доме, который купил Ретт, есть сыроварня и винодельня, — улыбнулась Скарлетт, глядя в окно. — А всё необходимое для производства он закупает. Сьюлин жадно переглянулась с насторожившейся матерью, когда старшая сестра походя назвала его по имени, а не «мистер Батлер». Джералд же лишь сильнее надвинул кустистые брови. — И что из этого и сколько он отправляет на нужды армии? — На нужды армии Ретт отправляет свои пароходы, — так резко, что он отшатнулся, дёрнула к нему голову Скарлетт, враз ожесточившись, — и я бы посмотрела, какая плодородная земля сумела бы родить те товары, которые он на них привезёт! Лёд оттаял, только когда домовые негры высыпали из Тары на крыльцо, приветствуя молодую хозяйку. Маленькая и впечатлительная Кэррин, однако, уже была слишком вымотана метанием из радость в страх и обратно, чтобы пройти через очередную метаморфозу, и всё время до обеда провела молча, не улыбаясь, а лишь переводя взгляд больших напуганных глаз со старшей сестры на Джералда и обратно. Благодарение Богу, никто не пытался её расшевелить, иначе нервы не выдержали бы, и она расплакалась, как ребёнок, уничтожив своё достоинство. — Скарлетт, можно тебя на минуту? — мягко улыбаясь, вежливо попросила Эллин, и её старшая дочь сейчас же дотянулась до трости, а младшие прибоем отхлынули от кресла, чтобы та смогла подняться. Мать привела её в пропитавшийся тонким ароматом лимонной вербены кабинет. Скарлетт на секунду закрыла глаза, снова переносясь в детство и убегая от нескончаемой боли в голеностопе, но она никогда не могла абстрагироваться от реальности дольше, чем на пару секунд. Поэтому она уже через мгновение протянула руку назад, закрыла дверь и перебила первый звук материнской речи решительным: — Отец перешёл на негров? Эллин закрыла рот и укоризненно посмотрела на дочь. — Скарлетт, я рада видеть тебя, но ты ведёшь себя непочтительно. Ты не дала мне сказать ни слова, хотя я позвала тебя именно для этого. — Прости, мама, — тише попросила Скарлетт. — Но что тогда с рукой Мамушки? Эллин коротко поджала губы, пока её ногти впивались в столешницу секретера. — У неё прогрессирует ревматизм. — А я упала с лошади, — членораздельно съязвила Скарлетт и резко отвела взгляд, когда укоризна затопила материнские глаза до краёв. Этого она не могла выдержать с детства. — Вижу, я позвала тебя не зря, — судя по шуршанию платья и скрежету дерева, Эллин села на стул, и Скарлетт знала, что её спина так и не коснулась спинки. Она рефлекторно выпрямила свою, виновато ссутулившуюся. — Бог оказался милостив и послал тебе мужа, однако ты получила его ровно по своим помыслам и заслугам, за что тебя винить нельзя. Тем не менее, я хотела напомнить, что у тебя всё ещё есть две младшие сестры, которые сейчас будут особенно брать с тебя пример. Они впечатлены переменой твоего статуса и, несомненно, желают приобщиться к нему как можно скорее. Однако их положение и перспективы разительно отличаются от твоих. Они имеют все шансы получить в мужья достойных, презентабельных, приличных людей, и нельзя допустить того, чтобы их ум оказался отравлен заблуждениями, составившими несчастья твоей жизни. Ты понимаешь, о чём я хочу тебя попросить? Скарлетт нахмурилась, стиснув набалдашник трости ладонью так, что побелели костяшки. — Да, разумеется, мама, — с прохладцей склонила голову она. — Мне не было смысла рассчитывать на что-либо, кроме… как там папа сказал? Спекулянта и контрабандиста, но это не значит, что я должна учить своих сестёр, как с ним обращаться. Эллин медленно взялась за сердце, положив руку в центр груди. — Пусть ведут себя так, как их учили всю жизнь, потому что им-то не нужно выкручиваться из драк с пьяным отцом благодаря старшей сестре, которую сейчас отчитывают, как ребёнка, и просят не позориться перед семьёй мужем, о котором она никогда не просила. — Скарлетт, ты ведёшь себя непростительно. — Может, мне стоит отбить Мамушке вторую руку, чтобы получить толику твоего снисхождения? — её голос дрожал, она не смотрела матери в глаза, и от этого казалось, будто вот-вот готова расплакаться, хотя её потряхивало от нарастающей злости. — Хватит! — резко и беззвучно поднялась со стула во весь немаленький рост Эллин, и Скарлетт окончательно зажмурилась, выпалив: — Мама, почему? Почему ты терпишь это? Никакой там не ревматизм! Я сама вещала докторам, что упала с лошади, хотя отец отбросил меня на лестницу и топнул по моей ноге, когда она лежала на ступеньках! Зачем вся эта ложь? Кому от неё легче? Неужели тебе нас совсем не жалко?! — Я люблю вас больше всего на свете, и не смей говорить обратное, — мертвенно-бледными губами быстро проговорила Эллин. — Так почему ты просто не уйдёшь от отца и терпишь всё, что он творит?! Эллин отшатнулась и горячо перекрестилась, коротко попросив прощения для дочери. Это лишь привело Скарлетт в ещё большее исступление, но мать в это же мгновение припечатала своим редким металлическим голосом: — Только то, что ты осмелилась подумать об этом — уже страшный грех. Господь милостив к тебе, но не стоит испытывать его терпение. Все наши друзья закроют перед нами двери за одни только разговоры об этом святотатстве, а что будет с нами самими? Тара принадлежит Джералду. Куда мы с твоими сёстрами пойдём? — Я заберу вас к себе, — мгновенно ответила Скарлетт, но Эллин, закрыв глаза, взмахом руки прервала её. — Этот вопрос не требовал ответа. У тебя теперь есть своя семья, о благополучии которой ты должна заботиться так же, и это было бы вторым предметом нашего разговора до того, как ты вопиюще прервала меня своей вспышкой. Теперь ты — венчанная жена, и должна вести себя соответствующе. Будь достойной, терпеливой, но самое главное — будь пристойной. Благополучие брака — это не только атмосфера в доме, но и репутация дома в целом, и она стоит выше всего. Святые мученики переносили и более страшные пытки во благо великой цели. — Ты предлагаешь мне просто махнуть на вас рукой, потому что теперь это якобы не мои проблемы? — оскалилась Скарлетт и приготовилась к отповеди о недопустимой прямолинейности, но мать ошарашила её ёмким и бескомпромиссным: — Да. Она отшатнулась, и это движение Эллин восприняла как капитуляцию. Железная броня исчезла, вновь обнажив мягкие черты, полные любви и выдержанной годами горечи. Мать подошла к опустошённой Скарлетт и приласкала её горячую гладкую щеку ладонью: — Это не значит, что я отказываюсь от тебя. Ты всегда будешь моим ребёнком, и ты всё ещё очень молода. Сейчас тебе кажется, что я предаю тебя, что я эгоистично подавляю твои благородные порывы, но это не так. Я спасаю тебя единственным, чем могу спасти. Ты достаточно натерпелась. Ты заслужила отдых и счастье. Прошу тебя, давай забудем этот страшный разговор и вернёмся к обеду. Нас все уже заждались, и я надеюсь, что ты не напугала никакого слугу своими криками. Они вернулись к столу, уже накрытому и развеявшему остатки напряжения. Скарлетт натянула радушную улыбку за секунду до того, как повеселевшие взгляды направились на неё. Служанка, прямо как в старые времена, помогла ей сесть и отставила трость в сторону, чтобы та не мешала. — Душечка, поздравляю тебя, — игриво сообщила Мамушка, накладывая добротную порцию. Скарлетт изо всех сил старалась хотя бы один час игнорировать то, как непривычно близко к столу держит тарелку пострадавшая чёрная рука. — Наконец-то ты можешь кушать, сколько тебе угодно! — Спасибо, — усмехнулась она, — только, наверное, я уже не смогу съесть столько картофеля, сколько ты мне насыпаешь. Положи лучше побольше грудинки. Джералд захохотал, и Мамушка напряжённо улыбнулась вместе с ним, но отбавила гарнира и доложила мяса. Почти грациозным движением руки сдобрив обед острой подливкой из соусника, она церемонно подала тарелку своей любимой молодой госпоже — первой после главы семейства в честь праздника её прибытия. Скарлетт проглотила слюну, сразу чувствуя себя лучше и спокойнее, и принялась за еду, крепко прижимая локти к телу и стараясь не набивать рот, несмотря на то, что ей хотелось насытиться побыстрее. Но мама умоляла подавать сёстрам хороший пример — и она покорно уделяла этикету намного больше внимания, чем обычно. Пока в дверях столовой не появился Порк с прекрасным узкогорлым графином на круглом медном подносе. Скарлетт торопливо проглотила кусок, толком не дожевав, и ласково остановила: — Нет, Порк, унеси обратно. Сегодня папа не будет портвейн. Эллин впервые со времён младенчества звонко уронила вилку из пальцев на тарелку. Порк замер на полпути к столу, топчась в нерешительности и ужасе. Тяжёлая нижняя челюсть Джералда выдвинулась вперёд, а глаза налились кровью, сделав его похожим на быка. Не переставая яростно перемалывать челюстями пищу, он вытянул через губу: — Не слушай её, Порк, наливай. Мала ещё пигалица, чтобы говорить отцу, что ему делать. — Нет, Порк, унеси обратно, — повторила Скарлетт настойчивее, глядя в подёргивающиеся отцовские глаза. — Сегодня я приехала погостить и хочу побольше времени провести с семьёй, какой она предстаёт в моих лучших воспоминаниях. Папа всегда сможет насладиться портвейном, когда я уеду обратно. — Если ты не поставишь эту проклятую бутыль на стол сейчас же… — пророкотал Джералд, и от внимания Скарлетт не укрылось, как Мамушка сперва инстинктивно попятилась к двери, а затем пересилила себя и наоборот двинулась ближе к нему. — Дорогой, — вдруг прервала его Эллин, мягко положив руку на предплечье. — Скарлетт права. У тебя будет сколько хочешь времени после того, как она уедет. Но разве было бы не здорово подарить ей несколько приятных воспоминаний в этот визит? Из горла Джералда донёсся протестующий хрип, но он, прищурив глаза, фальшиво улыбнулся и процедил сквозь зубы: — Да. Может быть. Ты права. Я всегда смогу выпить в любое другое время. Порк на трясущихся ногах развернулся и, едва рискуя сгибать их, пошагал прочь из столовой. Джералд же, так ни разу и не моргнув, тем же елейным тоном закончил фразу: — Столько, сколько захочу. — Вот и чудно, — с видом примерной девушки улыбнулась и опустила глаза Скарлетт и наколола на зубчики очередной кусок сдобренной соусом грудинки. Закипающее пыхтение Джералда сопровождало всё оставшееся время обеда, звуча фоном разговору, шуткам и смеху, невозмутимо и жутко исходившим лишь от старшей из его дочерей. Остаток дня отец провожал свирепым взглядом краснеющих всё больше глаз, но молчал. Под покровом ночи, когда Скарлетт в своей старой комнате сидела на мягкой банкетке перед трюмо и расчёсывала волосы, к ней шустро проскользнула Сьюлин, закрыла за собой дверь и с горящими глазами уселась у ног замеревшей от неожиданности старшей сестры. Та, моргнув, одарила её озадаченным взглядом. — Расскажи, — жарко прошептала она, краснея, — каково… быть замужем? Скарлетт прищурилась и прижала тыльную сторону ладони с расчёской ко рту, беззвучно расхохотавшись. Отмахнулась от сестры и выдохнула: — О-ох, Сью, нет. Мама отдельно со мной поговорила на эту тему, чтобы я тебе ничего не рассказывала. Ни-че-го! — Ну пожалуйста! Я должна знать, к чему готовиться, чтоб-бы, — она, заикнувшись, покраснела до корней волос, но пересилила себя. — Понравиться мистеру Кеннеди… Скарлетт засмеялась в голос, едва успев заткнуть себя свободной рукой. «Додумалась же до такого! — веселилась она про себя. — Богом клянусь, этого старого тюфяка можно до удара впечатлить хоть тем, что ты разденешься, всё время глядя ему в глаза». — Ты понравишься ему такой, какая есть, так что оставь меня в покое и иди спать, — просмеявшись, снова махнула расчёской в сторону двери Скарлетт. — Но… — Спокойной ночи, Сьюлин, — настояла она, плохо маскируясь строгостью. — Я отдам тебе свою бархотку. Честно. — Оставь себе. У меня теперь есть намного красивее. Глаза Сьюлин жадно блеснули в свете свечи у зеркала, когда она женским чутьём считала, насколько богат, расточителен и щедр муж её сестры. Она змеёй подползла ближе, ластясь и умоляюще гудя: — Сестричка, пожалуйста, ну пожалуйста… — Какая же ты, оказывается, маленькая похабница! — умирала со смеху Скарлетт, глядя на её подхалимство. Сьюлин надулась. — Не у мамы же мне об этом спрашивать! — Конечно, ведь, если мама узнает, какую непристойную девчонку выросла, она рухнет в обморок в то же мгновение. Сьюлин резко побледнела. — Ты не посмеешь опять меня шантажировать, — пробормотала она помертвевшими губами. — Ты уже взрослая, и… и тебе должно быть всё равно, ты вообще теперь отдельно будешь жить! И очень далеко! — Верно, — кивнула Скарлетт, возвращаясь к расчёсыванию с делано-безразличным видом. — Поэтому я расскажу тебе всё, что ты хочешь знать, просто так. Сьюлин очень захотелось просиять, но, зная свою сестру, она сдержала порыв и настороженно придвинулась к ней поближе. Родственный опыт не подвёл её. Скарлетт наклонилась к ней с жуткими тёмными провалами вместо зелёных глаз и низким тихим голосом спросила: — Тебе же известна каждая папина заначка в доме?

***

Джералд держал слово, но чем дольше не пил — тем раздражительнее становился. Всего через несколько дней слуги начали тайно подносить ему чарочку перед сном, надеясь, что на следующий день хозяин не сорвётся на них и не будет орать, как дьявол, из-за того, что они не угадали, какой жилет он хочет надеть сегодня, или из-за слишком горячего поданного супа. Эллин молчала, но не отпускала Скарлетт своим тяжёлым взглядом, передававшим: «Что же ты натворила? Напившись, он быстро, за полтора-два часа истрачивал свой запал и отправлялся спать. Теперь же он не даёт никому житья каждую минуту». Та выдерживала немой укор со стойкостью каменной скалы и делала вид, что ничего особенного не происходит. Она жизнерадостно хвалила отца за очередной день трезвости и пропускала мимо сознания его физически ощутимое желание свернуть ей шею, хотя оно и поднимало дыбом волоски на затылке и до боли сосало под ложечкой. В какой-то вечер Скарлетт заметила, что Джералд не отправляется на ночь к себе в комнату, а решительно распахивает спальню жены, скрывается там — и больше не происходит ничего. Лишь тогда она похолодела, и ладони её липко вспотели. Мама терпит. Она терпит всё из того, посредством чего срывается на ней муж. Скарлетт тростью отстучала путь до чулана, скользнула в него и тут же прислонилась спиной к мгновенно закрывшейся двери. Её загнанный взгляд прошагал снизу вверх по полкам, блестящим боками изъятых из укромных уголков бутылок, графинов и кувшинов с алкоголем. Она зажмурилась и укусила кулак. «Господи, неужели я делаю хуже? Действительно: раньше он орал, что его дочери — шлюхи и мрази, только напившись, а теперь оглашает этими воплями весь дом даже по трезвости. У Кэрри и Сью не осталось никаких спокойных часов. Я сделаю это, уеду — и что с ними будет дальше? Боже! Дай мне ответ, помоги решить!». Но, мысленно обращаясь к Богу, она шагнула вперёд от прикрытой двери, ожидая, что сейчас одно из мудрых негритянских лиц просунется в щель, отрицательно покачается и глубокомысленно изречёт: «Не нужно этого делать, девочка. Ты ничего этим не добьёшься». Но никто не заглянул, и Скарлетт вновь посмотрела на запасы спиртного. Её пустой, растерянный взгляд мало-помалу начинал постреливать яростными искрами. Голос здравого смысла глох от роста обиды, поднимавшейся над черноволосой головой, стоило той подумать, что все её несчастья и унижения — от этих самых чёртовых склянок, в какой-то момент оказавшихся отцу дороже и милее семьи. Он отнял у неё ногу. Сейчас она стояла на пороге мелочной мести, являвшейся ключом к исполнению наивной, но жаркой детской мечты. Скарлетт слишком долго хотела того, к чему осмелилась подойти вплотную. Она просто не простит себе, если отступится. Не когда всё уже почти сделано. Один момент… один момент будет стоить всех лет. Боясь снова струсить, она так быстро, как могла, пошла к садовым неграм и, собрав рядом с собой троих крепких мужчин, шёпотом высказала приказ. Они почесали головы ручками лопат, переглянулись и покорно отправились окапывать яму для барбекю. Скарлетт бездействовала первые несколько минут, лишь нервно притаптывая носком здоровой ноги, а затем бросилась таскать в центр окапываемого круга хворост и лёгкие брёвна, озадачив рабов ещё больше. Но работу они не прекратили, пока три глубоких дуги не замкнулись друг за другом. Скарлетт отблагодарила их долларовыми монетками, отослала прочь, оценила взглядом расстояние и рельеф от ямы до дома и решительно поковыляла наверх, заранее привыкая опираться на трость всего одной рукой. Шаника, увидев госпожу, без команды присоединилась к ней. Они не могли остаться незамеченными, но домашние слуги промолчали. Через несколько ходок к ним присоединился Порк. Затем, без единого слова, мрачной монолитной горой — Мамушка. Бестолковая Присей испуганно пучила белеющие на фоне чёрной кожи глаза и не решалась выбрать сторону, пока что лишь оттаскивая пустевшие кувшины и графины на мойку. Джералд возвращался с полей измотанным, усталым и ещё более злым. Облетавшие свои владения перед сном птахи мелодично действовали на нервы. Сочный оранжевый закат высвечивал рыхлые борозды родной красной земли, хоть чем-то успокаивая его душу. Джералд понимал: достаточно он чувствовал себя гостем, стеснённым и ограниченным, в собственном доме. Сегодня ему нужно расслабиться и повеселиться, потому что ломота в давным-давно покалеченном колене уже не даёт покоя, а мышцы не обмякают, зажатые и измученные в затянувшемся стрессе. Воды и морсы не в силах были утолить его жажду, и он чувствовал, как высыхают даже глаза — воспалённые и раздражённые. Сегодня он пошлёт обнаглевшую мерзавку к чёрту. Сегодня… Громадный язык отдававшего синим пламени на секунду взлетел высоко над холмом и тут же исчез, как будто его и не было. У Джералда перехватило дыхание, он дёрнул уздцы, резко остановив лошадь, но пошедший дымок с примесью чего-то знакомого в аромате дал понять, что он видел вовсе не Божье знамение. Пришпорив коня со встревоженным возгласом, Джералд галопом помчался туда и чуть не выпал из седла, когда достиг цели. Подкованное копыто тормозящей лошади звонко брякнуло о бутылку — первую из россыпи, ведущей к большому трескучему костру. На его фоне чернел тонкий неподвижный силуэт Скарлетт, несомненный из-за длинной изящной трости, с последней бутылкой в опущенной руке. Джералд, обомлевший и раскрывший рот, не видел её лица, но догадывался, что она ждала его появления, посмотрела ему в глаза — и бросила бренди за себя одним резким и решительным движением кисти. — Ты что наделала, тварь? — просипел Джералд, сползая из седла на землю, и одним рыком вернул голосу мощь. — Без битья решила, будто смелая?! — он огромными громкими шагами двинулся к ней. — Сучка! Безродная мразь! Ты… — Хватит, отец, — тихо, чтобы не выдать, как дрожит у неё голос, потребовала Скарлетт. Она до боли в пальцах впивалась в трость, на которую опиралась сильнее, чем нужно было. — Ты не пил уже три недели. Тебе осталось всего лишь переломаться. — Это я тебе переломаю все кости, — проревел Джералд, резкими движениями засучивая рукава и обнажая свои огромные, но дряблые, как теперь видела в пляшущем свете костра Скарлетт, руки. — Превращу в кровавое месиво и сожгу в этом же самом костре! Чёртов интендантский заказ! Ты в курсе, что у нас теперь нет ни цента на того, чтобы восполнить всю эту коллекцию?! — Именно. — Готовься встретить смерть, — прошептал он, трясясь от ярости, рванулся вперёд, зная, что Скарлетт физически не сможет отскочить и пустить его в костёр, и напоролся лбом на тёплое дуло револьвера. Он замер, ошарашенный тем, что не видел, когда дочь успела его вскинуть. — Назад, — приказ, высказанный до жути спокойным голосом, звучал почти как просьба, и грузные короткие ноги сами попятились прочь. Дуло двинулось следом, как примагниченное. Скарлетт опиралась больше на него, чем на свою трость. — Пусть всё горит. Здесь всё. Я нашла каждую рюмку, которую ты не допил и спрятал за портьеры, каждую бутылку, на дне которой ещё что-то бултыхалось, пузырьки из-под подушек негров, которые тайком подливали тебе по вечерам — всё. Горит. Здесь. И ты ничего не сможешь изменить. Сейчас ты пойдёшь в дом, умоешься и ляжешь спать. Следующий день ты снова проживёшь в трезвости, а через месяц обнаружишь, что не умираешь без алкоголя и что ни твоя жена, ни твои дочери не виноваты в том, что раньше умирал. — Жена? Дочери? — истерически-высоко хохотнул Джералд, растопырив пальцы на отставленных от боков руках. — А ты никогда не хотела спросить, почему я пью? Что меня не устраивает в чёртовой трезвой жизни, какую боль я пытаюсь заглушить и от чего рад бы забыться, но не могу?! — Надеюсь, ты объяснишь заодно, как в этом повинна моя нога, — рявкнула Скарлетт, резким тычком надавив револьвером на мокрый морщинистый лоб сильнее. — Или рука Мамушки, или мама, или Сью, или Кэррин? Чем мы все таким тебе навредили, что ты считал себя в праве обращаться с нами хуже, чем со скотом? Кэрри наслушалась за детство такого, чего леди не слышит и к концу века! Чем она провинилась? За что пострадала я?! Засунь свой гнилой язык в пропитую задницу и шагай в свою комнату, пока я не прострелила тебе лодыжку взамен! Она с силой оттолкнула голову Джералда револьвером, и то, как резко она отшатнулась, напомнило им обоим выстрел без грохота и пороховой вони. Побледневший отец отковылял от дочери задом наперёд на несколько ярдов, а затем развернулся и пошагал к Таре так быстро, как позволяли возраст и посаженный алкоголем организм. Горящие вина и виски наконец давали Скарлетт увидеть, насколько обрюзгшего и дряблого тела она боялась всю жизнь, и ей на секунду стало смешно от самой себя, но она настороженно вскинулась, когда почувствовала движение. Прищурившись сквозь искры и дым, Скарлетт различила неподалёку фигуру Мамушки и вольнее облокотилась на трость. Старая негритянка с поджатыми губами смотрела на миниатюрный револьвер в руке своей любимой воспитанницы, всё ещё держа кочергу, приготовленную для удара.

***

Скарлетт отказалась от помощи Шаники в подъёме по лестнице и отпустила её на ночь. Ей казалось, что после содеянного она вообще в помощи никогда нуждаться не будет, будь то хоть переворот Земли вверх дном. Всё внутри от груди до живота ощущалось ледяным и выпотрошенным, несмотря на лихорадочное биение сердца, а колени и руки дрожали ему в такт, но Скарлетт ощущала себя пьяной от триумфа и могущества. Маленькая девочка в глубине её души воскресла и ликовала. Чудесное платье, один из многих подарков Ретта, безнадёжно испортилось, пропахнув дымом и гарью, но она была готова больше никогда его не снимать, чтобы шлейф победоносного пожара всюду стелился за ней и рассказывал всем о том, что она сделала. Поэтому, когда широкая отцовская рука схватила её сзади за шею прямо за шаг до укрытия в комнате, Скарлетт в первое мгновение даже не поверила в это. Джералд размахнулся дочерью и изо всех сил вмял её в косяк, а затем пинком в бедро швырнул в дверной проём. Скарлетт, оглушённая неожиданностью и болью, прокатилась по полу до кровати и пришла в себя словно бы на окончание фразы, которую рычал отец, чеканя к ней тяжёлые шаги: — …грязная кровь к грязной крови! Спелась! Спелась с такой же гнидой! Заговор против меня устроили! Её трость выпала ещё в дверях, когда боль в плече ослепила её и лишила дыхания, отдавшись в солнечное сплетение. Рука не желала подчиняться и истекала лютой болью до кончиков пальцев: удар достиг нервов, и теперь Скарлетт чувствовала верхнюю половину тела будто парализованной. Она стиснула зубы, сдерживая полустон-полурык, чтобы не доставить отцу радость лицезрения успешности атаки, но упрямое молчание не могло перекрыть тот факт, что теперь, без здоровой ноги, с временно отказавшей рукой и царствующим болевым шоком, подняться почти не представлялось возможным. Джералд, взбесившийся без алкоголя сильнее, чем впадал в зверство с ним, нёсся на неё, как буйвол, а Скарлетт бестолково пыталась подтянуться на свешивавшемся с кровати покрывале и думала: «Опять бредит, Господи, ему уже и вино не нужно, чтобы самому себе отвечать и на самого себя злиться…». Массивный сапог обрушился на беззащитно остававшуюся на полу белую тонкую ладонь всей массой. У Скарлетт не вышло не завопить, когда она услышала хруст своих костей, и с ужасом приготовилась к тому, что отец сейчас повозит ступнёй, перетерев их в труху, но тот резко снял ногу и отпихнул ею подальше лежавший рядом револьвер, который девушка до последнего сжимала в пальцах, да так о нём и не вспомнила. Она поразилась своей глупости и так на себя разозлилась, что даже не испугалась, когда Джералд знакомым отточенным движением выдернул из шлёвок ремень и, стегнув им в сторону, разом сложил пополам так, чтобы бить литой пряжкой. — Совсем от рук отбилась, девка. Оборзела до крайности, против отца вздумала идти, — прохрипел он и размахнулся до задравшихся вслед за рукой заострённых уголков губ. — Ничего, сейчас я тебе припомню всю науку! — Папа, не надо! — раздался душераздирающий крик Кэррин у него за спиной, и Скарлетт только успела защитить лицо. Она всегда стремилась закрыть лицо. Её кожа там, где это скрывала одежда, теперь светилась глянцем от щедрых россыпей шрамов, которые стараниями Мамушки и матери зажили плоскими, а не щербатыми или рыхлыми, но Скарлетт никогда не позволяла изуродовать своё лицо, даже если знала, что побои неизбежны. Они всегда были неизбежны. Так же, как она никуда не могла деться с покалеченной ногой и отказавшей рукой с пола перед собственной кроватью, в детстве ей было не сбежать и не спрятаться даже с полностью здоровым телом. Отец вырывал щеколды и выламывал замки, опрокидывал здоровенные шифоньеры, ломал двери в комнаты, но добирался до тех, кого, как он был уверен, требовалось немедленно воспитать, чтобы домашний уклад не покатился под гору. Единственное, что могла Скарлетт — запретить ему избивать кого-нибудь, кроме неё, но на этом её власть и преимущества заканчивались. Под новый свист ремня, который она надеялась больше никогда не услышать, она на секунду впала в детскую беспомощность и замерла на грани смерти от выученного страха и ожидания дробящей кости боли. Глубоко ужалил шпенёк, пряжка сокрушительно впечаталась между лопатками, пустив трещины по платью и коже и пробив плоть, кажется, до позвоночника. Скарлетт до хруста сжала зубы, глухо завыла, чувствуя, как льются слёзы по щекам и слюна по подбородку, и кричала у себя в голове: «Больно! Господи! Помоги мне! Как же больно! Больно! Пожалуйста, прекрати! Я больше не буду, только не бей!». Джералд почуял кровь, обрызгавшую пряжку, издал звериный клич радости и размахнулся снова, в восторге рокоча на всю Тару: — Вот так-то! Вспомнила! Вспомнила отцовское воспитание! — он ударил снова, но Скарлетт каким-то чудом сдёрнула на себя покрывало, и оно, скомканное, взяло большую часть удара на себя. Джералд с рычанием отшвырнул его в сторону, с неудовольствием отметив, что новых дыр на платье не появилось, мстительно саданул дочери носком сапога по рёбрам и замахнулся ремнём в третий раз. — Мало я тебя бил, мало, надо было больше, надо было на руках с ногами места живого не оставить, раз ты уважению не выучилась! — Сестра! — завопила Кэррин и толкнула к ней по полу трость — всё, чем могла помочь. Рискуя подставить грудь под чудовищный удар, Скарлетт вывернулась, поймала её рукой и, ещё не придя в себя от тех титанических затрат на смелость, потребовавшихся, чтобы развернуться из клубка, в который она сжалась для защиты, вслепую махнула вверх. Ремень намотался на трость, и пряжка влетела прямо в висок, но это было ничем по сравнению с изначальной целью её удара. Гримаса садистской радости сменилась на багровом лице Джералда леденящим кровь гневом, но Скарлетт не стала слушать, что польётся из его исказившегося рта на этот раз. Взяв упор обеими руками, она что было сил вонзила прямой конец трости отцу прямо в пах. Он отшатнулся больше напуганно, чем оттого, что лежащая на полу девушка на грани потери сознания ударила действительно больно, но это дало Скарлетт одно мгновение, а это всегда было единственное, что ей требовалось. Отец, инстинктивно защищая своё естество, сделал два шага от дочери, и ровно когда одна из его ног была занесена для второго — изогнутый набалдашник зацепил ту, на которой он стоял, и рванул. Джералд с уханьем грузно рухнул на спину и взревел, когда взметнувшийся от его падения ремень приземлился пряжкой ему на лицо, а потом заорал снова, когда в ту же мишень прилетел первый удар трости от поднимавшейся на ноги дочери. — Кэрри, подай мне револьвер! — закричала Скарлетт, брызгая слюной и мешая отцу подняться градом ударов. Боль, страх и гнев придали ей сил, и она не собиралась ни потратить впустую ни единой секунды, ни дать Джералду хоть один шанс встать на ноги. — Какой револьвер?! — в ужасе заголосила в ответ Кэррин, но Скарлетт сама не знала, какой: она не видела, куда отец зашвырнул её оружие, а отвлекаться от превращения его лица в месиво на осматривание вокруг было нельзя. — Господи, не знаю, поищи! Нет, стой, в этой комнате! — но растерянная и несведущая девочка уже рванулась вниз по лестнице со всех ног. Внезапно Джералд перехватил трость рукой, и Скарлетт, ахнув, после кратчайшего раздумья выпустила: одним ловким вывертом отец мог опрокинуть её рядом с собой — и ей бы пришёл конец. Опрокинув на него ближайший стул для хоть какого-нибудь задерживания, она бросилась из комнаты и закричала: — Помогите! Он меня убьёт! Позовите помощь! Скарлетт, практически падая, ринулась к перилам — и в этот момент в свисающую с потолка недалеко от балясин люстру с резким хлопком влетела пуля, осыпав холл на первом этаже осколками разлетевшихся стеклянных висюлек. Отец нашёл револьвер раньше. Скарлетт вскрикнула от страха, запрыгнула на перила, как в недалёком детстве и молниеносно съехала с них, но у неё больше не было обеих ног, чтобы лихо спрыгнуть на пол и побежать дальше: единственная здоровая левая не выдержала нагрузки и под приглушённый крик уронила её навзничь. Она перевернулась на спину, истерично всхлипывая, чтобы встретиться сузившимися от ужаса зрачками с маниакальным взглядом отца на верхней ступеньке поверх чёрного провала револьверного дула. — Кто с мечом придёт — тот от меча и погибнет! — провозгласил Джералд, расхохотался, и грянул выстрел. Скарлетт почувствовала, как всё внутри неё схлопывается в пустоту, которой она сама через мгновение и обернётся. Зрение, слух и осязание исчезли, оставив лишь льдисто-кислый запах и вкус её последней истерики. Тело исторгло из себя всё лишнее, очистившись перед смертью, но Скарлетт не хотела тратить последние мгновения жизни на стыд и конфуз: она отчаянно пыталась удержать при себе хоть какое-нибудь светлое воспоминание, пока каждое из них не развеялось пеплом в небытие вместе с ней, но воспоминания ускользали, все до единого, пока не осталась одна только мысль, сказанная голосом Ретта, как горькая и ироничная мораль её жизни: «Редко кто может выстрелить в упор, глядя в глаза». Скарлетт медленно раскрыла веки. Отец шатался на верхней ступени, отрывисто хрипя, и рука с тонувшим в пальцах-сардельках крохотным револьвером медленно проседала. Наконец, потеряв равновесие, он бескостным комом с раскидывающимися по сторонам поленьями рук и ног скатился по полукруглой лестнице, перевалился на спину и уставился в потолок стеклянными глазами над нелепо разинутым ртом. По его рубашке над сердцем расползалось аккуратное красное пятно. Скарлетт, рвано выдохнув от отвращения, отодвинулась от него на локтях и медленно обернулась. Кэррин стояла на пороге холла и всё ещё смотрела на то место, где отец стоял, пока был жив. Из его охотничьего ружья, неподвижно вскинутого в окаменевших детских руках, всё ещё струился полупрозрачный тоненький виток дыма.