Завоевать ветер

Скарлетт не без удовольствия прочувствовала иронию в том, чтобы не слушать Ретта непосредственно в день их свадьбы, да ещё и в тот самый, когда они должны были венчаться под гнусавое завывание священника про «да убоится жена мужа своего». Впрочем, других дней не предвиделось, чему она была и рада. Итак, ей нравилось сшитое точно по её заказу платье, поэтому того, что сочетающий в себе все дерзкие тенденции моды фасон — это эстетический кошмар, она слушать не желала. А ещё держала в голове, что жениху видеть невесту до свадьбы — плохая примета, но этот факт не вызывал в ней столько радости, сколько её отражение. — Мне нравится, — улыбнулась Скарлетт, плавно покрутившись в обе стороны, чтобы подол красиво закачался и зашуршал. Она звонко рассмеялась. — Я такая хорошенькая! Мамушка, надзирающая над помогающими ей одеваться служанками, впервые была согласна с Реттом, но, опять же, долгожданная радость подопечной была дороже. Она робко улыбнулась ей в ответ. — Я постараюсь не хромать, чтобы ничего не испортить, — Скарлетт практически тараторила от восторга. — Я давно не была такой красивой! Как думаешь, у меня получится, Мамушка? — В этаком платье никто и не заметит, что ты прихрамываешь, моя козочка, — пространно ответила негритянка, осознавая, что двусмысленность фразы не могла оказаться не пропущенной мимо ушей. — Так отрадно мне видеть, что ты наконец счастлива, что этот день ничего не может испортить. Эпатажное платье, сложная причёска, сияющее лицо, невозмутимый танец на полтора человека — всё было брошено, как блёстки в глаза, чтобы отвлечь всех и себя саму от рвущейся наружу надрывной истерики с безответным криком о помощи. Подойдя к грани сумасшествия, Скарлетт полностью перешла в проживание образа стереотипно-счастливой невесты, едва ли не вышвырнув свои истинные чувства за пределы запакованного в действительно нравящееся ей платье, ощущавшееся, впрочем, как изысканное надгробие над собственной могилой. Всё, что ей суждено было увидеть вокруг, превращалось в вызов, в красную тряпку для быка. Изумление сестёр и матери, всё время подготовки наблюдавших упадничество и пессимизм, раззадоривало подчёркивать выставленную напоказ радость ещё ярче. Тихое ядовитое прощание отца сквозь столь же показную нежную улыбку, пока он вёл её к алтарю, напоследок до боли стиснув пальцами локоть — повод улыбнуться ещё шире и всем видом показать, что его план провалился, что синяки уйдут с руки, но не так быстро, как она уйдёт от его жестокости навстречу счастью и любви. А про эпатированные взгляды соседей, скачущие с опального без пяти минут супруга на её не менее скандальный наряд, можно и не упоминать — здесь спектакль прогорающего театра в одном лице разворачивался за пределы адекватности. Скарлетт многословно приветствовала гостей, принимала поздравления, что робкие, что ехидные, и не уставала благодарить за них разнообразными монологами о свалившемся на неё везении. — Скажи честно, — тихо попросил Ретт под вечер, — ты в состоянии преодолеть дорогу до Атланты в своём… причудливом состоянии, или нам лучше сначала доехать до доктора? Как ни странно, он весь день ей подыгрывал. Причём подыгрывал саркастично, словно понимая степень её неискренности и собственным притворством возводя его в квадрат. Кто-то из гостей покупался, кто-то справедливо впадал в замешательство и озадаченным взглядом искал в толпе союзников по подозрениям, и Ретта будто бы искренне забавляло то, в какой балаган превратилась его собственная свадьба. Даже их танец вышел подчёркнуто-шутовским, не обернувшись чувственным и интимным, как во время той спонтанной репетиции. И весь день Ретт обращался к Скарлетт на «Вы». Но это тихое и серьёзное «ты» моментально раскрыло ей все карты и отрезвило плеском воды в лицо: он всё понимал. Он всё это время прекрасно понимал, насколько она не в порядке и насколько нельзя верить её искрящимся глазам и ноющим от заевшей улыбки губам. — Я смогу преодолеть её хоть верхом! — вальяжно похвасталась Скарлетт, не выходя из образа и поэтому походя на пьяную. — Только зачем нам туда торопиться? — Торопиться действительно незачем. Очень сложно опоздать к себе домой. — Домой? — Ещё один сюрприз, — погладил её по щеке Ретт, мягко улыбнувшись. — Я подсуетился и купил там дом, который тебя устроит. С солидным количеством слуг в комплекте. — О, дорогой, ты так щедр! — сладко протянула Скарлетт и прильнула к мужу, чтобы поцеловать его, но тот закатил глаза и увернулся, поднявшись из-за стола и утянув плюхнувшуюся ему на грудь девушку следом за собой: — Да, да, спасибо. Идём. Ретт объявил гостям об уходе и поблагодарил за то, что те оказали честь явиться на торжество. Мелани дождалась конца его речи и пробралась через толпу, чтобы осторожно схватить ладонь Скарлетт прохладными пальчиками и улыбнуться одними глазами, прощебетав: — О, извини, что задерживаю, дорогая; я боялась не успеть, но я должна сказать, прости мне мою грубость. После свадьбы с моим милым Эшли я тоже перееду в Атланту. Мы с тобой будем соседками. Обязательно приходи к нам в гости, ты практически сестра для меня. Капитан Батлер, мы и Вас тоже будем очень рады принять. — Спасибо, мисс Гамильтон, — ласково посмотрел на неё Ретт. — Или уже стоит называть Вас миссис Уилкс? — Пока не стоит, — хихикнула Мелли, опустив взгляд и порозовев. — Но в мыслях… в мыслях я уже давно привыкла к его фамилии. — Вы разделите её уже через три дня, — слегка поклонился он, — и я буду счастлив это видеть. — Вы так милы, капитан Батлер. Берегите Скарлетт, прошу Вас. — Непременно. — Спасибо, Мелани, — вполголоса проговорила та, в первый раз за день становясь немного похожей на себя, и её подруга степенно повернулась к столу. — Ох, Мелли! Подожди! Она притянула Мелани к себе, что-то быстро и жарко прошептала той на ухо — и карие глаза девушки расширились, но затем она мужественно сжала губы, кивнула, на прощание пожала руку Скарлетт и торопливо пошла куда-то. В поезде молчали — долго, едва ли не половину дороги, пока из зелёных глаз не выветрился безумный азарт, и взгляд прислонившейся виском к стеклу девушки не опустел. Тогда Ретт протянул руку и ненавязчиво перебрал её пальцы своими, окликнув по имени. Скарлетт слегка повернула к нему голову, продолжая смотреть в непроглядное окно, словно в трансе. — Всё закончилось, — Ретт наклонился к ней и взял обе её руки в ладони. — Вернись ко мне. Скарлетт вымученно усмехнулась и закрыла глаза: — Было так заметно? — Я бы сказал, что это было то ещё зрелище, но вряд ли кто-то понял хотя бы его часть, — пожал плечами Ретт, погладив белую кожу большими пальцами, отпустил её ладони и выпрямился. — Поздравляю, миссис Батлер. Вы теперь — намного более свободная девушка, чем были сегодня утром. — Много ли стоит такая свобода? — А почему бы мало? — ухмыльнулся Ретт. — Новоиспечённый муж скоро уходит на войну, с которой может и не вернуться, а своё состояние с собой не прихватывает. Я бы сказал, что у Вашей свободы достаточно выгодный обменный курс. Скарлетт не засмеялась, как он рассчитывал, а явно закатила глаза под веками. — Вы уходите не на войну, а прорывать блокаду. Не приукрашивайте свои будущие подвиги. Он в общих чертах посвящал её в свои настоящие и будущие занятия, чтобы те не были для неё абстракцией, а Скарлетт вдруг так заинтересовалась спекулянтскими схемами, что пришлось рассказать подробнее. Мало-помалу удивительно меткими и разумными вопросами она, сама того не подозревая, собрала на мужа нехилое досье компромата — пусть и всего лишь на словах. Ретт, фаталистически посмеиваясь про себя, позволял ей владеть им, но не помогал дойти до мысли о его истинной ценности. Риск того, что кто-то может сдать его с потрохами, будоражил нервы адреналиновыми искрами. — Война — это большая драка из-за денег, дорогая, — насмешливо вздёрнул подбородок Ретт, — и ничего больше. Так что я не приукрашиваю. Я лезу в самую гущу событий. То, что моя голова не будет открыта посвисту пуль, не отменяет существования подготовленной для неё петли, если я провалюсь. — Будем надеяться, что Вы не провалитесь, — пробормотала Скарлетт, потупив взгляд в оконную раму, и встрепенулась, когда Ретт открыл глаза немного шире. Разом придав себе безразличный вид, она стряхнула с подола невидимую соринку и протянула: — Живым Вы заработаете больше денег, чем мёртвым. Ретт бесстрастно усмехнулся. — Что Вы сказали Мелани перед уходом? Скарлетт помрачнела. — Попросила уговорить Эшли остаться ночевать в Таре. Отец сегодня как пить дать… ох, дурацкий каламбур. В общем, меня уже не будет там, чтобы защитить маму и сестёр, а при посторонних он не станет никому вредить. Когда они сошли в Атланте, Скарлетт уже заново окунулась в былую реальность и ожидала увидеть ту же мрачную темноту, какая встречала её в первый раз в этом городе. Но экипаж привёз их к большому и высокому дому, хорошо освещённому красивыми фонарями на заборе, столбах и даже в траве ухоженных лужаек между кольцующимися дорожками. Притормозив на входе, Скарлетт взяла себе несколько секунд, чтобы осмотреться — и все огоньки отразились в её заблестевших глазах. — Ретт, Боже, какая прелесть! Настоящее поместье! — Рад, что оно Вам понравилось, несмотря на платье, которое Вы пожелали. — Ах, да побудьте милым хоть немного, — вознегодовала Скарлетт без особой досады, решительно двигаясь дальше, и Ретт лишь засмеялся. Он позволял ей крепко держаться за свой локоть и двигался в лад с ней, чтобы хромота новой хозяйки не так сразу бросилась в глаза чёрным слугам, и первое впечатление не пропиталось жалостью или насмешливостью. Те почтительно приветствовали господ, склоняя головы; негры ранга повыше называли свои имена и должности, но Ретту было понятно, что Скарлетт сейчас не в состоянии кого-либо запомнить. Пообещав самостоятельно провести экскурсию и намекнув, что его новой жене требуется отдохнуть после дороги, он отослал любопытных рабов и повёл девушку по первому этажу. На второй как-то само собой решилось не подниматься. Скарлетт живо интересовалась интерьерами своего нового дома и, похоже, не испытывала особой тоски по старому и желания в него вернуться, но её движения были затруднены, а во взгляде сквозила тяжёлая поволока усталости, время от времени трескавшаяся и пропускавшая языки чего-то травящего, тёмного и беспощадного — чего-то, что она подавляла в себе последние сутки, и против чего её силы уже практически иссякли. Когда Ретт привёл её в небольшую комнату с декоративным камином и пушистыми шкурами на полу вместо мебели, Скарлетт полушутливо попросила устроить здесь привал и уселась на густой бурый мех прямо в свадебном платье. Надо ли говорить, что Ретту было совсем не жаль его покроя, а хруст ткани лишний раз напомнил о прошедшем дне. Усевшись напротив жены, тоже в костюме, он усмехнулся и покачал головой: — Честно говоря, эта свадьба была сущим кошмаром, но на другой мне стало бы скучно. Скарлетт потирала рукой шею, словно та затекла. Она запустила пальцы в волосы и начала аккуратно вытаскивать шпильки, чтобы блестящие чёрные пряди, разворачиваясь и расплетаясь, падали на плечи. — Как много вещей в своей жизни Вы делаете, чтобы просто развеять скуку? — выдохнув от удовольствия, когда наконечники шпилек перестали раздражать кожу головы, поинтересовалась девушка. Ретт иронично обвёл взглядом комнату дома, в котором они находились. — Похоже, что всё-таки многовато. Знаете, — немного помолчав, добавил он, — я надеюсь, что Вы когда-нибудь тоже переймёте моё отношение к жизни. Скарлетт подняла бровь с неприкрытым сарказмом, и он примирительно поднял ладони: — Я не говорю, что Вы должны преодолеть эту метаморфозу в одно мгновение. Я лучше, чем Вы думаете, понимаю, через что Вы прошли. Это ломает людей. Но Вы ещё очень молоды. В таком возрасте без труда срастаются даже сломанные кости, а уж душевные раны… — его взгляд сам собой упал к вывихнутой лодыжке, и он прочистил горло. — Кажется, метафора дала сбой. Густую неловкую тишину несколькими рваными ударами прорезала череда тихих смешков, которые затем переросли в смех: копившееся нервное напряжение прорвалось единым разом. Скарлетт хохотала, запрокинув голову и по одной роняя шпильки из собранной горсти в левой руке. Ретт неотрывно наблюдал за её истерической вспышкой, пока вставал со шкуры, двигался по комнате к неприметной дверце в стене, открывал потайной ящик и доставал оттуда коньяк и пару бокалов. Как только он вернулся на место, и эти предметы оказались между ним и девушкой — та моментально прекратила смеяться и серьёзно, настороженно спросила: — Что это Вы задумали? Ретт невозмутимо открыл коньяк и налил в один из ингаляторов: — Если Вы сейчас не выпьете чего-нибудь крепкого, Вас ждёт нервный срыв и психиатрическая лечебница. Даже не пробуйте… Скарлетт резко накрыла пустой ингалятор ладонью, стоило мужчине двинуть к нему горлышко бутылки. — …отпираться. Зелёные глаза горели свирепым боевым огнём. — Я не буду пить, — прорычала Скарлетт. — Я. Никогда. Не буду. Пить. — Вы хотели сказать «я никогда не буду как мой отец», — Ретт сказал это мягко, но она всё равно вздрогнула, как от удара. — Я не признавала даже вино, — дёрнула головой та, — а Вы предлагаете мне хлестать коньяк! — Не хлестать, а насладиться им. Ну же, хотя бы попробуйте. То, как жрал виски Ваш отец — не единственный возможный способ употребления алкоголя. А ещё с одного глотка Вы точно не пойдёте бить посуду и колотить слуг. И я не поверю, что Вы яростно печётесь о своём статусе леди, которая не позволяет себе прикасаться к крепким напиткам — Вы за одну свою свадьбу позволили себе столько вольностей, что эта тоже легко затеряется. Особенно, — надавил Ретт, решительно отодвинув ослабевшую ладонь с бокала и наливая туда коньяку, — когда выпить Вам посоветовал бы любой врач, доведись ему оценить Ваше состояние сейчас, поэтому дерзайте. Скарлетт чуть ли не впервые сгорбила спину при нём, склонившись над играющей в ингаляторах ароматной жидкостью, как над плахой. Её глаза отражали близкое помутнение рассудка и тяжелейшую работу мысли, борьбу моральных принципов с доводами Ретта и… банальным юношеским любопытством. Наконец, после долгих секунд напряжённого взвешивания, девушка дрожащей рукой взяла бокал и сделала глоток с видом сломленной великомученицы. Ретт повторил за ней. — Как? — негромко поинтересовался он, не относя ингалятор далеко от влажных губ. — Чувствуете, как теряете над собой контроль и превращаетесь в монстра? Скарлетт пренебрежительно фыркнула и с резким, вызывающим опрокидыванием кисти залпом допила коньяк. Поморщилась, глотая. — Меня пугает, что я не считаю это таким отвратительным, каким должна, — сдавленно после алкоголя сказала она, ставя ингалятор на пол. Ретт наполнил его снова. — Потому что это очень хороший коньяк, Скарлетт. Будь он отвратительным, он не находился бы в этом доме. — Я не буду увлекаться, — сказала она, беря новую порцию. — Большими глотками пить не очень приятно. Ретта это устраивало, и он, пожав плечами, допил свой бокал. Затем позвал слуг, и на полу появились блюда с сыром, вяленой телятиной, лимонами… Два часа кряду супруги цедили коньяк под вкусные закуски и разговаривали. Рядом уютно трещал камин, лаская ненавязчивым теплом. Ретт скинул смокинг и расстегнул пару пуговиц на белоснежной рубашке, Скарлетт взбивала волосы, массируя настрадавшуюся от шпилек кожу головы, и смеялась — наконец-то расслабленно и искренне. — Ретт, — прищурилась она, фокусируя плывущее зрение. — А можно вопрос? — Конечно, — искусно скрывая веселье, кивнул Ретт. Теории о наследственном характере алкоголизма подтверждались у него на глазах, но пьяная Скарлетт оказалась слишком забавной, непосредственной и умилительной, чтобы ударяться в роль порицающего спасителя — особенно после того, как он сам и толкнул её к этому небольшому возлиянию. Скарлетт наклонилась к нему и перешла на шёпот. Было непонятно, делал своё дело алкоголь или она покраснела лично: — Помнишь, когда у меня у тебя… Ну, когда я разбудила тебя рано утром? Ретт почти в открытую сжал губы, чтобы не выпустить наружу смех, и кивнул. — Почему ты не убежал с воплями в церковь и не сжёг меня на костре? Он не выдержал и расхохотался, хлопнув себя по колену. Скарлетт робко улыбнулась, тоже пару раз хихикнув, и приложилась к бокалу. — Потому что я имел дело с живыми женщинами, — не в силах просмеяться, ответил Ретт. — Есть сравнительно мало тайн, которые мне в вас непонятны. Если хочешь знать, я и корсет шнуровать умею. — О, — округлила глаза Скарлетт и неуютно поводила плечами. — А можешь… о Боже, нет, — спохватившись, она хихикнула и закрыла глаза тыльной стороной ладони. — Замучилась в корсете столько времени? — невинно осведомился он. — Немного, — пробормотала она. — Но, вообще-то, я знаю, сэр, что с этого начнётся, так что я лучше посижу в нём. Мама с отцом спят в разных спальнях не просто так. О-ой… — Да ты ещё неделю назад проговорилась, — отмахнулся Ретт. — Ты ещё и поэтому боишься мужчин? — Боюсь? — с вызовом повторила Скарлетт. — Боишься, боишься. Первое время ты шарахалась от меня не потому, что так велели приличия — тебе на них наплевать, а потому, что искренне была в ужасе. — Ты сильнее и больше меня, — простодушно ответила та. — И неизвестно, что тебе взбредёт в голову со мной сделать. Ну а вообще… как мне не бояться? — она развела руками. — Ты видел моего отца? — Очень об этом жалею, — двояко ответил Ретт. Скарлетт же продолжила: — Однажды, когда я была маленькой… — она нерешительно помолчала, а потом прищурилась и заплетающимся языком уточнила: — Мы можем потом забыть обо всём, что я расскажу? — Да. — Обо всём? — по-детски настойчиво уточнила Скарлетт и закашлялась. — Вообще обо всём? — Обещаю, — кивнул Ретт, и это её успокоило. — Может, всё-таки расшнуровать? — Да, давай, — она прочистила горло, пока мужчина переползал ей за спину. — Так вот… Когда я была маленькой, я случайно… застала их с мамой. Я так испугалась того, что он с ней делал. — После этого они стали спать в разных спальнях? — с успокаивающим вжиканьем вытягивая шнуры через петли, поинтересовался Ретт. — Нет, позже. Значительно позже. Получается, она ещё и терпела это несколько лет! — Некоторые леди терпят это всю жизнь. А что именно он делал? — Я… — теперь Скарлетт покраснела совершенно искренне, и он знал, даже не видя лица. — Я не хочу это описывать. Но они делали это стоя у стены, он держал её за волосы, ей явно было больно, и он спрашивал у неё, почему ей стыдно делать это в коридоре, но не было стыдно… ох, нет, произносить «кувыркаться с тем французишкой пока мы были помолвлены» я точно не буду. — О Господи, — хмыкнул Ретт, беря её пьяную последовательность на вооружение. — Да. Я тогда испугалась, потому что не понимала, что он делает. Если бы он просто бил её — я бы бросилась заступаться! Но того, что он тогда с ней делал, я не понимала, поэтому убежала. Но я как-то понимала, что мама останется живой после этого. Она на следующий день даже выглядела как обычно, так что я поверила, что мне это просто приснилось. Но потом я стала старше, и стало ясно, что это действительно обычное дело у мужчин. Ретт замер на мгновение. — Что ты имеешь в виду? — Ну, то, что он с ней делал, — неуютно повозилась Скарлетт, дотянулась до кусочка вяленого мяса и отправила себе в рот. — То, как мужчины получают удовольствие. — Помнишь, что я тебе говорил насчёт алкоголя? — Ретт потянул части корсета в стороны, ослабляя его, и вернулся на своё место. — Что ужираться им, как твой отец — не единственный способ употребления. С занятиями любовью это работает точно так же. — Любовью! — фыркнула Скарлетт и протянула опустевший бокал. Ретт подлил туда совсем немного — последние несколько порций он потихоньку уменьшал и продолжал это делать. — У кого вообще хватило наглости назвать эту мерзость любовью? Или это совершенно справедливое название, и любовь равна этому издевательству? — Нет, — задумчиво ответил Ретт, медленно покачивая коньяк в своём ингаляторе и наблюдая за насыщенным водоворотом. — То, что царит в твоём доме, не имеет ничего общего с любовью. Может быть, когда твой отец пил меньше, она там была, но сейчас я сомневаюсь в этом. То, что ты видела, тоже может приносить удовольствие, но только если на это согласны оба… — Покажи мне хоть одного мужчину, — она осеклась, — кроме себя, который просил у женщины согласия. Им же абсолютно всё равно, они думают только о себе и плевать хотели на нас! — Очень рад прогрессу, что ты больше не относишь меня к твоим ненавистным животным. Продолжай. — Ты хороший, — интонационно переключилась Скарлет с ярости на смущённую нежность и отпила крохотный глоток коньяка, делая вид, что он занимает её больше беседы. — Не такой, как другие мужчины. Но мне не перестаёт казаться, что это как с пугалками из-за угла: ты вот-вот сбросишь маску и превратишься в любого из них. Будешь неуёмно пить, возвращаться домой за полночь и лезть драться… — Ба! — воскликнул Ретт, засмеявшись. — Мы едва ушли из-под венца, а ты уже всю нашу совместную жизнь распланировала. — Скажи, — подползла она ближе, коленом здоровой ноги отодвигая блюдо с остатками сыра, который ей не понравился, — я нравлюсь тебе? Хоть немного? Ты ведь не мог жениться на мне чисто из скуки. Или и вправду из благородства. Мужчины никогда себя не заставляют. Ретт мягко погладил её подбородок костяшками пальцев и ответил: — Конечно, ты мне нравишься, Скарлетт. Почему ты сомневаешься? — Не знаю, — сдавленно ответила она, съёжившись. — Просто не могу поверить. Это же невозможно! — Я не понимаю. — Твоя… доброта. Я никогда не видела её у мужчин. Только если им было что-то нужно, — она моргнула и выпрямилась. — Наша сделка, когда мы только познакомились, да? Ретт дёрнул уголком рта и залпом допил коньяк. — Дорогая, это была… очень условная сделка. Я хотел вырвать тебя у твоего отца — я это сделал. Мне не столь важно, сумеешь ты «расплатиться» или нет, хотя я бы с большим интересом понаблюдал, как ты будешь это делать. И, несомненно, зауважал бы тебя ещё больше, если бы тебе это удалось. Так что, если вдруг заскучаешь… — Нет, — мотнула головой Скарлетт и стиснула зубы. — Я про то, что ты… получишь меня, если мне поможешь. Но теперь, когда мы женаты, я так и так должна сделать это, правда? — По канонам — да, — заинтересованно наклонил голову Ретт. — А если я не хочу? — Я не стану тебя заставлять, — непринуждённо развернул пальцы к ней он. — Есть и другие способы для удовлетворения. — Чт-то? Ретт прямо и открыто посмотрел на неё: — Я действительно не стану тебя заставлять, но я не считаю супружескую верность добродетелью. Если ты не будешь выполнять свои обязанности как жена — найдётся другая женщина, которая сделает это за тебя, и с удовольствием. Я не угрожаю и не шантажирую, Скарлетт. Я предпочту, чтобы ты ненавидела меня за измены, а не за принуждение. Девушка проглотила ком в горле. — Ты не рассматриваешь вариант, в котором я могла бы тебя любить? — разбито прошептала она. — Для любви требуется свобода и добровольность, иначе это очередная неволя. Скарлетт, ну право. Какой был смысл спасать тебя, чтобы продолжать решать за тебя, как тебе быть и что делать, а уж тем более — распоряжаться тобой силой? — Не силой, а угрозами уйти к другой женщине. Это не просто ещё хуже, это немыслимо! Вы даже не скрываетесь! — А зачем? Во-первых, это рано или поздно станет явным, во-вторых, жизнь во лжи выматывает. К тому же, я не брошу тебя, как ты выразилась. Я всего лишь возьму на стороне то, чего мне не хватает в доме. — Это унизительно, — прошипела Скарлетт. — Сам факт того, что ты говоришь мне это так спокойно — чистейшее унижение! Чёрт возьми, как я могла поверить в то, что ты отличаешься от других мужчин? Ты отличаешься разве что в том, какими способами сделать мне больно! Опять! Ретт пригладил тонкие усы с одной стороны: — Собственно, это — причина того, почему я сказал, что твой долг передо мной — чистая формальность. Скарлетт, я, несмотря на свою репутацию, ратую за любовь по обоюдному согласию. Но я так же говорил тебе, что женюсь, потому что у меня, возможно, больше не будет шансов жениться позже. Я могу умереть на войне, как бы ты ни обесценивала мои авантюры. Обижайся сколько хочешь, но я считаю невыразимо глупым знать о том, что скоро умрёшь, и всё равно умереть в аскетизме и воздержании, не насладившись жизнью напоследок. Я дал бы тебе сколько угодно времени на то, чтобы влюбиться в меня, если бы оно у меня было. — А что, если я была влюблена, но сейчас ты всё растоптал своими словами? — яростно напирала Скарлетт, но он лишь пожал плечами. — Слова лучше швыряния в стену, если хочешь знать моё мнение. — Швыряние в стену я понимаю и уже не обращаю на него внимания, как на любую боль, — рыкнула она, — но то, что делаешь ты… это… просто… — она вдруг сжала кулаки, и Ретт на секунду поверил, будто сейчас бросится в драку. Но вместо этого Скарлетт рывком поднялась на ноги, потеряла равновесие, завалилась на больную лодыжку, сморщилась, схватилась за широкую каминную полку и, подтянувшись на ней, окончательно встала. Ретту в глаза бросились синяки на её локте от отцовских пальцев. — К чёрту. Я действительно привыкла к боли. Но я больше не позволю унижать себя. Возьми меня, и пусть будет больно. Ретт поднял брови, но она упрямо продолжила: — Не сдерживайся. Покажи мне всё, на что способен мужчина с женщиной. Я хочу узнать вашу натуру до конца, я хочу почувствовать, хочу увидеть, сможет ли хоть что-нибудь поразить меня ещё сильнее. Всё, что ты когда-либо хотел сделать — я твоя. Ты выиграл меня в карты, купил, взял в жёны — что тебе ещё нужно, моё тело? Забирай и его. Всё, что сможешь из него выжать. — Скарлетт, ты сошла с ума. — Ты сказал, — злобно перебила она, глядя ему в глаза, — что не прикоснёшься ко мне, пока я сама не попрошу тебя. Вот: я прошу. Я предлагаю тебе себя. Я хочу сделать то, что должна сегодня. Взгляд Ретта был сплавом всех чувств, какие он только был способен испытывать. В ловушке, оставленной для Скарлетт, она захлопнула его самого. — Ты, — он медленно поднялся на ноги и приблизился к ней вплотную; она запрокинула голову, изо всех сил удерживая браваду, — невозможная, безумная девчонка. Вместо ответа та, не разрывая контакт глаза в глаза, начала выталкивать пуговицы его рубашки из петель. — Что же, ты даже не спросишь, где спальня? — Шкуры достаточно мягкие, а где меня лишат девственности, значения не имеет. — Скарлетт, подожди, — он перехватил её кисти, отвёл от своего торса и выдохнул. — Прости меня. Её зрачки расширились, она застыла. — Ты права. Я поставил тебя в безвыходное положение и продолжал выставлять себя спасителем. Хотел поступить правильно, а в итоге сделал всё то же самое, что делали с тобой всю жизнь, только в другом порядке. И все мои разговоры про то, что я могу умереть на войне — ложь. Я не хочу умирать — и я сделаю всё, чтобы вернуться. А знаешь, почему? Потому что я хочу показать тебе другую жизнь. Я хочу, чтобы ты поверила мне и жила счастливо. Чтобы ты увидела, что жить счастливо не так сложно, как ты думаешь. Когда я увидел тебя впервые — это не должно было так сильно меня трогать. Но меня проняло. Я понял, что не мог оставить это так, что я должен вытащить тебя оттуда и больше не давать в обиду. И сейчас ты просишь боли по моей вине — в дополнение ко всему тому, чего насмотрелась дома, потому что видишь во мне то же, что и в своём отце, потому что почти не ждёшь ничего другого. Но я хочу показать тебе другое. Пожалуйста. Позволь мне. Последние слова он договаривал, касаясь губами лба и носа обмякшей в нерешительности девушки. Он до конца избавил её от корсета и взялся за оставшиеся слои свадебного одеяния, а Скарлетт потянула с его плеч рубашку. — Ты ведь, — нетвёрдо и слабо сказала она, — всё равно сорвёшься. Такова ваша природа. Вы не можете по-другому. — При этом ты продолжаешь раздевать меня. Ты смогла бы так же раскрыться перед другим мужчиной? — Заткнись, откуда мне знать?! — прошипела Скарлетт, жмурясь, и мгновенно ответила на поцелуй, когда Ретт склонился к ней. Она целовала бесстыдно, жёсткими губами, сама напирала и стремилась перехватить инициативу. Это походило на бой, в котором она вознамерилась выстоять — даже скользнувший в рот широкий язык не смог выбить её из колеи, она лишь с вызовом обвила его своим и случайно слегка прикусила. Юбки одна за другой сползли по коленям на пол, и Ретт увлёк её за собой на шкуры, не переставая целовать и гладить ладонями оголённую кожу. Теперь тепла от затейливо украшенного камина было недостаточно, и Скарлетт невольно прильнула к смуглой груди, горячей и жёсткой. И руки у Ретта тоже были очень тёплыми и твёрдыми, до мурашек царапая едва заметной шершавостью, и от поцелуев по скулам, шее и груди разливалась жаркая истома. Скарлетт запрокинула голову со стиснутыми зубами, пытаясь замаскировать скулёж под рычание: — Чего ты ждёшь? Ретт лишь ненадолго приоткрыл глаза, когда его губы завладели твёрдым соском — непонятно, от прохлады или возбуждения. Скарлетт зашипела и вцепилась в растрепавшиеся чёрные волосы скорчившимися пальцами, выгибаясь дугой, как в ломке. Она ждала жестокости. Она хотела боли. Потому что ничто из этого не разрушило бы её картину мира, ничего бы не усложнило — оно вписалось бы легко и привычно. Но ласка и наслаждение… Её тело словно предавало её, отзываясь наслаждением на ласку. Ретт владел им без батога и верёвки, владел даже дыханием — через живительные поцелуи и сбивающие с ритма укусы, пока его руки глубоко и сильно сжимали всё, до чего могли дотянуться, а Скарлетт лишь сильнее вело от этого, словно он не пользовался ею сейчас, а поклонялся. Стало больно дышать от того, как всё пережало внутри. Она хотела смолчать. Больше всего она хотела сдержать рвущийся наружу стон, остаться немой и безразличной, но её накрывало. В глазах темнело, а низ живота сводило судорогами — что-то щекотало и покусывало его изнутри, словно при тошноте, но мутности и дурноты не было. Напротив… непозволительно хорошо это ощущалось. Скарлетт позволила себе всхлипнуть, потому что это хоть немного походило на плач, которому она сейчас бы обрадовалась. — Просто возьми меня, хватит, — горячечно прошептала она, и Ретт неспешно оторвался от её второго соска, чтобы вплотную заглянуть в глаза. Его руки всей поверхностью осязали кожу, гладили всё её тело от плеч до колен и влекли за собой согревающие волны тепла. Глубоко и мерно дыша Скарлетт в рот, он накрыл ладонями её грудь, спасая от уже начавшей кусать влажную от слюны плоть прохлады. Она ахнула и издала плачущий звук, прижимаясь к Ретту и хватаясь пальцами за его шейные позвонки с мольбой: — Не надо… просто сделай это… Скарлетт ожидала, что он перевернёт её на шкуры или уткнёт в них лицом, но он, коварно усмехнувшись, взял её под ляжки и одним движением поднял на каминную полку. Огонь горел слишком слабо, чтобы суметь обжечь кого-нибудь из них, а морёный дуб хорошо хранил даже скудное тепло. На несколько секунд, проникая в неё, Ретт стал сосредоточенным и почти серьёзным. Скарлетт перестала дышать, а потом втянула воздух сквозь сжатые зубы и попыталась дерзко улыбнуться: — Чего замер? Я годами живу с болью, а это… даже не больно. — Ты узкая, — глухо ответил Ретт, мягко подаваясь глубже. — И сжимаешься так, что я едва могу шевелиться. Сделай медленный выдох. Дольше. Да… Когда он начал неторопливо двигаться, Скарлетт тихо и горько засмеялась ему в плечо: она наконец дождалась боли, которую так привычно и естественно ощущать, что ждать чего-то иного от связи с мужчиной откровенно глупо. Лоно сопротивлялось вторжению, туго сокращаясь каждый раз, когда Ретт подавался вперёд. Скарлетт пробирала мелкая дрожь, она издавала полусмеющийся-полуплачущий звук и впивалась ногтями в плечо и лопатку мужа, не в силах переварить ощущения. Но спустя несколько минут её тело начало сжиматься, когда Ретт собирался покинуть его, будто надеясь удержать. Скарлетт распахнула глаза, и былая ядовитая улыбка неверной судорогой застыла на губах. Ретт размеренно и неумолимо двигался в ней, придерживая ладонью за затылок, чтобы она не ударялась головой о каминную трубу, его свободная рука обвивала тонкую талию, а лоб прижимался ко лбу, и он действительно смотрел на неё, ловил каждый случайный стон и дышал в унисон с ней. Скарлетт хотела отвернуться или хотя бы зажмуриться, но её словно заклинило. Она зафиксировалась на чёрных глазах, всматриваясь в их непроглядную глубину и теряя себя среди тусклых искр, пока ощущения не превращались во что-то другое, а будто бы открывались с новой стороны. Парализующее чувство томления растекалось до кончиков пальцев. Тепло. Было очень тепло, и не от камина, не от физического даже источника. Руки Ретта оберегали и обнимали её — она поняла это в какое-то мгновение с аксиомической ясностью, — от его груди, прижатой к её, веяло надёжностью и силой, а тёмный, вожделеющий до мольбы взгляд просто околдовывал и дурманил. Скарлетт почти забыла дышать, и ей пришлось следовать за мужем, постепенно подхватывая и темп того, как он двигался в ней, осознавая каждую фрикцию и чувствуя, как наступает ноющая, тягучая, сладкая зависимость. Очередной толчок будто достиг какой-то особенной точки внутри неё — всё тело пронзило палящей искрой наслаждения. Скарлетт вскрикнула и так сильно дёрнулась, что, если бы не мужская ладонь на её затылке — точно разбила бы голову. Ретт же просто повторил движение, практически выгнув им девушку дугой, а затем снова и снова. — Б-Боже… — вырвалось из неё, вцепившейся ногтями в широкие смуглые плечи и хватающей воздух открытым ртом. — Ах, нет… ч-чё-ёрт… В таком положении мужчина мог менять угол проникновения как ему заблагорассудится и не уставать при этом часами. Скарлетт почти потеряла голос, крича и извиваясь в его неумолимых крепких руках. Её нервные окончания оказались перегружены парадоксальным образом. Она привыкла годами терпеть боль. Но пережить несколько минут блаженства даже с учётом того, что Ретт время от времени снижал интенсивность ласк и давал ей перевести дыхание, оказалось почти непосильной задачей. Скарлетт с ужасом поняла, что сама эта милость с частыми передышками служит лишь для того, чтобы веселье не закончилось раньше времени, чтобы она смогла выдержать больше, пока Ретту не надоест. А он играл на ней, как на флейте, отыскивая секретные места внутри и снаружи, и она ничего не могла ему противопоставить — лишь гореть и плавиться в умелых бесстыдных руках и под жадным ловким языком. Скарлетт не могла сказать, сколько изнемогала в чудовищно-сладком плену. Сколько раз Ретт подводил её к чему-то сверх её понимания и чувствования, о чём неистово молило её тело, и за секунду до достижения этого низвергал её обратно, не давая получить, после чего вновь поднимал к вершинам. Бесконечное предвкушение оборачивало наслаждение страданием, какого Скарлетт до этого не знала. — Ретт, — проскулила она, откидывая голову — сама, по своей воле, потому что слишком приятно оказалось то, как он вылизывал, кусал и подсасывал её шею, пока, держа за бёдра, пронзал до самого дна, до искристых вспышек сладкой, мазохистской боли. Мучительные ощущения, но слишком острые, чтобы от них отказаться, не просить больше. — Ретт, пожалуйста… ты победил, я не выдержу больше… Он остановился, тяжело дыша, и Скарлетт заскулила, непроизвольно сжимаясь. Если сейчас Ретт оставит её, потерянную и не владеющую своим телом, и просто уйдёт — она точно сойдёт с ума. Несколько секунд девушка дрожала и всхлипывала, как брошенный щенок, и тут ласковые, тёплые руки вернулись. Ретт разгладил по коже каждое из метких, садистских касаний, грозящих перевести Скарлетт за порог человеческого восприятия, и поцеловал — глубоко, но бесхитростно, мягко и неторопливо. Скарлетт трепещуще выдохнула, цепляясь за простые и понятные ощущения, не прячущие под собой океан невообразимой муки неудовлетворённого желания. Не переставая тепло и успокаивающе целовать, Ретт перенёс её на шкуры — и она немедленно обвила руками его шею, а ногами — бёдра, умоляюще притягивая к себе. Непонятно, чего ей хотелось больше — заласкать смуглую кожу в ответ или расцарапать её на лоскуты… Скарлетт казалось, что она потеряет сознание, когда Ретт наконец позволит ей достичь пика, но она прожила каждый будоражащий перелив оргазма всей ясностью рассудка. И сложнее всего было отрешиться от обострившегося ощущения того, как муж изо всех сил прижимает её к себе и стонет её имя, зубами впиваясь в плечо. За узкими окнами под потолком разливался рассвет. Оглушённая и обессиленная, Скарлетт лежала на резко поднимающейся и опадающей груди и боялась представить, сколько длилось это безумие. В голове была такая пустота, словно мозг отключил способность думать, чтобы сохранить сознание в целости. Ретт дотянулся до коньяка, но, подумав, поставил его на место. Ненадолго вышел из комнаты и вернулся с чистой водой. Скарлетт за это время завернулась в его рубашку, спасаясь от прохлады, и приняла тонкий натёртый графин с безмолвной, но неоспоримой благодарностью. Питьё освежило её рассудок, и она, медленно проморгавшись, начала осознавать произошедшее. — Что ты наделал? — пересохший язык не оживила даже вода, он до сих пор слегка заплетался. — Ретт, что ты со мной сделал? Он не отвечал, маленькими глотками допивая за ней и утоляя жажду. — Я просила… я хотела, чтобы было больно. Ретт поставил опустевший графин рядом с коньяком и наконец улыбнулся ей — легко, открыто и так заразительно, что пришлось приложить усилия, чтобы не ответить на эту улыбку своей. — Нет. Ты хотела испытать что-то, что тебя поразит, что-то, чего ещё не испытывала. Так зачем же мне причинять тебе просто очередную боль?