Фантазёры

Но Петруша, поплакав и посидев, изобрёл себе занятие. Он до сих пор толком не видел поместья и даже дома, а ему было очень любопытно. И вот он вышел из комнаты и пошёл бродить по коридорам: в сад он пока не решался пойти, и до сада нужно было дойти через дом, а из дома невозможно было выйти, не осмотрев его хотя бы несколько. Он внезапно понял, что впервые может делать действительно что угодно, и никто его не будет наказывать «чтобы себя помнил». В это не совсем верилось, но пока что всё равно никто не попадался ему на пути и не мог наказать. Его угораздило выйти в послеобеденное время, и Варвара Петровна и Степан Трофимович спали, а Николя сидел на яблоне и страдал. Ему никто не встречался, никого не было — вся дворня тоже где-то ленилась. Он осмелел и решился отворить одну дверь. За ней была пыльная комната, а в комнате какой-то хлам, среди прочего фарфоровая кукла. Кукла смотрела на Петрушу немного укоризненно. Ему показалось, что это он лично виноват в том, что кукла прозябает здесь и покрывается пылью. Рядом с куклой была пара девчачьих туфель. В одной туфле обнаружилась запрятанная ракушка. Он решил, что правильно сделал, что заглянул в комнату, и что надо как-нибудь сюда ещё раз вернуться, чтобы кукле не было тут очень одиноко. В другой комнате оказался ковёр, достопримечательный своей мягкостью и тем, что не был поеден молью. Эта комната предназначалась для гостей, в ней не было столько пыли, сколько в предыдущей. Петруша полежал на ковре, потом заглянул в шкаф, и там оказались шубы. Он назвал эту комнату мягкой комнатой, в честь шуб и ковра, и решил, что и в неё можно вернуться. В этой мягкой комнате, когда он почти с ногами залез в шкаф, ему в голову явилась мысль, что, может быть, «что угодно» не значило «можно лазить в шкаф» и что, может, и в комнаты ходить было на самом деле нельзя. Но на этой мысли он от испуга залез ещё глубже в шкаф, а шкаф почему-то всё не кончался, и стало подозрительно холодно, и Петруша на всякий случай вылез обратно. Из шкафа раздавался запах ёлки и снега. Это происшествие выгнало из его головы все вредные мысли, и он стал думать, откуда в шкафу снег и ёлка летом. В следующей комнате не было ничего интересного, а потом коридор кончился, и пришлось свернуть в другой коридор. Там по одной стороне были окна в сад, а по другой — опять двери, и он стал тоже в них заглядывать. В одной двери нашлись старые сундуки, из которых он смог открыть только самый маленький. В этом сундуке лежали книги и тетрадки, которые все были исписаны. Он заглянул в одну книгу, и там всё было написано на французском, но как-то очень сложно, и он закончил читать. Тетрадки он не стал читать: это было нехорошо. И хотел уже уходить, но тут, кладя роман на место, ощутил, что под тетрадками что-то лежит. Там оказалась шкатулка с красивыми колечками, цепочками и медальоном, у которого заела застёжка, и он из-за этого не открывался. Он вышел из этой комнаты в коридор, сквозь окно светило солнце и устраивало большое желтоватое пятно на полу. Он встал на это пятно, солнце начало греть его. Он вдруг понял, что устал и что ему хочется лечь в это жёлтое пятно и мечтать. А чуть после — что, наверное, нужно бы возвращаться. Но в тот самый миг, когда он решил вернуться в свою комнату, он вдруг понял и то, что не знает, где его комната. Господский дом в поместье был очень запутанно устроен и велик, а Петруша был очень увлечён и сворачивал везде, где можно было свернуть, спуститься или подняться. Он попробовал идти наугад, но коридор не кончался, единственный свёрток был не туда, но он всё равно туда свернул и тогда, увидев, что новый коридор совсем ему не памятен, решил, что заблудился совсем. Ему стало страшно, он устал, хотелось плакать. Он сел прямо на пол и стал так сидеть, обхватив колени. Пол был холодный и каменный. Внутри Петруши тоже почему-то стало холодно и мокро. Он поднял голову и узрел потолок, отсюда очень высокий и темноватый. Страшно, страшно было! Показалось, что на потолке сидит какая-то гадость и смотрит прямо на Петрушу. Он приготовился умирать и для этого вспомнил Николя, чтобы умереть с его именем на устах и с его образом в сердце. Нечто на потолке начало спускаться к Петруше. Но умереть ему тут не случилось. В тот самый миг, когда он уже совсем приготовился к смерти и даже вообразил себе, как будет плакать Николя, когда узнает, что его сожрала гадость с потолка в тёмном коридоре, откуда-то вдруг послышались голоса. Они были совсем недалеко, за стеной. Петруша был спасён от смерти. Но самое удивительное было другое. Эти голоса были не взрослые голоса, их обладателям было примерно столько же лет, сколько и ему. А ведь он знал, что Николя одинок и детей тут, значит, больше быть не может. Здесь мелькнула ужасная мысль, что тут, может быть, живёт страшное чудовище, которое заманивает к себе детей, и голоса уже у него в плену, а Петруша сейчас там окажется. И потому-то у Николя нет товарищей. Послышался грохот. Это чудовище с потолка подбиралось ближе и грохотало. Петруша в ужасе попятился назад и толкнул дверь, ведущую за стену. Она открылась, и он оказался в комнате, которая была вся уставлена книгами. Они стояли на полках, лежали на двух столах и подоконнике, даже на полу. Последнее было не просто так, а прямо подле какого-то мальчишки, и было видно, что он только что уронил целую стопку. Он стоял над рассыпанными книгами с самым глупым и долговязым видом, а второй поднялся с кресла и встал на колени, чтоб их поднимать. Он говорил: - Тут половина по-французски, это зачем тебе? Это ни ты, ни я пока не можем, - собирая книги, он и смотрел в них. - Затем… Надо, - отвечал долговязый и опустился на корточки, чтобы помогать собирать книги, но не стал этого делать. Второй поднялся и увидел Петрушу. - Здравствуй. Ты откуда? - Из комнаты… Я потерялся. Кириллов (потому что это был именно он) тоже поднялся с корточек и сказал: - Ты кто? - Петя Верховенский. А вы кто? Что вы здесь делаете? Шатов (потому что второй был, конечно, он) ответил за двоих: - Я Иван Шатов, крестьянский сын, а он Алексей Кириллов, поповский. Мы тут книги читаем.