Безмолвие

Шэнь Юаньсинь — абсолютный антипод Шэн Линъюаня. Маленькая, хрупкая и фигуристая, она смотрится рядом с птенцом выигрышно и ярко, и сама она такая же, как птенец — легкая и светлая словно перышко. Подведенные золотистым карандашом прозрачные как родник стеклянные глаза, из-за блесток косметики словно бликующие солнечными отсветами, хулиганисто-элегантный вид (голубая распахнутая коротенькая джинсовка, брызжущие цветом отвороты выглядывающих над тонкими сапогами чулок, заклепанная значками сумка на длинном ремне) и художественно растрепанные волосы — чуть за линию подбородка, не кудряшки — пшеничные колоски. То ли девушка, то ли виденье. Воплощение самой Ма-гу, спустившейся из небесных чертогов на грешную землю. Вроде бы даже и ногти длинные. Только бабочек поблизости не хватает. Они с сяо Цзи друг другу под стать, одного поля ягоды. Тот, возвышающийся над ней почти на две головы — голос лета, красный государь Янь-ди, не зря у него, в конце концов, прищур фениксовый. Пышет жаром так, что глаз не поднять. Расточает такой огонь, что не отвести взгляда. С того утра в кофейне Линъюань видит их вдвоем очень часто. Юаньсинь достаточно просто появиться в поле зрения птенца и отозваться на его «А-Юань», чтобы вызвать у него на лице улыбку. Они вместе пьют кофе на перерывах, сцепляются мизинцами в знак приветствия и целуются на прощанье. Терзают собаку как могут, словом. И все кажется кристально ясным, но… отношения у них все равно какие-то странные. — Они не странные, — заводит глаза Алоцзинь, когда в один прекрасный момент все-таки разводит Линъюаня на разговор о чувствах. — Они свободные, Шэн-гэ, — объясняет он как ребенку. — Это значит, что… — Я знаю, что это значит, — торопливо перебивает его Линъюань, совершенно точно не желая продолжать это безумное обсуждение и даже не понимая толком, почему вообще согласился об этом заговорить. Достаточно уже того, что имя этой девчонки с параллельного факультета (и как он только ее нашел, она же с кафедры прикладной химии!) выглядит отличной остротой над недоумком, который не смог вовремя удержать язык за зубами и найти в себе тактичность относительно близости, к которой птенец относился с таким восторженным трепетом. А теперь этот птенец вырос, собственноручно создал себе репутацию цветущего без надзора персика и живет с этой репутацией припеваючи, даже не пытаясь хоть как-то сдерживать свою хаотическую энергию. В распахнутое окно влетают занесенные в кабинет ветром мелкие дождевые капли. Линъюань сидит за столом, периодически стряхивая с клавиатуры своего ноутбука влажные вишневые лепестки, и изредка посматривает на стопку тетрадей по правоведению, проверкой которых занят сидящий по соседству Янь Цюшань. Статья для диссертации просматривается со скрипом несмотря на то, что тема работы выбрана в соответствии с бакалаврской и магистерской, и пока помощь старшему другу кажется гораздо более привлекательной, чем ее вычитка. Может, хоть мозг от лишнего шлака выйдет освободить… — Не сиди без дела, — Янь Цюшань косится на часы и, отточенным движением поправив свои узкие пижонские очки для чтения, подталкивает к Линъюаню тетрадки. Стопка останавливается как раз на линии, где сходятся два сдвинутых друг с другом стола, и рассыпается по ней неуклюжим веером. Сверху приземляется извлеченная из жестяного пенала ручка. — Помогай хоть начертания просматривать, раз в собственной статье блох ловить не хочешь. — Как будто там есть что ловить, — Линъюань заводит глаза и берет самую ближнюю тетрадь, раскрывая ее наобум и начиная неторопливо перелистывать страницы. Янь Цюшань смотрит насмешливо, как будто прекрасно знает, что дело вовсе не в диссертации и не в публикациях для поддержания научного рейтинга. Но — ничего такого не говорит. — Ну раз ловить нечего, так, может, масла с уксусом добавить не повредит, — только и замечает, вздрагивая уголком рта в скупой улыбке. — Первокурсники, молодежь… Всему вас учить надо. Линъюань никак на это не отвечает, всеми силами пытаясь заставить подначку старшего улететь в молоко. Зная Янь Цюшаня, можно быть полностью уверенным в том, что каждое слово сказано намеренно. Друг, обычно чрезвычайно прямой во всех своих действиях и поступках, если ему вдруг требовалось, умел подойти к ситуации с тонкостью, которой позавидовал бы и крайне тактичный Янь Чжичунь. Вот только ни Цюшань, ни Чжичунь не знали всей подоплеки происходящего. По их лицам так и было видно: они считают, Линъюань просто положил на птенца глаз и морозится, не зная, как к нему подступиться. Но если бы все было так просто… Если бы они не были друзьями детства. Если бы Сюань Цзи не признался, что он влюблен. Если бы Шэн Линъюань не был таким напыщенным гордецом. Если, если, если… Хорошее слово. Вот только история не терпит условностей. Допущения ничего не стоят, нужны поступки. И в том беда, что Линъюань никогда не мог заставить себя их совершать. В первую очередь, потому что прежде это не было ему нужно. Даже дружба с утками-мандаринками Янь с самого начала не была его инициативой. Янь Цюшань просто был самым молодым доктором наук в их университете. Янь Чжичунь просто был первым аспирантом, чью диссертацию он курировал, когда Линъюань прилип со своей бакалаврской работой. А потом они странным образом вдруг оказались в пабе. А потом Линъюань узнал, что эти двое живут вместе с тех пор, как Чжичунь поступил в магистратуру. А потом вдруг оказалось, что пролетело три года. Странно, что за это время именно о птенце Линъюань ничего им не рассказал. Впрочем… может, еще не поздно? Янь Цюшань берет со стола новую тетрадь и кровожадно взвешивает в руке ручку, словно готовится не очередную интеллект-карту просмотреть, а ринуться с горы клинков к морю огня, когда Линъюань уже открывает рот, чтобы его окликнуть, но тут… В дверь кабинета тактично стучат. — Да, — коротко отзывается «профессор Янь», позволяя неизвестному гостю войти, — и тут же сбрасывает с себя наставническую маску, стоит в проем просунуться художественно растрепанной ало-рыжей макушке. — А, Сюань Цзи. Не стой на пороге. Птенец вплывает в кабинет и бесшумно притворяет за собой дверь. — Лао Сяо зайдет попозже, — говорит он явно о чем-то, чего Линъюань не знает. — Он у матушки Юй застрял. Матушкой Юй называли на их факультете глубоко пожилую госпожу Юй Оусян, которая была, как ввернул как-то один из приезжих профессоров, «и швец, и жнец, и на дуде игрец». У первокурсников на бакалавриате она вела международно-политическую коммуникацию, у магистрата — мировую экономику, а аспирантов курировала как научный руководитель. Впрочем, не то чтобы среди последних она пользовалась успехом. Юй Оусян умела так посыпать снег инеем, при этом, казалось бы, согревая беседой за чашкой чая, что бедные аспиранты предпочитали уклоняться от сотрудничества с ней всеми возможными способами. Очень уж велик был риск нечаянно отравиться нескончаемым потоком изысканно изливаемой на вас желчи, если вы ей чем-то не угодили. Однако помимо этого матушка Юй, несмотря на свой преклонный возраст, отвечала за организацию некоторого количества обязательных мероприятий, в которые студентам волей-неволей следовало вписываться для поддержания своего собственного рейтинга и получения прав не некие преференции со стороны профессуры. На их факультете одной из подобных привилегий традиционно являлась досрочная сдача некоторых зачетов и увеличенный лимит на опоздания и непосещение пар. И если Линъюаню не изменяла память (а память у него была хоть куда, он все-таки занимался историей), одной из подобных активностей для бакалавров были дебаты, которые матушка Юй проводила каждый второй семестр. И программа подготовки к ним была, что называется, сдохни или умри. Неудивительно, что Сяо Чжэн застрял. Странно, что Сюань Цзи не торчал там до сих пор вместе с ним. Хотя… стоит ли удивляться? Уж в разного рода коммуникациях он, очевидно, солидный специалист. Линъюань коротко кивает птенцу в знак приветствия, одним лишь чудом выдерживая устремленный на него из-под пушистых ресниц пристальный взгляд, и невидяще утыкается в ту наугад вытащенную из рассыпавшейся по столам стопки тетрадь. Начертания в ней кажутся знакомо неаккуратными — горизонтальные черты слишком длинные, а наклонные и откидные путаются между собой, — но он упрямо вгрызается красными чернилами в эти каллиграфические дебри, делая вид, что чужой разговор ему совершенно не интересен. Янь Цюшань — напротив. Откладывает свою работу и откидывается на спинку кресла, определенно чувствуя себя абсолютно свободно в обществе студента, которого старше лет на десять. Сюань Цзи тоже не проявляет никакой неловкости от столкновения с его «профессорской» стороной — щебечет точно как на посиделках, если не бойчее. Но что более удивительно — Цюшань случает его с завидным вниманием. И к своему стыду Линъюань не сразу понимает причину. Доходит до него только когда он слышит: — …хорошо. Если ты действительно поработаешь над этим, то сможешь использовать во второй главе. Но помни, главное — это все равно в первую очередь отечественный законопроект. Он — научный продукт твоей деятельности, ее итоговая цель, — Янь Цюшань пристально смотрит на птенца и не отводит взгляда, пока тот, подумав, не кивает в знак согласия. — И то правда, — соглашается он с улыбкой и рассеянно ерошит себе волосы на затылке. — В конце концов, у меня еще минимум год будет, чтобы довести эту инициативу до ума. Цюшань цокает языком. — Ты уже довел ее до ума, — поправляет он. — Но стоит понимать, что законопроект, важный для нашей страны, может быть бесполезен тому же Евросоюзу, потому что у них сейчас в принципе нет такого понятия, как квир-цензура. Вот элосам не повредило бы, конечно, — тут он хмыкает, как будто подумал о чем-то смешном. — Но, боюсь, у них в последние пару лет и без того проблем по горло, какие уж там права человека. Сюань Цзи позволяет себе невеселую усмешку (дрогнувшие губы усталого от жизни работяги) и кивает. — Я понимаю, что это вряд ли будет иметь какой-то смысл, — медленно говорит он, отвлеченно поглаживая кончиками пальцев край столешницы. — Но все-таки. Как думаете, если эту публикацию заметит ВСНП, чего мне ждать? Янь Цюшань пожимает плечами, совершенно не обеспокоенный тем фактом, что, по всей видимости, курирует курсовую студента, полезшего в дебри отечественного гражданского права. — Ты учишься в одном из лучших университетов страны, куда поступил на стипендию, Сюань Цзи, — медленно и взвешенно произносит он, неотрывно глядя на птенца. Тот неловко передергивает плечами и почему-то вдруг бросает на Линъюаня скованный взгляд. Заставляет увидеть не нахального фэнхуана с золотыми перьями, а только научившуюся летать неуверенную птицу. — Максимум что может случиться — это выговор, если твоя работа попадется на глаза кому-то из народных представителей в неподходящее время. Но ты блестящий студент, никто не будет жертвовать твоим будущим из-за мнения человека, не имеющего отношения к научно-методической деятельности. Линъюань бросает притворяться, что воюет с тетрадями (все равно ни одной страницы в той, что успел взять, так и не перевернул, пока чужой разговор слушал) и коротко хмыкает, молчаливо соглашаясь с мнением своего — их общего, по всей видимости, — друга и научрука. — Как будто можно угадать, когда время подходящее, а когда — нет, — Сюань Цзи морщится, но перестает выглядеть так нерешительно. Выпрямляется на своем месте, скрывая колебания от чужих глаз, и снова коротко смотрит на Линъюаня, как будто ожидает, что тот как-то поддержит разговор. Но что сказать? «Тема твоей курсовой — послабления цензуры для квир-персон? Звучит интересно». Слишком общо. «Ты молодец, не каждый в твоем возрасте думает о правах и свободах меньшинств в нашей стране». Слишком снисходительно. «С чего вдруг такая озадаченность судьбой отечественного квир-сообщества? Ты разве не встречаешься вполне традиционно с девушкой-мечтой? Или твои свободные отношения вскоре и связь с каким-нибудь парнем на «лин» предполагают?» Слишком много яда. Призрак Шэнь Юаньсинь стоит за спинкой птенцова стула и не дает подобрать ни одного верного слова. Чересчур недавно Линъюань видел этот задумчиво сжатый рот зацелованным докрасна. Чересчур недавно эти нервные пальцы обнимали девичье запястье. Все это чересчур. Линъюань прикусывает язык и вновь утыкается в тетрадь, поправляя в чужом неаккуратном начертании очередную наклонную черту. И — не обращает внимания на окружающую действительность вплоть до того момента, пока Сюань Цзи, попрощавшись с Янь Цюшанем, не выходит из кабинета. Как только дверь за ним закрывается, «профессор Янь» меняет свою шкуру, в мгновенье ока превращаясь в «повесу Янь», и коротко ухмыляется. — Он очень хотел узнать твое мнение о своей работе, — да вы достали. — Зря ты не поддержал беседу. Линъюань стискивает в пальцах ручку почти до скрипа и с особенным нажимом проводит очередную черту. Потом — не сдерживается и оставляет на полях разгневанное послание. Вслух — говорит: — Если хочешь узнать, надо спрашивать. Не то чтобы пара пристальных взглядов на стороннего свидетеля условно личного разговора, пусть даже он идет между студентом и научруком (особенно если он идет между ними), можно считать за активную заинтересованность. И не то чтобы птенец вообще интересовался чем-то связанным с Линъюанем все это время. В конце концов, голословное утверждение Алоцзиня про угодливую аккуратность почерка вовсе нельзя считать доказательством. (И нет, нельзя сказать, что это звучит лицемерно, потому что сам Линъюань не интересовался птенцом все это время. Он… интересовался. Просто незаметно. И он правда пытался. Никто не может сказать, что он не пытался, после того разговора в поезде. Разговора, в котором он сам предложил прекратить формальности, и они согласились с этим. Разговора, который ни к чему не привел). — Ах если бы, — едва заметно качает головой Цюшань. — Ты, сяо Юань, уж слишком неприступен, — замечает он с отчетливым сожалением человека, которому понадобилось немало усилий, чтобы стать частью чужого тщательно защищенного пространства. — Если это твоя гей-паника так проявляется, мне жалко всех несчастливцев, когда-либо привлекавших твое внимание. Они ведь так и не узнали, наверное, что их усилия не прошли даром. О, усилия Сюань Цзи определенно не прошли даром, с иронией думает Линъюань. Впрочем, может ли пройти даром то, чего нет? Ведь разве прилагает усилия цветок, чтобы радовать глаз своим видом и дразнить обоняние ароматом? Вот и Сюань Цзи навроде цветка. — В последнее время ты болтаешь слишком много, лао Янь, — вместо того, чтобы сказать все это, выцеживает из себя он. Янь Цюшань весело щурится, и от его глаз разбегаются маленькие морщинки. — Думаешь? — по комнате пробегает сквозняк беззлобной насмешки, заставляющий неуютно пожать плечами. — А моему парню нравится. Вот и суди исключительно о своем парне, а моего не трогай, думает Линъюань с неожиданным ожесточением. Выпуская пар, он с шумом захлопывает тетрадь, мельком замечает на обложке небрежно выведенное имя и — до боли в челюстях стискивает зубы. — Я не буду с тобой говорить об этом. Оконная рама коротко вздрагивает, сдаваясь порывам усилившегося ветра, и стол обдает влажными ароматами дождя и цветущих вишен. Линъюань поднимается, чтобы закрыть ставню (возможно, излишне поспешно), и поворачивается к Цюшаню спиной. Тот, конечно, легко замечает его маневр. — Да ты хоть с кем-нибудь об этом поговори, — вздыхает. — А то глядя твое поведение можно только одно решить, — и выдает, как будто кого-то цитируя: — «Есть ли смысл связываться с человеком, что за целый год вне учебной аудитории не сказал мне ни слова?» Ты ничего не знаешь, думает Линъюань. И, наверное, рассказывать бесполезно.