Безмолвие

Мэй Алоцзинь… раздражает. Линъюань скашивает глаза вбок и подавляет усталый вздох. Мальчишка болтается за его плечом как поплавок, ловко покачивающийся на волнах огибающих их студентов, и не отстает ни на шаг. Этнический китаец, семья которого покинула страну вскоре после его рождения, он приехал в Гуанчжоу студентом по обмену, определился в группу птенца и тут же принялся азартно вгрызаться в историю своей покинутой родины, из-за чего и оказался под крылом Линъюаня. Не то чтобы, впрочем, сам Линъюань стремился ему способствовать, но «практикующий аспирант всяко лучше поможет мальчику влиться в современную жизнь Поднебесной, чем пожилой профессор». Отправила бы тогда его к Янь Чжичуню! Вот уж кто сливался с современными студентами так легко, как будто был хамелеоном. Чего стоят только эти пятничные попойки с первокурсниками. Кажется, даже если бы не близость Янь Цюшаня с Сяо Чжэном, Чжичунь без каких-либо усилий стал бы частью этой теплой компании. — Шэн-гэгэ понравилось мое домашнее задание? — Алоцзинь трогает Линъюаня за локоть, типично по-американски игнорируя его четкое неприятие к прикосновениям посторонних, и широко улыбается, очевидно ища похвалы. И еще это дурацкое «гэгэ». И как объяснить мальчишке, что в контексте их отношений это похоже скорее на флирт, чем на демонстрацию теплых дружеских отношений? — Этот студент перерыл три стеллажа в библиотеке, чтобы раскрыть все твои вопросы! Нет, его старание правда заметно. Линъюань даже почти уверен, что Алоцзинь ничего такого не имеет в виду, называя его своим старшим братом. Он с самого начала был в восторге от лингвистической идеи семейственности, где любой незнакомец может стать твоим условным дядюшкой, вот только раздражаться на него меньше все равно не получается. Линъюань скованно пожимает плечами и, медля с ответом, копается в поисках ключей от аудитории. Вокруг толпится целый поток первокурсников, которые пришли на лекцию, и ему совершенно не улыбается понимать, что как минимум треть из них с интересом прислушивается к его вынужденному разговору. — Это было приемлемо, — наконец вымучивает из себя он, одновременно с этим вставляя ключ в замочную скважину и нарочито громко звеня брелоком. — Надеюсь, заданное на сегодня эссе тоже будет на уровне. Алоцзинь, игнорируя скупость его слов и вычленяя для себя только похвалу, расцветает. — Еще бы! Небеса, Линъюань курирует его всего две недели, а уже готов лезть на стенку. Этот слишком высокий огонь его обжигает. Почему Дань Ли воспитал меня таким вежливым, думает он сокрушенно, пока чинно идет к преподавательскому столу и стоящей рядом с ним кафедре. На столешницу тут же приземляется рабочая тетрадь Алоцзиня. Только открой ее — увидишь аккуратные ряды старательно выведенных иероглифов. Мальчишка сдает свое домашнее задание самым первым, и ему же Линъюань выдает стопку уже проверенных работ для раздачи студентам. Что угодно, лишь бы Алоцзинь отошел в сторону и прекратил, демоны задери, вторгаться в его личное пространство. — Учитель Шэн, — мягкий располагающий голос ласкает слух, заставляя поднять голову и посмотреть на говорящего. Линъюань отрывает взгляд от своих лекционных материалов, в которые уткнулся в ожидании звонка, оповещающего о начале занятия, словно является цветком, неизбежно следующим за солнцем, и сталкивается с красиво очерченными фениксовыми глазами своего птенца. Тонкие стрелки косметического маркера цвета осенней ржи как будто подчеркивают едва заметное недовольство его прищура, но Сюань Цзи ничего больше не говорит. Словно бы нарочито приветствует Линъюаня так же, как и десятки других студентов, кладущих на стол свои тетради с домашним заданием, и почти тут же уходит, уносимый течением к длинным столам. Как будто не было долгой поездки домой, в их родную деревню, как будто не было неловкого семейного ужина, полного воспоминаний. Линъюань пытается заставить себя сосредоточиться на работе, но обтянутую графитово-серым блейзером спину птенца просто не получается не провожать глазами. Острые косточки выступающих лопаток, подчеркнуто литые плечи, узкая талия… Линъюань стискивает зубы, упрямо утыкаясь в выписанные отдельной колонкой даты, обязательные для студентов к запоминанию, и начинает дышать на счет. Цзи-эр предельно внимателен и ни разу не отвлекается на постороннее. Несколько раз экран его телефона, абсолютно открыто лежащего на столе, вспыхивает белым неоном цифровой эмоции от приходящих на него сообщений, но птенец даже ни разу не отрывается от конспекта. Впрочем, на преподавательскую кафедру он тоже не смотрит. Поднимает глаза только иногда, когда по доске скрипит мел, выводя очередную обязательную дату, или когда проекторное полотно коротко мигает перелистанным слайдом занудной нынче презентации, рассказывающей о периоде монгольского нашествия. Зато Линъюань на птенца смотрит почти что не отрываясь, и одним богам известно, как у него получается отвести эту пару, не запнувшись из-за того, что самым бесстыдным образом разглядывал своего студента. Как только звонок оповещает об окончании занятия, он тут же откладывает в сторону мел, как раз выписав последний иероглиф в домашнем задании для группы, и едва ли не кулем падает за свой стол. Мысли разбегаются как стайка испуганных зверей. Алоцзинь прилипает к нему мгновенно. — Шэн-гэгэ, закажем пиццу? У нас же сегодня день этнического кино, — он вспрыгивает на край стола и беззаботно болтает ногами, не обращая ровно никакого внимания на студентов, многие из которых любопытно крутят головами, замедляясь на выходе из аудитории в надежде услышать ответ на его вопрос. — Возьмем гавайскую для меня и пеперони тебе. Ты же любишь, когда поострее. Вообще-то Линъюаню есть что ему сказать. В первую очередь Алоцзиню стоило бы перестать сыпать такими двусмысленностями. В конце концов, они учитель и ученик, и то, что этого китайского американца поселили в общежитии вместе с ним («так вам будет проще найти общий язык»), ровным счетом ничего не обозначает. Уж точно Алоцзинь не должен вести себя так, будто они друзья. Или хотя бы не вести себя так перед всеми. Потому что, если посмотреть со стороны и принять во внимание все эти непредумышленные двусмысленности, выходит, что Линъюань не старательный аспирант, из принципа старающийся не водиться с порученными ему студентами, а просто лицемерный придурок. И если птенец так подумает, то будет, в общем-то, в своем праве. (Впрочем, он в своем праве хотя бы потому, что они частенько встречаются в баре по пятницам). Однако несмотря на все это Линъюань лишь дергает плечом, сбрасывая с себя ладонь ничего не знающего ни о личном пространстве, ни о субординации парня, и выуживает из пачки домашних тетрадей ту, что подписана как «Сюань». Хамить все-таки не в его характере, да и Алоцзинь по факту ничего плохого ему не сделал. Ну, разная культурная среда, подумаешь… Может быть, если Линъюань покажет всем своим видом, что очень занят, первокурсник оставит его в покое? Тем более… Теперь он и правда занят. В конце концов, это тетрадь птенца. Тема эссе, заданного на сегодня, на самом деле довольно проста, и Линъюань ожидает, что птенец легко справился со своим заданием. По правде сказать, он начинает с его работы лишь для того, чтобы убедиться в своей правоте. Вот только открыв тетрадь — ужасается. Предыдущее домашнее задание, написанное аккуратным разборчивым почерком, соседствует с… чем-то. — Сюань Цзи, — не своим голосом окликает собирающегося парня Линъюань. Тот лениво поворачивает в его сторону голову, отрываясь от беседы с одним из множества своих приятелей (уж не он ли атаковал птенца сообщениями всю пару?), и вежливо приподнимает брови. — Что-то не так, учитель Шэн? — отзывается ровным голосом, в упор не замечая все еще сидящего на краю стола Алоцзиня, который, вне сомнения, с любопытством наблюдает за происходящим. — Не так, — с трудом взяв под контроль собственный голос, соглашается Линъюань и протягивает ему тетрадь. — Что это такое, не подскажешь? У меня нет времени разбираться в этом… нечто. Будь добр переписать нормально, — он кивает на ближайший к ораторской кафедре ученический стол. — Желательно сейчас же. Сюань Цзи набрасывает лямку своей сумки на плечо и медленно сходит по ступенькам вниз. Останавливается прямо перед Линъюанем и забирает свою тетрадь. Задумчиво шелестит исписанными страницами, невпечатленно озирая последнее злополучное эссе — и вдруг устремляет свои бесовы, бесовы невероятные глаза прямо на Алоцзиня. Впервые за последние две недели. — Нет, — наконец говорит он, не сводя со золотоволосого юноши взгляда. Тот отвечает ему удивленной улыбкой, явно не понимая, с чего вдруг удостоился такого внимания. Зато Линъюань все понимает прекрасно. — Что значит «нет»? — он стискивает зубы, стараясь не думать о том, что это как будто самый длинный их разговор за последние несколько лет. — Я не буду проверять эти каракули. — Если у учителя есть время на пиццу в обществе студента, должно и на проверку эссе найтись, — Сюань Цзи наконец переводит взгляд на самого Линъюаня и дарит ему саркастическую улыбку. Такую солнечную и полную такой неприкрытой злости, что неясно — пугаться этой улыбки или же поклоняться ей. — В конце концов, мы тут знания получать собрались, а не курсы каллиграфии проходить, верно? На лице у него при этом какая-то странная, сложнопереводимая гамма эмоций — как будто он не знает, сблюет прямо сейчас себе на ботинки или ударит кого-нибудь — и в эту секунду Линъюаню больше всего на свете хочется подскочить на месте, схватить его за рукав и воскликнуть: «Да все это — не то, что ты думаешь!» — потому что в голове у меня только ты один днем и ночью, и я уже не знаю, куда бежать от этого. Но — птенец необыкновенно быстро берет себя под контроль и, шлепнув тетрадкой по столу, поворачивается спиной, так стремительно покидая аудиторию, что Линъюань не успевает решиться не то что на этот отчаянный окрик, но и в общем на что-нибудь. Когда дверь за ним закрывается, Алоцзинь подхватывает оставленную лежать на столе тетрадь и начинает с любопытством ее пролистывать. И у Линъюаня, признаться честно, в этот момент нет никаких сил на то, чтобы его осадить. — Ого, как разборчиво! — удивленный возглас заставляет скривиться. — Неужели? Неужели есть что-то хуже того, что птенец подсунул ему сегодня вместо домашнего эссе? Это же ни в коем случае не похоже на его обычный старательный почерк! А ведь Линъюань только порадовался, что Цзи-эр вырос из своих попеременно то скачущих, то падающих линий, какими изводил его, учась в школе. Но Алоцзинь смотрит на исписанные страницы с заданиями предыдущих тем, где иероглифы действительно выведены разборчиво, и не надо пытаться по контексту понять, что он в своем потоке мыслей имел в виду. — Ага, — рассеянно соглашается американский китаец, совершенно не улавливая сарказма в голосе Линъюаня. — Ребята из нашей группы постоянно над ним подтрунивают по поводу почерка. Мол, у него репутация человека… — он на секунду задумывается, явно вспоминая услышанное выражение, — взмахом топора порождающего ветер, вот! — только за счет языка подвешенного и потому что в тестах надо не иероглифы выписывать, а варианты ответов в кружок обводить, — он наконец доходит в перелистывании до последних исписанных страниц и хмыкает: — Ну вот это уже знакомое что-то. Мы с ним на прошлой неделе на МПК рядом сидели, у него как раз такой ужас в тетради и был. Говорят, профессора от него воют. Линъюань бросает косой взгляд в тетрадь, без удивления цепляясь за кривые потуги на «чао» в «династии Юань», и глубоко вздыхает. — Какое подробное эссе! — между тем восхищенно выдает Алоцзинь, читая, конечно, уже оцененное старое задание. Еще бы, вряд ли со своим уровнем он сможет определить, «цунь» там у птенца написано или «цзы», а уж различить его «жэнь» и «жу» не всякий профессиональный лингвист сможет. Ему бы с таким почерком в медицину, а не в правоведение и международные отношения. — Я думал, Сюань Цзи у Шэн-гэгэ на парах потому молчит, что ничего не знает, а он, оказывается, и в истории разбирается хорошо. На эту реплику Линъюань вскидывает брови. Максимальная демонстрация любопытства, какую он может себе позволить. Неважно, что пара последняя и в аудитории никого нет, а Алоцзинь все равно как минимум ближайшие четыре месяца будет жить вместе с ним. Показать открыто свою заинтересованность сейчас — все равно что размазать по самолюбию уже отпечатавшийся там болезненным пятном плевок. — А что, на других предметах он себя ведет как-то иначе? — и все же совсем удержаться не получается. Неужели Цзи-эр действительно выделяет его занятия из остальных? Алоцзинь захлопывает тетрадку и, весело хмыкнув, пристраивает ее в пухлую стопку. — А то ж! — без промедления подтверждает он и, очевидно взволнованный заинтересованностью Линъюаня в разговоре, тут же, по уже знакомой тому в этом энергетическом вихре привычке, сбивается на очевидно американскую манеру. — У него на любой паре как будто муравьи в штанах! Я ведь и подумал сначала, когда только на занятиях у Шэн-гэгэ его поведение увидел, что он не отсвечивает, потому что в предмете не разбирается! Но, похоже, — здесь Алоцзинь хихикает как маленькая белобрысая сплетница, которой он, конечно же, и является, — Сюань Цзи просто влюблен и хотел этим взрослым флером впечатление произвести! Влюблен. Линъюань стремительно сгребает в охапку несчастные студенческие тетради и, стрельнув в Алоцзиня холодным взглядом, выплевывает: — Не говори глупостей. Сюань Цзи просто влюблен. Это всего лишь глупая шутка, думает он. Этого совершенно не может быть.