Безмолвие

Смех Сюань Цзи заразительный, яркий, теплый. Звуки отрываются от сияющей счастьем фигуры юноши как искорки от костра. Линъюань затягивается, пропуская в легкие неожиданно колючий дым, еще минуту назад казавшийся вполне приятным и освежающим забитую повседневными делами голову, и какое-то время размышляет над тем, чтобы отвернуться. Не смотреть на брызжущее весельем лицо того, кого дразня называл птенцом когда-то в далеком прошлом. Если тогда Сюань Цзи действительно был птенцом, теперь он превратился в большую красивую птицу. Претенциозный модник, красящий волосы в огненные цвета и подводящий и без того притягивающие фениксовые глаза красным карандашом. Что он только забыл в Сунь Ятсене? Впрочем, факультет международных отношений — это как раз по мерке его болтливого рта и непомерных амбиций. Он всегда, казалось, вот-вот отрастит крылья, пробьет ими ткань рубашки и улетит далеко-далеко. Туда, куда вечно и стремился. Вверх, к сверкающей радостью и великолепием жизни общительного повесы, получающего все из ничего. «Тебе стоит сосредоточиться на учебе, а не на мимолетных симпатиях». Ляпнул тоже тогда, весь из себя взрослый в двадцать один год. Польстило, конечно, что птенец в нежных чувствах ему признался… Но толку? Подросток и почти совершеннолетний парень, через три дня уезжающий в университетское общежитие, места в котором добивался два года учебы. Сюань Цзи был ребенком, что он мог знать о действительно глубоких чувствах? В пятнадцать лет все влюбляются, и долго ли это длится? Хотя вот сам Линъюань не влюблялся ни в пятнадцать, ни в семнадцать, ни даже в двадцать лет. Встречался, конечно. Но встречаться — это же не значит любить человека. Иногда это просто значит проводить время. В случае с Линъюанем это было еще к тому же и не самое приятное времяпровождение. Иногда это было действительно утомительно. Отнимало его часы, силы, ресурсы — и ничего не приносило взамен. Ни отголоска тепла, ни капли привязанности. Первая заинтересованность быстро сменялась скукой, и дальше не становилось лучше. Ни одни его отношения не выдерживали и месяца и обычно заканчивались тем, что обиженные партнеры и партнерши называли его неспособным на глубокие чувства циником. И, может, он действительно циник? Раз так, почему он продолжает смотреть на птенца, превратившегося в огромную золотую птицу, и не может оторвать взгляда? — Красивый, — раздается рядом умиротворенно. Линъюань оборачивается, вопросительно вскидывая бровь. Чжичунь прячет вечно холодные руки в длинных рукавах своего любимого кардигана, растянутого широкими плечами Янь Цюшаня еще, наверное, до их знакомства, и тоже смотрит на компанию Сюань Цзи. — Кто? — понятное дело, что птенец. Он из всех этой группы перваков самый яркий и запоминающийся, но Линъюань скорее сам себя пырнет, чем признается в этом вслух. — Тот первокурсник с направления дипломатии и политических процессов, который глаза красным карандашом подводит, — с обезоруживающим спокойствием отзывается Чжичунь. Постыдился бы, что ли. Во-первых, уже не студент и даже не аспирант, а во-вторых, уже занят. Оценивать, конечно, никто не запрещает, но Янь Цюшаню явно бы такая новость не по душе пришлась. Секунду Линъюань обсасывает как леденец соблазнительную мысль донести на одного приятеля другому, а потом затягивается в последний раз и тушит бычок о каменный угол стоящей на крыльце урны, прежде чем выкинуть вместе с ним в мусор эту задумку. Глупости. Чжичунь в жизни ни на кого, кроме учителя Янь, и смотреть не будет, они же как иголка, притягиваемая магнитом, и горчичное зерно. Просто… сама мысль о том, что Сюань Цзи цепляет не только его, Линъюаня, взгляд, звучит хуже смерти от тысячи порезов. Неужели это и называют ревностью? Если так, сводящий при любом упоминании о привлекательности Сюань Цзи ломотой желудок Линъюаня уже давно должно разъесть уксусной кислотой. — Учитель Шэн! Учитель Янь! — Ван Цзэ, известный своими опозданиями на все без исключения пары и чередой феерических свиданий, сделавших его узнаваемым лицом не только среди студентов, но и среди преподавателей университета, жизнерадостно машет им рукой. Чжичунь машет в ответ и мягко улыбается. У него вообще теплые отношения с этой компанией. Наверное, за счет безобидной внешности, из-за которой по нему и не угадаешь звереющего в сессию препода, весь семестр только прикидывающегося беззащитной овцой. И как только ему это удается-то, учитывая количество промежуточных тестов и ежемесячных работ, положенных по его дисциплине… — Как они могут продолжать обожать тебя после того, что ты устроил им на семестровом экзамене? Чжичунь смеется. — Весенний ветер рождает дождь, — говорит он с насмешливым назиданием. — А что, завидно? Линъюань не отвечает; трет подушечки пальцев и жалеет о слишком быстро выкуренной сигарете, когда понимает, что Сюань Цзи приближается к ним как ни в чем не бывало, не отставая от своей дружеской компании. …а бывало ли что-то? Они три года не виделись. Когда Линъюань приезжал к опекуну на каникулы, то даже не смотрел в сторону дома птенцовых родителей, потому что зачем? Цзи-эр — школьник, упавший в возраст пубертатной язвы, его мысли — не настоящие звезды, а лишь метеоры. Пролетели, оставили за собой сияющий хвост ненадолго — и погасли без следа. Дань Ли, конечно, смотрел укоризненно. «Цзи-эр про тебя расспрашивал. Хотел узнать, когда приедешь. Даже подарок приготовил на Новый Год». Первый Новый Год с момента переезда Линъюаня в общежитие, второй Новый Год… Потом — перестал, конечно. И больше Дань Ли ничего о нем не рассказывал. Впрочем, он и говорил-то изначально, наверное, потому что ему все казалось — Линъюань привязан к птенцу, как и птенец к нему. А ведь началось с того, что родители Сюань Цзи просто попросили один раз посидеть с ним. Это потом один раз плавно перетек во второй, третий, четвертый… И так — до дурной бесконечности. Пока Сюань Цзи не огорошил Линъюаня своими гормонально нестабильными признаниями и не заставил ляпнуть эту снисходительную чушь, оскорбительную для любого подростка. Сам Линъюань точно бы оскорбился. Теперь Сюань Цзи — похожий на жемчужину, на феникса, на звезду-самоцвет — стоит перед Линъюанем в своем откровенно пижонском бежевом пальто, и его нарочито встрепанные волосы выделяются на фоне крепа и кашмира огненным пятном, и Линъюаню отчаянно хочется снова закурить — или поцеловать его. А может, и то, и то. — Учитель Шэн, — Цзи-эр приветственно кивает ему и ничего больше не говорит. И Линъюань хочет ему ответить, но. Он молчит. Интересно, Цзи-эр так и готовил ему подарки на Новый Год? Ведь и об этом Дань Ли перестал рассказывать. Наверное, предполагать такое — слишком самонадеянно. В конце концов, раньше Цзи-эр так спокойно никогда не смотрел. Раньше он был весь — сплошное обожание и восторг по отношению к Линъюаню. Гордился «взрослым другом» и представлял его всем подряд. Все его нынешние друзья Линъюаня знают и без представлений. Вот же он, аспирант, который простую историю под вычурным названием «Срединное государство и мир» у них в группе ведет. Занятия дважды в неделю. Господин «Лекция-Семинар-Коллоквиум». Учитель «Я специально задам тот вопрос, к которому вы не готовились» Шэн. — А учитель Шэн с нами? — робкий высокий голосок вырывает из волн бесконечными валами накатывающих непрошенных воспоминаний. Чжичунь мягко смеется и с легким лукавством мерцает в сторону Линъюаня ласковыми глазами. — Учитель Шэн? В бар? — ужасается он шутливо. — Что вы, он слишком стар для такой компании. То ли дело я и учитель Янь, который с правоведения. Как раз, кстати, только его и ждем. Вот же, думает Линъюань без особой злости. Человек, а ведет себя как собака. Впрочем, оба они такие: это же вопиющее нарушение субординации на самом деле — идти в бар с первокурсниками. Даже если ты аспирант. А уж если ты полноправный, так сказать, преподаватель — как Янь Цюшань или Янь Чжичунь — это вообще что-то за гранью разумного. Но, разумеется, Линъюань идет. Потому что он собака и жизнь у него собачья. Вообще-то подобные посиделки возможны только из-за Сяо Чжэна, который то ли названый племянник Цюшаня, то ли младший внук троюродной бабушки его тети, которого тот знает с детства и с детства же учит плохому. Не то чтобы Линъюань плохого мнения о Сяо Чжэне. На самом деле он хороший парень и блестящий студент, полностью отвечающий всем рассказам о положении своей семьи (и его надо наоборот поблагодарить за то, что он стал связующим звеном между двумя условно разными мирами преподов и перваков). Просто… это из-за птенца. Посмотри правде в глаза, Линъюань. Глаза у правды — коричневые с перченой краснотой, озорные и ласковые. Подведенные красным карандашом манящие фениксовые уголки чуть опущены вниз, и яркие кленовые волосы только их оттеняют. Весь Сюань Цзи сейчас — воплощенное пламя, лисье лукавство. Хлопающее от ветра крыльями тонкое бежевое пальто, небрежно распахнутое на груди, перемазано кляксой красного шарфа и веет каким-то цветочным унисекс-одеколоном. Ну точно — фэнхуан с огненными перьями, господин ста птиц. Они дожидаются Янь Цюшаня и решают пойти в недавно открывшийся за квартал от студенческого общежития околоевропейский паб. Чжичунь, только увидев своего ненаглядного, тут же прилипает к его боку и о чем-то тихо ему рассказывает, кивая на других приятелей Сяо Чжэна и Сюань Цзи — Ван Цзэ и Гу Юэси. Бестолковый повеса и одинокая волчица — что они вообще забыли в обществе друг друга, интересно? — Ты будешь «Карлсберг» или «Харбин»? — интересуется птенец у Сяо Чжэна, совершенно спокойно толкая его локтем в бок, как будто они прикасаются друг к другу по тысяче раз на дню. Линъюань поджимает губы и без единого комментария отворачивается, поддергивая ворот своего строго черного пиджака. Он вот вообще не отказался бы от байдзю, только никто не спросил о его желаниях, когда выбирался бар. А ведь байдзю может сохранить ему трезвый рассудок сегодня. Нет, конечно, можно попытаться не смотреть на Сюань Цзи, но эта задача кажется откровенно невыполнимой, потому что как можно вообще на него не смотреть? Вот и подружка птенца (как ее там, Пи Жу? Пин Цяньжу, кажется), кстати, тоже считает так. Можно ли объяснить иначе ее устремленный на Цзи-эра восторженный взгляд? Линъюань даже решил бы, что они с ней плывут в одной и той же дырявой лодке, медленно идущей ко дну, если бы меньше себя уважал. В конце концов, у него куда больше общего с Сюань Цзи, чем у этой… девочки. И он, будем честны, куда симпатичнее. — Я хочу сидра, — между тем пожимает плечами Сяо Чжэн и сердито цыкает языком, когда Сюань Цзи, с умным видом покивав головой, вытягивает у него из кармана бумажник и коротко салютует им, отправляясь к барной стойке. Ван Цзэ смеется, сверкая зубами. — Ты так много ему позволяешь, — дразнит приятеля он, — что даже слегка неловко. Неужели мы где-то пропустили ваш романтический момент? Сяо Чжэна перекашивает, как будто он выпил протухшей водицы. Линъюань давно заметил, что он, обычно холодный как лед и иней, реагирует более-менее ярко только на Сюань Цзи. Наверное, припиши Ван Цзэ ему отношения с той же Пин Цяньжу, он бы даже не почесался, но шуточки о птенце… о, они заставляют его звереть. Наверное, потому что тот поднимает ветер и взбивает волны одним своим появлением. Удивительно, как такие разные люди вообще сошлись. — Херню не неси, — огрызается блистательный студент и сдержанный племянник, тут же огребая за грубости подзатыльник от Янь Цюшаня. Впрочем, бьет тот мягко, скорее, по привычке. — Я ему просто вчера проспорил, — объясняет он, однако быстро остывая. — Я должен был обойти его на тесте по международному праву, но он опередил меня на балл и заявил, что я сегодня угощаю вас. Гу Юэси, молча слушающая все это время и не проронившая ни слова за последние полчаса, коротко улыбается самым уголком губ. — Поддразнил тебя, но опять подумал не о собственной выгоде, — говорит она негромко, при этом очень легко заставляя всех вокруг к ней прислушиваться. — Вот сегодня и льются озера вина да растут леса мяса. Янь Цюшань хмыкает и понимающе пожевывает губами. — Хорошо бы тогда он еще для Чжичуня содовой захватил. Про то, что Сяо Чжэн вовсе не должен был идти у Сюань Цзи на поводу, он не говорит ни слова. Все-таки птенец слишком легко покоряет чужие сердца. Содовую для Чжичуня он, кстати, приносит. Тот благодарит мягким кивком — он вообще не пьет — и пользуется легко выпавшей возможностью втянуть его в разговор. Как пламя мягко облизывает поленце, подпаливая его и делая частью костра, так и «учитель Янь» очаровывает своим ласковым дружелюбием. Психолог хренов. — …так что мы просто совпали характерами, я думаю, — выхватывает из без усилий текущей беседы Линъюань. — Когда я учился в школе, у меня такого ни с кем не было. Птенец улыбается, покачивая в руке чуть пригубленную бутылку «Харбина». Красный перец в его глазах искрит, делая радужки в скудном освещении паба почти бордовыми. — Серьезно? — Ван Цзэ моргает. — Я думал почему-то, что ты был звездой класса или вроде того. От тебя же так и фонит… ну… знаешь… — он морщит лоб; его бутылка почти ополовинена, и пить он, кажется, не умеет. Интересно, а птенец-то когда научился? Они же вроде ровесники. — Очаровательным хулиганством. Как будто ты из тех людей, что одним шагом всходят на небеса. Обязательно глазами за тебя цепляешься, когда видишь, и тут же хочется какую-нибудь дичь сделать. Сюань Цзи кокетливо хлопает длинными ресницами и делает небольшой глоток своего пива. — Ах, братец мой Ван, — издевательски тянет он, — пощади! Мне ведь и девятнадцать-то только после весенних праздников! Неужто ты такого обо мне мнения?! Пин Цяньжу смущенно хихикает, пялясь на смазливое личико птенца, и Линъюань стискивает в пальцах собственную бутылку долбаного «Карлсберга». Сюань Цзи даже пиво ему взял другое. И даже совсем на него не смотрит. С самого начала семестра не смотрел. Янь Цюшань хмыкает и переглядывается с Чжичунем. Он, похоже, сегодня не особо налегает на алкоголь. Что, неужели подумал о том, что потом его дома ждет? — Я думаю, Ван Цзэ просто считает твою птичью натуру милой, — он коротко смотрит на Линъюаня, словно призывает его сказать что-нибудь, но тот только вздергивает бровь. И к чему это было? Все вокруг считают птенца милым, отлично, он это понял. Целый семестр наблюдал за этим светопреставлением. Может, если бы вокруг Сюань Цзи не крутилось столько народу каждый гребаный день, он бы и не подумал о том, чтобы ревновать и злиться. И уж тем более не стал бы вестись на попытки Чжичуня затащить его в эту студенческую тусовку. В конце концов, ладно бы выпускники! Но ведь это же первокурсники. А они — преподаватели. Ладно, Линъюань еще только аспирант, конечно, но все-таки. Что-то такое он думал и тогда, когда отшивал Цзи-эра, да? Ему ведь всего пятнадцать. Он ведь еще мальчишка. Следовало сделать это тогда помягче, и сейчас не пришлось бы лихорадочно пытаться затолкать непослушное сердце из глотки обратно в грудь, откуда оно постоянно рвется, стоит только посмотреть на этого мальчишку. Теперь, когда Линъюаню двадцать четыре, а Сюань Цзи восемнадцать, разница в шесть лет не кажется такой уж неодолимой пропастью. Птенец между тем склоняет голову набок. — Птичья натура? — уточняет он внезапно медленно. Янь Цюшань пожимает плечами. — Я достаточно за тобой наблюдал, мой юный ученик, — отзывается он со спокойной усмешкой. — Так что да. Каждый день летаешь по корпусам как недавно выпущенный из клетки попугай, — он загибает палец. — Похож на сороку, когда дело доходит до всяких побрякушек — даже странно, что никого симпатичного до сих пор не подцепил, — еще один палец. — К тому же ты болтлив и обожаешь смотреться в зеркало. Сюань Цзи секунду недоуменно моргает — и вдруг смеется. — Вот это да! — выдает он весело. — Это самая длинная тирада от учителя Янь вне лекции, которую я когда-либо слышал. — Можешь считать, что это была лекция о тебе самом, — улыбается Янь Чжичунь. — Учитель Янь любит такие слушать, но сегодня, видимо, решил сам прочитать. — Да не то чтобы меня сравнение удивило, — Сюань Цзи все еще улыбается. — Учитель Янь все-таки не первый человек, который мне это говорит. Так что… может, я и правда какой-нибудь попугай? — он заглядывает себе за спину. — Жаль, ни крыльев, ни хвоста, ни гребня. — Зато рога можешь наставить кому угодно, — Сяо Чжэн задумчиво смотрит на свою пустую бутылку из-под сидра. — Правда, не знаю, как это к птицам относится. Но они же умные, да? Наверно умные, раз ты сегодня меня обскакал. Или скорее… облетел? Гу Юэси качает головой и молча убирает пустую бутылку под стол. Кто-нибудь в этой компании вообще пить умеет? — А кто еще называл так Сюань Цзи? — робко улыбается Пин Цяньжу, заглядывая птенцу в глаза в поисках внимания. Тот закусывает губу — и почти смотрит на Линъюаня. Его голова на миг как будто чуть дергается в его сторону. Но. В итоге он так и не отворачивает лица от своей пухлой подружки. Предпочитает Линъюаню ее. — Да так… Один человек, — он неопределенно ведет плечами. — Давно было, уже неважно. Линъюань хочет сказать, что вообще-то этим человеком был он, и не стоит так просто о нем забывать. Но — он молчит. Ведь это уже неважно. — Я, кстати, предупредить хотел, — птенец тем временем отводит взгляд от Пин Цяньжу и обращается к Сяо Чжэну. — Я в конце недели уезжаю к родителям на каникулы, так что в комнату можешь кого угодно водить, — тут он улыбается. — Не залечу ближайший месяц. Губы Сяо Чжэна кривятся то ли в попытке сдержать смешок, то ли в попытке скрыть отвращение. — Спасибо за разрешение, — фыркает он преувеличенно сердито, и по одному только этому тону ясно, что никаких развлечений по крайней мере в ближайшие пару недель у него не планируется. — Обязательно им воспользуюсь. Линъюань понимает, что закусил изнутри губу, только когда вместе со слюной сглатывает кровавый металлический привкус.

«В комнату можешь кого угодно водить».

Интересно, а сам ты много кого водишь в вашу комнату?

«Уже неважно».