Увядающая лилия.

      Интересно, одному ли мне казалось, что время летит как вода? Казалось, всего минуту назад мне было 5. Небо было синее, трава зеленее, а перо не дрожало в ослабевших руках. Сейчас я понимаю — время самая коварная штука на планете. Когда нужно, оно течет с ужасно долгой периодичностью. А когда ты не следишь за ним быстрой, рысцой бежит неделями. Начинаешь чувствовать себя заложником времени. Все же, сейчас у меня есть, что вспомнить из моей бытности ребенком, которую я провел рядом все с одним и тем же человеком.       Руи выступал молчаливым проводником во взрослую жизнь, хотя и не спрашивали его, хотел он этого или нет. Вопрос времени, когда дети вырастут. И словно в ускоренной программе, мне исполнилось пятнадцать.       День был испорчен с самого его начала. На улице хлестал дождь, а вместо поздравлений меня встречали столпившиеся в комнатке сестренки люди. Тут, казалось, были все: родители, нянечки, врачи. Все до одного были здесь по одной единственной причине — ей снова нездоровилось.       Я тихой мышкой проскользнул на лестницу, аккуратно сойдя по ступенькам вниз. Будь проклят этот дождливый май, будь проклят это несчастный день... Я бы с удовольствием отдал ей все, что у меня было. Все мое здоровье. Всю энергию. Лишь бы она не болела. В доме было до ужаса душно. Грудь сдавливало до самой неприятнейшей и прискорбнейшей боли. Я постарался стряхнуть осаженную на плечи тяжесть и прямо в сорочке проскочил в заднюю дверь.       Холодная дождевая капля стукнула меня по носу, как спасительное "доброе утро". По щекам быстрыми ручейками потекли слезы, которые смешивались с дождем, находя окантовку губ, давая солоноватый привкус на языке. Скулы подернулись, а из груди вырвалось сдавленное рыдание. Я плакал вместе с дождем, просто стоя в шаге от задней двери.       Сломанный ребенок и не больше. Маленький мальчик. Вот кем был я. Мне 15, пора взрослеть. Через три года я должен стать сыном своего отца. Я не имею ни права, ни воли. Мне не дано ничего, а обстоятельства беззвучными цепями сковывают меня по рукам и ногам. И вы думаете, я против? Совсем нет. Это не для себя. Это для Саки...       От мыслей меня отвлекло солнце, игриво подмигнувшее из-под туч. Хрипы от слез разрывали грудь, подгоняя сердце еще в более бешеный ритм. Уже тогда, я хотел одного: чтобы Руи был рядом. Определенно худшее день рождения стало бы получше. И станет, когда я босыми ногами пойду вдоль сада.       Дождь начала переставать, а за беседкой мое внимание привлекли странные шумы. Кто бы мог подумать или хотя бы даже представить. Барский сын, старший Камиширо... Лез через кирпичный забор по мокрым камням, зажав что-то в зубах.       Когда он залез на самую верхушку забора, то тут же оскользнулся и повалился прямо в кусты боярышника.       Я в сердцах прикрикнул на него, а сам посмотрел, как он, потирая ушибленный лоб поднимается. — И поделом, — фыркнул я, но сразу понял, что это было зря. Голос после слез дрожал и разбегался, отказываясь слушаться. Для Руи это было приглашение пойти и разобраться, кто успел обидеть меня, именинника, кому ему пойти и набить толстую рожу. Но разве мог он исправить мою ситуацию? Мог, помочь Саки выздороветь?       В момент он вскочил на ноги, а я едва сдержался от смеха.       Нет, я, конечно, все бы мог понять, но видеть его, такого важного и бумажного в листьях боярышника, грязного и непричесанного было чем-то сравни комедии. Чувствовать, как теплые руки упекающее обволакивают мое худощавое тельце, уже делало этот день лучше. Слышать, как он шепчет успокоения, как целительный бальзам на душу. Знать, что он сбежал из дома только ко мне и так будет еще не раз, было самым лучшим осознанием за всю мою жизнь.       Тогда, на мое пятнадцатилетие, Руи принес мне белые лилии.       Сознание туманилось. Французские буквы в книге расползались и не хотели вставать в ровный ряд. Мне казалось, что вот-вот я потеряю сознание. Что все, что происходит лишь мое воображение.       Сборник сочинений неизвестного автора... тогда казался мне самым большим злом на планете. Но если не прочту эту скуку до завтра — отругают. Мой старый учитель французского и так был до ужаса строгий, а невыполненное задание равнялось бы смерти. Да, этот старый пердун был уроженцем самого Парижа.       Знаете, это, наверное, глупо, но у меня всегда была мечта побывать там. Вместе с Руи. Франция слыла страной любви, как же не интересоваться и ее винной столицей.       Сочинение не было способно заинтересовать меня по одной простой причине. Точка зрения автора не сходило с моим личным мнением. В данном очерке, заявлялось, якобы любовь — это нечто свободное, дарящее человеку крылья. Бред. Полный бред никогда не любившего человека. Сколько бы поколений не прошло, сколько бы времени не утекло, любовь никогда не была и не будет чем-то другим, нежели личные оковы одного человека на другого. Тебе хочется быть только с ним. Делить каждый миг, каждую секунду, каждую мелочь. Но такие возможности слишком заблокированы, слишком невероятны. Каждую секунду тебе кажется, что ты его теряешь. Ускользает малейший лучик, малейшая связка общений. Ускользает его любовь к тебе. Вот почему каждая проведенная без него толика вечности — мучения. Страшнее тех, что предлагают в аду. Страшнее самых горьких судеб на этой земле. Самых темных и не просветных ночей. Все можно расценить по-другому. Все можно перевернуть, но истина останется истиной, как ее не привирай.       Только не любивший мог бы написать такую дурь. Подобную чушь вышибает тот же клин — любовь.

      Еще год утек быстрым потоком. За тем 365-дневным циклом еще один.

      И вот, мне уже 17.

В это слабо верилось.

Я уже не мальчишка. Юноша. С ежедневной головной болью. Дело в том, что отец поднял со дна хорошие связи. И теперь, я переводил французские статьи, стихотворения и прозу. Все, лишь бы папенька был доволен.

      Перо скользило по пергаментной бумаге, создавая шершавую симфонию, а чернила, ютившиеся в маленькой стеклянной емкости, словно поедали свет от свечи, которая красовалась красным огоньком, освещая мой рабочий заваленный стол. На кровати у меня растянулся один большой вредитель, который сейчас мирно посапывал. Старший Камиширо изначально был выше меня. Сейчас же еще больше вытянулся и ростом скоро обгонял бы стройные молодые березки. Мой взгляд потеплел, когда сделалось так легко и хорошо на сердце от одного вида его. Руи обнимал мою подушку и в сонном состоянии шептал ей признания в любви, даже не подозревая, что я покинул нагретое гнездышко чуть ли не часом раньше. Оставалось пару предложений, а пальцы уже не слушались, и почерк начинал игриво скакать по не вычерченным строкам. Приложив еще чуть-чуть усилия, я все-таки закончил ненавистный текст, сбив все бумаги в стопку. Пнув любимого под ребра, я улегся рядом, пока он охал и гневался на меня за грубость. Желтые глаза засияли во тьме ярче потушенной минутой ранее свечи. Едва Камиширо поймал мой взгляд, то тут же успокоился и сразу простил мне больные ребра, зная, что я снова работал до самой поздней минуты. Промямлив "Люблю тебя", он завалился спать обратно, только теперь обнимая меня и шепча все невысказанные признания мне.       Руи очень много мне обещал. И не меньше делал. Своего восемнадцатилетия я ждал, как самого светлого праздника. Все потому что любимый обещал мне кое-что такое, что точно бы исполнил.