Увядающая лилия.

      Верите ли вы в любовь с первого взгляда? А в вечную, бессмертную, моногамную любовь? А в простую, детскую любовь? Руи Камиширо с самого детства не верил.       Вот так вот, совсем не складно, ему не казалось, что его родители его любят. А он не любил их. Проще говоря, он не думал, что способен на любовь.       Фамилия Камиширо имела за собой одну не очень удовлетворяющую особенность. Членов семьи Камиширо было как крыс на помойке. А Руи был старший сын главы семейства. И, если родители его любили, то вот двоюродные братья и сестры, дяди и тети презирали и ненавидели. Почему? Все просто. Видите ли, дед Руи был человеком еще более богатым. И по традиции, он отдавал все старшему сыну. Потом потомок на колено ниже тоже вырос. И уже тогда, воспитав собственного единственного старшего, отец Руи написал наследство, в коем было указано, что все имущество семьи по праву принадлежит никому иному, как ему самому.       Сказать, что к тринадцати годам, наследство мальчика было богатым — не сказать ничего. Начинать можно было только с поместий и усадьб. Их было порядком 50.       Но сам Руи никогда не считал и не будет считать себя богатым. Пока не встретит изумительного и великолепного меня.       Да, он не верил в любовь. Любовь была для него серым куском мяса, который,а с какой стороны не посмотри, был неотесанным, непонятным и неразборчивым.       Он не был обижен на свою семью. Да и на что ему обижаться? У него все есть, он обеспечен, его оберегают как зеницу ока. Просто он не питал к ним вообще никаких чувств.       Борьба за наследство уже долго кипела в крови потомков древнего дворянского рода. Когда Руи станет чуть больше двадцати, он больше половины отдаст, как выразилось бы более половины его родичей, в никуда. Одно большое поместье прикажет оборудовать под приют, многие усадьбы он просто отдаст бедным людям, которым было негде жить. Он никогда не был богат деньгами по-настоящему. Руи был богат сердцем.       Уж не знаю, то ли это, не то, но я тоже сомневался в вероятность любви с первого взгляда. Знаете, сомнительно это. Чувствовать что-то, что заставляет сердце ухать о ребра с удвоенной силой. Тогда, я думал, что это какая-то болезнь. Сейчас уверен. Любовь — это самая настоящая болезнь, которая сквозит человека от головы до пят. Она поражает тело, добирается до мозга от сердца, медленно разливаясь по венозной крови. Становится так тепло, так хорошо на душе.       Ты нужен, ты любим. Эти два словосочетания стояли в желтых, светящихся на февральском морозе глазах. Эти глаза грели лучше, чем огонь.       Прошел целый год. Мы уже не те дети. Мы — дети которые, любят. Любят друг друга.       Вы скажете глупо. Да, соглашусь. Но, возможно, эта детская любовь, эта наивность подстегнуло то, что, будучи уже молодыми людьми мы почувствовали искренне обожание. Восхищение. Восторженность. И вся эта смесь от собственных ощущений.       Впрочем, не будем торопить события. Все это будет потом по повествованию, но все же это было не так давно, но словно и в далеком прошлом. Будто я — древний старик, который использует последние пережитки памяти.       Стук копыт об вытоптанную дорогу — чудесный звук. Но сейчас тяжелые ноги моей лошади проваливались в снег с характерным хрустом. Пальцы дрожали, пытаясь удержать окоченевшие за ночь поводья. Руи бодро шел, прицокивая на мою черную, цвета воронового крыла лошадку. Он вел ее под уздечку, аккуратно направляя в места, где снег ей был едва по щиколотки. — Это все конечно очень весело, но почему именно зимой? — дрожащими губами спросил я, трудясь хоть чуть-чуть согреть пальцы в густой лошадиной гриве. — Красивее, — бегло отвечал он. Что-то с ним было не так. Он был молчаливым, только мы отъехали от моего дома, хотя я привык видеть его несносным балаболом. Я презрительно поджал розовый, покусанный морозом носик. Было у него на уме что-то, что его тяготило. Что-то, что он хотел спросить, но боялся. Что-то тяжелое и неподвижное.       Погода была на удивление очень даже хорошая. Просто чудесная. Из-за, туч, наконец пробивались лучи солнца, и грело оно уже спасительным майским теплом. Но холодная стужа все еще трогала меня. Лес застыл. Все, казалось, погибло. Но приглядитесь, вы увидите, что это не так. Вот в кореньях возиться белая ласка, которая непременно еще наведается к людям за забытым куриным яйцом. Вот прошмыгнул легколапый заяц, как солнечный луч, на снегу блеснув белой шкурой. Он аккуратно остановиться где-нибудь под большим дубом, важно постучит лапой по насту и бросится бежать дальше. Вот на снегу копошатся воробьи, оставляя крохотные, едва видимые следы маленькими серыми лапками. Они трепетно выбирают зерна из-под снега, оброненные растениями осенью и спасительно укрытые белым покрывалом.       На ветру, как молчаливые големы леса покачивали разведенными ветками тонкие березы. Черные пятна, кольцами, лежащие на стволах, выделялись в белом царстве. Тонкие ветви деревьев танцевали незримые человеческому глазу танцы, их музыкой была первая капель. Солнце грело уже второй день, и иней потихоньку покидал свои пристанища.       Руи вывел нас к берегу замерзшей реки. У самой кромки льда на снегу были видны следы, а на твердой еще поверхности маленькие кристаллические пищинки поднятые взбалмошнымии прыжками. Это лисы являлись сюда, ерошили лежащий мороз, проверяя, не разливаются ли полыньи. Вода у обитателей леса была в изобилии. А все же, из ключа вкуснее.       Моя лошадь недовольно повела ухом. Еще бы. Обычно она днями напролет стояла. А тут ее подняли в такую рань, да еще и заставили идти по морозному лесу. Лошади любят раздолья. Моя любила теплое сено и спать. Теперь, я думаю, понятно, почему она моя лошадь? Вот конь отца, к примеру, не выносил и дня в стойле. Он все рвался на свободу. Такова была его душа. Душа настоящего олицетворения лошадей.       Руи отпустил уздцы и отошёл. Я собирался спешиться, но передумал. Не хотелось мочить ноги, чтобы потом лежать с мерзопакостной простудой.       Я молча ждал, когда он заговорит. Он молча готовился начинать этот разговор. — Я очень люблю одного человека, — медленно, словно разминая язык перед откровениями начал Руи. — Мне казалось, что я никого никогда не любил. Но когда я его встретил все стало другим. Мир словно стал ярче. Этот человек, он абсолютно другой. Не такой как все, — мне показалось, или даже снег блеснул от того, как порозовели его щеки? — Он, как самый чистый предмет восхищения. Как первые подснежники, как все звезды на небе, как… Как рассвет в тумане… Эти чувства сводят меня с ума. Я не могу жить и дня, не думая об этом человеке, — он замолчал, глядя в землю.       И вы знаете. Самое глупое, что в тот момент, я вообще не понял, о ком он. У него, видимо, помимо меня было много знакомых. Который был человеком, о котором он говорил? Я напрягся. Даже если так, неужели Руи, Руи, которого я знаю уже ближе к году, который так свято презирал любовь, мог любить? А самое смешное, да кого он любил? Тогда, мне в голову не залезла очень подходящая мысль, зато пришла потом. Почему он вывел меня в лес? Просто рассказать о своей не ответной и беспросветной влюбленности? Нет, глупо. Да, год это всего ничего. Но было тут что-то не то. Какой-то подвох. Скрытый смысл. Руи бы так не сделал. Он мог пооткровенничать со мной в саду, в моей комнате, да вообще где угодно. Но нет. Он вывел меня в лес. В мертвый лес. Чтобы говорить о светлых живящих чувствах… — Я могу понять. Ты пробовал сказать этому человеку? — мой ответ был глупым. Мой ответ, был самым неподходящим из всех ответов, какие только можно было придумать. Мой ответ я, возможно, прокляну потом, через десяток лет. — Я никогда не думал, что умею любить, — тихо произнес Руи. Глаз он не поднимал. А мне так резко стало тоскливо без его солнечных очей. Без этого до жути наигранного влюбленного взгляда. В кого же он влюбился?.. Интересный вопрос. Меня он тогда тоже будоражил и волновал       Где-то вдали раздался выстрел. Кто-то выехал на раннюю охоту. Выстрел, словно разбудил меня. — Так ты про ту девочку из дворянской семьи, что была у вас накануне! Давно ты ее знаешь? — доходчиво и приземленно понял я, в возбуждении чувств сжав поводья. Господи… Какой же я идиот…             Взгляд, которым он одарил меня тогда, я запомню на всю свою жизнь. Солнышками ютившиеся в глазницах глаза были похожи на пять копеек. Глаза говорят, это правда. Святейшая правда. Глаза могут сказать больше, чем сам человек. Его глаза говорили, что я идиот. И сейчас, пока я пишу эти строки, я вам тоже скажу, что я идиот.       Почти весь этот год, Руи непрерывно приезжал ко мне с самого утра, а уезжал вечером, когда уже темнело. И не только с родителями на званые приёмы. Он проводил со мной целые дни. Мы смеялись и шутили, дрались и бегали, занимались самыми глупыми на свете вещами. Мы делали все вместе. Он и я. Это «мы» было отдельным, сумасшедшим дуэтом, который до ужаса пугал всех и каждого: моих родителей, слуг и даже, иногда, мою сестренку. Но Саки всегда с теплотой смотрела на мою искошенную смехом морду. А Руи она подозрительно сильно доверяла. Словно видела что-то, чего я не мог увидеть. Как оказалось. Это правда. Почти каждый смог бы увидеть это. Кроме меня. Руи был беспросветно влюблен, влюблен в меня. Любовь это болезнь. Любовь, способна убить. Но только нелюди не чувствуют этой самой проклятой любви. Только существа, которые далеки от человечества на тысячи и тысячи километров не способны заболеть этой болезнью. Руи был посмертно ею болен. И я тоже. — Нет, не угадал, — взгляд его, приятно потеплел и, как назло, он снова его отвел. Он набрал больше воздуха в легкие и хрипло выдавил. — Я тебя люблю, — в тот момент, я чуть с лошади не упал, сидя прямо и в ровном положении.       Детская любовь наивна. Это      глупость. Но почему тогда, от этой глупости мне было так тепло?. Почему эта глупость грела сильнее майского солнца? Почему? Почему именно эта глупость? В мире столько глупостей. А мы выбрали любовь. Убийственную, самую жестокую и беспощадную любовь. Любовь до гробовой доски.       Я молчал. Молчание мое длилось минуту, вторую, заставляя сердце Руи в учащенном темпе отстукивать резонансы о грудную клетку.       По моим щекам потекли горячие слезы. То ли от счастья, то ли сам не знаю от чего. — Je t'aime aussi, — больше ничего не надо было. Ни мне. Ни ему.