Атцахлин

      — Прости, — оправдывался Наруто. — Честно, прости, бабуль, я забыл.       — Тебе провод на лоб приклеить, чтобы ты вовремя телефон заряжал? — недовольно спросила Цунаде на том конце трубки. — И прекрати уже меня так называть, сколько раз тебе нужно это повторять? Я тебе не бабка!       После разговора с Саем Наруто резко вспомнил, что за сутки так ни разу и не зарядил телефон. Оживший экран благодарно мигнул и проинформировал шквалом уведомлений о двадцати пропущенных, среди которых семнадцать с номера Цунаде, один неизвестный и еще два — с телефона Джирайи. Что-то подсказывало Наруто, что с остальных номеров ему тоже звонила Цунаде: крестный не особо переживал об отсутствии связи с ним, в то время как Цунаде нужно было знать все, — сказывалась ее железная хватка, с которой та под неусыпным контролем держала в руках все сферы жизни и Наруто в том числе.       …На самом деле Цунаде была права: родственных связей между ними действительно не наблюдалось. Так бывает — не связаны кровью, но роднее человека просто нет. Наруто знал ее с детства как старую подругу крестного; бывало, называл в шутку бабулей.       — Девятнадцать лет — ума нет, — продолжала отчитывать его Цунаде. — Ладно, рассказывай, что там у тебя приключилось?       — Да ничего, — отмахнулся Наруто. — Свернул с трассы, врезался в дерево.       — Сильно ушибся?       — Да нет, — Наруто поморщился. — Так, ногой немного…       — Жаль, что не головой. Может быть, у тебя там на место все встало бы, — сказала она с нескрываемым сарказмом, но тут же деловито продолжила: — Я на базу звонила, пока до тебя не могла дозвониться. Ты не поверишь, с кем я разговаривала.       Цунаде, казалось, имела связи везде. Наруто иногда думал, спустись на землю пришельцы на летающей тарелке, она сумела бы найти знакомых и среди них. В свое время Цунаде вовремя смогла умело распорядиться наследством прославленного в провластных кругах деда: открыла дело по поставкам оборудования для горнолыжных трасс и организации зимних соревнований по скиатлону, а связи помогли ей добиться места среди депутатов местного муниципального совета.       Она часто предлагала Наруто пойти по проторенной ей дорожке и не превращать травмоопасное увлечение, каким она считала профессиональный спорт, в дело всей жизни.       — Никто не говорит тебе, чтобы ты бросал это навсегда, — каждый подобный диалог она обычно начинала с этой фразы. — Катайся… Для себя — катайся. Но зачем тебе экстрим? Знаешь, сколько я таких за время работы видела тех, кто в двадцать лет — и уже инвалид? Это потом это на всю жизнь, Наруто, понимаешь?       Иногда тональность менялась:       — Хочешь заниматься — занимайся. Иди в детские тренеры, становись инструктором, организатором… Там полно работы. На-ва-лом, — и тут же не выдерживала, заводилась: — Зачем ты лезешь во все это, хочешь, чтобы от тебя остались только мозги всмятку и полдоски на память?..       — Что ты причитаешь как бабка? — срывался в ответ Наруто. — Почему всем можно, а мне — нельзя?       — Ты — не все. И не смей со мной так разговаривать!       Ссора в очередной раз грозила превратиться в скандал. Наруто привычно сжимал челюсти, мысленно отсчитывал до десяти…       — Хорошо, бабуль. Извини.       — Я тебе не бабуля.       — Ладно, — соглашался Наруто, — бабуля.       Ни одна из попыток ее убедить Наруто в своей правде так ни разу и не нашла понимания: из раза в раз Цунаде встречала только упрямый и уверенный отпор.       — Глупый. Потом жалеть будешь, — в сердцах говорила она и неизменно качала головой, стоило Наруто махнуть рукой и вновь решительно заявить, что разберется сам.       Цунаде, пусть и скрепя сердце, но сбавляла напор.       — Твой отец его ребенком тренировал, — продолжала Цунаде на том конце трубки. — Я понятия не имела, что он остался работать в этой глуши.       Наруто нашел его быстро.       Под невидимыми лучами солнца светлели облака, сахарной глазурью крошился снег, и подошвы ботинок проваливались в него с мокрым чавканьем. Мороз стискивал в объятиях, над пологими крышами коттеджного поселка при горнолыжной базе висел бесцветный полдень.       Сонный, спокойный и равнодушный на вид инструктор с не по годам седыми волосами показался Наруто отрешенным и незаинтересованным во всем, что происходило вокруг, однако стоило представиться, — и взгляд инструктора мгновенно стал пронизывающе внимательным, собранным. По его лицу пустой тенью пронесся отголосок узнавания, будто он мысленно оглядывался в прошлое и видел перед собой не Наруто, а кого-то другого.       Так просматривают старые пропыленные фотоальбомы со снимками тех, кого давно нет рядом: на секунду забываешь дышать, заново воспроизводя подстертые памятью знакомую линию скул и очертания подбородка, светлое непокорное золото волос, открытый взгляд сияющих глаз — такой же прямой и пронзительный, какой однажды запомнил и больше не смог вырвать из памяти.       Туманный призрак обрастал плотью, поднимался из глубин с притупленной болью полузабытым, но живым воспоминанием, находил отражение в слегка смущенном и испытующем выражении лица молодого парня, с интересом глядящего в его собственное, наполовину скрытое частью под спортивным шарфом.       Сходство было очевидным, как дыхание, сохранившее тепло прошлого, и все же… не Минато.       — Пойдем. — Какаши легко хлопнул Наруто по плечу, приглашая последовать за собой. — Проедемся. Покажу тебе здесь все.       Солнце, загоравшееся желтым пятном, сдавалось — стремилось спрятаться за свинцовыми облаками. На склонах ширилась серая хмарь: ветер мокро лапал дома и деревья липким снегом, засыпал дороги и трассы колючим льдом, забирался под куртки основательно промерзших лыжников и спортсменов. Снова собиралась метель: возилась, раздумывая, пряталась в логове гор Атцахлина и раскатисто рычала на выскальзывающие из плена туч мягкие просветы.       Какаши вел Наруто прямо к потрепанному уазику, стоящему недалеко от горнолыжной трассы, тянувшейся вниз по склону. Хлопнула обшарпанная дверца, на погонах камуфляжной куртки тускло блеснули звезды: из салона высунулся коренастый, крепкий мужчина и накинул на плечи дутый зеленый жилет — Наруто уже видел такой на водителе.       — Капитан Ямато, — представил его Какаши, и тот подал Наруто широкую ладонь для рукопожатия. — Поехали, покажем парню склоны.       — А, это ты, что ли, наш герой-спортсмен? — по-военному бодро отчеканил Ямато и улыбнулся. — Нервишки вы нам вчера пощекотали, конечно… Я за вами уже спасательный отряд отправил, когда вы нам позвонили. Катать здесь еще не передумал?       Он добродушно улыбнулся и, открыв водительскую дверь, забрался в салон уазика. Наруто с Какаши последовали его примеру.       — Не передумал, — с энтузиазмом отозвался Наруто. — «Девятихвостого» покажете?       В салоне работало сразу две печки — лицо жарко обдало пропыленным затхлым теплом. Похоже пахло в старой машине Джирайи, и это напомнило Наруто о чем-то детском и полузабытом: смазанный квадратик стекла, за которым ленивой чередой плыли серые дома-пятиэтажки, висевший на зеркале заднего вида ароматизатор-лягушка, странный, словно ножом вырезанный знак на руле, — не то лист дерева с завихрением по центру, не то голова птицы с острым клювом.       Разместившись на заднем сидении, Наруто наблюдал, как Ямато с силой поворачивает ключ зажигания: машина, словно раздумывая, пару секунд молчала, а затем грузно взревела мотором.       — Покажем, — спокойно отозвался Какаши и расслабленно откинулся на пассажирском сидении.       Минуту уазик стоял, не двигаясь, и, наконец, как-то странно дернувшись под приглушенную ругань Ямато, тронулся с места. Поерзав в кольце ремня, Наруто вцепился ладонью за рукоятку над боковым окном — уазик здорово трясло и подбрасывало на ухабах, и грудная клетка Наруто протестующе отзывалась глухой болью.       Невольно вспомнился промозглый мучительный холод лесной сторожки и Саске — глубоко в душе гадливо кольнуло, размотав мокрые швы отвратительного, мерзко пахнущего, как подгнившая рана, воспоминания.       — Не видишь, люди едут! — прикрикнул Ямато, высовываясь в боковое окно и распугивая замешкавшихся на дороге лыжников. — Уйди, бабка!       Уазик поддал газу, и Ямато, дернув за ручник, переключил скорости — машину болтало на мокром снегу, однако каким-то чудом не уносило. Ямато лихо проехался по луже возле обочины трассы, попав колесом в неглубокую яму и окатив зазевавшегося сноубордиста ледяной жижей, — машину мотнуло, будто они попали в воздушную яму, и       Наруто искренне пожалел, что согласился на эту поездку. Как только они вырулили на пустую трассу, машина выровнялась, и дорога стала спокойнее.       — Посмотри туда, Наруто, — сказал Какаши, указывая налево в сторону ярко-красных арок одной из трасс. — «Акацуки». Кровавая резня на этом спуске начинается ровно через пять секунд после старта.       Наруто взглянул в указанном направлении: линия трассы словно провалилась посередине. Слепой пролет примерно метров на сто явно означал, что ни лыжник, ни сноубордист не увидит места приземления, пока не поднимется в воздух на такую высоту, где уже поздно делать какую-либо корректировку.       — И как приземляться? — спросил Наруто.       — Видишь те горы? — объяснял Какаши. Наруто поймал его испытующий взгляд в зеркале заднего вида и вновь прилип к окну. — При старте ориентируйся на их верхушки, иначе разобьешься о деревья.       — Даже самые именитые там убиваются, — подал голос Ямато, чиркнув зажигалкой, и закуривая. — Один из наших коллег-инструкторов там погиб. Асума, земля ему пухом…       — Промахнулся с местом приземления? — напрягся Наруто.       — Хуже, — мрачно ответил Ямато. — Мы потом смотрели видеозапись: тело в полете дернуло, как будто тварь какая его подцепила и потянула на себя. В итоге разбился о склон. Две недели в коме, операция на мозге, и все равно не спасли.       — Часто здесь люди погибают?       Какаши устало выдохнул и повернулся к Наруто с пассажирского сидения:       — Нет, — ответил он. — Эти трассы не для новичков — их туда попросту не пускают. Только для профессионалов.       Наруто замолчал, глядя как за аквариумными стеклами автомобиля медленно удаляются алые сетки трассы.       — Боишься? — поинтересовался Ямато, прикусив фильтр сигареты и бросив пытливый взгляд на Наруто в зеркало заднего вида.       — Нет, — твердо отозвался Наруто, покачав головой. — Иначе бы я вообще всем этим не занимался.       На несколько долгих минут разговор затих: слышалось только мерное гудение двигателя уазика и шум колес.       — Вон, — наконец, произнес Ямато, кивком указывая куда-то вперед. — Конечная. Выходим.       Наруто не сразу понял, что именно он увидел.       Рыжая арка трассы впаивалась в грубые, неотесанные скалистые камни, а на ее перекладинах, словно рваные клочки ледяного меха, торчали зубастые сосульки, придавая ее изгибу жуткое сходство с демоническими вратами в клетку безумного, осатаневшего идола.       Наруто, хлопнув дверью машины, первым выбрался на свежий воздух — потоки ветра тяжело обдали его заледенелым дыханием, заклокотавшим эхом среди отрогов скал. Распахнутый пастью чудовища оскал с клыками-гранитными валунами — первый провал спуска — облизывал шершавым языком границы трассы, устремлявшейся вглубь разверзнувшейся бездны.       Хриплый рокот метели выл зверем, словно отчаянно пытался прорваться в земной мир, цепляясь за горы невидимыми когтями, а незыблемая, монолитная громада утесов стерегла его, сковав в вечных снегах среди отвесов горных лощин.       Наруто зачерпнул ладонью горсть снега и, смяв его в плотный комок, прицелившись, бросил вниз по склону.       Тот, глухо стукнувшись о заледенелый наст, разбился, будто лопнувший пузырь, и, подхваченный ветром, мгновенно исчез в глухой пропасти, словно его слизнула невидимая тварь.       — Раз, два, три… — капитан Ямато подошел к Наруто со спины, указывая на что-то пальцем. — Видишь? Девять пролетов. На каждый доли секунды, чтобы сгруппироваться.       — Понял, — ответил Наруто, глядя как в отдалении трасса извивается немыслимыми изгибами.       — Тут главное — контроль над эмоциями и профессионализм, — продолжил вместо Ямато Какаши. Он внимательно окинул Наруто медленно-выматывающим взглядом и продолжил: — Испугаешься, дернешься, перегрузишь ногу — все, игра окончена. Уйдешь назад на доли секунды позже — твой заезд завершится крайне быстро и болезненно. А может и сезон. Если вообще выживешь.       Рычащий ветер подхватил низкие темные тучи и обдал лицо Наруто мелким колючим снегом. Взметнувшись поземкой к уступам искрошенных временем валунов, грянул: схлестнулся с мелькнувшим из-за облаков ярким солнечным лучиком, смело пронзившим стальную серость рухнувшего на горы неба.       — Я ее пройду, — ответил Наруто, и Какаши увидел: в глазах — голубая, стремительная синь. — Я давно так решил.       Наруто напоследок окинул взглядом ревущее ущелье и пошел обратно к машине. Ветер, провожая, подтолкнул его в спину снежным вихрем.       — Девятихвостый, — тихо выдохнул Ямато, выбрасывая окурок в снег. — Если кто убьется здесь, то на остальных трассах весь год без травм. Или как ты там говорил?..       На лбу Ямато тонкими кривыми залегли морщины.       Какаши промолчал: окинул взглядом зияющий голодный рот пропасти и направился обратно к уазику — из-за бугра, в пелене белой метели, укрывающей снежной россыпью рыхлые сугробы, виднелась его дружелюбная морда.

***

      Полдень сменился лиловым вечером, когда над горнолыжной базой робкими сахарными крошками зажигались белые звезды. Сумрак отбрасывал густые розовые тени под коренастыми стволами кустистых елей, рассеивая белизну, и лоснился закатным светом — кутал усталых прохожих в свои мягкие объятия.       Какаши и Ямато высадили Наруто у противоположного конца базы, показав еще несколько профессиональных трасс. К дому пришлось идти сквозь однообразный ряд похожих, как один, коттеджей.       Под ногами Наруто пышно взлетал снежный мякиш, белым пухом оседая на штанинах. В теряющихся в вечернем воздухе бревенчатых домиках уютно теплел оранжевый свет.       В одной из затемненных глазниц загорелось одно окно. Светильник, украшенный вязаным синим абажуром, вспыхнул на подоконнике, рассеивая мягкий свет, а шторы — тяжелые, плотные и тоже синие — распахнулись, расчертив на сугробах оранжево-желтые ломаные квадраты.       Наруто замер как вкопанный, глядя как Учиха Саске, резким движением одернув штору, развернулся спиной к окну.       Наруто не знал, где он живет, — не задумывался — и, продолжая утопать в снегу, растерянно смотрел, как за стеклом на плечи Саске ложатся чьи-то руки. Эти руки сжали ткань футболки, а затем медленным, оглаживающим движением спустились вниз по спине. Саске отставил что-то на подоконник — и Наруто в деталях увидел, как сквозь вязаное плетение абажура пробился тусклый свет и скрещивающиеся лучи пересекли жесткие линии мышц предплечья, — а потом ладонь Саске кто-то медленно сжал в своей.       Саске повел плечом и подался вперед; светильник, беззащитно качнувшись, с дребезгом упал куда-то вниз, жалобно мигнув, и в его прощальном, блеснувшем огоньком рыжем свете Наруто увидел, как жадно Саске прижимался губами к губам Сая.       Тело покрылось мурашками. Воздух застрял в горле и никак не хотел проталкиваться ни в легкие, ни наружу.       Одеревеневшие мышцы ног полоснуло жаром, как лезвием по сухожилиям, и Наруто сорвался с места, бросился куда-то вперед, не разбирая дороги — прочь, прочь от потухшего окна, скрывавшего за своими шторами откровенную сцену.       Мысли заметались в голове, как обожженные. Наруто лихорадочно думал, что Саске, этот Учиха Саске, так легко покусившийся на изнасилование, спокойно продолжает жить, ходить, говорить и целовать другого человека, абсолютно не задумываясь, что где-то до сих пор так же существует, мучается и носит с собой свою боль Наруто. Наруто, у которого останавливалось дыхание от любой детали, напоминающей о случившемся. Наруто, которого ежеминутно сжимал в тиски ужас.       Саске же, казалось, не боялся ничего: забыл ли, вымел ли из памяти этот эпизод, как незначительный и неважный? Помнил ли он о Наруто, волновал ли его собственный поступок?       Видимо, не волновал. Ублюдок просто жил в съемном доме, катался на доске, каждый день общался с людьми, спокойно ложился спать и наверняка отлично проводил время. А сколько ночей придется пережить Наруто в беспомощной ярости, со злыми слезами сжимая в кулаках одеяло, чтобы воспоминания о сексе с парнем, терзавшие его, наконец, стерлись?       Должно быть наоборот…       Ветер колким морозцем защипал мокрые соленые дорожки на щеках. Наруто, остановившись у стен своего дома и тяжело дыша, облокотился спиной о бревенчатый сруб.       Захотелось резко развернуться, добежать до того дома, разбить то чертово окно или ворваться внутрь и… что сделать дальше? Поднять с пола ту лампу с синим абажуром и замахнуться? Разбить ему голову?       Наруто представил картинку, как Саске, морщась от боли, беспомощно сползает на пол, а по его виску стекает алая струйка крови, — и внутренне похолодел, чувствуя, как испуганно сжимается собственное сердце. Нет, он никогда не сможет причинить живому человеку столько боли. Насилие порождает насилие, и если не разорвать этот бесконечный цикл, — у мира не будет шанса.       Нет никакой силы в том, чтобы причинять боль.       Он прижался затылком к влажному бревну, с трудом проглотил горькую слюну.       — Слабый, — одними губами произнес Наруто. Он возвел глаза к потемневшему небу, усыпанному молчаливыми белыми звездами. — Слабый и трусливый. А сам меня котенком назвал…       Рядом послышались осторожные легкие шаги — кто-то тихо вышел с другой стороны дома.       — Наруто? — раздался нежный девичий голосок, и он смутно узнал в нем Сакуру.       Она стояла, прижимая к груди бумажный пакет, — ее огромные глаза влажно блестели, отражая рыжие блики фонаря, пухлые губы слегка приоткрылись от удивления. Свет сдавался перед сумрачной мглой и бросал на ее миленькое личико резкие обреченные тени, обнажая накопленную усталость у уголков губ и на скулах.       Наруто сквозь поволоку потяжелевших мыслей тихо вздохнул и отвел глаза. Сай сказал, что обо всем знает, а она?..       Наруто внутренне сжался, на секунду представив, как будут звучать его слова, потребуй Сакура от него ответов, и весь превратился в сплошной живой сплав железа и нервов.       — Что-то случилось? — спросил он ее. — Кого-то ищешь?       Сакура отрицательно мотнула головой. Тоненькие розовые прядки с легким шорохом скользнули по мембранной ткани ее куртки.       — Нет. Я домой шла. А ты тут стоишь, будто свалишься сейчас…       — Домой тебе не стоит идти, — парировал Наруто и, поймав ее настороженный взгляд, виновато добавил: — Хочешь зайти?       Раскрытая настежь дверь впустила в коридор морозный воздух; Наруто проводил Сакуру в дом и включил свет. Разлившись широким пологом по стенам, он приветливо окрасил комнаты в теплые тона.       Сакура поставила пакет на кухонный стол, — тот чем-то предупредительно звякнул, — вздохнула и присела на барный стул, подобрав под себя одну ногу.       Ее нежное личико стало напряженным и сосредоточенным — широкий, но ничуть не портящий ее девичью красоту лоб был нахмурен, и Наруто испытал острую щемящую жалость к ней, узнав это выражение лица — охваченное непроходящим волнением, будто ее голову переполнял тяжелый туман и тихое, злое копошение нервов.       Сакура невидяще смотрела в пол, пока Наруто оживленно рассказывал ей о профессиональных трассах, ставил телефон на зарядку и расхаживал по кухне в поисках чего-то съестного, а потом подняла на него глаза.       Наруто невольно поразился — в первую их встречу они показались ему прохладно-зелеными, почти прозрачными. Цвет, напоминавший туманную дымку над нефритовым морским горизонтом. А сейчас, в обрамлении слипшихся от недавних слез ресниц, словно припорошенных белым пеплом, они отражали глянцевый желтоватый перелив кухонной лампы, отчего сами становились такими же — искусственно подсвеченными, отравленными кислотой.       — Может, хочешь чего-то? — стушевавшись, спросил ее Наруто, с досадой отметив, как нелепо звучит его предложение: — Чай, кофе…       Она поежилась, словно от холода, и согласилась на кофе.       Разговор не шел.       Через нервно подрагивающие губы, нехорошую прозрачную бледность лица Наруто угадывал в Сакуре тень выматывающей бессонницы и пожирающего ее тревожного предчувствия.       В том, как она пила кофе маленькими глотками, коротко отвечала и то и дело косилась то в окно, то на экран своего телефона, пряталось взваривающее ее странное лихорадочное нетерпение. Наруто казалось, она ждет от него каких-то особенных слов или действий, и боялся предположить, каких.       — Я лучше в город поехала бы, чем сидеть на базе целыми днями, — сказала Сакура, отставив в сторону чашку, и, потерев ладони, зажала их между коленями. — Или погуляла по торговому центру.       — Надоело кататься? — неловко улыбнулся Наруто.       — Катаюсь иногда. — Сакура в который раз за вечер посмотрела в окно. — Саске очень хотел поехать, а я что… Он с Саем катается.       Она опустила взгляд в пол и надолго замолчала. Свет кухонной люстры изломал черты ее лица на углы и тени, на миг превратив его в бессильно старое, испещренное морщинами.       — Я понимаю, это не мое дело, — помедлив, сказал Наруто, — но зачем ты так с собой?..       — О чем ты? — Сакура взвилась, впилась в Наруто затравленным взглядом, а затем, прочитав в нем что-то понятное только ей, вздрогнула, как от холода, и поднесла маленькую, хрупкую ладонь к лицу. Ее плечи мелко задрожали.       Наруто поднялся, плеснул воды в кружку и протянул ее Сакуре. Коротко взглянув на него из-под полуопущенных мокрых ресниц, она замотала головой, а потом пододвинула к себе бумажный пакет и вытащила оттуда бутылку с темно-коричневой жидкостью чего-то явно высокоградусного.       — Перебьются, оба, — сдавленно пояснила она с нервным смешком, пытаясь открутить пробку, а потом негромко добавила на выходе: — Даже не позвонил… Наруто, ты будешь?       — Я вообще-то не пью, — настороженно отозвался Наруто, — но… ладно. Я, кажется, бью все рекорды. Столько вещей, которых я никогда не делал, я сделал за последние пару дней. Почему бы не причислить к ним еще и… Это что, кстати?       — Виски, — лаконично пояснила Сакура. — Саске другое не пьет.       Наруто послушно помог открыть бутылку и поставил перед ними на стол два невысоких стеклянных стакана.       Саске сказал — она привыкла. Саске не стал перезванивать ей из дома Кибы. Сай сказал — у Саске есть он и больше ему никто не нужен. Какую роль в этом безобразном любовном треугольнике играла Сакура, Наруто не понимал. То, что происходило между ними, казалось ему странным запутанным клубком из колючей проволоки, в котором ему с недавних пор не посчастливилось запутаться. Казалось, теперь его нити дотянулись до Наруто, опутали горло и не желали отпускать.       — Я тосковала, — сказала Сакура и, поморщившись от крепости напитка, отодвинула стакан в сторону. — Я очень по нему скучала.       …Тоска. Тос-с-ска.       Сердцевина у этой тоски, у этой «с» — свистящее дыхание, тихий шепот и глухая-глубокая боль.       Сакура вглядывалась во тьму июньской ночи и ловила аромат горячей травы и пыльного, плавленого от дневной жары асфальта. Сквозь зной тяжело и глубоко дышалось — пахучее вишневое дерево роняло соцветия на подоконник, отцветала поздняя сирень и липа; издалека доносился одинокий лай. Дорога заросла шиповником — там, где в тот день лежал снег.       Тот февральский снег лиловым покрывалом стекал по обоям, смешивался с зимним солнцем, превращаясь в темный, тусклый бесконечный поток времени. Горячие и воспаленные от недосыпа веки, мокрая подушка. Густой и тяжелый запах забытой почерневшей герани тянулся по спальне. Сакура отсчитывала минуты, глядя на электронные часы. Восемь часов, пятьдесят семь минут — рассвет. Восемь часов, пятьдесят восемь минут — оранжевый луч коснулся стыка стены, полупрозрачной вуалью растекаясь по маленькой комнате. Восемь часов, пятьдесят девять минут — входящее сообщение: «Ты мне не нужна». Звонкое, пронзительное, хлестнуло, как пощечина, как пинок в спину перед пропастью — будто отшвырнули, порвали и, изорванную, выбросили.       В тот день Сакуру за руку вел Всевышний и тем же вечером нес на руках. На руках он поднимал ее над промозглой слякотью, серой колоннадой туч, сажевым снегом, бесцветными домами и сырым стволом вишни у парадного входа. Сакура стояла на дороге, утопая в ледяной луже.       Саске стоял рядом, смотрел напряженно вглубь мокрой промозглой улицы, а в темных, демонической глубины глазах тлел вопрос:       — Зачем ты меня позвала?       В голове билось отчаянное, страшное, паническое; путало мысли грохочущим комом — лишь бы не ушел, лишь бы удержать, любой ценой. А потом изнутри вытянуло лапки тягуче-изворотливое, липкое, по-женски глупое, наивное — Сакура приложила ладонь к животу и замяукала что-то про нежно-теплое: дитя, девочка, малютка.       Саске взвился как растрепанный зверь и замер черной тенью.       И были звонки Итачи — уточняюще собранные, напряженные, холодные. Были звонки подруг — поддерживающие, участливо-понимающие. «Он полюбит», — уверяли одни. «Он простит потом», — убеждали другие. Внутри вырвавшимся из снежного плена нежным подснежником дрогнул лед. Гладь белой февральской пустыни робко залило ласковым солнечным светом. Тихая мысль «а вдруг?..» выбила железные ставни наглухо замурованной совести.       И жизнь закружила новыми впечатлениями.       Сакура аккуратно складывала легкомысленные новенькие платья в обитый розовым чемоданчик, вздыхала радостью и надеждой — мечтала о любви. А неловкий, нелепый обман сквозил прелой, червивой, удушливой вонью. Мучил ночными кошмарами, обивая пологи, впитывался со слезами в хлопковую наволочку.       Саске узнал об обмане многим позже. С ледяной злобой смотрел в глаза, говорил:       — Теперь живи со своей любовью. Хотела же?       А любви не случилось: Саске исчезал из дома ночами, переходящими в дни и недели, мучил ревностью, неизвестностью, изводил равнодушием.       Сакура привыкла к холодности, безразличию, позже — к Саю, к пустой постели, к одиноким вечерам. Солнечный свет внутри Сакуры потух, словно прощаясь, мягкой вспышкой, навсегда оставшись там, в феврале, разлитым по алмазному снежному блеску. Железные ставни лязгнули и вернулись на место.       Гул стих.       Сакура смотрела в окно: спелая от зноя трава, душистая вишня, глухой лай пса с соседского балкона.       Прогретый цветущей сиренью и июнем летний ветер обжигал каждый вдох сухой пылью остывающего асфальта. Ячейка упаковки снотворного трескалась в подушечках пальцев в такт «то», в такт «с-с-с…» и в такт «ка».       — Это же не любовь, — негромко отозвался Наруто.       Сакура подскочила со стула, покачиваясь, ухватилась за край стола. Стакан звонко ударился ребром о барную стойку, расплескав содержимое.       — А ты о любви больше меня знаешь? — резко выплюнула она. — Самый умный? Может быть, расскажешь мне, как правильно нужно любить?       — Я не знаю, — ответил Наруто, пораженный ее реакцией, — но точно не так.       — Я его люблю — пусть так, пусть он сейчас этого не понимает. Но потом он поймет, что всегда рядом с ним была только я! — Она качнулась на подкосившихся ногах. — Все от него однажды откажутся — и Сай, и кто угодно, потому что это… Не любовь это, понимаешь? Это так, молодость. Все это временно, а я буду рядом всегда. Всегда, понимаешь? Любовь — это не только в радости, но и в горе. — Сакура гордо подняла подбородок. — У всех в отношениях бывают проблемы, все их вместе преодолевают… А если нет, то это не любовь, а подделка.       — Так вместе же… — проговорил Наруто. — Не в одиночку.       Сакура бросила на него уничтожающий взгляд, отцепилась от столешницы, нервно поправила волосы и быстрым шагом направилась к выходу, на ходу захватив свою розовую курточку.       — Любовь — это не всегда так, как ты себе представляешь, — гневно отозвалась она из коридора, натягивая на ноги обувь. — Иногда приходится многим жертвовать ради человека! Даже собой!       Она выбежала на улицу, громко хлопнув дверью.       Звонкую тишину вспорол стеклянный звон — стакан, прокатившись хрустальным боком по краю стойки, упал и с дребезгом разбился, разметав по полу осколки.