Атцахлин

      Дни, удивительно одинаковые, текли друг за другом унылым потоком: то били в лицо сырым ветром, то тлели густо-сиреневым сумраком, то опаляли ледяные вершины зимним солнцем. Молодой декабрь пробивался сквозь серый купол неба и леденил промозглым дыханием обрюзгший слой снежной пудры — взрослел, торопился стать январем.       Наруто вглядывался в окно, увязающее в пасмурной утренней хмари. Непреклонные вершины Атцахлина заметало снежным штормом, что исчезало небо и весь мир вокруг: природа каким-то удивительным образом, теряясь в бесконечной метельной кромешности, читала сквозь время прошлое и будущее, и казалось, будто в этих краях никогда не появится солнца.       Дни тянулись, как нитка. Наруто ощущал, будто он лежит на самом дне бесконечной зимы.       В спальне тихо млел золотистый свет ночника и стекал по шторам кленовым сиропом, разливая по комнате сонные тени. Рассеянный блик лампы лениво расплывался по черной глади висящего на стене телевизора.       Скука — та еще разновидность страдания, и Наруто с тоской думал, что коротать дни вдали от лыжных трасс придется еще долго. До тех пор, пока он окончательно не поправится, борд лучше не трогать. Так, по крайней мере, говорила Сакура.       Она пришла на следующий день с какой-то незначительной просьбой. Мило и растерянно улыбалась, неловко поправляя волосы и аккуратную розовую шапочку, просила поискать какую-то заколку, которую случайно не то оставила, не то выронила.       Наруто разгадал тонкую и наивную игру и проникся к Сакуре сочувственным пониманием: она хотела помириться, но не знала как, и он с радостью и облегчением принял этот ее порыв. Неприятная сцена была с облегчением забыта, и если Наруто — с момента, как приехал на горнолыжную базу, — до сих пор не разжился приятелями, то сейчас мог сказать: Сакура стала ему кем-то вроде друга.       Как вскоре выяснил Наруто, она закончила медицинский колледж, и ее навыки медсестры пришлись как нельзя кстати. Словно изголодавшись по заботе, она самоотверженно бросилась помогать и проводила в его компании большую часть дня, уходя домой только к ночи.       Наруто чувствовал с Сакурой удивительную, но в то же время странную связь: с одной стороны она выглядела простой и приятной, а с другой — подпорченной, словно в легком, шелковом послевкусии их знакомства запуталась ржавая колючая проволока.       Их объединял Саске, это чувствовалось во всем: в каждом случайном взгляде и слове Сакуры Наруто улавливал его мрачную тень. Несмотря на то, что странный союз Саске и Сакуры браком назвал бы только сумасшедший, он, с одной стороны, казался Наруто взрослым недоступным уровнем ответственности, с каким он сам никогда не сталкивался, а с другой — крайне смущающим и неприятным фактом. Сакура была старше всего на полгода, однако эта разница виделась Наруто огромной, равной чуть ли не в целую жизнь.       Иногда он невольно задумывался, что эту тоненькую черную водолазку, обхватывающую маленькие, словно игрушечные плечи, Сакура надевала в доме, где бок о бок жила с Саске. Вставала с постели, в которой спала с Саске. Завтракала с ним, возможно, или, проходя мимо, снимала незаметную ворсинку с его одежды так же, как она проделывала это с самим Наруто.       Она разговаривала с Саске каждый день, дотрагивалась до него каждый день, смотрела на него каждый день, и это знание лишний раз отрезвляло поутихшее чувство горечи: Саске никуда не исчез, он существует, он близко.       Наруто ловил себя на мысли, будто они втроем побывали в одной постели, и каждый раз внутреннее вздрагивал. Слишком откровенно, слишком… реально. Факт настолько осязаемый, что улавливая, как сквозь сладкий аромат духов Сакуры пробивается нота свежей ледяной горечи, Наруто пробирала дрожь.       Это было жутко и смешно одновременно. Позволяя Сакуре прощупывать свою спину на предмет болей, Наруто никак не мог избавиться от ощущения, что эти пальцы до сих пор хранят память о теле человека, о котором он ничего не хотел ни знать, ни помнить.       — Тебе все еще нельзя кататься, — уверенно заключила Сакура и поправила его футболку, заботливо разгладив складочки на плечах. — Болеть перестанет, тогда можно.       — Да прошло уже почти, — добродушно отозвался Наруто.       В тусклом свете ночника совсем рядом мелькнули ее маленькие руки. Наруто замер, уставившись на Сакуру в немом замешательстве. Она быстро отвернулась, натягивая рукава водолазки по самую середину ладони.       — Что это? — опешив, спросил Наруто.       В груди эхом отозвалось что-то звериное, опасное. Наруто потянул Сакуру за руку и, быстрым движением отодвинув рукав, слепо уставился на лилово-синюю, уже кое-где пожелтевшую россыпь синяков, жутким браслетом опоясывающую ее запястье.       — Что это? — еще раз повторил Наруто.       Сакура испуганно одернула руку.       — Ничего.       — Это он сделал? — спросил Наруто, чувствуя, как внутри разгорается ярость.       Сакура испуганно подняла взгляд и разом поняла, что не в силах издать ни звука. Глаза Наруто загорелись опасной решимостью, такой мощной, пронизывающей и одновременно невозможной… Сакура и представить себе не могла, что Наруто может быть таким: вся непосредственность и веселость испарились, хрустнул молодой голубой лед, обнажив под собой бездонный и огромный океан; и Сакура внутренне сжалась, боясь случайно оступиться и сгинуть в этой пугающей и одновременно поразительной глубине. С самого его дна поднималось что-то безукоризненно чистое и несгибаемое, и Сакура, слепо поддавшись этой чудовищной и поразительной силе, сдалась и кивнула.       Наруто поднялся с кровати. Что-то, дрогнув внутри Сакуры, лопнуло с визгливым звоном; все вокруг залило ослепительным светом, будто разбилось грязное стекло, которое раньше не удавалось ни убрать, ни отмыть.       В этом свете прояснилось удивительное и новое: спальня в уютных бежевых тонах, согревающе-теплое мерцание ночника, она сама, маленькая и хрупкая, напротив неожиданно повзрослевшего в ее глазах Наруто. Он, оказывается, почти на голову выше ее самой, намного шире в плечах, а еще у него пронзительно синие, изумительно красивые глаза.       Стало страшно и неловко одновременно. С языка едва не сорвались привычные оправдания, но секундное замешательство все решило, и она с удивительной ясностью поняла, что этот новый, неизвестный Наруто просто не будет ее слушать.       — Он дома? — спросил он твердо, и его голос, отражаясь от обнятых мягким светом стен, пробрал Сакуру насквозь.       Она вздрогнула всем телом и опомнилось только тогда, когда услышала звук удаляющихся шагов.       — Наруто, не надо, — только и успела проговорить Сакура, бросившись вслед за ним из спальни в коридор.       — Сиди тут, — ответил Наруто и, наскоро набросив куртку на плечи, вышел из дома.       Дверь закрылась с сухим щелчком, замуровав Сакуру в объятиях оглушительной тишины.

***

      Метель уже вовсю плясала белой пылью: взвилась мольбами к Атцахлину и помчалась, спотыкаясь о скалы и падая в голодные дремлющие ущелья. Битым ледяным стеклом врезалась в уступы и рассыпалась над головой Наруто снежным крошевом.       Ежась от холода, Наруто быстро шел вдоль припорошенных сахарной глазурью одинаково деревянных пряничных домиков и вскоре отыскал нужный. Он узнал синий, чуть потрепанный ночник с вязаным кружевом узоров, вернувшийся на окно, за которым несколькими днями ранее видел поцелуй Сая и Саске.       Твердая уверенность и желание защитить Сакуру быстро сменились нарастающим волнением, как перед ответственным и важным стартом: он ни разу не видел Саске с момента возвращения на горнолыжную базу. Вообразить встречу, сидя в уютных оберегающих стенах спальни легко, но объективная реальность оказалась куда сложнее — решимость под давлением пережитого сжимала внутренности в комок, воскрешая болезненные воспоминания о пережитом в лесу.       Так сердце сжимается перед прыжком в пропасть, когда между хрупкой доской борда и бесконечно далекой землей в полную силу вот-вот разверзнется космически пустое, пугающее ничто. Сначала кажется, — сможешь, преодолеешь, — и бережно копишь воздух в легких, но стоит лишиться опоры, как охватывает животный ужас, и кто знает, чем кончится прыжок в неизвестность.       Наруто постоял на улице еще немного, утаптывая снег и превращая его в слякоть. Ткань куртки начала твердеть и похрустывать — вьюжные поглаживания метели облепили снегом воротник и спину. Отважившись, Наруто подошел к входной двери и громко постучал. Прислушался, с ног до головы объятый чувством тяжелого ожидания, но открывать никто не спешил.       Наруто нетерпеливо дернул железную ручку в страхе, что решимость не выдержит бездействия. Дверь оказалась не заперта, скрипнула и послушно распахнулась, открыв пустой темный коридор. В нос ударил незнакомый запах, сладкий, теплый и немного дымный. Чужой неприветливый дом, скованный утренней густой дремотой, словно сонное животное, дышал медленно и тихо.       Наруто вошел и захлопнул за собой дверь. Одновременно с этим в соседней комнате раздался тихий щелчок — мягкой вспышкой зажегся свет, — а вслед за ним послышался мучительно долгий звук обрекающих шагов.       Саске возник из кухонного проема и прислонился плечом к дверному косяку.       Его торс обтягивала тонкая белая футболка, подчеркивая выточенные тренировками мышцы. Свободные, легкие домашние брюки мягко обнимали бедра и ноги, а сам он выглядел настолько непривычно и по-домашнему расслабленным, что Наруто оторопел, растеряв всю злобу перед обманчивым спокойствием человека, чьи черты предательски смягчил приглушенный уютный полумрак.       Миг, за который Саске предстал перед ним в ином, незнакомом свете закончился так же неожиданно, как начался. Наруто встретился с ним глазами. Холодный, пронизывающий взгляд врезался прямо под кожу, и Наруто, занервничав, сбился с мыслей, а ведь настраивался, копил в себе перед встречей неприязнь и раздражение…       — Зачем пришел? — Саске первым прервал тишину.       Наруто растерялся. Казалось, повисшее в воздухе молчание скрыло столько невысказанных слов, что Наруто запутался в них, как в лабиринте, и никак не мог выхватить нужные.       Невовремя вспомнилось, как впервые заметил Саске в самолете. Он смотрел на него так же — склонив голову вбок, внимательно, остро, словно пронзал насквозь. Тогда подумалось, что где-то уже видел его, а сейчас, глядя в прохладу темных глаз с неприязнью и старательно подавляемым страхом, Наруто осознал: он точно никогда не встречал Саске, а если бы встретил — запомнил бы навсегда.       Он ощутил себя скучающим путешественником, который прошагал тысячу километров по туристическому маршруту сквозь все музеи, выставки и галереи, просмотрел с сотню картин, но однажды застыл у, казалось бы, ничем непримечательного портрета и неожиданно понял: художник хотел изобразить не глаза, а взгляд, потому что рисовал не человека, а его душу.       …И лучше бы ничего не понять этому путешественнику, выбросить из памяти лишнее и уйти по своим важным туристическим делам, чем позже смириться: никакие силы уже не смогут вытравить этот взгляд из его головы. Больше не имело значения — удастся ли купить билет на выставку, чтобы встретиться вновь, или нет, — Наруто почему-то знал, всем сердцем знал и чувствовал: он уже никогда не сможет забыть этот взгляд. Он будет являться к нему в кошмарах и снах, как бестелесный проклятый призрак, без спроса вселившийся в измученное сердце, — туда, где была его метка, рубец, выжженный на коже выпуклый белый шрам.       — Увидел меня и все слова забыл? — бесстрастно поинтересовался Саске.       Сердце, пропустив удар, больно и отрезвляюще врезалось в ребра, заставив Наруто вспомнить, зачем он пришел. Вопрос сам собой сорвался с губ, не успев толком оформиться в четкую мысль:       — Тебя родители не учили, что женщин обижать нельзя?       Наруто не узнал свой голос: заранее погаснув в нагретом дремотой воздухе, он прозвучал неожиданно тихо, растеряв всю колючую злобу.       — У меня их нет, — отозвался Саске. — Твои слова.       Он усмехнулся уголком губ, намеренно обнажив голый скелет общих воспоминаний, о которых всем сердцем хотелось забыть. Кулаки сжались сами собой, но слова шли: вязким комом застряли в горле. Саске развернулся и ушел вглубь кухни.       — Какое тебе до нее дело? — раздался оттуда вопрос. Наруто, невольно последовав за Саске, остановился в дверном проеме. — Побегала к тебе неделю, поухаживала, поплакалась — и все, бежишь ее спасать? — добавил он, оглянувшись через плечо.       Саске щелкнул кнопкой на чайнике. Вода тяжело забурлила, выбрасывая вверх лопающиеся пузыри, дно вспыхнуло ядовито-голубой подсветкой, выкрасив синими разводами кухонную тумбу.       Потянувшись к лежавшим на подоконнике электронным сигаретам, Саске на секунду помедлил и, передумав, развернулся к Наруто лицом и оперся спиной о подоконник — на нем, ощетинившись гнутыми окурками, стояла пепельница, извечная подруга нервного раздражения.       — Влюбился? — поинтересовался Саске вполголоса, сложив на груди руки и с язвительной усмешкой в глазах. Наруто вздрогнул, на секунду лишившись дыхания, и Саске продолжил: — Пожалуйста. Можешь забирать ее себе.       — Что ты за сволочь такая — к людям относишься, как к вещам? — спросил Наруто, изо всех сил стараясь погасить в себе едкую злобу.       Чайник медленно закипал, выпуская тонкую струю пара. Наруто вдруг подумал, что Саске — непонятный, бесконечно раздражающий — не просто выводит его из себя, а забирается словами под кожу, отравляет изнутри. Он — как изнанка искреннего и настоящего, обратная, подлая сторона простого и человеческого. Забыть бы о нем вовсе, не встречаться и никогда не вспоминать…       И зачем пришел?.. Знал же, что будет — так.       Утренняя сизая дымка сочилась из окна, ровным светом ложась прямо на бледную кожу, превращая силуэт Саске в окаменевшую обездвиженную тень, и только непроницаемая, абсолютно черная трясина его взгляда казалась Наруто живой, но чем сильнее он хотел освободиться, тем глубже его затягивало на дно.       — А что тебе не нравится, — словно не услышав Наруто, продолжил Саске. — Такие, как она, видят любовь в бесконечном пиздострадании. Считай, нашел родственную душу. Будете вместе рыдать и трахаться.       Чайник оглушительно щелкнул — вскипел, выплюнув к потолку обжигающе белый пар.       Наруто сам не до конца понял, что случилось с ним в этот момент: внутри, подгоняемый ядом унижения, разлился по венам и мышцам пылающий жар. Множество раскаленных игл впились в тело, глаза заволокло кипенной пеленой, к лицу прилила кровь. В два шага преодолев расстояние до Саске, Наруто резко схватил его за воротник и дернул на себя.       Саске встретил напор с готовностью — оттолкнул тяжелым ударом, и грудь Наруто тут же свело тупой жгучей болью, но он не упал, выстоял и снова бросился вперед. Короткая яростная борьба оттеснила их в пустой темный коридор. Наруто плотно прижал Саске к стене, пытаясь его обездвижить, лишить возможности любого маневра, прижал запястья к сосновым резным панелям, и тяжело задышал, собирая в легкие воздух, выбитый недолгой схваткой.       — Дальше что? — шепнул Саске в шею Наруто.       Наруто вздрогнул, замирая от близости. Чужое тепло коснулось чувствительной ямки у шеи, и Наруто чуть не лишился рассудка — пробрало до самых костей, скрутило, сжало и выдавило воздух из легких настолько стремительно, что показалось, будто вместе с кровью и вместо крови по его венам потекло дыхание Саске. Заструилось по жилам, обжигая изнутри, спустилось к плечу до груди, до самого солнечного сплетения, и толчками поднялось в пересохшее горло. Саске перестал сопротивляться — окаменел, наблюдая с холодным интересом, словно действительно чего-то ждал.       Наруто с усилием сглотнул, кожей чувствуя осязаемое тепло, исходящее от тела Саске, и напрягся, пытаясь сдержать дрожь, каждый короткий всплеск которой болезненно бил по оголенным нервам прямо в обезумевшее от страха сердце.       Он попытался вытолкнуть наружу хоть слово, но не смог ни двинуться, ни вздохнуть — повернулся, взглянул в лицо Саске и с болью и ужасом осознал обезоруживающее своей простотой откровение: сонный, теплый запах его тела, разогретый борьбой; рваный пульс под кожей его запястий, пойманный кончиками пальцев, — все это уже случалось с Наруто, и с тем, что Саске теперь существовал неотделимо от его тела, придется смириться окончательно.       От мысли, что реальность, в которой Саске целовал его, трогал, уже никогда не изменится, не исчезнет, не станет плодом измученного воображения, по телу прокатилась ледяная волна, а затем резко схлынула, оставив в голове пустоту. Эта связь — безраздельная, неделимая — теперь его неотъемлемая часть, и Наруто поднял глаза, пытаясь отыскать на лице Саске отражение собственных чувств.       — Дальше что, Наруто? — повторил вопрос Саске.       Наруто остановил взгляд на его блеснувших влагой губах. Голос Саске — тихий, вкрадчивый, оглушал его и одновременно выдергивал в реальность из тупого оцепенения.       Саске опустил глаза куда-то вниз, и уголок его рта дернулся в странно-понимающей полуухмылке:       — Понравилось, что ли?       Наруто выпустил запястья Саске, отпрянул, словно обжегся. Спокойно поправив ворот футболки, Саске отодвинул Наруто в сторону и направился на кухню, — будто ничего не было и никто из них не пытался минуту назад наподдать другому.       — Если бы понравилось, ты бы сейчас лежал на этом полу, — хриплым голосом отозвался Наруто вслед. — Подо мной.       Саске обернулся:       — Мокрые сны замучили? — поинтересовался он и резко стал жестким: — Нигде я лежать не буду. Я тогда все сказал. Советую напрячь мозги и вспомнить. Ты мне на хрен не сдался.       Слова хлестко резанули пространство кухни — тишина разбилась вдребезги. На уши словно наложили плотный матрас: звуки исчезли, и только часы в глухой темноте коридора обреченно отсчитывали секунды.       Саске склонился над подоконником, подобрав блеснувший алым металлом корпус электронной сигареты и небрежно повертел его в руках. Длинная челка скользнула по виску; Саске быстрым движением убрал ее набок — она потекла сквозь пальцы нефтью, но, коротко мазнув скулы, вновь опала на лицо. Темные пушистые ресницы мягким бархатом уронили тень на тонкую, почти прозрачную кожу, облитую молочно-белым в сером свете склонявшегося к полудню утра. Профиль — старательно вырисованный, ни одной лишней линии, ни одного изъяна. Красивое, невероятно красивое наваждение — заледеневшее, холодное, отторгающее и одновременно притягательное до невозможности.       Наруто проследил за неспешным движением его руки, подносящей ко рту электронную сигарету, за тем, как он обхватывал фильтр, крепко зажимая губами основание. Внутри затлело теплом — тянущим, густым и вязким.       Удивительный, невозможный контраст открылся перед глазами, и почему-то подумалось совсем уж нелогичное: не может человек с таким красивым лицом говорить и делать все эти отвратительные, невыносимо неправильные вещи. Что терзало Саске, какие демоны жрали его душу?       — Акт милосердия, — спустя несколько долгих секунд давящей тишины произнес Наруто.       — Правильно, — подтвердил Саске, выпуская клубы пара, — запахло чем-то смутно напоминающим алкоголь с неопределимой химической кислинкой. — Молодец, запомнил.       Наруто не двинулся с места:       — Что это вообще такое?       Саске снова затянулся, глядя куда-то в потолок.       — Спроси у той, ради кого ты сюда пришел, — ответил он. — Может быть, расскажет в подробностях.       Наруто прикусил губу и поморщился, борясь резким приливом раздражения.       — Что за манера говорить загадками? — процедил он.       Саске ничего не ответил и выпустил дым.       Серебристое облачко, прозрачное, невесомое, растаяло в воздухе, как тает вечерний сон, оставляя после себя мутный осадок. Из слов Саске ускользал смысл, обнажая двойное дно, и Наруто ощутил себя блуждающим впотьмах путником, раздразненным далеким светом фонаря. Саске мог заниматься чем угодно — молчать или говорить, — а все равно морочил голову, становясь соблазнительной приманкой для тех, кто коллекционировал манящие тайны чьих-то неочевидных мыслей. Это как, однажды затосковав в собственной нормальности, понять, насколько важно быть кому-то нужным, и перестать пугать тех, кто привык бояться. Нащупав в себе эту правду, Наруто понял — сдаться или бросить все на полпути он уже не в силах.       — Это что, какой-то идиотский способ наказания? — попытался догадаться Наруто. — Самоутверждения?       — Это не наказание, это милосердие.       — Говоришь одно и то же.       Саске отложил электронную сигарету в сторону, выпрямился. Не глядя на Наруто, открыл верхний кухонный шкаф, достал оттуда керамическую кружку.       — Некоторым людям всегда нужен кто-то, кто будет причинять им боль, — наконец, сказал Саске, звонко опустив дно кружки на стол. — Тот, кого они могут ненавидеть, ныть, как плохо с ними поступили, и одновременно жаловаться, какого мудака встретили как сильно он их не достоин. Людей может объединять ненависть, когда она сосредоточена в одном человеке, — он смерил его странным тяжелым взглядом. — Сила заключается в том, чтобы взвалить на свои плечи эту ненависть и позволить людям тебя презирать, — это и есть милосердие. В общих чертах.       — Это бред какой-то, — отозвался Наруто. — Сила заключается в дружбе, в любви, в прощении, Саске. Если хочешь — в вере во все лучшее и светлое, блять.       Саске хмыкнул:       — Это слова идиота.       — Это мои слова, — твердо ответил Наруто.       Кажется, Саске хотел, чтобы Наруто взорвался от ярости. От раздражения, отвращения или еще чего похуже, но вместо этого удивительным образом добился иного эффекта — нелепо соврав, что мир рухнет от одного его взгляда, подставил ему несущих опор. Наруто понял: он мог не слушать его, вникать в вывернутую наизнанку логику — она и так управляет жизнями катастрофически огромного числа людей, — ему это попросту незачем.       Саске мог попутно сочинить и выдать еще штук сто подобных идей — все как одна были бы лучше оригинала, но ни одна не нашла бы отклика в душе Наруто. Слова Саске тревожили, как тревожит все неизвестное, но одновременно поселили внутри легкость: им двоим точно не по пути; и Саске, живущий по каким-то своим правилам, был далек от Наруто так же, как раскаты грома за стенами уютного дома: ветер с дождем принесут к чердачному окну грохочущий гул, но он стихнет и исчезнет, рассыпавшись на шепот.       С таким Саске проще держаться на расстоянии и, наконец, забыть об имевшем место случае их близости — Наруто иногда приказывал себе назвать это именно так, пусть с жесткой и огромной натяжкой, иначе смириться и справиться с подобным становилось попросту невозможно. И все же…       — Это слабость, а не сила, — продолжил Наруто. — Не знаю и знать не хочу, с чего ты решил, что, причиняя людям боль, ты делаешь им одолжение. Спасаешь там или… неважно. Тебя явно в какой-то момент понесло не в ту степь. Может быть, тебе однажды кто-то объяснит…       — Мне нет дела до того, что ты об этом думаешь, — устало произнес Саске. — Ты спросил — я ответил. Все, Наруто. Если все сказал — вали.       Он приблизился к Наруто, положил руку на его плечо и развернул его к выходу из кухни.       Из коридора раздался щелчок замка. Сай, вернувшийся с улицы, выглянул из дверного проема и с удивлением уставился на Наруто. Его по обыкновению бесстрастное и мягкое выражение лица преобразилось: в глазах темными искрами скользнуло напряжение.       Повисшее в комнате немое молчание сковало неловкостью. Наруто нащупал его в воздухе, до конца не понимая, чем вызвана перемена. Сдержанно кивнув Саю, Наруто выскользнул в коридор и быстро покинул чужой дом, оставив за своей спиной наэлектризованную тишину. Оказавшись на улице, с интересом посмотрел в незашторенное окно дома Саске. Не заметив в нем ничего, кроме пустой темноты и молчаливого силуэта лампы, Наруто отвернулся, поежился и застегнул молнию своей плотной куртки.       Ветер, неожиданно холодный, ударил в лицо и на секунду лишил дыхания, откинув короткие пряди волос со лба и обжигая приоткрытые губы.       До дома Наруто добрался быстро. Сакура сидела на кухне, покусывая пальцы и, стоило Наруто войти, сразу подскочила на ноги.       — Ну что? — Она прижала ладонь ко рту неловким, беспомощным движением.       — Переезжай ко мне, — устало произнес Наруто, снимая куртку. — Хочешь?       Ответом были ее сияющие глаза.