Чистый лист для наших чувств

      Огонь был серым. Грязным, некрасивым, живым. А Люцериса таковым называть больше нельзя.       Он ухватился за стену, едва поднимаясь и сползая вниз обратно. Во взгляде застыл чистый ужас, из горла вырвался тихий хрип, а ноги предательски задрожали.       Племянник не кричал, не бежал, смиренно принимая свою погибель, гордый и до тупого безумный. Пламя охватило его, пожирая, сжигая одежду, волосы. Потом поднялся сильный ветер, огонь стал слабеть, а в небе вдруг показалась большая черная тень. Серый Призрак, до этого наблюдавший за ними, внезапно зарычал и начал быстро отступать, нервно взмахивая крыльями. Он повертел мордой и сорвался вверх, оттолкнувшись лапами от земли. Вдали показался длинный шипастый хвост, но ему было плевать на это как никогда.       Пламя слабело. Люцерис повалился наземь, нагой, с закрытыми глазами. Волосы все еще горели, несколько минут назад длинные кудри — сейчас пепел, оседающий в воздухе. На голове остался короткий ежик. Темный, дымящийся, такой же, как и все тело юноши.       Эймонд на трясущихся ногах поднялся и подбежал к нему, падая на колени рядом. Грудь не вздымалась. Он не дышал. Семеро, Боги, не дышал! Мужчина в панике и ярости схватил того за плечи. От всей безысходности ситуации и злобы на глазах, тот что живой и нет, наворачивались слёзы. Горечь, гнев, неверие. Словно обжегся о них, поранился, но продолжал впитывать в себя эти эмоции, позволяя овладевать ним.       — Я прощаю, прощаю тебя, Люцерис, только очнись, очнись обратно, я прощу тебе все твои грехи, ты просто должен вернуться обратно, чертов сукин сын, очнись же! Ты не должен умирать в огне, я заберу свой долг, заберу, но только открой глаза! Ты не должен оставлять меня одного тут! Не смей... — Эймонд взвыл и в слезах, захлёбываясь правденым гневом, затряс юношу, что есть сил, который безвольно лежал на земле, усыпанный пепелом, и не верил, что сердце его остановилось, тихого дыхания нет.       Так странно было прощать того, кто не просил прощения.       Боги, если вы забрали его, верните, верните же мне. Забудьте, что я сам просил его убить, забудьте и верните обратно, забудьте, прошу вас, я ошибся, я не хотел…       Эймонд чувствовал эту странную панику, и гнев, и ярость, что зарождались внутри него. Будто что-то проникло ему в голову и пустило корни, заставляя сходить с ума. Словно магия струилась по его телу, заныривая так глубоко вглубь, что... Что доставало самое тёмное и странное из закоулков души, страшное и неизведанное даже для него самого. Что-то вытягивало наружу его потаённые мысли и чувства, о которых он не подозревал и сам. Так странно было чуствовать это, что Эймонд даже не мог подумать о том, чтобы испугаться или прекратить это. Он просто будет это игнорировать. Да.       Еще никогда ему не было так страшно. Ни когда он седлал Вхагар, ни когда ему вынули глаз. Видеть вымазанное в пепеле лицо племянника, это спокойное выражение, не сулящее ничего хорошего. Не трепещут ресницы на ветру, губы не изогнуты в ухмылке. Поганый грязный рот не издает ни одной колкости, ни приветствия. Поганый, грязный, искренний, Семеро, он ведь всегда говорит ему правду! Люцерис, его Люцерис, единственный, кто пришел с ним из того мира, кто знал о другом прошлом, был тем, кто поддержал. Тем, кто спасал, не думая, от гибели, помогал, Боги, позволил уже в который раз забрать свой глаз! Он самолично желал, чтобы племянник сгорел в огне за свои выходки, но теперь отчаянно мечтал ударить себя за такое. Нужно думать, думать перед тем, как говорить и мыслить о таком, Семеро, да как такое вообще возможно?       На чужое лицо упали первые горькие слёзы, что растекались по телу быстрыми потоками. Эймонд аккуратно, чего доселе не было, обхватил голову Люцериса руками и прижал к груди крепко, задыхаясь от собственных тихих рыданий. Это было так пронзительно больно, что он даже не задумался о том, почему чувствует такие... эмоции и ощущения по отношению к племяннику, который… Который здесь, в последние несколько месяцев, стал вновь неотъемлемой частью его жизни.       Не замечал мужчина мир вокруг. Как потускнел во взгляде запал, как выветрился азарт мести, как из озлобленного и ненавидящего враз стал замкнутым и до боли раненым, незнакомым даже самому себе. Стрелу в сердце ему никто не пускал, ядом не травил. А там была рана. Новая, необычная, большая. Заглушали её только спешные раздумья о том, что уж лучше бы он не позволил Люцерису оттолкнуть себя, остался на месте, и сгорели бы вдвоем. Сразу, одним махом. Без слез, обид, ненависти. Бесцветное небо больше не привлекало, солнце теплое едва ли грело, на душе, или в том месте, где она должна быть, зиял черный сгусток, который все твердил: «ты виноват, ты позволил, если бы ты забрал у него глаз, если бы не мечтал о скорой смерти его в огне драконьем, если бы не ты!…». Этот самый чёрный сгусток был чем-то новым, доселе неизведанным, таким непривычно горячим и непонятным. И... все. Он во всем виноват. Сам отнял у себя того, кто безоговорочно принимал его сторону, видел насквозь, помогал чувствовать живым, тут, где по сути таковым себя Таргариен не ощущал и ощутить не смог бы.       Омывая рыданиями лицо Люцериса, сознание охватил гнев. Яркий в своей силе, чистый, нужный. На себя, на дикого дракона, но не на него. Сейчас гнев, да и он сам, был недостоин его. Эймонд склонил голову к нему вниз и обвил руками за шею, продолжая прижимать к себе. Впервые в забвении поцеловал мягко лоб, щеки, глаза, капая слезами, будто оставляя след после. Удушил бы сам себя, да не может отнять рук от грузно лежащего тела на нём.       Странная, тупая боль пронзала всё тело, а он будто не управлял им. Его как окутал дурман, вызывающий дурные мысли. Таргариен едва понимал, что с ним происходит и почему, почему ему кажется, что он начал сходить с ума?... Он же ненавидит мальчишку Стронга! В ответ на эту ненависть Люк спас его вновь, но на этот раз ценой своей жизни. Разве легко ему будет ненавидеть племянника теперь?...       «Раньше ты не мог прибежать к мальчишке и обнять его, не мог, — шептал голос внутри него. — Он не обнял бы тебя в ответ. Он не позволил бы выплакать на свою рубаху все слёзы. Ты жалок, Эймонд. Но теперь — просто глупый трус. Больше ты не сможешь сделать ничего — он никогда не обнимет тебя в ответ.»       Он убил его.       Он       Убил       Люцериса       Громкий безумный крик пронзил молчавшую толпу, а где-то вдалеке ему вторил грозный рев дракона. Мужчина, будто одержимый, укачивал на коленях бездыханное тело племянника. Узник кандалов, которые нацепил сам на себя и потерял ключ. Ключ от его кандалов лежит мертвый на его руках.

***

      Веселая, на вид такая хрупкая девушка, о, точно утонченный хрусталь, собирает в поле чудесные, мягкие цветы. Она улыбчива и счастлива, ей лет четырнадцать на вид. Легкое шелковое платье собирается складками, когда та приседает, пушистые рыжие волосы, собранные в незамысловатые косички по бокам, заправляет за ухо. Ярко-ярко солнце светает, кидая на высокие скулы отблеск, а глаза — живые, цвета спокойного моря — светятся, как фонарики. Будто из ниоткуда появляется большой волк и нужно было бы испугаться, но… Девушка, уложив небольшой букетик рядом, заливисто рассмеялась, когда зверь начал бодать её. Запустила пятерню в сияющую серую шерсть и погладила.       Волчица, а это была без сомнения она, вдруг повернулась и начала оглядываться. Наткнулась на него взглядом золотых глаз, встала на дыбы, подошла поближе к хозяйке. Девушка нахмурила брови и тоже увидела его.       — Кто Вы? — осторожно, но любопытно спросила она, подойдя к нему ближе. Не опасалась, только отвела назад ладонью морду волчицы, что так и норовила встать спереди.       — Я? Мое имя Люцерис, — ответил он, поглядывая с интересом на её зверушку. Всё вокруг казалось эфемерным, таким подозрительно тихим и спокойным. Но... его будто охватило чувство спокойствия, такого желанного и прекрасного. Он улыбнулся. — Как зовут Вас?       — А я леди Ланнистер, — вдруг поникнув, девушка пригладила невидимую складку на поясе платья. — Из какого Вы дома?       — О, я… из дома Стронгов, — сбитый с толку таким настроением незнакомки, юноше почему-то в голову сразу пришла мысль, что лучше он уж скажет, что принадлежит к тому дому, главой которого скоро станет.       — С Речных Земель? Это ведь так чудесно! Там ведь сейчас как раз лорд Бейлиш гостит, наверняка Вы знаете его, — вновь оживившись, девушка поправила сползшую на плечо косичку и улыбнулась. — Вы уже представились королеве и королю? Просто не видела вас в замке ни разу.       — Нет, я только прибыл, меня еще не успели принять, — немного взволновано ответил юный принц и посмотрел на волчицу у ног незнакомки. С какого дива ему нужно было знакомиться с мамой и дядей Эйгоном? — Как зовут Вашего зверя?       — Это Леди, лютоволчица, — гордо проговорила она, взъерошив шерстку на загривке. И вдруг неожиданно предложила: — Не хотите погладить? Хотя она ещё маленькая, поэтому боится незнакомцев. Попробуйте же!       — Спасибо, — он присел на корточки и поднес руку к морде зверя, та обнюхала её и после облизнула. Люцерис погладил её по шее, почесал за ушком, двумя ладонями проводил по мягкой-мягкой шерсти. — Какая она у Вас милая, я ещё таких волков не встречал. Да и вообще — лютоволков тоже.       — Вы ей понравились! Смотрите, как она облизывает вам ладони. Мало когда моя девочка доверяет кому-то настолько, насколько и мне самой. Вы первый такой, — также присев около него, леди Ланнистер обхватила руками её за шею и обняла, прикрыв глаза. — Леди многих знает, но верит только мне. А теперь, похоже, и Вам.       — Даже не думал, что когда-то встречу лютоволчицу, которая будет облизывать мне руки, — легко сказал он и почесал довольного зверя под челюстью. Действительно удивительно, как она враз доверилась ему и позволила гладить себя. Лютоволк… он ещё никогда не встречал их, но теперь они определенно ему нравятся.       — Пташка, королева зовет тебя к себе на завтрак, — послышался чужой бас и на другой стороне поляны показался высокий громоздкий человек, у которого даже издали видно половину лица, что была изуродована.       — О, прошу прощения, Люцерис, королева Маргери, моя подруга, хочет видеть меня, — оживилась Ланнистер и поспешно встала, отряхивая платье. Маргери? Какая ещё к чёрту королева Маргери? Юноша тоже рывком, будто нервно, поднялся, вглядываясь в идущего к ним мужчину. И будто по секрету девушка быстро зашептала, склонившись к нему: — Это Сандор, один из королевских гвардейцев. Он обзывает меня и пугает иногда, но всегда защищал от нападков Джоффри. Я доверяю ему. Но только не говорите об этом никому, пожалуйста!       — Обещаю, что не буду, миледи. А Леди тоже с Вами пойдет? — спросил Люк и погладил потянувшуюся в его сторону лютоволчицу.       — Конечно! Моя милая подруга всегда следует за мной. У неё изысканные манеры, я её научила, — улыбнувшись, ответила девушка. Синие глаза вдруг загорелись и прищурились. — Не хотите пойти со мной? Как раз представитесь перед королевской семьей, думаю, Вам это будет на пользу.       — Я бы с радостью, да только это, наверное, будет не по этикету. Королева не приглашала меня, поэтому я буду выглядеть в её глазах наверняка невежей. Простите, это…       — Тогда Вас приглашаю я! Маргери…       Положив руку на меч, Пёс встал рядом с девушкой и настороженно поглядел на него.       — Сандор, я могу пригласить с собой сира Стронга? — повернувшись к мужчине, спросила с надеждой леди.       — Королева хочет видеть только тебя. У меня приказ, — строго пробасил он и положил ей ладонь на плечо. — Я думаю, твой сир будет представлен ко двору и тогда уже ты сможешь приглашать его куда будет угодно. А сейчас пошли.       Девушка понуро опустила голову и вдруг вскинула к нему руки, затрясла со всей силы, испугав его до дрожи.       — Люцерис, лорд, прошу, очнитесь! Вам не дóлжно быть тут, королева не примет Вас! — едва не крича сказала Ланнистер и из глаз её полились градом слёзы. Мужчина рядом замер каменным изваянием. Почему она тоже называет его лордом? — Очнитесь! Очнитесь, давайте же, драконы не умирают от огня! Леди, отпусти его рукав, ко мне, девочка, ко мне!       Лютоволчица заскулила и прижала уши к голове, боднув его в ногу. Она не могла ослушаться хозяйку, но и от него отходить не хотела, поэтому мотала мордой из стороны в сторону. В конце концов, волчица подбежала к девушке.       — Люцерис, Вам нужно остаться тут, — грозно сказал Сандор и достал меч из ножен. Он ступил к нему шаг и замахнулся. Леди Ланнистер закричала. Юноша непонимающе огляделся и услышал рык.       Не смотря на сияющее высоко солнце, он почувствовал могильный холод, что исходил от всего, что окружало его. Леденящая душу ипостась лютоволчицы — вдруг шерсть её в некоторых местах отпала вместе с мясом, являя белые кости, а взгляд стал диким, жаждущим. Вся трава иссохла, пожелтела, а цветы, собранные ранее, завяли и прогнили. Резко повеял быстрый-быстрый ветер, что сбивал с ног, и в чистом доселе небе сгустками закручивались серые тучи, из которых тут же начал валить белый пушистый снег.       — Нет! Уходите, быстрее! — закричала девушка, подбежав к нему, и что есть мочи толкнула в грудь, спасая от меча гвардейца. — Очнитесь, Люцерис! Пламя не может убить дракона!       — Вы... Вы леди Винтерфелла, королева Севера? — с придыханием сказал юноша и на миг в глазах его проскочило узнавание, хотя он в жизни не видел и не слышал об этой девушке. Но её глаза… они казались такими знакомыми.       Она вдруг посмотрела на него холодным каменным взглядом и закричала так сильно, что принц едва не зажал уши от пробивающегося в голову звука. Он тотчас упал назад и ощутил, как почти срывается в бездонную пропасть, последний раз увидев перед собой уже не юную мечтательную пташку, что стояла в поле с цветами, а повзрослевшую и суровую женщину рядом с огромным замком, в окружении обильно падающего снега. На голове её блестела стальная серебряная корона с головами волков, а взгляд прожигал насквозь.       — Я больше не смогу Вам помочь, лорд Стронг. Вы должны обуздать это, — послышался ровный голос, а падение его будто замедлилось. По телу пробежала дрожь, а все естество сжалось, будто боясь и обожая одновременно.       — Обуздать что? — нервно выкрикнул он и непонимающе замахал руками.       — Пламя.       Одно слово, холодное, лишенное эмоций, а тело вдруг загорелось и потеплело, будто его засунули в костер. Люцерис закричал, ощутив, как нечто разъедает кожу, натягивает её, вскинул руку и почувствовал, что от волос не осталось ничего, кроме сажи и пыли. Горло сдавило силками, он ухватился за него, но не мог вдохнуть, как и все время до этого, не замечая. Глаза защипало, все горело, а с него будто сдирали по кускам кожу, поливая открытое мясо лимонным соком и посыпая солью. Люцерис закричал вновь.       Боль, боль, невыносимая боль, что попросту убивала, заставляя забыться в самом громком крике за всю его жизнь. Он все падал и падал в пропасть, а на теле не осталось ни одежды, ни волос, ни чего-либо ещё. Его охватило огнем: ярким, белым, красным, зеленым, выжигая все нутро и наружность, заставляя корчится в муках. Все мелкие шрамы начали сочиться кровью, а тот, что был на шее, разошелся по швам и в него будто воткнули сотни самых острых мечей.       Внезапно лицо обожгло пуще прежнего. Боль была другой, совсем другой: отчаянной, грубой, но не мучительной. Его потянуло вниз быстрее, в голове не осталось ничего, кроме криков.       «Люцери-и-ис, Люцерис, они не сгорают в пламени. Огонь не может убить его. Не может! Обуздать, обуздать, обуздать. Пламя твоё смешано с кровью, а кровь в пламя пробралась навеки. Поменяла Она твою жи-и-изнь, а ты в праве воспользоваться этим. Не расстраивай Её и увидишь, что всё это на благо твоё. Обуздай, обуздай, обуздай…»       Люцерис резко распахнул глаза и едва не поперхнулся таким желанным воздухом. Щека горела от пощечины, перед взором мутная пелена. Он лежит. Рядом послышались вскрики.       — Принц живой! Боги, живой! Как такое может быть, Семеро?…       Народ голосил и топтался на месте, выглядывая из-за спин гвардейцев. Все это выглядело так сумбурно и быстро: вот дракон, вот юноша, огонь и, казалось бы, быстрая смерть — но о чудо! Жив! Пламя не сожгло его тело, нет, Боги, так он ещё и задышал! Издали было сложно всё рассмотреть, особенно из-за склонившегося принца Эймонда, что крепко держал того, укачивая, мертвого, а потом внезапно начал быть по щекам, будто обезумевший. После пятого удара второй сын новоявленной королевы Рейниры очнулся.       Всё было размыто. По смутным силуэтам он мог различить только небо да кого-то над собой. На лице было влажно. Голова пуста, ни одной мысли в ней не осталось, будто та агония ранее выжгла весь его разум. Крики заполнили уши настолько, что казалось до испуга странным слышать что-то другое, как вот…       — Люцерис, — охрипший, такой непривычный в своей удушливой надежде и неверии голос юноша узнает из тысячи. Миллионов других. Этот голос... он знает наизусть, слышал его во всем и всех, и теперь это было единственным, что он мог слышать. Пробивший сознание, он вытеснил все остальные посторонние звуки, ограждая и поглощая ненужное. — Люцерис, посмотри!       Ему с силой потерли глаза, что из них по вискам полились две крупные слезинки. Принц открыл их и увидел перед собой, наконец, его…       Лицо чужое было будто смятым. Покрасневший нос, скулы, дрожащие губы, заплаканный живой глаз и другой. Синий. Без повязки. Он зацепился за него, будто утопающий за соломинку, и не мог отвести взгляда. Казалось, что только этот камешек и держит в реальности, не давая вновь уйти туда, где есть только крик и боль. Сапфир, как бы дядя не скрывал за повязкой, был поистине прекрасен. Хотелось видеть его всегда, какой бы некрасивой не была глазница, искусственный глаз в ней был действительно тем, что привлекло бы всегда и при любых обстоятельствах. И даже…       — Сейчас, подожди, секунду, — торопливо, сдавленно прошептал Эймонд, отпустил и судорожно снял с себя плащ, накинув его на него одним резким движением. Сразу почувствовалось, что и тут он без одежды остался. Почему? Что произошло и почему он ничего не помнит?       — Да разгоните вы этих зевак, идиоты, созвать всех мейстеров, живее! — послышался вдалеке грозный оклик Деймона. Гвардейцы тут же принялись отгонять толпу по стенам к выходу, а мужчина побежал к ним.       Ужас, застывший на чужих лицах, был и на дядином. Он едва ли не молниеносно склонил колено к ним и начал разглядывать Люцериса на наличие ран.       — Его нужно отнести в замок. Отпусти, я подниму, — будто отдавая приказ сказал старший Таргариен и уже поднес руки к юноше, но Эймонд нервно дернулся и прижал к себе Люцериса, поглядывая на него с дикой паникой. — Послушай, Эймонд, с ним все будет в порядке, только пусти и мы отнесем его мейстерам. Давай же, племянник, я лишь хочу помочь и…       Он замотал головой и отодвинулся назад, насколько это позволяло положение. Потянул за собой юношу, который затуманенным взглядом всматривался в сапфир в глазнице. Эймонд ближе подтянул к себе его за спину и обнял, склоняясь над ним, будто создавая купол из собственного тела. Деймон вздохнул. Когда-то он уже видел такую картину, где заплаканная женщина укрывала собой уже мертвого ребенка и не подпускала к себе никого, укачивая того на коленях и напевая колыбельную. В глазах плескалось отчаянное безумие, которое зародилось со смертью её девочки, которую она ещё не приняла. Стала дикой, будто животное. Защищала тело ребенка, лежала, шептала ей что-то. Три дня никто не мог разделить их, но потом, когда все же удалось, мать сбросилась и утопилась в море. Не дай Семеро Эймонд удумает что-то такое, он с него сто шкур снимет даже за намек. Хватит уже смертей, с Деймона так точно.       Деймон оградил себя и принцев от остальных и начал «переговоры» с племянником. Несколько минут говорил с ним, уговаривал, не угрожал, потому что понимал, что сделает только хуже. Не поддавался раздражению и гневу от его упёртости, говорил и говорил, пока наконец не добился своего. Младший Таргариен передал ему бессознательного Люцериса, который вновь отключился у него на коленях, еле как разгибая руки, и цепким взглядом следил, сидя на земле, за каждым его движением. Мужчина крепко ухватил юношу, поправляя на нём чужой плащ, и побежал в сторону входа, за ним следом последовали Рейнира и Эйгон, а Джекейрис успокаивал испуганную, но оттого не менее серьёзную и внимательную Хелейну, что украдкой поглядывала в сторону младшего брата.       — Эймонд, вставай, — раздался сверху тихий голос и он почувствовал на себе обеспокоенный взгляд. Перед взором появилась чужая рука. Он посмотрел наверх и увидел переступающего с ноги на ногу Дейрона.       Опустив голову обратно вниз, он заметил лежащий неподалеку… кинжал. Клинок, если точнее. Подполз на коленях ближе, зная, что в присутствии брата можно. Поднес к нему ладонь, коснулся пальцами разгоряченной стали, обжегся, но не отнял её. Ни в коем случае. Останется ожог, да и пусть. Мужчину пробрала дрожь, руки затряслись. Бережно поднял то, что осталось от оружия: лезвие без рукоятки. Неподалеку лежал уцелевший сапфир. Эймонд едва не взвыл, держа в ладонях бывший кинжал и камешек, слёзы брызнули на лицо. Всего пару месяцев Таргариен мог прирезать племянника этим же кинжалом, не подозревая, что лишил бы себя маяка, что удерживает в реальности и не дает сойти с ума. Как же так вышло?...       Теперь он ни за что не причинит ему вреда и не будет желать смерти. Никогда и впредь. Больше Эймонд не намерен чувствовать то опустошение и боль, что приносит даже ложная погибель Люцериса. Он может его просто... игнорировать.       Дейрон прерывисто вздохнул и так и остался стоять, наблюдая, как старший брат обжигается раскаленным лезвием. Странно было только то, что оно не расплавилось, как большинство, а осталось в прежней форме; рукоятки больше не было. Эймонд пугал своей отрешенностью и поведением. Он не знал, должен ли сказать что-то, чтобы успокоить или промолчать, ведь не был так проницателен, как сестра Хелейна, и догадливым, как Джоффри. Но отвага всегда оставалась при нём.       Подняв брата за плечи, младший тряхнул того и заставил посмотреть ему в глаза.       — Что бы ни случилось, Люцерис жив, Эймонд. Мейстеры поставят его на ноги, а ты поможешь, — он сжал до боли чужие руки и взор напротив наконец прояснился. Тот удивленно посмотрел на него и помотал головой.       — Ты прав. Спасибо тебе, Дейрон, — кивнув сказал Таргариен.       Мужчина так и держал в руках клинок и сапфир, когда юноша заметил, как вниз стекают капли крови. Он затормошил Эймонда, но тот отмахнулся и нахмурил брови, а после попросил пройтись с ним до его покоев. Они молчали всю дорогу, но Дейрон не забывал иногда придерживать старшего за плечо, когда видел, что ему сложно. Мужчина как никогда был благодарен за это, витая в своих мыслях.       Это был один из худших дней в его жизни.

***

      Весть о том, что второй сын Рейниры выжил после того, как его поджег дракон, быстро разлетелась едва ли не по всему Вестеросу. Рыцари Простора настаивали на том, что это значит, что юнец благороден и чист душой и сердцем, раз не умер в заранее смертельно неравной схватке с огнем. Моряки с Железных островов смеялись и поговаривали, что в роду у Таргариенов наконец появился хоть кто-то достойный и смелый. Дорнийцы переговаривались о том, что грядет кто-то сильнее Эйгона Завоевателя и его сестёр, и вспоминали о заключенном мирном союзе с драконьими владыками. Северяне также с интересом обсуждали новость, что взбудоражила королевство, не каждый день ведь люди выходят из огня живыми и невредимыми.       Эймонд задумался о том, как такое вообще могло произойти. Три дня и три ночи Люцерис то приходил в себя, то вновь забывался неспокойным сном. Лекари не могли назвать это горячкой, но и другого термина у них попросту не было.       Придя к себе в покои он заперся и не пускал к себе никого, только отвечая иногда, что с ним всё нормально. Умостил остатки кинжала на шкатулку, в которой тот изначально был. Потом, подумав и достав из запасов все свои травы, готовые снадобья, побольше свечек и колбочек, Эймонд принялся экспериментировать. Смел со стола все неважное, облачился в чистую простую рубаху. Открыл книгу, что любезно выдали ему мейстеры, достал свою личную записную книжку с особо интересными ингредиентами и рецептами. И началось.       Он знал о некоторых мазях, способных восстанавливать рост волос, но ни одна из них не имела успешного и долгого эффекта. Поэтому, попросив слуг принести ему три таких мази, мужчина вычитывал их свойства и сравнивал множество подходящих и не очень компонентов. Брал за основу одно снадобье и смешивал со множеством других, с травами. Что-то да не устраивало всегда. Взяв последнее, он смешал его с экстрактом карликовой пальмы, что неожиданно оказался в запасах, и наконец добился желаемого результата. Его маленькие эксперименты с приготовлениями снадобий понадобились, как никогда.       Наиболее эффективная мазь-сыворотка для укрепления и роста волос сделана. Эймонд почувствовала, что может гордиться собой за проделанный эксперимент и хороший итог. Только теперь нужно проверить, может ли он помочь. И это было самой сложной частью.       Прокравшись в комнату Люцериса, мужчина тихо, насколько это позволяло положение, подошел к кровати. Юноша спокойно дышал, раздетый по штаны, не накрытый одеялом. Он едва-едва дотронулся кончиками пальцев до его мерно вздымающейся груди и отпрянул, насколько та была горячей. А ведь он раньше никогда не видел племянника оголённым. И сейчас со стыдливо-страдающим выражением лица Эймонд оценивающим взглядом осматривал то, к чему имел доступ: в ночном свечении литые будто из железа мышцы виднелись особенно хорошо: чёткие кубики пресса, крепкая грудь, широкий размах в плечах и спине, а также быцепсы. Эймонд потянулся к нему и будто одурманенный дрожащими пальцами дотронулся до живота, провёл вверх... А затем одёрнул руку как ошпаренный и дал себе пощёчинну под изумлённые визги спятившего мозга и сердца. Последнее, кстати, твердило о том, чтобы он положил руку обратно...       Поэтому решив, что если бы его горячность была чем-то серьезным, то лекари бы уже предприняли что-то, Таргариен подошел к окну и открыл длинную занавесь, впуская лунный свет. Присев на край постели, он разглядывал то несчастье, что было на голове племянника; что осталось от некогда густых и отросших кудрей. Достал из кармана небольшую склянку, откупорив её, измазал в содержимом место роста волос, придерживая голову Люцериса. Осмотрел, хорошо ли снадобье впиталось, размазал получше. Опустил обратно на подушку, собрался уходить.       Стронг схватил его за ладонь. Хоть и во сне, но был вежлив, как и всегда. Сжал только тогда, когда за несколько мгновений он не вырвался из хватки. Крепко, так, будто не собирался отпускать.       — Эймонд, нет, постой, — просипел Люцерис с закрытыми глазами. Мужчина застыл как вкопанный у его кровати. — Нет, Эйм, Али будет недовольна, что мы ушли, давай ещё тут…       Бессвязное бормотание сменилось неразборчивым шелестом, который он уже не смог разобрать. К щекам вдруг прилила краска, а сам мужчина высвободил свою руку из чужой с чувством тоски, но не мог он оставаться тут дольше, чем того позволяло время. В неясном порыве пригнувшись к чужому лицу, Эймонд почти невесомо прижался губами ко лбу племянника, оставляя целомудренный поцелуй. И ушел, с пылающими щеками и горящим взглядом, наконец, ожив.       На следующий же день Вхагар вновь прилетела, на этот раз сама. Счастью не было предела, когда она вспомнила его и разрешила надеть на себя седло. Сидя на ней верхом, будто впервые, Таргариен ощутил себя так хорошо, ведь ничто не доставляло столько радости, как полет на любимой драконице и выживший племянник. Живой…       

***

      Он мало что помнит из тех снов, в которые впадал все эти три ночи: всё заканчивалось на несвязных образах и быстро сменяющих себя событиях. Один раз смог со стороны отличить из силуэтов маленького себя и Эймонда. Беззаботные, любящие, нежные дети. Во второй раз сон ощущался как явь, но не мог быть ею — невозможно просто. О, так нежно Люцериса по голове гладила разве что матушка, а в лоб на ночь его целовали будто жизнь назад. Эфемерность объяснялась тем, что делал это все Эймонд. Такого и подавно быть не может.       Когда он приходил в сознание, к нему по крупицам возвращалась память. Как оттолкнул дядю в сторону, как увидел перед собой раскрывшуюся пасть дракона, как огонь вмиг охватил его, как не почувствовал боли от этого. Вспоминалась чудная девушка в синем платье, суровая женщина с короной на голове. Всего было настолько много, что юноша едва ли вспомнил, что произошло с ним ранее. Перед глазами до сих пор стоял образ плачущего над ним Эймонда.       Впервые за всё время он встал с кровати и, спотыкаясь, на доселе ослабевших ногах подошел к столу, рядом с которым стояло…       Зеркало. Высокое, большое, в пол. Принц, повернувшись к нему, не мог развидеть себя. Казалось, будто вмиг с ним произошло неведомое чудо… Ни единого ранения, ни единого шрама не осталось на его теле — казалось, что ему натянули новую шкуру заместо его старой. Люцерис провел дрожащей рукой по шее, там, где ранее красовалась уродливая длинная отметина. Её больше нет. На лбу тоже. Кожа была гладкой и внезапно светлой. Раньше она отливала красивым светло-бронзовым оттенком, а сейчас будто с него сняли этот слой и выкрасили в другой.       Единственное, за что, казалось, Люк не порадуется, так это его волосы. Теперь вместо вихрастого гнезда кудрей на голове зияла пустошь, наголо спаленная пламенем. Конечно, он не был совсем уж безволосым… да и, кажись, всё его добро уже начало отрастать обратно в ускоренном темпе…       Но глаза. Боги, глаза! Он подошел ближе и вгляделся в свое отражение, не веря. Да, они все ещё казались ему коричневыми, но теперь… теперь смело можно сказать — у него фиолетовая радужка с карими вкраплениями. Это было так необычайно красиво, что юноша едва что не припал лицом в зеркалу. Радостно улыбнувшись, юный принц так и стоял, глядя на себя, на очи, что теперь в поздних лунных лучах сияли благородным фиолетовым блеском… теперь, наконец, от Таргариенов у него не только кровь, а и глаза, внешность. О, и…       Вдруг Люцерис замер, как вкопанный. Подошел к дверце, как робот, распахнул её и вышел на балкон. Скоро начнет светать. И в небе, таком чистом сегодня, он заметил его.       Ещё один дикий дракон, которого в свое время, в том мире, юноша видел на Драконьем Камне. Опасный, неприученный к командам, темный, как ночь, дракон. По замку на острове ходили слухи, что по размерам зверь не отстаёт от Вхагар, но принц мало верил во все эти россказни. Если бы в действительности так и было, то они, как королевская семья, об этом точно узнали бы, но…       Сейчас Каннибал, а это был без сомнения он, показался ему едва ли не больше огромной Вхагар в темени света. Тихий, почти незаметный на темном небе, тот летел над заливом недалеко от замка. Люцерис смог разглядеть его лишь с помощью скудного зеленого отсвета чешуи при ночном свечении и таких же хищных ярких глаз. Одним своим видом дракон заставлял сжаться, скользя над водой быстро и плавно. Никто не знал, сколько он уже живет на свете. Некоторые предполагали, что он угнездился на Драконьем Камне задолго до Завоевания Вестероса, другие, в основном мейстеры из Цитадели, говорили, что не может зверь быть таким долговечным. Но только одно было правдой — дракон был точно неподвластен ни Таргариенам, ни ещё каким-либо знатным домам. Дикий, свободолюбивый, жестокий.       Вспоминалось ему, что когда-то, когда Сиракс отложила несколько яиц в кладку, его мама восторгалась такой красотой. А потом, спустя какое-то время, Каннибал поглотил все яйца и улетел обратно на Драконью гору. Рейнира была в ярости, но поделать ничего не могла, хотя с тех пор за всеми кладками драконов следили намного лучше.       Он не мог вспомнить ещё что-то о нём, но, кажись, этого было достаточно, чтобы ощутить не самые позитивные эмоции и восприять неприязнью. Но…       Это было необычайно странно. Всего несколько дней назад он едва не умер от пламени дикого Серого Призрака и должен был бы невзлюбить драконов ещё надолго. Но, видимо, случилось абсолютно наоборот — не может ведь Таргариен, в жилах которого течет кровь драконов, невзлюбить своих сородичей…       Люцерис, впервые за несколько дней своего лежачего состояния, стремглав бежал по лестницам вниз. Знал он не так много потаенных дорог замка, но дядя Эйгон месяц назад показал ему одну проверенную им же. Вниз, в наибольший из винных погребов, выйти с другой стороны, пройти рядом с птичником, потом двор рядом с богорощей, свернуть у входа в подземные темницы — и всё. Самое главное было не попасться страже, потому что юноша понимал: увидь его хоть та же захудалая кухарка с кухонь, уже по всей крепости все на ноги повскакивали — как это, принц Люцерис очнулся и разгуливает по замку! Действительно, будто он немощный и больной, что за ним нужен глаз да глаз и стража круглосуточно. Юноша тихо фыркнул себе под нос.       Неясная тревога охватила его, и в следующий миг послышался разъяренный громкий рёв. Паника затопила сознание, под рубахой на руках выступила гусиная кожа — Люк осознал, что был босой и едва одетый, а ведь ночь была не из теплых. И плевал он на это, особенно сейчас. С высокой горы. Был важен только он.       Принц выбежал из-за ворот замка, вглядываясь в небо. Вот-вот его тронут первые лучи восходящего солнца. Песчаный берег под замком был огромным. Как и Каннибал, что размахивал неистовыми крыльями и несся в сторону замка. Было сложно что-то разглядеть, но определенно не все было в порядке.       Люцерис не понимал, почему дракон объявил о своем присутствии, но заметил на вершине башни гвардейцев, что направляли в сторону зверя огромные арбалеты, скорпионы, заряженные длинными копьями. Его охватил чистейший ужас, когда он…       Из замка послышались крики. Воздух прорезала вспышка изумрудно-алого огня, вырвавшегося из пасти дикого дракона. Тот никого и ничего ещё не спалил, но взял направление опасно близко к замку. Несмотря на гулявший ветер, юношу пробрал озноб. Солнце начало показываться из-за горизонта, являя взору угольно черную чешую разъяренного Каннибала и стрелы в теле, в казавшейся прочной чешуе.       По копью торчало в хвосте и возле спины. Гвардейцы, что стояли на посту, кричали и заряжали ещё один арбалет. Люцерис сорвался с места.       Дракон наконец подлетел совсем близко к крепости и одним потоком пламени спалил всех, кто стоял на башне, разом с орудием. Не видя перед собой никого и ничего, Каннибал начал снижаться вниз, пока его не подбили еще один раз. Он с грохотом приземлился на берег, поднимая стену из пыли и песка, а наружу начали выбегать стражники, замечая юношу. Пока тот бежал к месту, туда, куда приземлился дракон, из под защиты замка выбежала быстро, насколько могла с растущим животом, Рейнира, которой уже сообщили о том, что происходит. Её охватила паника, когда она заметила огромного дикого дракона. Рядом со своим сыном. Семеро, нет, только не снова!       Это было неожиданно. Страха не было и в помине. Люк удивился.       Каннибал оказался поистине большим. Меньше Вхагар, конечно. Размерами, конечно, где-то между ней и бронзовым Вермитром. Мощный хвост был усеян острыми на вид шипами, на спине и шее красовались такие же, только намного длиннее. Глаза в действительности были насыщенного зеленого цвета, глядели сейчас вокруг дико и невероятно враждебно. Люцерис наконец спустился на песчаный берег, отдаленно слыша чьи-то возгласы, но абсолютно не обращая на них внимания.       Дракон взревел, что есть мочи, взмахнув крыльями и пустив струю огня в сторону. Принц начал медленно подходить прямо к нему, будто инстинкт самосохранения ему напрочь отключили, когда его подпалил Серый Призрак. Тело окутала уверенность, ранее не виданная, но руки дрожали сильно, а из головы не выходила мысль, что он совсем потерял разум, раз идет раздетый к разъяренному, дикому, неподвластному никому зверю. Огромному. Сильному. Раненому. Каннибал вертел из стороны в сторону мордой с рогами и топтался в попытке крылом скинуть с себя застрявшую стрелу в хвосте. Юноша наконец подошел так близко, что тот его почти-почти заметил. По ощущениям, сердце в этот момент остановилось.       Сзади послышались крики и Люцерис обернулся, увидев вдалеке бежавших гвардейцев на пару с несколькими драконоблюстителями. Как-то поздно они спохватились его, нервно хмыкнул про себя он.       Дракон, что сейчас был силен и опасен в своем гневе, встревожился из-за галдежа и мельтешащих людей. Резко вильнув всем телом в сторону, тот наткнулся на человека, что стоял в непозволительной близости от него. Он открыл пасть и выдал яростный рёв, но не выпуская почему-то огня, прямо на застывшего каменным столбом принца. Юношу обдало жаром и паром, на мгновенье он перестал дышать. Дикий, дикий Каннибал сейчас может запросто раскромсать его, спалить, хотя насчет второго теперь закрадывались сомнения. Стронг зажмурился и вытянул руку вперед. Это было отчаяние.       Прекратив, зверь замер. Напряженный, готовый во все стороны пускать струи пламени. Опасный, опасный, опасный. Люк так и стоял, зажмурив глаза, не зная, чего ожидает: либо сейчас его сожрут за такую нравственность, либо оставят одни угольки, поджигая огнем. Жизнь одна, а он жив сейчас только по счастливой случайности. Люцерис улыбнулся. Улыбка эта была… пугающей.       Дракон внезапно сложил крылья. Всё ещё вертелся, помахивал хвостом, дабы избавиться от застрявшей в ней стрелы, но… Успокоился? Боги, Люк всё ещё стоит перед ним живой и целый!       Открыв глаза, он ещё держал руку вытянутой, и Каннибал непонимающе уставился на него. Всего секунду назад безумный и яростный, сейчас притих. Тихо рычал, нервируя из-за непонятного ощущения и чувства, что нашли на него. Доселе ни один человек не мог подойти к нему так близко и те, кто посмел потревожить дракона, до единого умирали. Этого… не хотелось бы убивать. Жар, источаемый им, был полон решительности и воли. От него так и разило пламенем, которого не было в душе ни у одного рыцаря, который смел когда-нибудь думать, что может оседлать его. Дикий, необузданный, он ощутил силу, которая сдерживала драконий жестокий нрав. Сила, что потоками окутала зверя полностью, давая возможность ощутить покорность и… радость. Впервые за всю жизнь Каннибал почувствовал обнадеживающее чувство сохранности. Покоя. Жизни.       Дракон вытянул шею и носом толкнулся в раскрытую ладонь юноши. Зарычал, ещё раз толкнулся. Люцерис… дрожи не было. Он погладил вдруг прильнувшего зверя. Невероятная уверенность разлилась по телу, заставляя счастливо обхватить двумя руками того за могучую морду и прижаться к нему, послушно опустившемуся на его уровень. Чешуя черная, прочная, отдавала теплом, зудящим под пальцами, а магия драконья, заключенная в плоть и кровь, наполняла и обволакивала, питала и взращивала семена, которые были посеяны со смертью первой частички личности. Со смертью Арракса закрыть душу было легче всего — открыть он и не подумывал её. Но вот дракон, нежно ластящийся под его ладонями и щекой, был другого мнения, учуяв в нем что-то, кого-то нового. Невиданного, незнающего о своей силе и ярком пламени, которое спрятано внутри него глубоко-глубоко, которое сам затолкнул подальше. Осталось только распалить его — и от земли этой не останется и клочка уцелевшего. Всё будет гореть в огне. Все будут гореть в огне. Только если раскрыть, только если разозлить, только если посягнуть. Сокрытое, тайное, болезненное, неизведанное. Найти, ощутить, вытащить наружу сущность настоящую, нестерпимо гневную и могущественную, спрятанную в недрах юношеского тела. Долой барьеры, долой предрассудки — ему в этой жизни уже ничто не страшно. Только есть люди, за которых ему страшно больше, чем за себя. Люди, которых он любит преданно и всем сердцем, которым готов отдать душу и сущность, перед которыми готов унижаться и пойти на смерть, лишь бы с ними все было хорошо. Мама, Джейс и юный Джоффри, Деймон…       Решительность накатила с удвоенной скоростью. Принц, уже точно не страшащийся того, похлопал дракона по морде и под взгляд прищуренных зеленых глаз медленно пошел дальше, туда, где заканчивается шея, ближе к спине. Заприметил, что стрела пробила место, где только недавно зажила другая рана, поэтому так легко приняла в себя оружие, не обрастая чешуей обратно. Люцерис осторожно погладил Каннибала возле ранения и ему на ладонь капнула искрящаяся кровь, обжигая. Он поджал губы и вздохнул сквозь стиснутые зубы, прекрасно помня в этот момент о том, что драконья кровь может прожигать тело до костей. А на нём останется лишь неприметный ожог — он знал это, будто то была неоспоримая истина. Кривая улыбка тронула его губы. Юноша ухватился руками за конец копья, которое использовали как стрелу, и дернул, вызывая рык сверху. Второй раз, выдернул оружие полностью. Зверь издал гортанный возглас, ликуя, когда из него вынули посторонний предмет. Радость дракона будто передалась и ему.       На берег наконец добежали все стражник и драконоблюстители, что с ужасом наблюдали за их взаимодействием. Они перестали кричать, как только увидели принца у пасти Каннибала, самого жестокого и страшного из диких драконов.       Люцерис заметил их, когда обернулся, приближающихся с мощными копьями и наточенными мечами. Те бежали со всех ног. К нему, видимо. Его охватил страх, что сейчас стражники поранят дракона, нанесут вред, вновь лишат его права на радость и свободу, лишат новой причины жить счастливо. Ну уж нет, теперь он…       Они были уже достаточно близко, когда Каннибал, движимый инстинктами, выгнулся и скрыл за мощной шеей своего человека, открывая пасть и пуская огонь на них, убивая немедленно. Для достоверности выпустил еще одну струю, окончательно превратив кричащих и корчащихся от боли гвардейцев и драконьих смотрителей в месиво, источающее малоприятный запах и дым. Люцерис едва видел, что произошло, прижавшись спиной к телу зверя. Когда тот наконец отогнулся, то принц заметил, во что превратились стражники. Его не пробрал даже озноб или малейшая жалость. Он и сам порубал бы их на куски за ещё хоть одно ранение на драконе, но тот показал, что, вообще-то, это юноша должен прятаться у него за спиной, а не наоборот.       — Я защищу тебя, Каннибал. Ты больше не будешь один, — сказал Люк, улыбнувшись краешком губ и поглаживая прочный чешуйчатый бок. — Мы будем вместе. Отныне мы — одно целое. Согласен?       Каннибал придвинулся поближе, вильнув шеей, и вопросительно посмотрел на него, склонив голову. Выдохнул тоненькую струйку пара, дернул сложенными крыльями, поелозил хвостом. Юный Стронг вдруг рассмеялся, запрокинув голову, и подумал, что каким бы на вид страшным этот дракон ни был, его он точно теперь не пугает — смешит своим непонимающим видом, защищает. О, в сердце, наконец, возрождалась утерянная частичка души, разрастаясь под покровом крови Таргариенов, когда он смотрел на больше не дикого дракона. Его!       Теперь о нем нужно заботиться, отучить от плохой привычки поедать яйца других драконов, может, даже обучить командам и…       Зверь нетерпеливо дернулся, вдруг метнувшись. Теперь уже юноша непонятливо уставился на него, прекратив смеяться. Каннибал приблизился к нему и мордой аккуратно, насколько это ему удалось бы, подтолкнул его назад, что он едва не споткнулся о собственные ноги. Нахмурив брови, принц с прищуром поглядел на него, а дракон только выдохнул вновь струйку пара и ему почудилось в этом фырканье. Тот вновь подтолкнул его мордой назад, тряхнув ею, а Люк только непонимающе моргнул. Зверь раскрыл крыло и прижал его к земле возле него, заискивающе рыкнув.       — Ты хочешь, чтобы я… взобрался на тебя? — юноша округлил глаза и уставился на распластанное огромное крыло. Каннибал ударил хвостом по песку, выказывая своё нетерпение, и он взялся за голову, ошарашенный. — Ладно-ладно, сейчас, подожди, тут нет лестницы, я ни разу…       Если бы дракон мог говорить, то, наверное, уже высмеял бы и выдал бы скверных слов с дюжину. Люцерис со строгостью посмотрел на нетерпеливого, но поспешил подбежать к тому, по чем нужно будет взбираться наверх.       Вдалеке вновь послышались крики и возгласы. Это начинало раздражать.       Он ступил на крыло, поднялся неустойчиво по выступавшим костям и лихорадочно думал, куда дальше. Забрался выше, едва не упав и вздохнув нервно, оттолкнулся и подпрыгнул. Уцепился за мощную горячую шею, что была рядом, поскользнулся на жесткой чешуе, обцарапал себе все ладони. Нашел небольшой рог, ухватился, подтянулся. Босыми ногами ступал неустойчиво по нему, пробираясь вверх. Уже все тело побаливало от такого экстремального занятия, ранки были и на ногах, и на руках, и на лице — где угодно. Но он упорно лез и лез, подгоняемый чувством нетерпеливости, что исходит от дракона, и сам закатил глаза от этого. Продолжая цепляться за небольшие рожки и шипы, Люцерис, наконец, взобрался к нему на спину. На четвереньках, стараясь не задевать ничего лишнего, юноша отползал дальше, к шее, чтобы поудобней расположиться. Кожа, вернее, чешуя, была горячей, как разгоряченный камень на солнце, но ему было так всё равно, будто он и вовсе не ощущал ничего такого. Наконец, найдя наиболее ровное место, чтобы ничего по чистой случайности не разорвать и не поранить, Люцерис увидел, как зверь его расправляет крылья и ощутил, как перебирает лапами. У него дернулся глаз.       — Каннибал, стоять, — крикнул Люк, не зная, как ещё остановить его. Опять же, страшно не было. Но Боги, ещё без седла он на драконе не ездил! А если свалится в воду? Ну, как тогда. А если переломает себе все кости, пока будет телепаться на нём? Прогнозы неутешительные. Но деваться было некуда, тем более… Да пошло оно всё к черту под хвост! Его дракон, его радость! Плевать, если после этого умрет. Все, кто ему дороги, живы, а ему самому жизнь-то не особо важна. Важен момент! Особенно такой, как сейчас. Не каждый день можно приручить дикого дракона, ведь правда?       От этого внутреннего монолога самого с собой Люк воспрянул духом. Улыбнулся. Ухватился руками за крепкие выступы на шее Каннибала, прижался ближе, почти лёг на него животом, зажал ногами мощное тело под собой. Накатило окрыляющее чувство свободы, оно давило и так въедалось в мозг, что вытеснило весь негатив, всю доселе почему-то оставшуюся неуверенность. В его жилах текла драконья кровь, в его сердце теплилась любовь и свободолюбие, в конце концов! Он был отчаянным настолько, насколько это возможно.       Юноша почувствовал, как Каннибал под ним зарычал, будто в одобрение, и, сделав пару пробных шагов, оттолкнулся от земли лапами, поднимаясь ввысь. Люцериса затрясло и сразу же начало качать из стороны в сторону, но он смог зацепиться голыми ступнями о выступы на теле сзади и покрепче усесться. Мощными рывками зверь взлетал все выше и выше, принц отчаянно стискивал того за шипы и прижимался лицом к чешуе, закрыв глаза. Внезапно в голове пронесся рой мыслей, который смел поток воздуха, что ударил ему в лицо и заставил раскрыть налитые свинцом веки.       Каннибал полетел ровно, продвигаясь по прямой и не поднимаясь вверх. Он плавно двигался, взмахивая огромными крыльями, а Люцерис обрел равновесие и покрепче обхватил ладонями свою опору. Его окатило внезапной волной дикого счастья, что он вовсю загорланил. Ему вторил громкий страшный рёв, который ранее он бы принял за опасность, а сейчас только радостно прижимался щекой к теплой чешуе. Было так хорошо! Лететь без седла, кнута, поводьев, что сдерживали, не иметь под рукой буквально ничего, что ограничивало бы их действия — вот она, свобода, воля, что придавала сил и показывала, что жизнь это точно то, что ему нужно. Просто хотя бы для того, чтобы летать на своём драконе без снаряжения и на нём, и на себе. Потоки ветра тормошили рубаху, пробираясь под неё холодными струями, легкие штаны, слава Богам, ещё на нем. Не слетели в полете. Люк хихикнул.       Сев поувереннее, юноша посмотрел вниз и обвел взглядом все, что видел: улицы, вставших рыбаков у берега залива, повозки с провизией, он видел всё. Так не хватало этого — смотреть с высоты полета птиц и драконов на Королевскую Гавань, на восход солнца, что уже полностью выкатилось на небо. Сильное тело под ним было оплотом и пристанищем.       У него вновь появился дракон. Теперь — навсегда его. Если он решит вдруг умереть, Люцерис тоже пойдет вслед за ним. Решит, что нужно убраться из столицы, без разбору, без спору, он всегда будет рядом. Захочет убивать и сжигать все вокруг? Люк будет рядом. Сейчас, сейчас принц обрел то, что не надеялся найти вновь: его дракон. Полностью. Он первый, кто его оседлал, и он же последний. Дикий зверь не подпустит к себе больше ни одного наездника, он чувствовал. И это опьяняло лучше любого вина.       Совсем позабыв о недавнем страхе, юноша раскинул руки в стороны, оторвавшись от шипов, и закричал. Громко, радостно, счастливо. Так, как никогда до этого. Сердце порывалось уйти в пятки, выпрыгнуть из груди — да пусть хоть где-то будет, всё равно! Он вдохнул носом такой свежий воздух с запахом воли и чего-то нового. На лице сама собой расплылась безумная улыбка, глаза заблестели, а от прежнего принца остался только колючий ежик из отросших волос на голове. Здесь и сейчас рождался новый человек, всадник, что обрел свою свободу и наново начал выкраивать жизнь.       Вновь он уцепился за выступы и похлопал по правому боку, зазывая того следовать команде. Каннибал мотнул хвостом и накренился в сторону, разворачиваясь. Люцерис Стронг чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Гордым за себя и дракона. Они сплотились, стали единым целым, и больше ничто не сможет их рассоединить. Только смерть.       Он покрепче прижался ногами, больно царапаясь, и только подумал о том, чтобы взлететь выше, как его зверь будто услышал мысли и мощными рывками сменил траекторию движения. Они пролетели сквозь небольшие облачка и Люк прижался поближе к телу Каннибала, потому что стало холодно. Юноша вообще был едва ли одет — для езды на драконе и подавно, будто нагой. От того несло жарким теплом, так что переживать было не о чем. Он согреет нового наездника и родного человека своим теплом, даже если придется отдать все до последней капли.       Кажись, Эймонда хватил приступ и одновременно с этим перекрыло кислород. О, Семеро, это был сон. Точно сон. Опять дурной, опять непонятный.       Нервный смешок вырвался, когда мужчина полоснул себя по пальцу острием кинжала и из того просочилась капля крови, доказывая, что это реальность. Действительно, как отвратительно вовремя оказался он не во сне. Как неожиданно.       Видеть, как Люцерис, что еще недавно выжил в пламени и лежал несколько ночей и дней прикованный к кровати, взбирается на дикого и буйного дракона — залог его седых волос и проблем с сердцем.       Мучаясь от бессонницы, Эймонд стоял на балконе, разглядывая далекие звезды, и вдруг услышал крики, а в следующее мгновенье, выбежав из покоев, узнал о том, что с другой стороны замка дикий дракон пустил огонь, едва не задевая стены. Послышался грохот наверху, как потом он узнал, обвалившейся крыши. Выбежал в зал, с которого видно двор и залив, и обомлел.       О, Боги, да лучше бы он спал и видел седьмой сон, и нервы его были в порядке. А не вот это всё. Потому что увидев у пасти Каннибала Люцериса можно было смело заявить, что выдержка больше ни к черту, вообще не помогала. Мужчина до побелевших костяшек ухватился за перила балкона при виде этой картины нервного срыва на яву, едва не вывалившись из него, и уже готов был рвать на себе волосы, потому что это был какой-то ужас — паршивцу совсем голову снесло от огня? Или он почувствовал себя всемогущим и решил ещё разок испытать себя на прочность? А, возможно, ему просто напрочь выжгло последние мозги? Семеро, да все равно, идиот этот выблядок Стронг, нужно было приковать его к постели цепями!       Из горла чуть не вырвался сдавленный крик, когда дракон взлетел, а вместе с тем это дурачье на его спине. Эхом доносился до него сумасшедший вопль, ему вторил грозный рёв. Кажись, племянник теперь слегка психически неуравновешен, хотя оно и не удивительно — как бы не хотелось Таргариену это признавать, но, по видимому, время и этот мир начинали потихоньку сводить их с ума. Причем сразу обоих, будто если страдает один, то почему второму тоже бед с головой не подкинуть. Просто Люцерис показывает это всем, бросаясь под пламя и потом седлая дикого дракона, а Эймонд был поскромнее — он на виду у людей был самым обычным принцем, со своими проблемами и эмоциями, а наедине с мальчишкой срывался с цепи. Тет-а-тет с племянником было легче: и приставить к горлу нож можно, и гадостей наговорить с дюжину, и поиздеваться. Потом, конечно, в ответ прилетало множество таких же издевок и вводящих в ступор действий за такое отношение с собой. Последнее даже вспоминать было сложно.       При одной только мысли в сторону того спонтанного поцелуя он ругал себя и старался забыть. Тренировался от рассвета до захода в зале, вычитывал все книги о разных травах со всего мира и учился у лучшего из мейстеров в замке лекарственным свойствам. Гулял с Хелейной по саду, натаскивал Дейрона в полетах на драконах, указывая на недостатки и хваля за выученный материал, читал маме на ночь, как она когда-то старому королю и его отцу, успокаивая её своим мелодичным и созвучным голосом. Перекидывался парой скупых слов с Джекейрисом, с которым иногда пересекался в тренировочной зале, вежливо кивал на все советы Отто, интересовался иногда у Эйгона, как протекает беременность Рейниры, слушая после этого счастливый монолог брата о его наилучшей женщине. И иногда это помогало забыться на время и перестать вспоминать, но потом он вновь и вновь ловил себя, что лежа в постели ночью лихорадочно думает о том, насколько же крепкими были руки Люцериса, что сжимали горло и волосы, насколько же горячими были чужие губы, которые сминали его со собственные, каким беспомощным он оказался перед ним.       Эймонд ненавидел такие мысли ночью, ведь потом образ племянника преследовал его даже во снах, где нельзя было забыться. После них он всегда просыпался, будто в печке, а не в комнате, и снимал ночную рубаху, что прилипала к телу от пота. Моментами он считал, что это кошмары. Но потом не смог даже сам для себя отрицать, что эти сны были самыми обычными. Не кошмары. Семеро, ужас!       В небе, светлом, на котором уже взошло округлое солнце, вновь показался принц на своем драконе. Без поводьев, без плети, он направлял зверя туда, куда ему хотелось, и мужчина даже позавидовал немного. Живой, счастливый. Обрел связь со своим новым драконом. Какого черта этот дикий Каннибал вообще разрешил себя оседлать?       

***

      Лето, поначалу такое легкое и теплое, сейчас стало жарким и по настоящему неприятным. Теперь волосы липли к шее, если их не собирать в хвост, а он спал с открытыми настежь окнами. В саду буйно росли цветы и деревья, что укрывали от палящего солнца, в воздухе витал запах диковинных пряностей, привезенных из дальнего Кварта, а на руках у него лежала раскрытая книжка.       Богороща всегда была тем местом, куда не совались многие обитатели замка, и именно поэтому там всегда можно было найти какое никакое уединение. Вот и сейчас, устав от ходящих вокруг слуг и суматохе по поводу восстановления полуразрушенной башни, которую едва не обвалил дракон, Эймонд пришел сюда опять. К Вхагар не хотелось, в тренировочный зал тоже, потому что мышцы ныли по самое не хочу, а мейстер, у которого он время от времени учился, уехал в Старомест на неопределенный срок. Сидя под тенью большого крепкого дуба около чардрева, мужчина усердно углублялся в текст, раз за разом переворачивая ветхие страницы, и не заметил, как вдалеке появилась новая фигура, что медленно приближалась к нему.       Чардрево, будто успокаивая, колыхнуло сухими ветвями, поднялся небольшой ветерок и закладку от книжки унесло в сторону. Раздраженно дернув бровью, принц уже хотел встать с места, но когда поднял голову, перед глазами уже стоял юный племянник, протягивая клочок пергамента.       — «Валирийские архонты и драконьи владыки», — прочитал название на обложке Люцерис и уголки его губ потянулись вверх. — Не нашлось чего-нибудь поинтереснее? Я видел в дальних секциях библиотеки книгу о Четырнадцати Огнях и магии, что скажешь?       — Я её уже прочитал, — отчего-то Эймонд начал врать. Не читал он это, в глаза ему не попадалось такое! При виде Люцериса ладони непроизвольно вцепились в блеклые тонкие страницы, сжимая, а пальцы на ногах поджались. Во рту стало сухо, в мыслях туман.       — Стало быть, экономика и форма правления в Валирии действительно интереснее магии? — юноша так и стоял с протянутой рукой, дожидаясь, пока дядя сообразит её взять. О, он выглядел на удивление растерянным, не замечая за собой маленькие признаки нервозности. Губы издевательски растянулись в улыбке, в голову ударило внезапно весельем и иронией, разум пытался последовать за этим, но не успел.       — Я предпочитаю читать о том, что достоверно известно и можно объяснить научными путями, — вздернув подбородок ответил Таргариен. Это начинало раздражать. Он выхватил закладку из чужих рук и положил меж страницами, даже не смотря в эти насмешливые глаза. — Магия и прочее — это драконы. Точка. Больше ничего нет такого, кроме них, а остальное — жертвоприношения во имя богов, ритуальные браки с кровью, связывающие души, ещё какая-то дрянь — идиотизм и фанатизм. И ты в такое веришь, дорогой племянник? Я даже не удивлен.       Сверху послышалось фырканье. Ну, а как же. Скептик дядя. Он бы даже удивился, если бы это было не так. Тем веселее.       — Стало быть, и наш случай обошелся без магии? Мой случай? — Люк присел около него у ствола дерева, всё ещё не отрывая взгляда от его лица. Увидел, как дядя нахмурился и крепко вцепился в край темного переплета. Как дрогнули губы в колкости, как вдохнул тот прерывисто. Прекрасно…       — Ты не думал, Стронг, что это не в нашей компетенции? Я прочитал обо всем, что хотя бы чуточку похожее, столько, сколько мог, только бы узнать, какого пекла произошло, а ты думаешь, что сможешь меня подловить на этом? По тебе сразу видно, что ни черта ты не делал, чтобы узнать хотя бы что-то. До твоей дурной головы никак не дойдет ничего путного, хоть об стенку ей бейся, тебе уже не поможет, — раздраженно захлопнув книгу процедил Эймонд и посмотрел вперед. На племянника нельзя. Вообще.       — В Валирии поговаривали, что «если в жилах твоих течет кровь драконья, то однажды ты ответ увидишь на вопросы все свои в ночном небе цвета яркого рубина». Как думаешь, узнаем ли мы когда-то, как попали сюда? Каковы шансы на такой исход, мейстер Эймонд? — принц будто и не собирался умолкать, гневая мужчину все больше и больше, заставляя того с силой сжимать челюсти. — Я много искал, я много спрашивал всех, кто мог знать. Переписанные довалирийские свитки, асшайские прочества, свидетельства Бессмертных в Кварте, видения красных жрецов Р’глора — это всё, что я смог достать и узнать. Всё это время я не витал в облаках, дорогой дядя, а занимался делом. Так что ты не можешь обвинить меня в безделье.       — Не называй меня мейстером никогда, паршивец, — отчеканил Таргариен и прикрыл глаз, будто не слыша остальных слов. Глубоко вдохнул. Ноздри щекотнул запах лимонов. Опять этот запах… — Убирайся. Пошел вон, племянник.       — Сложно принимать поражение в твоей эфемерной битве за главенство, ведь так? Даже не думай, что ты можешь ненавидеть меня и не получать что-то в ответ. Потому как я… я спас тебя в последний раз, больше такого не будет, — Стронг запнулся, на секунду отвел взгляд, а Эймонд резко повернулся к нему, тяжело сглотнув.       Спас… такое серое слово. Он запнулся. Последний раз Люцерис спас его. А обещал, что больше не будет. С горящими глазами и жарким шепотом обещал, что больше не вытянет из объятий смерти. Боги, почему дышать стало сложней?       — Ты клялся мне, что больше не будешь спасать. Почему не сдержал слова?       — А ты когда-нибудь просил сдержать его? Никогда такого не слышал, милый Эймонд.       — Хватит меня так называть.       — Тогда прекрати бегать от меня.       Мужчина опустил взгляд вниз, грудь его прерывисто вздымалась. Неужели…       — Мир не крутиться вокруг тебя, Люцерис, — прошипел Таргариен, хлопнув книгой по земле.       — Оправдывайся, как хочешь. Я спрошу ещё раз: почему бегаешь от меня? — он положил руку на траву и сжал её сильно, спокойно смотря на черную повязку напротив. — Тебе настолько противно смотреть на меня, что даже общие трапезы ты не посещаешь? Эймонд, я ведь не настолько ужасно выгляжу, Боги, всего лишь…       — Что? — брови мужчины вопросительно подняты вверх, глаз широко раскрыт, а губы приоткрыты. Так племянник всё это время думал, что уродлив? Из-за своего несчастья, а не волос на голове? Или чего еще? Да что с ним не так?! — Какого пекла ты несешь?       — Именно из-за того, что я сделал там, на коронации, ты так и не можешь посмотреть в мою сторону, делая вид, что меня не существует. Сколько я тебе раз уже говорил, что ты можешь забрать мой глаз и перестать ненавидеть? — у Люцериса что-то щелкнуло в голове, он сглотнул, а на лице больше не было насмешки. Чего он вообще снова стал об это говорить? Тема, болезненная, та, которая поднималась только перед сном, вызывала бурю неконтролируемых эмоций и вопросов, глупых, как мрак, и нужных, как свет. Дядя. Теперь он не прожигал его взглядом, сидя напротив за длинным обеденным столом, не пакостил, не обзывал, не угрожал. Будто забился в угол и забыл о нём. Забыл!       — Я… — мужчина растерялся. Честно. Очень. Опять он со своим глазом! Внезапно охватила мысли злость. Он повернулся к нему и наконец посмотрел. — Да что ты о себе возомнил, племянник? Теперь мне твой глаз и даром не сдался, попробуй только вновь об этом заговорить! Ты считаешь себя уродом? Себя? А ты по утрам в зеркало смотришься?       Эймонд резко прикрыл рот ладонью после своих слов. Глаз ошарашено округлился, смотря на Стронга, что так невинно и неверяще удивлялся, что хотелось закрыть себе все лицо ладонями. Он только что… сказал, что племянник красивый. Сказал, что считает его красивым. О, Семеро, Боги, нет-нет-нет!…       — И всё же ты не смотришь на меня. Игнорируешь. Сбегаешь. А сейчас говоришь, что я красив? Грош цена твоим словам дядя, ничего это не значит. Даже если не врешь, какого пекла не смотришь на меня даже сейчас? — голос едва предательски не сорвался, а Люцерис только прикусил язык и сморгнул выступившую одинокую слезу, держа образ. Еще не хватало вновь перед ним расплакаться.       — Да потому что не могу! Паршивец, я не могу смотреть на тебя, потому что сразу вижу, как ты вновь горишь, как едва не умираешь. Я просто не могу видеть это каждый раз, не могу, Люцерис. Ты мог умереть, сукин сын, ты мог не выжить, ты мог оставить меня одного тут! Одного! — Эймонд почти сорвался на истерический крик, наконец посмотрев в… лиловые — когда они успели стать лиловыми?… — глаза напротив. Обида и боль, что копились в нём, вышли наружу, оставляя после себя горечь на языке и раздражающую пустоту в голове. Пусть племянник услышит это, пусть вспомнит, что не один, что ему нельзя оставлять его одного. Никогда.       — Ты… — юноша сглотнул и загнанно посмотрел на него. В его глазах читалась утихающая ненужная обида. — Не могу поверить, тебе все это время действительно было не все равно?       — Конечно, нет! Я чуть с ума не сошел, когда увидел, как ты не дышишь. Из-за тебя я показал себя полоумным перед народом! — мужчина поджал губы и сложил руки на груди.       — И ты действительно плакал надо мной? — кажется, легкая улыбка стала возвращаться на его лицо. Он неровно задышал и вытер руку о штанину.       — Кто тебе наврал о таком?       — Мои глаза?       Про себя Эймонд ругнулся.       — Почему волновался обо мне, Эймонд? — глаза вновь засияли, как сталь на солнце, а Люк подсел поближе.       — Я бы остался тут один! Нам ещё неизвестно, что будет, если в этом мире кто-то из нас умрет. Я вот, например, не хочу умирать, если ты опять решишься отдаться Неведомому с ногами и руками. Так что успокой свой нрав и сиди на заднице смирно, — вздохнув, ответил Таргариен, медленно рассматривая очертания лица племянника. Не нужно было говорить, что при виде его безжизненного тела разум покинул мужчину и он почти что съехал с катушек от охватившего чувства паники.       — Я над этим подумаю на досуге.       — А раньше ты всегда хотел умереть красиво? Я не пойму твою тягу к действиям… с заранее летальным исходом.       — Я тоже не понимаю. Но спорим, что сейчас сможем, а, дядя? — Люк протянул ему раскрытую ладонь дабы скрепить спор и Эймонд поспешил стиснуть её, даже не задумываясь. Всё, лишь бы больше не сболтнуть лишнего. Юноша кивнул и сел рядом.       Его руки вдруг обхватили лицо, притянув ближе, и к губам прильнули чужие, согревая их. На миг мужчина перестал дышать, в оцепенении глядя на закрытые веки напротив. Ладони Люцериса были теплыми, даже жгучими, опаливая щеки мягкостью, прикасаясь нежно. Держал он невесомо, едва-едва, а губы дрожали, прижавшись к его, и не смели действовать. Мужчина оторвал край переплета книжки, которую до сих пор держал в руках, отодвинул её в сторону. В животе закрутился узел, в горле запершило, а голова пошла кругом. В мыслях вновь всплыло воспоминание о той их стычке, где они скорее пытались побольнее друг друга укусить, нежели…       Эймонд закрыл глаз, несмело шевельнулся и приоткрыл губы, грудь сдавило тягостной мукой, а ладонь на щеке прижалась крепче. Люк наконец поцеловал его, заботливо отодвинув спавшую ему прядь волос на лицо. Придвинулся ближе, наклонил голову, сухие губы нежно-нежно дотрагивались до его собственных, аккуратно, боясь. У мужчины перехватило дух от осторожных касаний: никто ещё не был с ним так ласков, до тошноты бережен. Он с почему-то трясущейся рукой дотянулся до щеки напротив и положил на неё ладонь, рвано выдыхая, когда почувствовал тепло и шершавость чужой кожи. Стронг почти незаметно улыбнулся сквозь поцелуй.       Старший не знал, что на него нашло, но он враз осмелел — будто подурнел — и придвинулся впритык, обхватывая второй рукой Люцериса за плечо. Приоткрыл губы, обхватил ими чужую нижнюю, чувствуя, как дрожат и коленки, и руки. Как в ответ юноша сильнее стиснул в своих ладонях его лицо, как целовал уже увереннее и напористей, поглаживая и задевая пальцами скулы. Притянул ближе, хотя казалось, что больше некуда, выдохнул ему в рот, потянув на себя. Зарылся в его волосы, осторожно распустил хвост, погладил. Ветер подхватил красную бархатную ленту и понес её, куда сам хотел, оставаясь незамеченным двумя душами.       Люк не открывал глаз, предпочитая блуждать по чужому лицу вслепую, чувствовать шелковистость чужих серебряных кос, ласкать заботливо, а не до слез сжимать их. Стало стыдно, что когда-то он сделал ему больно, что удерживал. Будто в извинение прильнул к губам вновь, чувствительно, без грубости, почти невесомо, опустив руку на его шею сзади, мягко придерживая, не вынуждая. Чужая ладонь сдавила плечо, отодвигая назад, и, не размыкая поцелуя, он облокотился спиной о ствол дерева, выпрямив ноги. На коленях почувствовалась тяжесть и если бы он мог — запечатлел бы этот момент у себя в памяти навечно.       Перед глазами был Эймонд. Тяжело дышащий, опустивший взгляд в пол, маняще открытый. Он прервал поцелуй, погладив чужие плечи. Дядя на его коленях. Сам пришел. Теперь можно умирать — Люцерис легко улыбнулся.       — Эймонд, я… — прервал тишину юноша и вдруг чужая ладонь накрыла рот, прерывая.       — Просто помолчи, племянник, иначе я уйду, — сказал Таргариен и открыл глаз, посмотрев сверху вниз на Стронга. Вздрогнул. Взгляд его был полон покорности и искренности, что в голову ударила с удвоенной силой внезапность, заставив забыть о всех своих предубеждениях и недомолвках. Важны только его глаза. То, что он жив.       Теперь Эймонд сам поцеловал его, нагнувшись к чужому лицу, и посмел сесть выше, перекинув ногу. Закинул руки на шею, обвивая, почувствовал ладони, что вновь зарываются в волосы. Теперь нежно. Мягко. Осторожно. Больше не было неуверенности или страха — были только они.       Целовались, что есть сил, обнимали друг друга, гладили. Не спрашивая разрешения, Люк обхватил его за талию, а Эймонд только вздрогнул, почувствовав сильные руки на теле. Провел языком по чужой губе, опалил жарким дыханием, сжал плечи сильнее. Рвано вздохнул, когда ощутил под собой крепкие бедра, впился в того вновь, на этот раз кусая. Люцерис толкнулся языком меж закрытых губ, отодвигая, и не успел мужчина хоть возмутиться, проникнул внутрь, дотрагиваясь до его собственного. Сплел их, играя, зацеловывал так, что узел в животе только натянулся, а из головы все мысли вытеснились, забылось даже собственное обещание самому себе, что никогда он больше не позволит этим губам касаться его. Но язык — не губы?…       Плевать он хотел на обещания, когда чужой язык так ловко обволакивает собственный, сплетаясь, настойчиво толкаясь в жар его рта. Когда его руки так сладко сжимают бока, когда ничто не тревожит, когда хоть на мгновенье предрассудки не властны над ним. В его руках было так надежно и уютно, что хотелось застыть вот так навечно, чувствуя безопасность и поддержку.       — А если кто-нибудь заметит нас? — юноша оторвался от распухших губ дяди и соприкоснулся своим лбом с его, прикрыв глаза. Он тяжело дышал.       — Вот поэтому я и просил тебя заткнутся. Закрой рот и перестань думать, — запыхавшимся голосом отчеканил Эймонд, ощущая под ладонями быстрый пульс племянника. — Я не хочу думать, так что просто замолчи, не то…       — Не то что, милый? — отстранившись, он поддел пальцами его за подбородок и опустил вниз, вглядываясь в единственный глаз. Зрачок расширен, сердце в груди колотится, как ненормальное. Нежность и невероятность момента не могли обойтись без подколок и иронии. Кажись, это стает их традицией перед каждым новым поцелуем. Хоть бы были новые.       — Я уйду. Не выполнишь то, что я говорю, то уйду.       — Ну так иди, Эймонд, я не держу тебя.       Таргариен со злостью посмотрел на Люцериса. Ублюдок… будто знал, что он не сможет. Стратегия нападения не удалась, в силу вступает стратегия защиты.       Мужчина притянул племянника к себе за воротник, впиваясь грубым поцелуем в его рот. Властно взял за шею, смял чужие губы жестко, враз откинув нежность. Не давал отдышатся, целовал и целовал, пока в легких не останется и толики воздуха. Царапал ногтями, кусал губы, сплетал языки, гордился своей властью над ним. Едва не подскочил, когда его ладони с силой сжали ягодицы, разрешая власть над своими губами, но забирая тело. Ощутил, что колени сводит от слабости и неустойчивости, как дыхание перехватывает от этого грязного движения, как из головы вылетают все мысли, молниеносно наполняется она лишь желанием, горячим и столь сильным, как никогда прежде.       — Ты же хотел идти, Эймонд, почему до сих пор тут? Всё настолько плохо? Или боишься, что не сможешь уйти? — этот оскал был самой раздражающей в мире вещью, но вместе с тем такой вопиюще возбуждающей, что хотелось одним резким движением стереть это с его лица. Насмешливый голос ломался через слово, а руки все крепче сжимали дядю. Не убежит.       — Не дождешься. Ты сказал, что не держишь меня, а сам не отпускаешь. Или не можешь? — теперь настала очередь Таргариена дразнить и нервировать. Это было самым приятным этапом. Эймонд почти победно ухмыльнулся.       — Иди. Только книжку не забудь, — он насилу разжал ладони и опустил их на траву рядом. Грудь тяжело вздымалась, пальцы подрагивали, ноги затекли. Мужчина не ухмыльнулся, почувствовав себя враз оскорблено. И это все?       — Тебе моя сестрица не рассказывала, что если…       — Милый, ты до сих пор сидишь у меня на коленях и думаешь, что я тебя слушаю? Ты сидишь на мне, дядя, и этого вполне достаточно. Можешь ещё немного побыть, я разрешаю.       Было так сладко смотреть на перекосившееся враз лицо Эймонда. А ещё слаще ощущалось исходящее жаркое тепло чужого тела, прижатого крепко к его собственному. Чувствовать нарастающее возбуждение, которого между дядей и племянником и в помине быть не должно. Люцерис криво улыбнулся, прикрыв глаза. Это забавляло, но ещё больше душило. Он едва может высидеть на месте, позволяя тому чувствовать власть над его телом и желаниями. Умей дядя читать мысли, уже давно перегрыз бы ему глотку за все совместные с ним картины, что юноша вырисовывает у себя в голове. С недавних пор было сложно выкинуть образ Эймонда из головы, как бы он не старался: он ему снился, голос чужой слышался везде, а наяву запах лаванды, так остро источаемый дядей, сводил его с ума. Успокоительное уже не успокаивало, в тренировочный зал удавалось пробираться только ночью, потому что лекари строго настрого обязали его на постельный режим в течении двух недель, а все остальное отнюдь не помогало. Только рисуя углем по пергаменту, становилось легче, но видя результат — все возвращалось в исходную точку. Очертания лица дяди, губы, нос, подбородок, синий глаз за повязкой. Было сложно отвлечься, когда тебя буквально ограничивают во всем, оставляя в комнате одного, а балкон манит к себе заманчиво, обещая помочь. В такие моменты принц закрывал все окна и двери и сидел, пережидая, пока этот приступ отчаяния пройдёт и вновь все будет нормально. Но можно ли назвать нормой Эймонда, которым стало одержимо его сознание? С неведомых причин ему хотелось дотронуться к нему, провести рукой по бледной груди, укусить за шею, оставив несколько отметин, зарыться ладонью в шелковистые волосы. Хотелось обладать. Обладать им хотелось до абсурда.       — Не смей раздавать мне указы, придурок. Я делаю только то, что сам считаю нужным, и ничьих приказов не слушаю, — выплюнул горделиво мужчина. Который до сих пор сидел у него на коленях. Который до сих пор не отстранился.       — Хорошо. А если так? — Люцерис вновь расположил ладони на чужих ягодицах и с силой сжал их, победно закусив губу. Таргариен поперхнулся воздухом, ухватился за его плечи. Игры заканчиваются.       — Да пошел ты!       — Только после тебя. Ты же старший.       Эймонд с силой замахнулся и ударил племянника по щеке ладонью. Взял за подбородок, улыбнулся, сжал с силой. Выдохнул и насмешливо посмотрел.       — Уйди, милый, не то гордость опорочишь, — усмехнулся Люк, глядя в чужой глаз.       — Я же сказал, что не слушаюсь приказов. Я тебе не дворовая шавка, чтоб командовать, — в нем бурлила злость на грани чистого возбуждения, а взор застилала пелена не то ярости, не то безумия.       — А я и не жду, что ты будешь слушаться слов. Одно движение — и ты мой.       Эймонд вскрикнул, когда его резко повалили спиной на землю, заламывая руки над головой. Он стукнулся головой и на мгновенье растерялся, но потом взгляд прояснился. Нагло ухмыляется, придурок. Нужно было побольнее ударить.       — Почему-то я не твой сейчас. И никогда не буду им, больной ты ублюдок!       — Ошибаешься. Ты мой. И всегда будешь. О, милый Эймонд, ты сейчас… — Стронг раздвинул его ноги коленом и уперся в чужой пах, надавливая. Мужчина едва не заскулил от того, насколько яркой была вспышка от этого движения. И вправду, одно движение, и он опозорится до конца жизни. Чтоб у него встал на… на собственного племянника!       — Отпусти, — прошипел Таргариен сдавленно, дергаясь. Нет, Семеро, он сдержит себя, не посмеет, о, Боги, помогите ему.       Люк убрал колено, переставая давить, и Эймонд протестующе заскулил вслух, не в силах зажать себе рот. Закрыл глаз, отвернулся. Если он сейчас посмотрит на него, то точно потечет, как…       Ему не нужно было смотреть. Чувствовать, как его ладонь накрывает там — вот всё, что ему нужно было.       — Я же говорил, одно движение — и ты мой. Или хочешь, чтобы я остановился?       — Ублюдок, ты не посмеешь…       — Посмотри на себя: я могу даже не дотрагиваться до тебя, могу всего лишь прошептать пару грязных слов и доведу тебя до пика. Что, хочешь снова сесть на меня, Эймонд?       — Да я скорее убьюсь, чем вновь сделаю это, — его скулящий шепот был слаще меда, а старательно стиснутые челюсти — залог новых картин в его сознании. Он врет, как дышит.       — Будь это так, ты бы уже бежал стремглав за мечом. Не ври, дорогой, я чувствую тебя, — Таргариен распахнул глаз, уставился на него, загнанно задышал.       Отпустив чужие руки Люцерис, не дожидаясь, пока он осознает хоть что-то, поднялся и сел, потянув за собой его и вновь прислонился к стволу дерева, теперь сам сажая к себе на колени. На бедра, если вернее. Прижал намного теснее, чем это было до. Прошелся руками по пояснице, талии, бокам, с силой сжал их, окольцовывая, тяжело стиснул, заставив дядю жестко вцепится ему в плечи. Вдохнул его запах, потянулся лицом к шее, провел по ней носом, от подбородка до ключиц. Мужчина в его руках вздрогнул.       — Я… я, хватит, Семеро, хватит…       — Но я даже не начинал, милый.       — Так начни же, не то я сейчас…       — Угрозы это не твоё, дядя, — поцеловал его кадык Люк, посылая мелкую дрожь по чужому телу. Теперь он руководит. — Хочешь, чтобы я продолжал?       Ответом ему послужил новый возможный синяк на плечах.       — Назови меня так, как делаешь только ты. Давай.       — Мой лорд Стронг, — сквозь зубы прошипел Эймонд, а Люцерис одобрительно переместил ладонь на ягодицу. — Выблядок, о, Семеро…       — Ещё раз назовешь меня выблядком и я на глазах у всего замка посажу тебя к себе на колени, — юноша зубами прикусил нежную кожу у ключиц и пододвинулся немного вперед, скользя спиной по стволу дерева.       — Хочешь назвать это наказанием, Люцерис? — послышался горячий злой шепот на ухо, от чего юноша неожиданно резко вдохнул, сведя брови на переносице.       — А ты хочешь на глазах у своей матери стонать моё имя, Эймонд? — попытался насмешливо произнести принц, но едва ли не пискнул на последнем слове, когда чужой язык лизнул мочку.       — Скажу тогда, что ты насильно меня удерживаешь, тебя посчитают малолетним извращенцем и припишут каждый день исповедоваться в септе. Кстати, про мать — нехорошо использовать этот прием, дорогой племянник. И с чего ты взял, что я буду стонать? — обвив руками его шею, Эймонд собирался было встать и уйти, да ноги не слушались. И остальные конечности. Хотелось уйти, показать этому нахалу, что он может и будет следовать холодному разуму, но почему-то этот разум не был холодным да и вовсе его будто нет…       — Я знаю, что ты со своей матерью ходишь иногда в септу. Подловил бы тебя прямо там, на исповеди, сел бы рядом, а ты только и мучайся да вспоминай о том, что было. Я думаю, ты бы уже наплевал на все и всех, сам бы полез ко мне. И вот тогда уже пускай и думают — я малолетний извращенец или ты совращаешь родственников в святыне всех святых, — ухмыльнулся Люцерис и стиснул рубаху на спине дяди, когда тот пробрался холодными пальцами под воротник его одежды. Он проигнорировал последний вопрос и только пообещал себе, что в следующий раз прикусит язык и не будет такого говорить. Это, вероятнее всего, был перебор.       — Видимо, кем бы не был тут твой папаша, сущность бастарда в тебе останется навсегда, — мужчина опалил дыханием его горло и коснулся губами под ухом.       — Ты неправильно толкуешь эту ситуацию, — юноша провел рукой по его длинным гладким волосам и смахнул упавшую прядь назад. Положил ладонь на затылок. — Напомни, пожалуйста, как ты оказался поверх меня? Ты сам сел? Или это я — такой плохой похотливый бастард — заставил тебя?       Впервые за все это время кончики ушей у Эймонда покраснели.       — Выблядок.       — Я учту это, когда мы будем сидеть на семейном ужине.       Эймонд с дрожью в пальцах стиснул его плечи и, оторвавшись от шеи, поцеловал. Прижимался к чужой груди, гладил ладонями короткие волосы на затылке. Ухватился за Стронга крепко, припал к нему, как к воде у оазиса, стиснул колени. Дернулся, когда почувствовал одним местом твердый бугор, приоткрыл рот от растерянности, давая юноше возможность вновь проникнуть языком внутрь. Ощутил, что даже если он сверху — это еще не значит, что власть в его руках. Было так странно ощущать себя подмятым под кого-то, когда вроде бы ты должен быть главным.       Люцерис плавно гладил его изгибы, распаляя своими движениями где-то внутри зарождающийся огонь. До дрожи в руках приятно ощущать, как горит дядя, как сам того не ведая отдается ему с головой, стараясь не заскулить ему в рот.       Вдали послышался рёв дракона, что они вдвоем так и замерли, разорвав поцелуй. По лицу Люка расплылась счастливая улыбка, а Таргариен только раздраженно на него посмотрел.       — Мой дракон, — прошептал юноша и нежно погладил мужчину по спине. Тот нахмурился, подумав, что племянник вообще потерял всякий страх, называя его так. — Слышал? Это Каннибал. Я теперь его всадник.       Скулы Эймонда заалели от злости. Это обращение было не к нему.       — Я думал, он проглотит тебя на том пляже, — закатил глаз дядя и покрепче притиснул младшего к себе, к своей груди. — Но ты ещё умудрился не только выжить, а и оседлать его! Какого пекла он вообще подпустил тебя к себе?       — Не знаю, Эймонд, но этот дракон теперь мой, — с придыханием ответит Люк и опустил взгляд.       — Скажи тогда, зачем приказал сжечь тех стражников? Неужто ты не такой солнечный, как о тебе говорят слуги? — ухмыльнулся мужчина.       — Кто о чем говорит я не знаю и знать не хочу. Но я не приказывал ему этого делать. Он то и команд никаких не знает, — пожал плечами юноша и накрутил на палец прядь чужих волос.       — Что? — уставился на него Таргариен и ошарашено приподнял брови. — Как ты тогда смог направлять его во время полета? Да как ты, мать твою, вообще смог на нём лететь без седла?       — Я… он… Я просто держался за шипы на его шее, у него их много, — Люцерис нахмурился, вздохнув. Об этом он мало когда думал, потому что на радостях вообще забывал думать даже об очевидном. — Каннибал сам крыло подставил, я просто почувствовал, что все будет хорошо.       — Было бы наверняка здорово красиво — умереть, упавши с дракона в море. Ты прямо таки гений, — съязвил дядя, за что получил невесомый удар в поясницу.       — Не говори так. Он не дал бы мне упасть, это точно.       — С чего такая уверенность?       Люк замолчал. А ведь действительно, откуда?       — Ты не думал, Эймонд, что не всему можно найти объяснение?       — Значит, и твоей тяге к действиям с заведомо летальным исходом тоже?       Младшему принцу хотелось ответить: «это другое», но это было не другое. Это было главное.       — Перестань.       — Ну уж нет, мы ведь собирались это выяснить, так что…       Было приятно затыкать Эймонда не словом, а очередным поцелуем. Это был один из самых действенным вариантов, поэтому он не гнушался сразу пустить в ход язык — дядя ничего ему на это не сделает. Да, ущипнет может. Да, покусает. Но ведь на большее не решиться, улыбался про себя юноша. Мужчина охотно ответил ему, даже не задумываясь, что его прервали на полуслове так нагло.       Вдруг вдали послышалось лязгание латных доспехов, и Эймонд, будто очнувшись, подскочил с чужих колен, едва не упав обратно. Ноги размякли, ослабели от долгого сидения на земле, и он ухватился за дерево рядом, чтобы не упасть. Люцерис так же спохватился, успев подхватить книгу, что лежала в сторонке. Дядя, не сказав и слова, нервно поправил воротник рубахи, пригладил волосы и развернулся. Не кинул на него взгляда, опустив ошалевший от жара взгляд стыдливо в пол, развернулся и ушел, пробегая мимо серьезного гвардейца, что прервал их.       Как оказалось, сир Эррик искал именно его, Люцериса, потому что Джейс не успевал сам найти его, ведь теперь дел у него всегда по горло. Как первый сын королевы, брат стал принцем Драконьего Камня. Он всё чаще бывал на одноименном острове, тренируясь в полетах на драконе, проводя больше времени с мейстерами. Кажись, это иногда утомляло его, но Люк никогда не видел и не слышал, чтобы брат жаловался или страдал. Юноша слабо улыбнулся.       На губах все ещё оставался фантом его губ. Руки до сих пор так запретно и трепетно сжимали чужую талию, ладони гладили шелковистые волосы. Перед взором вновь и вновь появлялись залитые румянцем щеки, сменялись фиалковым отсветом глаза напротив. В память вгрызался образ раскрепощенного и открытого на долю мгновенья существа, имя которому Эймонд.       Эймонд Таргариен, который так бессовестно сбежал, как только очнулся от сокрушающего их дурмана. Который сокрушил его от и до, не давая права выбора.       Эймонд Таргариен, тот, который дядя, пленил Люцериса Стронга, не спросив и сам того не желая. Тот, о ком юноша думал теперь в два раза чаще, если не больше. Тот, что лез настойчиво во сны и вырисовывался углем на пергаменте, не давая покоя.       Что за проклятие такое сразило его наповал?

Я бинтом обернусь И перекрою все твои открытые раны. Мне не страшны твои черти, Я расцелую твои шрамы. 365 воинов внутри меня, Шахназ Сайн