Чистый лист для наших чувств

      На следующий же день Рейнира вызвала второго сына к себе. Теперь ей некогда было отдыхать — только подготовка и вечно крутящиеся рядом служанки. Ох, как же давно она не видела суеты по подготовлению празднования, и теперь, спустя столько лет, она вновь выходит замуж. За прекрасного человека, которого смогла полюбить, как саму себя, и принять. Эйгон был тем свежим глотком воздуха, который ей всегда был нужен.       — Люк, дорогой, — улыбнулась Рейнира. — У меня есть к тебе одна просьба. Но сейчас я хочу узнать, как твои раны?       — Заживают, мам, не волнуйся, — покивал юноша и вопросительно посмотрел на мать. — Через пару дней мне снимут швы с горла. На лбу ещё не будут, порез был слишком глубоким.       — Раз так… Я думала отправить тебя кораблем на Драконий Камень, но, видимо, придется попросить принцессу Рейнис сопроводить мальчиков в Королевскую Гавань, — женщина покачала головой и обеспокоено коснулась ладонью его лба, смахивая отросшие кудри. — Нужно до конца залечить все раны, ты останешься здесь, дорогой.       — Мама, не стоит настолько волноваться, — Люцерис взял женщину за руки и посмотрел ей в широко раскрытые глаза. — Меня хорошо подлатали и, думаю, если у меня все руки-ноги целы, и я не лежу при смерти, то вполне могу отправиться на остров. Я знаю, что там Джоффри, но кто ещё?       — Ох, сын, и в твоих словах есть доля правды. Но я так не хочу тебя отпускать, поверь, — матушка его нервно затеребила пышное мирийское кружево на груди, что отливало нежным розовым цветом, и нахмурила брови. — Я не могу держать тебя вечно в Красном замке, поэтому… Хорошо. Плыть будешь на корабле королевского флота, но с условием, что с тобой поедет один из мейстеров. И, забыла ответить, вместе с братом там гостит ещё и Дейрон. Их драконы уже подросли, но этот путь им лучше проплыть на корабле.       — Я тебя понял, матушка, — Люцерис покивал, вспоминая своего дядю, которого был старше всего на два года. Они практически никогда не виделись и знает он лишь о том, что тот жил в Староместе. Больше ничего конкретного в голову не приходило. — Отправка сегодня?       — Думаю, да. Солнце будет тебе сопутствовать, сын, а морской ветер направлять, — всплеснула руками женщина и обняла юношу.       — Спасибо, — ответил Стронг и нежно погладил её по волосам. — Я люблю тебя, мам.       В последнее время он часто ей это говорил. И она ему отвечала тем же. После семи лет его отсутствия мать просто не могла наглядеться на свое живое чадо, и Люк как никогда её понимал, хотя ему всё ещё было сложно поверить в эту реальность.       Через несколько часов, снарядив в дорогу и попросив приглядеть там за мальчиками, мать наконец отпустила его. Большой корабль, новый, королевский, был оборудован по достоинству: крепкий дуб и сосна блестели натертыми досками, лаконичные, но красивые каюты на случай дальнего плаванья, окрылявшие своим видом белесые паруса. Люцерис улыбнулся и шагнул на борт, пожав руку капитану.       

***

      С каждым днем свадьба мамы и Эйгона приближалась, дни проскакивали перед глазами так быстро, как рыцарское копье в воздухе, а ночи сжались в один короткий миг. Люцерис не забывал о том самом вечере, когда Эймонд сделал ему перевязку: прошел уже месяц, а он до сих пор не забыл об этом. В сердце, как и раньше, до всего этого сумасшествия с подменой мира, ничего не отзывалось на воспоминание, а в душе… он бы всё так же держался от дяди подальше. В душе было странно пусто, подозрительно пусто, ведь даже той давней неприязни уже не было. И у Люцериса успешно получалось не обращать на это внимания, забываясь каждодневной суматохе предстоящей свадьбы матери и общении с младшим братом и, на удивление, Дейроном.       За несколько дней до празднества в замок, наконец, прибыл из Риверрана, в котором гостил, Ларис Стронг, младший брат его отца. С ним, как изначально предположил юноша, прибыла его жена, но, оказалось, что это была Алис Риверс, неузаконенный бастард его деда по отцу. Статная, красивая, с тонкой талией и пышными грудями, длинными смоляными волосами, отливающих блеском на солнце, и пронзительными зелеными глазами. Своими изящными манерами, аккуратными движениями и приятным голосом она притягивала к себе внимание многих молодых и не очень лордов и вызывала зависть у их жен. Когда юноша узнал, что ей близко сорока, его охватило удивление: выглядела-то она на все двадцать пять. Об этой женщине сразу пошли слухи, будто та использует черную магию, купаясь в крови невинных девиц, и приносит богам в жертву за её молодость младенцев. Конечно, Люцерис абсолютно не верил в эти глупые россказни, но и сам пристальней пригляделся, подмечая, что её благодушие и кокетная манерность скрывали за собой что-то большее.        Волноваться не было причин, ведь эта Алис Риверс всегда держалась рядом с Ларисом, не делая ничего компроментирующего. Гуляла по дозволенным коридорам и по двору, восхищалась архитектурой Красного замка и часто захаживала к мейстерам.       Юношу зацепила эта женщина. Не своей холодной игривостью, что очаровывала многих, не таинственной атмосферой, что окутывала её, нет. Цепкий взгляд. Мелкие детали. Незаметный эффект одержимости. Источаемый аромат лжи.       Вот какой он видел её, Алис Риверс. Она не была тенью своего спутника, ни в коем случае. Она казалась… опасной.       

***

      Эймонд время от времени молча ходил к Драконьему Логову и подолгу наблюдал за драконами в нем. Вот Лунная Плясунья сонно водит мордой, лежа под боком у спокойной и величественной Сиракс, рядом с ними Солнечный Огонь завозился, задевая собратьев и подходя ближе к драконице Рейниры, там Тессарион отсела подальше от всех, крылом вяло отпихивая энергично лезущего Тираксеса, что игриво бодал её под бок.       Это наблюдение было… своеобразным напоминанием, что теперь он такой же, как и в детстве. Беспомощный, у которого в руках есть только меч. Драконий всадник без дракона. Как бы он хотел, чтобы Вхагар сейчас оказалась по близости, отозвалась на его приветствие. Похлопать её по горячей морде, взобраться в седло и улететь отсюда хоть в Эсосс, в Вольные города, хоть на край Севера, к стене, где по легендам обитают Ледяные драконы. Его не привлекала перспектива и дальше сидеть киснуть, ничего не делая, и к этому ещё в добавку шла свадьба Рейниры и Эйгона, которая состоится ровно через неделю.       Его брат, который ещё с юношества закрепил за собой звание заядлого пьяницы и дурака, здесь был своей полной противоположностью практически во всем. Он пил, но не настолько много, чтобы потом упасть от заплетающийся ног, спокойно общался со служанками, никого не оскорблял и не насиловал, что, сказать по правде, не могло не радовать. Эйгон умело обращался с мечом, хоть и не настолько хорошо как Эймонд, не пакостил, не обижал словесно Хелейну просто ни за что, а наоборот, любил её странности и ласково называл пушинкой, от чего у его младшего брата глаз на лоб лез. Он не привык. Не привык, что Рейнира не смотрит на него с высока, что Джекейрис без той злобной затаённой ненависти во взгляде просит потренироваться с ним на мечах, что его матушка мило, но сдержанно общается с Рейнирой, будто это не её чертов выродок выколол ему глаз.       За два месяца можно было и привыкнуть, говорил Эймонд себе. За два месяца можно было принять тот факт, что он оказался в совершенно другом месте, где всё вдруг стало так отвратительно прекрасно и безоблачно, без надвигающейся войны, ненависти и злобы, что копилась в душе долгими годами. Но мужчина не мог. Это было сложно, потому что он до сих пор ждал удара в спину от каждого в замке, был настороже всегда, даже ночью, подпирая дверь в комнате стулом и закрывая все створки на окнах. Держал при себе и меч на столе, и кинжал под подушкой, боясь быть застигнутым врасплох. Он не признавал, что в действительности оказался в абсолютно другом мире.       В его мысли несуразным вихрем протиснулось воспоминание о последнем длинном взаимодействием с Люцерисом. В душе гулко звенела пустота, а сердце не пускалось в дикий пляс от этого. Казалось дико странным, вот то, что он сделал. Какая неведомая сила его на это толкнула? Что вообще происходит с ним, когда рядом оказывается племянник? Как так получилось, что при одном его упоминании Эймонда бросает то в жар, то в холод, то в жгучую ненависть? Он честно старался забыть о несчастном в своем исполнении случае, и сначала забывал. По крайней мере, очень старался.       После этого сны с лимонными садами наконец переросли в целиком другие места, разительно отличаясь один от другого: сухие, душащие пустыни с желтой рекой, которые напоминали ему рассказы о Дорне; на смену им приходили свежие еловые и дубовые леса вперемешку, потом хмурые, несуразные на вид каменные утесы, имевшие схожесть с островами железнорожденных. Но самым приятным местом было то, которое снилось ему не так часто, как остальные: высокий горный водопад в окружении поляны и уединенно выращенных деревьев, что тонкой струей лился вниз водой, такой чистой и незамутненной, что Эймонд мог долго сидеть у подножья, выводя пальцами невидимые узоры на камне под прозрачной влагой ручейка. Его всегда удивляло, почему вода была теплой, уютно омывая его руки, будто ласковое перо. Он видел и другие водопады, у которых была ледяная температура. Конечно, это сон, но что мешает ему восторгаться такими обычными вещами?       Один раз Эймонд, выверив у мейстеров все эффекты, выпил разбавленное с обычным сонливое вино. Он не желал в ту ночь видеть ни одного сна, потому что хотелось просто провалиться на несколько часов в непроглядную тьму и отдохнуть. В кровать ложился с мыслью, что это должно помочь.       Скажем так, ошибаться ему не впервые.       Смутно знакомые горы и леса вокруг, красивый луг, на котором нестройным рядом растут полевые цветы, и водопад. Тот самый: красивый, высокий, величественный. Такой родной и приятный глазу, будто бы он всю жизнь провел рядом, нежась в его теплых водах.       Он разозлился, что снотворное не подействовало, но начал как обычно издали проходить ближе, чтобы занять свое привычное место у подножья, и вдруг все помутнело, размылось, будто ему кинули горстку песка в глаз. Эймонд с остервенением начал тереть его, но ничего так и не поменялось. Он не чувствовал головокружения, недомогания, ничего, что сопутствовало бы внезапному обмороку или чему хуже. Просто… зрение будто в раз ухудшилось, не давая четко увидеть окрестности. Поэтому Таргариен, не поняв такой резкой смены всегда одинаковых снов, стал пробираться к водопаду более осторожно, чтобы не напороться на какой камень или яму.       И вот, пробравшись немного сквозь негустой лес, Эймонд внезапно увидел в прикрытой наросшей листвой ложе водопада, в котором воды было едва по колено, два силуэта: один высокий и второй, уступающий ему всего на пол головы, стоящий рядом, которого едва было видно. Те стояли в воде, спинами к нему, и Таргариен поспешил спрятаться за стоящее рядом дерево. Его матушка-королева говорила, конечно, что подглядывать и подслушивать за людьми это ой как не хорошо, но, черт возьми, это ведь был его сон!       Эймонд энергично тер глаз, пытаясь вновь вернуть себе нормальное зрение, но, как бы он не старался, всё было тщетно. А тем временем незнакомцы стояли неподвижно, надвигая на мысль, что это ведь действительно всего лишь сон, не явь. Мужчина точно может подумать, изменить что-то, и тогда все станет как обычно. И он думал, представлял, как вновь сидит у ручейка и крутит в руках камешки, как ни разу не скрытные незнакомцы исчезли, перестав… а что они, собственно, делают?       Мужчина, как бы противно ему не было от того, что приходиться как идиоту бегать от укрытия к укрытию, подобрался ближе, спрятавшись за небольшим деревом, и вновь прищурился, чтобы увидеть наконец тех, кто оказался в его сне. Пусть даже просто очертания.       Первое, что он подметил — они были без одежды. Ну и срам! Честное слово, это ведь его сон, какого пекла он не может его поменять? Первый, выглядевший очень смутным и размытым, высокий и, кажись, крепкий, слегка отошел в сторону, будто специально, показав второго… тоже, тоже мужчину? Или то была женщина? Нет, точно не женщина. Погодите, но ведь… Боги, какой стыд! Двое мужчин, голые, рядом, они напоминали ему давно увиденную постыдную картину, как Деймон грязно флиртовал с парнем у борделя, что дерзко высказывался и стрелял в него глазками. А потом… потом он даже не хочет вспоминать, как те зашли в дом утех и он услышал зазывной и звонкий смех, что сопровождал нагло ухмыляющегося дядю. Но вспомнил. Мерзость. Ему никогда не нравился Деймон.       Эймонд вновь поднял взгляд на мутные силуэты, что теперь плавно закружились в воде, и…       О, Семеро, это ведь чистый разврат!       Он, хоть и очень размыто видел незнакомцев, не мог не заметить, что вода-то, едва доходя по колен, не скрывала их наготы ниже пояса. Не впервой ему видеть голых людей, но эти двое, так ещё и мужчины!…       Это точно было каким-то невменяемым безумством, которое сотворил его мозг. Эймонд зажмурил глаз и спрятался за широким деревом, прижимаясь к нему спиной. Да что ж это такое, почему он не может изменить в своём же сне хоть что-нибудь?       —… ты не думал, что твои племянники еще слишком малы для полетов на драконе? — раздался приглушенный голос, вкрадчиво пробираясь под кожу. Эймонд вздрогнул, когда услышал его, потому что что-то в нём прозвучало до боли боли знакомо, будто говорил… Эйгон? Когда был не пьян.       — А почему нет? Когда-то королева Алисса тоже поднималась в воздух с королем Визерисом и Деймоном. Ты просто не видел, как малышам понравилось по очереди летать со мной, это просто непередаваемый восторг, — раздался нежный, бархатистый баритон в ответ. По словам было понятно, что губы говорившего растянулись в широкую улыбку, а глаза, вероятнее всего, засияли. — Только не говори, что тоже хочешь со мной полетать, дорогой.       — С чего ты так решил? Сдался мне твой дракон облупленный, у меня лучше, — возмущенно произнес незнакомец. Наверное, он сейчас гордо задрал нос и сердито посмотрел на своего спутника. — Ты-то смотри, сначала племянников катаешь, а потом что? На нем любовниц своих прятать будешь?       — О, Боги милостивые! Ты опять за свое? — Эймонд будто почувствовал, как другой мужчина закатил глаза и страдальчески застонал. — Почему в такие моменты ты забываешь, что я — только твой и ничей больше? Забыл, кому сердце свое отдал и что забрал в обмен?       — А ты постарайся давать мне меньше поводов задумываться о таком! — обиженно фыркнул незнакомец. Голос звучал так, будто он знал, что неправ, но не хотел ударить лицом в грязь перед другим.       — Правда хочешь этого? — насмешливо прозвучал голос его спутника, и он вдруг неожиданно тихо рыкнул: — Сейчас ты перестанешь думать совсем, мой несносный, я постараюсь.       А потом, как бы Эймонд не старался, звуков заглушить не смог: сдавленное аханье и приглушенный плеск вынимаемого тела из воды, тихое шуршание о гладкую поверхность камня. Таргариен уже вовсю жалел, что решил выпить сонное вино, ведь теперь даже не мог повлиять на собственный сон, где какие-то два мужика, вероятнее всего, занимаются плотскими утехами, а он как дите малое боится выйти из под дерева, что так надежно прятало.       Семеро, как же мерзко и неприятно ему было сидеть здесь и слушать все это! Зажмурил глаз, ладонями зажал уши, и сжался в комочек, будто его сейчас палками и камнями забьют, если он решиться хоть пикнуть. Эймонд вдруг подумал о том, что ему ничего не будет за то, что он прервет этот откровенный разврат, что творился у него на слуху.       Он резко открыл глаз и отнял руки от лица и решительно встал, немного пошатнувшись. Он уже развернулся, почти вышел из-за дерева, как все перед взором начало темнеть, а перед тем, как окончательно вывалиться из сна, Эймонд почувствовал пристальный взгляд, упирающийся ему в лопатки.       Тогда он и проснулся, резко подскочив на кровати, и несколько минут сидел с потерянным выражением лица. Его бросило в пот и жар, Эймонд с силой сжал простыни и неосознанно закусил губу. Потом, даже не накидывая ничего, вышел на балкон, где сразу же прохладный ветер облизнул его голое тело без рубашки и ступни без обуви, колыхая льняные тонкие штаны. Так мужчина и стоял на балконе, долго, пока мысли не пришли в порядок, а разгоряченное тело не охладело. Вернувшись в постель, он уже не смог заснуть, а лишь раздумывал, что ему к пеклу и по какому поводу приснилось. Такой разврат, он…       — Задумался, дядя? — раздавшийся рядом голос Люцериса заставил его резко вынырнуть из своих мыслей и повернуться.       — Нет, конечно. Просто наблюдал за драконами, — раздраженно ответил мужчина. Зачем он с ним заговорил? Сейчас, да и в целом, слушать юного Стронга не хотелось.       — Скучаешь по Вхагар?       Он, случаем, не умеет читать мысли? Тогда какого черта говорит сейчас о его драконице?       — Очень.       Он признался честно. Его рот открылся сам по себе, выдавая правду. Потому что такое не скрыть, ведь на лице сразу же появляется несколько признаков скорби и любви к его Вхагар: губы поджаты, брови сдвинуты на переносице, взгляд сразу становиться каким-то излишне цепким и твердым.       — Не задумывался, что тут она может быть жива? — вкрадчиво спросил Люцерис, не скрывая интереса. Его моська появилась в зрячей стороне от Эймонда, но мужчина даже не повернул голову, чтобы взглянуть на назойливого племянника, который решил докопаться до него средь бела дня. Но вопрос его был… вопрос его порождал семя сомнения в душе.       — Нет. Если за семь лет здесь её никто не видел и она ни разу не отозвалась на мой зов, значит, можно предполагать худшее, — просто ответил Эймонд, внутри сгорая от желания впечатать Стронга лицом в землю. Только мысли о том, что это понизит его репутацию в замке, спасли мальчишку — ныне юношу, как говорит смущенный Дейрон, — от такой унизительной участи.       — Скажи, а что ты почувствовал, когда мы только прибыли сюда? Когда вспоминал о Вхагар в первые дни здесь?       Да какого пекла племянник прицепился к нему? Ещё и с такими вопросами! «Что ты почувствовал, когда…» а он что, помнит?       — Ничего я не помню, бастард, — зло сказал мужчина, прикрыв глаз. Этот разговор начинал выводить его из себя. Люк будто специально проигнорировал обращенное к нему «бастард», хотя тут он таковым не являлся. Эймонд вообще не мог избавится от привычки так его называть — это было сродни отказаться от наркотика.       — Я видел Вхагар на Драконьем Камне.       Какого пекла он говорит?       — Я видел её два месяца назад, Эймонд, это была она.       Голос его до сих пор раздражал, но теперь хотелось вытянуть из него всё до последней капли, узнавая, что, где и как он увидел.       — Тогда какого черта ты говоришь мне об этом только сейчас, идиот? — прошипел змеей Таргариен, поворачиваясь к племяннику. Тот безмятежно смотрел на него, ничуть не удивленный его злобой и гневом. Он был готов.       — Если бы ты не сбегал от всех моих попыток завести нормальный диалог, дядя, то, наверное, услышал бы это раньше, — усмехнулся Люцерис и сложил руки за спиной. Мужчина подошел ближе, со злостью смотря на выродка.       — Почему же ты тогда не заставил меня выслушать тебя?       — Зачем?       — Что «зачем»? Тупица, ты меня вообще слышишь?       — Ты бы не поверил мне.       Старший схватил Люцериса за грудки и приблизился к его лицу.       — Видишь, Эймонд, я прав.       И Эймонд действительно на секунду задумался. Скажи ему племянник два месяца назад, что тот видел Вхагар, то он бы плюнул ему в лицо и рассмеялся, говоря, что лучше видит одним глазом, чем он двумя. А сейчас поверил. Разозлился, готов был уже ударить, втоптать лицом в пыль на дороге. Но поверил же.       — Иди к черту, Люцерис, — холодно бросил ему в лицо Эймонд, посмотрев в чужие карие глаза. А в них и смешинка, и понимание, и… безразличие? Плохое сочетание.       — Я уже пришел к нему, дядя, — насмешливо ответил Стронг и искривил губы в ухмылке.       Пока до Эймонда дошел смысл этих слов, юноша уже выкрутился из его хватки и быстро удирал в сторону замка.       — И можешь не возвращаться, Стронг! Паршивец! — выкрикнул мужчина и, пыхтя, гневно сверлил взглядом быстро удаляющуюся точку под названием «его херовый племянник».       И тут Таргариен вдруг понял, что не так уж и плохо ему живется, раз появилась надежда на то, что его драконица окажется жива.                          ***       Иногда ей снились сны. Ледяные, бурлящие в своей ярости, ужасные и реальные. Такие, что душу холодило и тряслись пальцы.       Хелейна видела эти кошмары как наяву. Драконы, которые умирали в пляске, пуская на собрата огонь по приказу всадников, что являлись друг другу близкими родственниками. Убивали друг друга, терзая, мучая, кусая.       После каждого такого сна она ещё долго не могла вернуться в реальный мир, не погруженный в кровь и хаос. Перед глазами стояли образы обезглавленного мальчика, лица которого она не видела; девочки, маленькой и хрупкой, тело которой протыкали острые железные пики; мама… матушка, грязная, дикая, безумная, абсолютно другая — так сразу её было не узнать.       Но самым непредсказуемым оказался образ Джекейриса. Из тела его, тонущего в воде, торчала дюжина стрел. Кровь темная, бурлящая, так и сочилась из ран, окрашивая все вокруг. А рядом тонул его верный Вермакс, такой же утыканный арбалетными болтами.       Поначалу девушке было сложно увидеть во всех этих образах людей, потому что мало когда её сны — вещие, как прозвал их однажды Эйгон, — были такими понятными. Размытые образы, реки, поляны, незнакомцы и жуткие твари — вот, что преследовало её в видениях. Она не могла всегда точно сказать, что будет, а лишь передать короткими загадками суть, которую не всегда понимала сама.       Эти кошмары всегда приходили неожиданно и оставляли после себя мутный осадок в душе. Каждый раз, каждую такую ночь они были разными, но с одинаковыми персонажами и сутью: драконы умирают, а люди сходят с ума.       Однажды, когда ей слишком часто снился один и тот же кошмар — ровно двадцать два раза, двадцать два дня, — она едва не лишилась рассудка. Её охватила лихорадка, мучившая так безжалостно на пару со снами. И так бы и продолжалось, но… на рассвете двадцать третьего дня принцесса очнулась, болезнь отступила, а в замке прогремела весть о возвращении доселе мертвых принцов Эймонда и Люцериса.       Вот тогда-то Хелейне и перестали сниться кошмары.       И она смекнула, что дело не в спавшей лихорадке, вовсе нет. Брат и племянник, чудом и дивом живые, забрали их, привнеся в её сон блаженное спокойствие. Как затишье перед бурей.       Её всегда считали веселой и милой, но странной. Принцесса Хелейна — Отрада Королевы-матери, любимица народа, дракон, в чьей крови ярче каждого в их семье течет кровь Дейнис Сновидицы.       Она не могла игнорировать свои кошмары и видения, но никогда ещё они не были такими переменчивыми.       Хелейна знала, что когда-то один из её снов сбудется. И каждый раз на её лице застывал ужас от осознания.       

***

      — Я бы не советовал Вам, леди, ходить в этой части замка.       Алис обернулась, вперив взгляд в стоявшего неподалеку юношу.       — Отчего же, принц Люцерис? Мой братец Ларис дал добро на посещение, — она улыбнулась.       — И всё же я настоятельно не рекомендую тут ходить. Это самая нелюдимая часть замка, к тому же, слуги говорят, что видели тут призраков, — на его лице не было и тени усмешки, а от глаз исходил холодный интерес в перемешку с мнимой безразличностью.       — Хотите напугать меня байками от слуг? Я жила в Харренхолле, о котором намного больше страшных слухов, чем об этом месте, — женщина осторожно ступила к нему шаг.       — Я предупреждаю. Ваша воля, послушать меня или нет.       — Тогда почему Вы тут ходите?       — Тут тихо. Спокойно.       — Вот видите. Я тоже пришла сюда за тишиной, как и Вы. — Алис подошла к нему и встала рядом, вглядываясь в вечерний закат, что красками разливался по небу. — Когда я жила в Харренхолле, там было мало людей и много пространства. Неправда ли, отличное место для уединения? Никто не мешает; можно спокойно гулять и делать, что вздумается, кричать, петь, танцевать, да хоть на стену лезть. Мне всегда нравилось одиночество и холодность Харренхолла, а здесь такого нет.       — Там настолько мало людей? — нахмурив брови спросил Люцерис.       — Меньше, чем можно представить, мой принц, — улыбнувшись краешком губ сказала Риверс и взглянула на него: напряженная челюсть, сосредоточенный взгляд, губы поджаты. Уж очень он напоминал ей всем этим покойного Харвина. — Ваш отец приходился мне полубратом, поэтому когда я жила рядом с ним в замке, то довольно таки неплохо знала его.       — Каким он был? — спросил он тихо, а Алис даже не удивилась, когда смогла привлечь его внимание так быстро.       — Добродушный здоровяк, который в порыве гнева мог бы убить быка голыми руками, — с усмешкой начала она. — Добр он был только с теми, кого считал достойным; был верен всей душой Вашей матери и своему отцу. К слову, он был очень мил со мной, как с родной сестрой.       Люцерис молчал. Эта бастардка с Речных земель рассказала ему об отце больше, чем кто бы то ни был. И о Харренхолле он узнал хоть немного. Одинокий в своё величии замок — таким он его и представлял.       Всё это время Люка, как бы он не старался это прятать, откровенно сильно напрягало всё окружающее. Мать, дед, Алисента и Эймонд в особенности. Юноше до сих пор казалось, что вот-вот он проснётся и вновь увидит Драконий Камень, уставшую мать, Деймона, который загонит его и братьев на тренировку… и подступающую войну. Ощущать это стало уже привычкой. Так же как и мысль, что в следующую секунду окажется, что он всё-таки умер от острых пиков на дне моря. Люцерис до сих пор вздрагивал каждый раз, когда ему снилась собственная смерть; иногда боль от неведомо чем излеченных призрачных ран была настолько велика, что казалось, будто его хребет ломают пополам, а голову прошивает просто немыслимо сильной мигренью.       — А Вы никогда не слышали о мгновенном исцелении, Алис? — спросил принц, а в ответ ему была звенящая пустота.       Он обернулся, но Алис Риверс рядом с ним как ни бывало.                               ***       Эймонд шел в свои покои, когда на пути ему встретилась одна женщина. Попросила подсказать, где находятся гостевые покои, ведь замок такой большой и комнат так много, что запутаться новоприбывшему не составляет труда. Услышав, куда ей нужно, она всплеснула руками и предложила пройтись вместе.       — Принц Эймонд, а вы ещё более красивы, чем описывали мне мои дорогие подруги, — завязала та разговор, плавно ступая немного позади. Её тонкие черты лица обрамляли блестящие черные волосы, будто вороньи перья, а глаза сверкали, точно два налитых изумруда, смотря на него с интересом. Платье её было с открытыми плечами и глубоким вырезом, оголяя белесую кожу, на которой не было ни одной родинки, тугой темный корсет поверх подчеркивал её пышную упругую грудь. Она была красива и обольстительна, но Эймонд будто не замечал её, задумчивый после разговора с племянником.       — Спасибо, леди… — он вопросительно на неё взглянул, даже не скрывая равнодушия.       — Алис Риверс. Но для вас просто Алис, — обворожительно улыбнулась она, показывая ряд ровных белых зубов.       — Спасибо, мисс Риверс, — мужчина, презрительно скривив губы, сухо поблагодарил её, даже не соизволив улыбнуться, погруженный в свои мысли. Слова Люцериса о том, что он видел Вхагар… это имело смысл и, вероятно, долю правды. Ведь мужчина действительно не чувствовал той звенящей пустоты в сердце, как если бы она умерла. Он всё это время ощущал себя более подавленным, чем сломленным и с оторванным куском души из-за её смерти. Нет. Нужно будет срочно попросить отца или мать отправить его на Драконий камень, дабы убедиться в правдивости его суждений и слов племянника.       В этот же момент женщина позади него едва не скрипела зубами, пытаясь завладеть вниманием этого мужчины. Она всё подсчитала, выверила, проследила, чтобы был в хорошем настроении и спокоен. Но он все равно даже не посмотрел на неё! Его что, не одурманил даже её лично изготовленный парфюм для привлечения? Так стараться, чтобы уйти ни с чем? Ну уж нет, она пришла за своим — она его заберет. Ребёнок с кровью Таргаринов был ценен и очень важен для неё самой.       Женщина прошлась вперед и будто невзначай задела его рукой. Улыбнулась, немного опустила взгляд, поправила сползавшее с плеч платье. Потом ступила шаг и потянулась, намекая принцу, что хочет, чтобы её взяли под руку. Она незаметно взмахнула рукой возле его лица и подула. Эймонд сначала нахмурился, но потом из глаз его исчезла любая эмоция, оставив лишь… равнодушие?       Мужчина с отрешенным видом и будто витая в облаках позволил Алис ухватиться за свой локоть и прижаться ближе, не противясь этому. Его спутница наконец победно улыбнулась, зная, что больше не нужно будет церемониться, и повела принца в его же комнату. Всё подействовало, как надо, даже стараться особо не пришлось. Мысленно она засмеялась от того, что придумала сказать, что потерялась в замке, в котором выучила едва ли не все повороты и коридоры, лавируя и увиливая меж ними, когда нужно было срочно скрыться.       Дойдя до покоев, она всё ещё сдержанно улыбалась и почему-то очень спешила. Эймонд практически не реагировал ни на что, кроме как на её мелодичный голос и резкие движения. Женщина быстро распахнула дверь и, оглядевшись по сторонам, вошла, потянув за собой и его. Потом, как бы странно это не выглядело, усадила принца на стул, а сама взяла кувшин и, налив в бокал воды, достала из потайного кармашка в складках юбки пузырек с жидкостью, который по размерам был не больше мизинца. Это была лично подобранная ею смесь: несколько капель макового молока, три крупинки сладкого сна, сок перечной мяты, масло дорнийской пачули и жидкий мед, что скрывал горечь растений. Она уже испробовала это на нескольких мужчинах, которые в своем возбуждении не видели ни придела, ни препятствий. Поэтому волноваться было особо не за что, так как средство проверенное, думала Алис, выливая практически все без остатка, ведь было у неё этого добра ещё сполна. Она была искусна в сотворении не только парфюмов, как думали многие дамы, а и в ядах, и в стимуляторах. Ей всегда было интересно выводить новые и новые средства отравлений и болей, проверяя их действие на бедняках из Харрентона или слугах в Харренхолле. Это доставляло не только удовольствие, так ещё и пользу! Многих мелких приезжих купцов или состоятельных простолюдинов она заманивала своими зельями в постель, а потом на почве этого стягивала с них все ценные вещи, отправляя ободранными бедняками восвояси. Это было одним приятным занятием в её скучной жизни. До одного момента.       Женщина приставила бокал с разбавленным в воде снадобьем к губам принца и медленно влила его ему, потом рукавами стирая потекшие струйки по щекам. Отошла в сторону, понаблюдала за реакцией и удовлетворено кивнула сама себе. Всё шло так, как нужно.       Зрачок мужчины расширились, взгляд затуманился, а в штанах, наконец, появился бугор, показывающий, что вожделение завладело его телом. Как прекрасно было видеть плоды своего труда!       — Эймонд, мой принц, скажи, чего ты хочешь? — Алис медленно подошла к стулу, на котором он сидел, и пальцем поддела его подбородок, заставляя рассеянным, будто невидящим взглядом блуждать по её лицу. — Скажи мне, и мы сможем сотворить это в реальности, милый.       Рот немо открылся, будто хотел выдать предложение, но ни одного звука все же не издал. Мужчина рукой бездумно задел её бедра, будто прося пододвинуться ближе и вызывая этим движением надменную улыбку спутницы. Дыхание его учащенное, щеки раскраснелись — уже хорошее начало.       Не теряя времени, Риверс убрала чужие ладони со своего тела и развязала тугую шнуровку корсета, не снимая, а приспуская, чтобы платье больше не держалось на её плечах, но и не падало полностью. Она развязала завязки на глубоком декольте и её пышная грудь, не задерживаемая больше ничем, оголилась. Принц, в чьем затуманенном взоре теперь читалась откровенная похоть, потянулся к ней, но женщина ударила его по рукам, и продолжила высвобождать упругую грудь.       Потом, когда уже самой стало невтерпеж, Алис нагнулась к принцу, соблазнительно и красиво, покачивая грудью прямо у него перед лицом, чтобы развязать завязки на штанах. Высвободив из белья его стоящий и ноющий член, она действительно обрадовалась, увидев, что он не дряхлый и не слишком мал, как это обычно бывает у всех её жертв. Нетерпеливо подойдя вплотную к стулу, женщина приподняла юбку и села на колени к Эймонду. Он, наконец, не видя преград к желаемому, ухватился за её грудь начал сминать её, а потом и вовсе целовать. Мужчина всё целовал, а она уже начинала раздражаться, почему же он всё никак не приступит к главному.       Не выдержав, Алис сама привстала и, сжав его возбужденную плоть, приставила к своему влажному влагалищу. Не теряя больше ни секунды, она опустилась на член, распутно застонав, будто девица из борделя. Эймонд же в свою очередь что-то запыхтел, оторвавшись от её груди и почему-то отвернувшись в сторону. Но женщина не обратила на это внимания, и, практически полностью встав, села обратно на всю его длину. Закусив губу и откинув волосы назад, она соблазнительно помяла свою грудь, будто зазывая его, и начала двигаться. Алис выгнулась назад и вновь застонала, на этот раз громко и сладострастно, будто это действительно приносило ей настолько много удовольствия, потом начала откровенно скакать на нём, трясясь. И вот она взяла Эймонда за руку, что безвольно висела вдоль стула, и потянула под свою юбку. Мужчина, минуту назад выглядевший похотливо и возбужденно, почему-то вновь стал безучастным и отрешенным. Алис немного растерялась, но решила продолжать, теперь вынув пальцы и вновь придвинулась к его почти опавшей плоти. Да что же это такое? Он ведь должен был быть возбужденным ещё целый час!       И тут внезапно Эймонд встрепенулся и ясным взглядом посмотрел на вдруг ужаснувшуюся Риверс. Его нос уловил едва заметный запах, отчего-то такой родной, знакомый и свежий, но едва уловимый, что легким шлейфом ударил в голову, заставляя очнуться.       «Какого пекла он так смотрит? Нет-нет-нет, неужели дурман стимулятора спал? Семеро, нет, не может быть ошибки!» — думала она, едва не подпрыгнув от обретавшего ясность и ярость взгляда. Её захлестнула паника оттого, что на этого молодого идиота не подействовала вся нужная доза снадобья.       Мужчина вдруг резко встал со стула, скинув с колен женщину, и придержал её за локоть, чтобы та не упала. Надвинув белье и штаны на оголенный пах, он в неведомой ярости стиснул её.       — Что ты со мной сделала, паршивка? — гневно прошипел Эймонд. Глаз его глядел на неё со злобой, а голос звучал подобно змее. — Отвечай правду, иначе тебе же хуже будет.       — Мы с вами, принц, просто развлекались, ничего плохого ведь, — строя из себя невинную сказала Алис. Её глаза раскрылись в притворном удивлении, а губы округлились. Она подтянула свое спавшее платье на голую грудь, потому что вдруг стало холодно. Нужно было срочно спасать свою шкуру. — Вы же сами…       — Я помню, что было до этого, поэтому перестань врать, прошмандовка, — зло выплюнув слова, Эймонд схватил её за руку и дернул. — За такое выгонят с Красного замка с позором, лишивши всего. А сейчас наверняка я позову стражу и прикажу им посадить тебя в одиночную камеру в подземелье за попытку завладеть моим телом с помощью какой-то дури и осквернить его. Думаешь, я не знаю, зачем ты это сделала?       — Извините, мой принц, — она понуро опустила голову, а потом мило улыбнулась. — Но тогда посмеете ли вы выгнать мать вашего ребенка, которого мы зачали сегодня?       — Да. Потому что я не изливался в тебя, идиотка, — презрительно ответил мужчина.       — Что? — теперь удивление было настоящим. Он не успел излиться? Как она могла это упустить? Дура она или просто слепая?… Нет, да не может такого быть! Она, она ведь четко следила за всем… Семеро, она и вправду не помнит, чтобы он делал этого! Её что, тоже окутал дурман?…       Пока Алис с паникой вспоминала, что же она упустила, Таргариен подошел к шкафу и достал оттуда небольшую стеклянную бутыль. Подойдя к столу, он взял чашу и наполнил её до краев мутной травяной жидкостью. Потом подошел обратно к ней, уже спокойный и страшный в своем ледяном, но праведном гневе.       — Пей. Это лунный чай.       Риверс зло замотала головой, отказываясь, но когда она увидела разъяренный, полный решимости взгляд Эймонда, то со страхом выхватила чашу и быстрыми неаккуратными глотками испила все до дна, в конце закашлявшись.       — Если кто-то узнает об этом, Алис Риверс, то поверь, тебя, как бастарда, обвинят первой в этой идиотской затее. Я — принц, а ты — откровенная дура, которая решила по случаю нажить себе проблем и забеременеть от меня, обездвижив каким-то пойлом. Но у тебя не получилось, так что если ты ещё хоть раз попытаешься одурманить меня, я клянусь, что тебе снесут голову не поздней, как через час. Поэтому не забывайся и помни, что я всегда могу рассказать королю и королеве о твоем грязном поступке и попытке нажиться, отравив и понеся от меня ребенка, чтобы потом манипулировать мною же.       Не прерывая его гневную тираду, Алис зло исподлобья смотрела на него, в спешке завязывая шнурки платья как попало и, даже не оглядываясь, выбежала прочь.       В тот день Эймонд не пожалел, что держал подле себя лунный чай, который сам же и сварил в качестве странной тяге к экспериментам.       

***

      — Эйгон, ты что делаешь? — раздался тихий шепот Рейниры. Мужские руки сомкнулись на её талии, притягивая ближе к чужой груди.       — То, что ты просила и просишь всегда, дорогая, — вкрадчивый голос Эйгона, его дыхание коснулось и опалило её ухо. Принц ткнулся носом в щеку любимой, вдыхая такой нежный и родной запах её кожи и волос. — Сегодня ты затмишь своей красотой не только меня, но и весь замок, весь Вестерос.       — И я всегда дурманю тебя, какой бы не была, — она усмехнулась. Её брат-жених ласково терся о щеку, будто пытаясь запомнить каждый изгиб, каждую родинку, будто она была утонченным бриллиантом, который нужно оберегать ото всех. Если эта женщина и любила, то настолько сильно и страстно, что едва не сходила с ума, заставляя своего возлюбленного также сгорать от любви и терять остатки разума.       — Ты права, моя королева, — чужие руки крепче обхватили её тело, прижимая ближе. Эйгон прикрыл глаза и положил голову ей на плечо. — И будь я проклят, если совру о том, что не без ума от тебя.       — О, Эйгон, — принцесса повернулась в руках брата и встала к нему лицом. Нежная улыбка осветила её лицо, а глаза, глаза сияли, как закатное небо летом, и отливали мягким фиолетовым цветом.       Они стояли, прижавшись друг к другу, предвкушая, как через несколько часов официально станут супругами. Отец настоял на том, чтобы свадьба была пышной, с множеством гостей. И для неё это было сродни воспоминании о её молодости, когда в точности такое же бракосочетание с Харвином ей устроил король.       — Рейнира, посмотри на меня, — мужчина взял в ладони её лицо, с нежностью смотря ей в глаза.       — Что, Эйгон? — женщина так же любовно погладила щеки младшего, очерчивая скулы и заправляя непослушную волнистую прядь ему за ухо. Он был у неё таким красивым, как самый благороднейший из драконов. Такой нежный на вид, он был её.       — Я клянусь тебе, моя короелва, что либо мы будем вместе, либо сгорим в драконьем пламени.       — Я клянусь тебе, мой король, что либо мы будем вместе, либо сгорим в драконьем пламени.       Эти кляты были началом. Они дали опору и жизнь их любви, что жарким огнем вырывалась наружу, оставляя новые ожоги на сердце и выжигая старые, прокладывая путь в жизнь, которую они проведут наконец-то вместе, а не порознь.       

***

      Официальное бракосочетание прошло успешно, после чего все приглашенные гости прошествовали на пиршество. Столы ломились от изысканной еды и лучшего питья, музыка лилась стройным потоком, а счастливые молодожены не отпускали рук друг друга. И король, и королева, и всё их семейство были в поднесенном настроении, радуясь. Но, как обычно, на таких праздниках всегда есть те, кому что-то да не нравиться. Это как аксиома, постоянная и неизменная, которая никогда не исчезнет.       Деймон сидел, оглядывая гостей, и не выпускал из рук кубок с вином. Его раздражали все эти пляски вокруг, но он старался не выказывать своего недовольства, отказывая всем высокородным леди, что приглашали его потанцевать. Мужчине отнюдь не хотелось не то чтобы танцевать, а просто находиться здесь. Но вот он посмотрел в сторону и увидел улыбающуюся Рейниру. Как глаза её светились радостью, а щеки раскраснелись. Вдруг, они встретились взглядами, и женщина так ярко и счастливо улыбнулась ему, что Деймон ответил ей тем же.       Прекрасная принцесса, что теперь точно недоступна: это осознание ударило в голову сильно, да так, как ни одно спиртное. Оно опьянило его, сделало свободным, а еще дало понять, что… Да не хотел он на ней жениться. Нет. Никогда. С чего ему вообще когда-то взбрело в голову, что он любит её больше, чем просто как племянницу и любимую дочурку брата? Каждый раз видя на лице её улыбку, просто хотелось посмотреть и узнать, почему она так рада. Счастлива. А сейчас, сейчас стоило просто порадоваться за то, что она нашла свое счастье и обрела нового возлюбленного. Но если Эйгон посмеет хоть как-то расстроить его племянницу, Темная сестра его всегда заточена.       Поэтому долив себе вина, Деймон отпустил все свои невзгоды и проблемы в седьмое пекло и пошел приглашать на танец всех дам, предложения которых отверг сегодня.       Как бы Люцерис не старался, по-настоящему радоваться он не мог. Выдавливать из себя яркую, «солнечную» как её прозвали гости, улыбку — да, но вот действительно быть искренне счастливым за мать не получалось. Он до сил пор видел в Эйгоне того жалкого пьяницу и дурака, что насмехался над ним и его семьей просто существуя. Было сложно вот так взять и забыть о таком. Но когда юноша видел абсолютно искреннюю любовь и радость на лице старшего дяди, то всегда заставлял себя вспоминать, что тут Эйгон совсем другой человек. Практически не пьющий, уважающий людей вокруг и не буйный. Два месяца прошло уже, а он до сих пор не может забыть о таком. Два месяца. Два чертовых месяца прошло, как он оказался в этом чуднóм месте. Живой дед, счастливая мать, Хелейна не замужем за Эйгоном. Мир, в котором не было гражданской войны, что убивала и людей, и драконов. Мир, к которому ещё нужно привыкнуть. Ведь он до сих пор боялся сомкнуть глаза ночью и принюхивался ко всей еде и воде, что ему подавали, пытаясь уловить знакомый запах ядов. Юноша действительно старался как мог, чтобы принять все это. Было сложно, да, но у него была его живая семья, хоть теперь и немного другая, но, главное, семья и живая. Счастливая.       К нему подошел Джекейрис и неожиданно предложил станцевать с ним. За весь вечер Люцерис по настоящему улыбнулся только сейчас, когда взял брата под руку и закружился с ним в быстром легком танце, едва не сталкиваясь с другими людьми. Он смеялся и бодро танцевал, иногда шутливо держа Джейса за поясницу на манер лордов и леди в медленном танце. Старший также не отставал, моментами едва не оттаптывая ему все ноги, но зато так заливисто хохоча и радуясь, что Люк уже не мог представить, что смог бы прожить без этого смеха и голоса.       Эймонд сидел, нахмурившись. Ему не хотелось смотреть на всех этих пляшущих веселых людей, не хотелось слышать поздравления и тосты. Музыка будто грохотала, заползая в уши неприятным звоном, головная боль нарастала, как если бы его поваляли по полу и посадили на дракона без седла, а он взял и упал с него вниз головой. Мужчина старался подальше отсесть от всего шума насколько это возможно и с отстраненным видом наблюдал. Его не прельщала возможность сидеть тут и глазеть на всех этих радостных гостей, хотелось испоганить празднование всем, чтобы не только он один страдал. Перед глазом внезапно заплясали черные пятна, будто у него упало давление, а во рту пересохло. Эймонд плеснул себе вина и смочил горло, стараясь заглушить раздражение. Уйти нельзя, потому что это свадьба его сестры и брата, будущих королевы и короля, такая вещь не послужит ему на благо, выставляя идиотом и дураком. И тут его внезапно тронули за руку, вынуждая медленно перевести взгляд в сторону вверх. Деймон. Улыбчивый. Пьяный, видимо. Вот только его не хватало.       — Вставай, племянник, хватит светить кислой миной, будто лимонов сгрыз пару штук, — энергично сказал мужчина и потрепал по плечу. Эймонд сморщился и вновь раздраженно посмотрел на того, кто отвлек его от мысленных плевков каждому гостю в лицо. Он выглядел расслабленным и безмятежным. Точно пьян.       — Не хочу, дядя, — младший устало прикрыл глаз и вновь сделал глоток вина. Как же его все достало.       — Я приглашаю тебя потанцевать со мной, Эймонд, — хитро улыбнувшись сказал старший. Вот сукин сын. Знал же, что отказать ему он бы не мог по этикету. Ведь младший Таргариен ценил свою репутацию и ни в коем случае не делал чего-то компрометирующего.       Эймонд кивнул, поджав губы, и резко встал. От выпитого ранее вина — сколько там бокалов можно насчитать, он уже и не помнил, — немного закружилась голова, но он смог устоять на ногах, едва покачнувшись.       — Может, руку? — весело спросил Деймон и протянул свою развернутую ладонь. Он зло посмотрел на дядю, буквально просверливая его взглядом, а тот все стоял и лыбился от уха до уха — Ну, не смотри на меня так. Я ведь помочь хочу, а не обесчестить.       — Что? — возмущенно воскликнул Эймонд, на что дядя лишь шикнул на него, подмигивая. Пару человек обратили на них внимание. — Ты что несешь?       — Радость, дорогой, радость, — прошептал старший и ступил шаг вперед, спускаясь по ступенькам. Младший Таргариен едва ступил на них, как тут же запутался в своих же ногах. И если бы не чужие руки, вовремя подхватившие его, то он бы упал носом в каменный пол. Деймон со вздохом подтянул его и помог встать, деловито отряхивая рубаху и камзол от невидимой пыли. — Не ушибся?       — Спасибо, дядя, не ушибся, — язвительно ответил Эймонд, всё-таки опираясь на мужчину, чтобы выровняться.       А дяде-то все нипочем. Идет себе, ухмыляется, кивает всяким лордам. Точно индюк напыщенный, ну ей-богу. И как Рейнира женилась на нём когда-то? Он в принципе не понимал, как можно было полюбить такого мужчину. Рейнира точно была дурой.       — Племянник, ты всех взглядом отпугиваешь, — закатил глаза Деймон и легко взял его под руку.       — О, да ты что? Правда? Случайно, наверное, — злобно сказал Эймонд и гордо поднял голову. Нет, он не сожалеет. Да, он такой. Да, он пугает. Да, он…       — Маленькая язва, — легко бросил старший и тут же, пока его спутник не успел и пикнуть, подхватил его под локоть и понеслась.       Влетев в толпу, Эймонду пришлось тут же приспособиться, чтобы не сбиться или не оттоптать кому-либо ноги. Деймон же в свою очередь будто находился на привычном месте, лавируя и перескакивая с одного места на другое. Ему, видимо, было до одного места, нравиться ли окружающим его танцы или нет, главное — хорошо провести время. Он ухватил Эймонда за талию и прижал к себе, закружившись с ним рядом под веселый смех толпы. Его всезнающие глаза прошлись по нему оценивающе, будто он был невестой к нему на подбор. Какой же дядя, моментами, идиот!       Когда их пляски закончились, Деймон с видом выполненного долга оттащил запыхавшегося родственника за собой. Он плюхнулся на свой стул за столом и удовлетворенно посмотрел на раскрасневшегося племянника.       — Ну что, Эймонд, как дела? — бодро спросил мужчина, потянувшись к своему кубку. Его настроение взлетело до небес, когда он узрел запыхавшегося племянника, что до сих пор смотрел на него с неприязнью.       — Только сейчас соизволил об этом спросить? Долго же ты думал, Деймон, — прошелестел младший, отворачиваясь от нагло ухмыляющегося дяди.       — Следи за речью, маленькая язва, — выдал мужчина в ответ долю сарказма. — Не то твой язык до ума не доведет. Скорее, поможет найти ещё больше невзгод на твоё итак излишне проблемное место. Кстати, очень даже красивое.       — Не думаю, что кого-то интересует мой язык, дядя, и что я кому говорю, — выдал младший первое, что попало в голову. Он с возмущением повернул голову в сторону принца и почему-то очень даже эмоционально представил, как ругается на него всеми бранными словами, что знает. К щекам непроизвольно прилила краска, он прикусил губу. Это вообще был комплимент или дядин излюбленный флирт? Потому что Эймонд хорошо помнил, что в другом месте этот мужчина скрепил себя узами брака со своей самой старшей племянницей. — Это был комплимент?       Это натолкнуло на определены мысли, которые заставили покраснеть его еще пуще и отвернуться от дяди, дабы не выглядеть полным идиотом. Вспомнил об этом в самый подходящий момент, чтоб его.       — Комплимент твоей шикарнейшей заднице во всём Вестеросе в стиле Древней Валирии, — на лице Деймона расползлась радостная улыбка, он подмигнул оторопевшему Эймонду и усилием воли только сдерживая рвущийся наружу смех, но между тем и яркое смущение. Отчего же делать этому мелкому паршивцу комплименты так приятно?       Младший Таргариен недовольно потянулся к своему кубку с вином, надеясь успокоить разбушевавшиеся мысли, в которых нестройным потоком проскальзывали совершенно здесь ненужные воспоминания с того злосчастного сна у водопада, а еще отчего-то Деймон, поддерживающий беременную Рейниру, свою жену. Это вызвало настолько явный диссонанс, что он едва не дернул рукой, перелив при этом напиток. Семеро, так у него ещё и руки трясутся? Нужно отсесть подальше от дяди, не то его тоже скоро Порочным принцем станут называть.       — Дядя, постой, не пей!       Раздался оклик со стороны, но мужчина уже поднес к своим губам полный кубок с кислым дорнийским вином, как вдруг кто-то, кого он не заметил рядом, резко подбил его. Половина спиртного сразу же вылилась на пол, скатерть стола и края камзола, заставляя сдавлено зашипеть, и резко вскочить со стула, чтобы посмотреть на сделавшего это идиота. Люцерис. Кто бы удивился!       — Я же сказал, не пей это, Эймонд, — взволновано сказал юноша, забирая у явно злого дяди полупустую посудину. Стронг начал с явным интересом принюхиваться к его напитку, а потом его зрачки расширились, рот приоткрылся, и он, с вмиг сменившимся на злой и гневный взглядом, всунул кубок обратно ему в руки, касаясь. — Следи, чтобы это не попало тебе ни на лицо, ни одежду. Не смей допускать, чтобы оно попало тебе куда угодно, не смей, я сказал.       Мальчишка… разве мог юнец смотреть таким серьезным взглядом, будто его буквально едва не отравили? Нет, потому что… А почему, собственно, и нет? Эймонд ужаснулся своим мыслям и догадкам, посмотрел на Люцериса, но тот уже перевел свой взгляд на мать, что сидела в другом конце стола, и, мазнув пальцами по его ладони, ступил к ней. От чужого прикосновения у него, по ощущениям, остались ожоги, которых на самом деле не было.       Он прокричал ей не пить из своего бокала и все замерли. Только музыка продолжала играть, мажорными ладами неуместно гулко разрезая тишину. Эймонд поднес свое питье к носу и принюхался, не улавливая практически ничего инородного. За исключением сладковатого запаха мяты, которой не должно быть в кислом вине.       — Не пейте из своих бокалов! Не нужно, я успел увидеть, как одна женщина подмешала что-то в питье Эймонда и моё собственное, — Стронг едва не прокричал это, когда король почти сделал глоток.       — Люцерис, о чем ты? Какая женщина? — наконец взволновано спросила королева Алисента, поставив свой кубок на стол. Её брови сдвинулись на переносице, а взгляд был хоть и напуганным, но очень решительным. Она уже приготовилась отдать приказ страже схватить отравительницу.       — Я тоже видел её, он не врет, моя королева, — неожиданно встал из-за стола Дейрон, молчаливый, но улыбчивый весь день. Он всегда и везде был тихим, не пререкался и всегда слушал наставления и советы, не сопротивляясь. Кроткий, молчаливый, но умный, внимательный и порой отчужденный. Эймонд не раз пытался поговорить с ним, но когда понял, что кроме односложных ответов ему не видать, решил, что тренировки на мечах будут эффективнее в их сближении. И это сработало. Со временем брат начал улыбаться ему, обнимать и иногда рассказывать что-то о Староместе, который считал вторым домом. Он поведал ему о своей драконице только тогда, когда старший сам попросил его об этом, говоря, что это не унизит его и не обидит. Младший сын королевы был действительно рад сближению с давно пропавшим братом, который также тянулся к нему навстречу.       — Тогда скажите же мне имя, мальчики, не тяните, — строго попросила Алисента. Она была настороже и удивлена.       — Алис Риверс, — просто ответил Люцерис, который взглядом уже искал эту изворотливую ворону, что успела затеряться в толпе. Она точно ещё здесь, точно. Дейрон согласно закивал.       — Стража! Немедленно найдите и приведите ко мне эту женщину! — наконец отдала приказ гвардейцам королева. Её взгляд был лишен милости, а руки сжали край темного прочного стола. Она взглядом буравила всех присутствующих в зале, которые замерли, точно статуи.       И вот, стражникам не нужно было ничего делать, чтобы найти Алис: её, уже у массивной двери, вытолкнула толпа, с презрением перешептываясь и едва не бросая в неё свои тарелки и столовые приборы. Она стояла в центре залы, пока люди боязно расступались, и выглядела точно загнанное, но до сих пор гордое животное в клетку: растрепанные черные волосы, ошалелые, полные страха и безумия глаза, трясущиеся руки и бледность.       — Ваше Величество, это всё клевета! Я не делала такого, Семеро, клевета! — выкрикивала Риверс, заламывая руки и даже не подозревая, что своими нервными действиями с потрохами выдала себя. — Прошу вас, послушайте меня!       — Стража, обыскать её, — ледяным тоном сказала Алисента. Поведение этой женщины было излишне судорожно, как для невиновной.       Трое стражников подошли к ней, двое схватили её, брыкающуюся, а еще один начал обыскивать, не стесняясь даже пальцами скользнуть меж грудей, вдруг вытаскивая оттуда пустой прозрачный пузырек. Обыскав её полностью, он обнаруживает прикрепленный пояс с разными склянками, полупустыми и пустыми вовсе. Женщина, как только с неё сняли его, тут же обмякла, обвисая на руках гвардейцев. Один из них сразу же с поклоном передал королеве находки и отошел. Посмотрев на принесенные вещи, Алисента зло прищурила глаза и с тихой ярость в глазах сказала:       — В темницу её, самый нижний уровень.       — Нет, моя королева, прошу, нет! — вдруг оживилась Алис и забилась в руках стражников. Она стала извиваться, а из глаз её потекли слёзы. Риверс в отчаянье стала вырываться, но тщетно — держало крепко. — Да чтоб вы все сдохли, чтоб ваши драконы вас сожрали и ничего не оставили! Боги свидетели, мои проклятия свергнут вас, идиоты!…       Было поздно просить прощения и метать проклятия. О, бедная наивная Алис, что хотела отравить едва ли не все семейство Таргариенов, потерпела неудачу. Почему? Потому что дракон всегда чувствует предстоящую угрозу его семье.       Вскоре всех гостей вежливо попросили разойтись по выделенным покоям, а вся венценосная семья отдала свои кубки с напитками мейстерам на изучение и проявления в них ядов.       Абсолютно все поняли, насколько же близко были к смерти, если бы не Люцерис и поддержавший его Дейрон. Стронг принял поцелуй в щеки от матери, все слова благодарности, но в особенности оторопел, когда Эйгон подошел и обнял его. Крепко, благодарно, искренне — так, что чувствовалось тепло и биение его сердца. Тогда юноша не стал противиться и в ответ обнял дядю, внезапно осознавая, насколько же он противоположен себе из того мира. Когда Эйгон погладил его по кудрям, прошептал тихие слова благодарности и похвалы, прижал к себе ближе. Юноша не знал, что его старший дядя может быть таким… щедрым на искренние эмоции и дарить чувство нежности и заботы.       Эймонд смотрел на все это представление со стороны, и честно говоря, удивлялся. Алис Риверс, эта бастардка, решила перетравить всех одним махом? Видимо, решила, что самая умная. Но даже если все драконы спят, кто-то из них всё же должен почувствовать опасность. Даже если это был не он сам.       Люцерис буквально спас их всех. Наблюдательный. Благородный. Как же он раздражал. Так ещё и с его же братом стоял обнимался! Точно выскочка, а не принц. С какой стати Эйгон вообще тискает его племянника посреди всей залы на глазах у всех?       Наконец выговорившись и обсудив всю ситуацию, они начали расходиться по покоям. Мать с Рейнирой с ужасающим пламенем гнева в глазах остались наедине, видимо, чтобы отдельно о чем-то поговорить. Больше никто не задавал вопросов, потому что все были уставшими от всего дня празднования и покушения, что чудом предотвратили. Каждый не преминул хлопнуть Люцериса и Дейрона по плечу, говоря про их внимательность и добропорядочность. Такое раздражало Эймонда.       День подходит к концу; летный теплый вечер скоро смениться ночью, более прохладной и отчужденной. Скоро появиться луна и звезды, что осветят их земли. Скоро появиться…       — Люцерис.       Эймонд вежливо постучал в дверь его комнаты, ожидая, пока ему ответят. Но, по всей видимости, терпения, коему учила матушка в детстве, в нём было недостаточно, потому что выждав для приличия десять секунд он приоткрыл дверь и зашёл внутрь. Убранство чужой комнаты, кончено, напоминала его по интерьеру, но было сплошь облюбовано белыми листьями, на которых были изображены черточки, палочки и кружочки, которые мужчина принял за чертежи.       Даже не оглядываясь, он взял один со стола и посмотрел. На нём был изображен продолговатый полуторный меч, гарда которого была фигуристо завернута концами вверх, а рукоять коротка и удобна. Такое красивое оружие отчего-то напомнило ему Темную сестру, что Деймон носил с собой всегда и везде, гордясь ею. Эймонд провел пальцем по шершавой поверхности, едва не размазывая уголь, которым был нарисован эскиз, и затаил дыхание: этот меч был прекрасен. Если бы его сковали из валирийской стали, он стал бы одним из лучших в Вестеросе и Эсоссе, известный не только своей красотой, но и силой. Тот, кто обладал бы им, был бы почитаемым воином, желанным союзником и просто удачливым человеком. Если бы только у него было хоть что-то похожее на…       Будто очнувшись ото сна, Эймонд в спешке положил лист на место, и огляделся. В комнате никого не было, да, но неприметная дверь у стены была приоткрыта. Сквозняк просачивался из под неё, дуя по полу. Мужчина вздохнул и взялся за ручку, открывая дверь и входя.       Он увидел перед собой Люцериса. Тот стоял у края балкона, посредине, оперевшись руками о поручни, и вглядывался в уже отдающее синевой небо и закатное солнце, что своими лучами согревала землю в последние минуты. Его рубаха была заправлена в штаны, подкрепленные широким поясом, кудри колыхались на легком ветру, отсвечивая тусклым блеском. Поза была безмятежной, будто он совсем не замечал ничего и никого вокруг, любуясь видом.       Старший почему-то отвел взгляд и шагнул вперед.       — Тебе понравился меч? — вдруг прошелестел Люцерис, не оборачиваясь, и заставляя своим голосом вздрогнуть. Он всё-таки услышал его приход?       — Очень, племянник. Ты сам его нарисовал? — удивленно спросил в ответ Таргариен и замер на месте. Откровенно говоря, юноша напугал его.       — Да, дядя, — он, видимо, улыбнулся, а голос стал мягче. Да, это и вправду его творение, раз он так тепло о нём говорит. — Почему стоишь там? Подойди, я ведь не откушу тебе голову.       И мужчина шагнул раз, второй. Осторожно, медленно. Оперся о поручни, даже не взглянув на Стронга. Зачем он вообще притащился к нему, о, идиот!       — Ты бы хотел себе такой, Эймонд? — неожиданный вопрос, заданный безмятежным голосом. Таргариен совсем удивленно обернулся к нему, сбитый с толку. Юноша также наконец перевел свой взгляд на него, впервые взглянув.       — Люцерис, о чем ты?… — спросил он, но его бесцеремонно перебили.       — Ответь честно, дядя, не нужно юлить, — попросил его племянник. Он с интересом всматривался в его глаз, блуждал по лицу и волосам, заставляя чувствовать себя крайне неловко.       — Каждый воин и каждый недостойный хотел бы заполучить такое…       — Эймонд.       — Очень, Люцерис, правда. Этот эскиз действительно красив, — всё же выполнил просьбу мужчина. Правда. Только правда. Ничего больше.       — Спасибо, — наконец услышав ответ, юноша мягко улыбнулся. Глаза его внезапно засияли, будто тусклые лучи солнца проникли, осветивши тело изнутри, а лицо вдруг показалось серьезным, лишенным равнодушия и безмятежности.       Племянник улыбался так искренне и мягко, едва не смеясь, а взгляд его имел силу, способную смягчить даже самый крепкий камень. На щеках выступил легкий румянец, внезапный порыв ветра развеял густые темно-каштановые кудри, забрался под развязанный ворот рубахи, а глаза, глаза вновь и вновь смотрели: с интересом, спокойствием, радостью и…       Почему он не мог оторвать от него взгляд? Что заставляло его высматривать в такие чудные, отливающие фиалковым очи?       — Ты… не хочешь спросить, зачем я пришел? — хрипло поинтересовался Эймонд, у которого во рту враз образовалась пустыня. Он не мог понять, с какого чуда этот лохматый щенок-переросток так завладел его вниманием.       — А ты уже собрался уходить? — спокойно спросил в ответ юноша. Как бы там ни было, но ему действительно было интересно узнать. Родственник выглядел уж очень растерянным.       — Если отпустишь, племянник.       — Если бы я держал тебя, то мог бы отпустить, дядя.       Мужчина замер. А ведь правда, что мешало ему взять и уйти сейчас? Никто силой не заставлял его идти сюда, говорить и уж тем более смотреть на Стронга. Тогда почему он не может сдвинуться с места?       — Почему ты пришел, Эймонд? — о, вот как. Спросил. Это жалость или напускной интерес? А, возможно, искреннее любопытство?       — Сегодня ты не дал всем нам умереть. Мне. Ты знаешь, какие яды были подмешаны нам в бокалы? — ответил Таргариен, неосознанно придвигаясь, скользя по поручням.       — Еще не успел, — помотал головой он. В его глазах лучился правдивый живой интерес, потому мужчина оставил свои попытки понять, игра это или действительность. С ним невозможно было угадать.       — Тогда слушай внимательно, не перебивай. У нас с тобой обнаружили вдовью кровь — эта гадина смешала его с вином, потому что яд как раз красный.       — Медленная мучительная смерть, губа не дура.       — Говорю же, не прерывай, племянник. Да, ужасная отрава, согласен. Но у твой матери и короля обнаружили слёзы Лиса. Было сложно, конечно, распознать их, но не невозможно. А…       — Дорогой, такой редкий яд, как только эта Алис Риверс достала его? Боги, в какой же агонии матушка и дед были бы, выпей они…       — Закрой рот, племянник, я уже в который раз говорю не перебивать меня. Ты мои слова каким местом слушаешь?       Эймонд раздраженно сдул прядь волос, что наползла на лицо, и с упреком посмотрел на притихшего враз Люцериса. Так-то лучше.       — В кубке моей матери обнаружили пляску демона, опять же, красноватый яд, идеально для того, чтобы влить его в вино. И потом, что интересно, у Деймона в его кружке ничего не обнаружили, но вот другой кубок, что был рядом с ним, тоже показал в себе наличие пляски демона. Видимо, он успешно перепутал бокалы, хвала Семерым.       Не-ет, дядя раздражал, как последний идиот, и Эймонд бы даже не заплакал, упади тот замертво прямо перед ним. Было бы, наверняка, даже здорово, что он умер у его ног. Но немного грустно, ведь не было бы больше кому оттоптать ноги в танце и потому что это яд погубил родственника, а не он сам.       — И ещё! Семеро, у твоего Эйгона…       — Подожди, какого моего? Ты о чем?       — О, это, наверное, я обжимался с ним посреди залы на глазах у всех?       — Сходи к мейстерам голову проверить, Эймонд. Это было просто объятие, ты случайно не пролил на себя свое отравленное вино? А то, боюсь, кантарелла могла воздействовать тебе ещё и на зрение, дядя, — чистое возмущение, ну что с него взять. Оправдывается, гаденыш.       — Кантарелла. Это ещё что за чертовщина?       — Тоже яд. Сильный, токсичный, убивает едва не сразу же, и как если принять внутрь, так и если обваляться в нём снаружи. Когда я подбил твой бокал, мне на ладонь плеснуло немало, но мейстеры быстро обработали всё, — юноша поднял забинтованную правую ладонь и потряс ею. Она и вправду была красной, даже за пределами бинтов, будто он обжегся огнем у очага.       — Тебе было сильно больно? — тихо спросил Эймонд. Он взглядом прикипел к его раненной руке, вдруг подумав, что племяннику-то будто все так и норовят испортить внешность, исполосовать шрамами и оставить на его теле как можно больше уродливых отметин, которые не стереть ничем. Люцерис почему-то совсем пренебрежительно к этому относиться. Упреки за их с Эйгоном обжимание можно оставить на потом.       — Совсем немного, не волнуйся. Волдырь, конечно, не скоро сойдет прям до конца, но ты не обращай внимания на это, рассказывай, — помотал головой племянник и махнул рукой, будто прося его говорить дальше. Эймонд только повел бровью на такое ярко выраженное «продолжай-продолжай, сам же просил не перебивать». Надменный мальчишка.       — Так вот, в бокале у твоего Эйгона, — Стронг раздраженно фыркнул. — Обнаружили яд долгое прощание. Уже знаешь что это или объяснить?       — Объясни, раз сегодня ты столь учтив, — закатил глаза племянник и запустил пятерню себе в волосы.       — О, сегодня я и впрямь сама доброта душевная, согласен, мой дорогой лорд Стронг, — он победно приподнял голову, когда Люцерис прикрыл глаза и уронил голову на сложенные на перилах руки. — Долгое прощание — редкий яд. Он оттого и получил свое название, что отравляет медленно, но верно. Вызывает тошноту и кровотечение, в принципе, из разных мест.       — То есть эта женщина хотела перетравить нас всех, чтобы потом… чтобы что? — немного приглушенно прозвучал голос Люцериса.       — Подумай логически. Все наследники, кроме одного, были убиты, и ей представилась отличная возможность одурманить и забеременеть от него, а потом, когда Эйгон бы умер, она бы родила ребенка и тот бы стал единственным наследником трона, сделав её королевой-регентшой. Понимаешь?       — Сукина дочь, а не женщина, — зло проговорил племянник, не скрывая отвращения.       — Только сейчас понял?       — Это мотив преступления, так что да. Удивительно, как ей удалось подсыпать и подлить всем по определенному яду.       — О, поверь, она и не такое могла провернуть, так что…       — Погоди-погоди, ты откуда знаешь? Хочешь сказать, что знаком с ней?       И тут Эймонд замялся. По правде, ему не давало покоя то, что произошло относительно недавно, несколько дней назад. Что было бы, если бы он не смог очнуться от дурмана и эта сука закончила бы то, что начала? А если бы она забеременела от него? Он не рассказывал об этом никому. Было сложно вот так вот взять и показать себя слабым, что его смогла очаровать своими примесями какая-то женщина, к тому же бастард. Теперь мужчина намного тщательней проверял своё окружение, ведь даже самые невинные и слабые могли оказаться теми, кто погубит твою жизнь. Почему он так расслабился? Изнежился весь в этом мире, забыл, что такое шантаж и угрозы. Как бы хорошо не было здесь, а прошлое не забывается просто так.       — Эймонд? — спросил юноша, когда заметил, что дядя застыл на месте и задумался. Ему не впервой было видеть такое его состояние, но почему-то сейчас оно встревожило.       — Всё в порядке. Я всего лишь раз говорил с ней, — ответил Таргариен, встрепенувшись. Он быстро отвел взгляд в сторону, пытаясь не замечать взволнованного родственника. — Ничего такого, что было бы полезным, я о ней не узнал тогда.       — Ты опять увиливаешь. Попробуй ответить честно в этот раз, пожалуйста. Я ведь вижу, что врешь, — брови его хмуро сошлись на переносице, а тон стал более напористым, но оттого не растерял мягкости. Стронг хотел было тронуть дядю за плечо, но одернул себя, ругая.       — Я не обязан оправдываться перед тобой, племянник. Я рассказал правду, а ты смеешь обвинять меня во лжи? — зло выплюнул Эймонд, прикрывая глаз. Он вновь вспомнил, почему же юнец так раздражал его. Семеро, да лучше бы он издох где-то на подходе в Красный замок. Рейнирын выродок.       — Прекрати. Это не обвинение, я просто хочу услышать правду, — младший принц будто мученически возвел голову к небу, мысленно моля богов пощадить его нервы.       — Она споила мне какую-то отраву, обездвижила, а потом едва не забеременела от меня. Доволен? — он даже не посмотрел на него. Просто стоял, на секунду прикрывши глаз, и пытался представить, что мальчишки здесь нет. Исчез. Упал с высокого балкона. Задохнулся. Да хоть спали его сейчас дракон. Семеро, убейте племянника, иначе он сделает это первым.       — Что? Ты же не в серьез, да? — на мужчину вновь смотрели эти глаза, ошеломленные и взволнованные. Испугался, паршивец? Правильно, нечего ему нервы трепать. Бумерангом прилетит.       — Ты меня за шута воспринимаешь? — сердито прошипел Эймонд. До чего ж хорошо было наблюдать исподтишка, как бледнеет лицо его малолетнего племянника. Не радовало только то, что он быстро рос, видимо, пошел в своего паршивого папашу, и уже сравнялся с ним в росте. — Конечно, я вру. Ты что, идиот, чтобы верить этому?       — А ты решил, что я каждое твое слово за чистую монету воспринимаю? Нет, конечно, не поверил, — злобно фыркнул юноша и закатил глаза. Надменный. Фу, Семеро, чтоб этого придурка с балкона ветром вниз снесло.       — Я уже всё тебе сказал, мой дражайший лорд Стронг. Верить или нет — уже не моя проблема, ты и так слишком распоясался, требуя от меня того, чего нет, — наконец, Эймонд посмотрел на него в открытую: сжатые губы, возвращающийся румянец на кожу, прикрытые глаза. Он опирался на поручни и, видимо, пытался выровнять дыхание, судя по резко вздымающейся груди. Вот так вот, племянник. Теперь будет знать, что высовывать против него такие обвинения — себе же хуже. И ничего, что это была чистейшая правда. Переживет это как-нибудь.       — Тогда последнее, что я требую от тебя: скажи наконец, зачем ты пришел, дядя.       Он уже и сам едва не забыл об этом. Но вдруг дышать стало сложней, а сердце застучало в груди быстрее, прилила кровь в голову. Такого ведь раньше не было? Эймонд… нет, раньше он точно так не волновался перед тем, как что-то кому-то сказать. В особенности племяннику.       — Спасибо, что спас меня, Люцерис.       — Больше не надейся, что я это сделаю вновь.       Что-то кольнуло в груди, будто мимолетная стрела повисла в сердце. Наглый, плутоватый, надменный мальчишка. Хотелось задушить его и сказать, что, если бы не это, он бы самолично перегрыз бы ему глотку, выколол бы оба глаза и заставил страдать, корчась в предсмертных муках.       — Я никогда не просил меня спасать, паршивец.       — Вспомни, что я тоже не просил об этом, Эймонд.       Будь его воля, Люцерис бы разбил дяде голову об стенку. Скинул бы с балкона. Пустил бы стрелу в сердце, зарубил бы мечом.       «Эймонд, а ты заметил, что в этом мире мы как-то излишне эмоционально себя ведем рядом друг с другом? Кажется, пора вновь пойти убиться», — хотелось сказать ему. Но пойдет-ка Эймонд нахер.       Мужчина мечтал, чтобы рядом была Вхагар, которой можно было приказать сожрать по частям этого сукиного сына. Убить, растоптать, всё, чтобы он перестал говорить, перестал давить на него аргументами, на которые у него не было достойных ответов. Семеро, убейте его, убейте, закройте ему рот, это невыносимо.       — Ты невыносим, Люцерис. Хуже тебя нет никого, ты знал? Я поблагодарил тебя и это был последний раз, когда я так унижаюсь перед тобой. Больше не жди, что прибегу к тебе в ночи благодарить, забудь этот разговор и забудь, как звучит мой голос.       Юный Стронг слушал это со спокойствием, ни один мускул на лице его не дрогнул. И лишь глаза, такие яркие и живые раньше, вновь потускнели, будто искру, что теплилась в них, забрали. Вырвали, смяли, растоптали и выкинули. Он знал, что так будет, знал, но не мог понять, почему вдруг стало так плохо от этих слов. Эймонд ненавидел его, как раньше, поэтому, видимо, Люцерису стоило это принять и не думать, что что-то с их совместного попадания в этот мир изменилось. Не стоило думать, что дядя захочет примириться и забрать свой кровный долг.       Да, почему-то именно сегодня он приготовил красивый, но потрепанный кинжал, подаренный ему когда-то отцом, Деймоном. Почистил, отполировал, проверил, заточено ли лезвие. Приготовил его, положил на видном месте. И всё для того чтобы Эймонд решил, что сегодня нужно поставить точку в их едва сформировавшихся адекватных отношениях, где они не оскорбляли друг друга через слово и не желали друг другу смерти, по крайней мере в слух.       Таргариен в последний раз посмотрел ему в глаза, так неистово безумно и зло, что на миг дыхание перехватило. Но всего лишь на миг. Этого не хватит, чтобы юноша вновь захотел понять, что же дяде на этот раз не так. Этого не хватит, чтобы юноша вновь захотел понять, как подобраться к его душе и увидеть, как ему извиниться, чтобы его простили. Больше нет.       Дядя развернулся и подошел к двери в комнату. Вышел за порог.       — Сегодня я хотел, чтобы ты забрал свой долг, Эймонд. Я приготовил кинжал, красивый, посмотри направо. Видишь? Такой продолговатый, приглядись внимательней. Возьми.       За открытой дверью поначалу ничего не было, но потом послышалось тихое шуршание, затем едва слышимый лязг стали.       — Молодец. Переверни его той стороной, на которой в рукоятке есть синий камень. Иронично, ведь так? Я знаю, что ты это сделал, даже если не вижу, поверь. Видишь руны? Прочитай их.       И вновь нет ответа. Люцерис не слышал его дыхания, не видел его движений. Но отчего-то знал и чувствовал, что дядя делает то, что он просит. В груди вновь заклубился сгусток чего-то отдаленно напоминающего, будто там, в душé, вновь зарождается что-то. Возможно, это нужно было бы пресечь, но потом. Сейчас неважно.       — Громче, Эймонд. Скажи это громче.       — Perzys et Ānogar — Zaldrīzes dohaerirosi iksos daor.       — А теперь переведи, если сможешь. И я знаю, что ты сделаешь это, мой милый Эймонд.       Вот. Теперь он наконец услышал чужое дыхание. Злое, возмущенное. Дядя гневался, очень гневался, но не мог ничего сказать ему в ответ, так как юный Стронг использовал его же прием. Прозвище.       — Чего же ты ждешь? Неужели и вправду не знаешь?       — Пламя и Кровь — Драконы — не рабы.       — Молодец, дядя. Понимаешь ли ты, к чему я веду?       И вновь в ответ только тишина. Эймонд сказал забыть его голос и теперь он действительно забывает. Плохо.       — Так и знал. Не понимаешь. Тогда скажу по-другому. Как ты думаешь, что означают эти слова?       Тишина. Это начинает утомлять.       — Я забыл твой голос, но не забыл, что ты до сих пор стоишь там, дорогой дядя. Ты это чувствуешь, как чувствую я твое дыхание. Не думай, что можешь обмануть меня. Я знаю тебя лучше, чем может показаться.       А может Эймонд и вправду ушел, а он всего лишь тронулся умом?       — Объясни.       Тихий, едва уловимый шепот. Сначала Люцерису показалось, что это уже конечная стадия — галлюцинации. Но потом он усомнился в них, когда увидел блеск кинжала в окошке. И опроверг, когда услышал чужое прерывистое дыхание. Он на месте, здесь. Не ушел. Какое счастье, юноша ещё не тронулся умом.       — Ты всегда говорил и говоришь о долге, что должен забрать у меня. И подумай: я дал тебе отличную возможность исполнить твою мечту и выколоть мне глаз, оставив пустую глазницу. Ты держишь в руках то, чем беспрекословно имеешь право распорядиться в момент своей мести.       Юный Стронг ненадолго прервался. Вдохнул побольше воздуха, приготовился. Но почему-то следующие слова продолжил говорит шепотом. Скользящим, по-своему уверенным.       — С того момента, как ты лишился глаза, я обрел бремя вины. На мне был долг, который ты всегда жаждал забрать однажды. Я хочу стать свободным, Эймонд, понимаешь? Не желаю, чтобы хоть что-нибудь обременяло меня, потому что лучше сгореть в огне, чем быть должным тебе что-то. Забери же долг и освободи меня, дядя, забери и освободи.       «Забери и освободи». Слова эхом отталкивались от стен, пружинисто давя на уши. Таргариен распахнул глаза, его руки затряслись, дыхание сбилось. Забрать долг? Этого так хотел мальчишка? Семеро, это же насколько он…       — Если ты не сделаешь этого сегодня, прямо сейчас, больше такого шанса не будет. Я прошу тебя, освободи меня и возьми долг, потому что иначе мы вместе сгорим в пламени, мой милый Эймонд. В пламени заточения и боли, милый, умрем мы двое. Ты и я. Пламя и кровь — они будут преследовать нас вечно, если ты не возьмешь в руки нож и не заберешь свой долг. Я уже скован, тебе осталось лишь немного поднапрячься. Забери то, что твоё по праву.       — Не унижайся так, мой дорогой лорд Стронг. Я заберу свой долг только тогда, когда сочту нужным. Не смей указывать, что, когда и чем делать. Мне абсолютно всё равно на то, что ты обременен моим долгом. Хоть сгори в драконьем пламени, мне плевать. Я сделаю всё так, как я хочу, а не так, как это приказываешь сделать ты.       Он тоже шептал. Шептал зло, яростно, шипел, будто дорнийская змея. Его голос больно надломился на словах о приказе. Но дядя ответил ему. Ответил, пронзил своими словами. Но не промолчал, Боги, юноша вновь вспомнил, как звучит он.       — Это не приказ. Это просьба. Возьми этот кинжал и сделай всё так, как посчитаешь нужным. Просто сделай это и освободи нас двоих от оков долга и ненависти.       — Я хочу, чтобы ты страдал. Страдал долго, мучительно. Я хочу забрать долг, когда для этого придет время. Ты должен почувствовать себя живым и счастливым, стать человеком. И только потом я заберу свой долг. Ты ведь понимаешь, к чему я веду?       Поддергивает. Злиться. Беситься. Прекрасно — всё, лишь бы не молчал.       — Молчишь? Так и знал. Я хочу забрать долг так, чтобы сломать тебя. Сломать, когда ты будешь счастлив, свободен и рад жизни. Чтобы ты перестал быть всеми любим и от тебя отвернулись. Чтобы шептались за твоей спиной. Чтобы высмеивали. Чтобы ненавидели.       — Я никогда не буду свободен. До того, как ты оставляешь свой долг висеть на мне, я скован по рукам и ногам, дядя, и ты это знаешь. Я не буду ни свободен, ни счастлив до того момента, пока ты не заберешь свой долг. И либо ты сделаешь это сейчас, либо пламя и кровь будут преследовать нас вечно, сводя с ума.       — Я выберу сойти с ума, мой дражайший лорд Стронг.       — Тогда у меня нет выбора. Я лишусь разума из-за пламени и крови, так же как и ты.       Люцерис знал. Он знал, что ещё не время. Его дядя не сможет вырезать ему глаз сейчас. Не сегодня. И теперь шанса больше нет.       — Прощай, дядя. Я надеюсь, что когда-то ты освободишь нас от оков долга, но уже поздно. Прощай, мой милый Эймонд.       И мужчина ушел. Молча. Положил красивый кинжал на место, вдохнул и вышел из покоев племянника. Бежал по коридорам так, будто за ним гналась свора собак. Дышал загнанно, быстро. Не смог успокоиться, даже когда заперся в своей комнате и лег в кровать. Резко сорвал повязку с лица и отбросил её подальше. Притронулся дрожащими пальцами к глазнице, к сапфиру внутри. На щеках вдруг стало тепло и влажно.       Он впервые заплакал за столь долгое время. Слёзы текли, омывая его лицо, а он давился беззвучными всхлипами. Эймонд пальцами вынул камешек, который заменял ему утерянный глаз, и гневно швырнул его в стену, туда же, куда и повязку. Беззвучная истерика была единственным, что помогло избавиться ему от давящих чувств, но также была единственным, что заставляло его давиться слезами и мечтать, чтобы Люцерис сгорел в драконьем пламени.       Юный Стронг едва ли не всю ночь простоял на том же месте. На лице его застыли тонкие ручейки слез. Юноша не кричал, не проклинал никого.       Лучше бы он умер, чем чувствовал, как медленно начинает сходить с ума.       Пламя и Кровь. Пламя и Кровь теперь сопровождают их, куда бы они не пошли, куда бы не посмотрели. Настоящее безумие только зарождается в них, разжигая первые костры агонии и боли. Что бы они не делали, как бы не пытались — их черед уже пришел.       И более никогда один не почувствует себя свободным, пока другой не освободит его.

твое имя —

мощнейший счастливый и грустный

подтекст в любом языке.

оно то дарит мне свет,

то заставляет целыми днями болеть.

Молоко и мед, Рупи Каур