Чистый лист для наших чувств

      Рано или поздно, но ошибки все же свершаются. И не каждому человеку дано их исправить.       На рубиконе жизни и смерти Судьба тщательно взвешивает шансы своих любимчиков на новую жизнь. Те, кого она осчастливила, осмеливались просить ещё больше, этим самым обрубая под корень все её старания. Поэтому Она всё реже и реже миловала людей, даже тех, чья жизнь ей была не безразлична, чья жизнь ещё могла стать лучше. Судьба была милостива до того момента, когда этим не начинали пользоваться слишком нагло. Захотев перекроить человека наново мы не всегда учитываем, что фатум не изменишь, так же, как не изменишь и сути человеческой, с которой он родился. Но её можно понять и полюбить.       

***

      Набирающая скорость буря яростно хлестала, порываясь вырвать его из крепкого седла, и наверняка хотела, чтобы он к чертям выпал в бурлящее Узкое море. Ветер закручивался в мелкие воронки, сквозь густые темные облака не было видно ни единого лучика света, а дождь колотил по лицу, создавая ощущение маленьких метких ножиков, бьющих по телу. По мере продвижения по заливу Эймонд пытался высмотреть своим единственным глазом где же прячется мелкий бастард Рейниры. Сейчас он был как никогда решителен припугнуть мальца, чтобы всю свою оставшуюся жалкую жизнь Люцерис смотрел на него со страхом, животным и ярким. Хотел, чтобы тот смотрел на него, куда бы он ни вошел, чтобы не делал, чтобы ни говорил. Смотрел и знал, что его нужно боятся до дрожи в коленях, до мелко подрагивающих конечностей, до прерывистого, сбитого дыхания. Чтобы Люцерис Веларион знал, что Эймонд Таргариен однажды заберет у него давно заждавшийся долг. И сейчас мужчина ему напомнит об этом.       Всадник едва увидел, что спереди мелькнуло в размытых брызгах серебристо-белое крыло Арракса, как Вхагар уже держала курс за улетающим маленьким, по сравнению с ней, дракончиком.       Эймонд дернул поводья и отдал команду подниматься ввысь, чтобы видеть куда летит мальчишка. Дракониха с третьего раза выполнила приказ-просьбу, взяв курс чуть левее, чтобы не врезаться в крупные скалы. Он не обращал на это внимания, гонимый желанием как можно быстрее догнать племянника и запугать того. Может, попросить Вхагар клацнуть пастью около крыла его недо-дракона? Либо же и вовсе возле самого Люцериса? Нет, наверное, лучше будет…       Резкий рёв Вхагар прорезал пространство, вернув её всадника из мира грёз. Она неистово быстро летела, в доли секунды нагоняя своего собрата. Арракс тем временем набирал скорость, чувствуя угрозу и явно паникуя, так как поводья на нём натянулись пуще прежнего и складывалось впечатление, что они вот-вот разорвутся.       Паршивец почти лёг на седло, прячась от порывов ветра и дождя. Хоть он и был надежно прикреплен ремнями, уверенности не прибавлялось, когда дракона и его самого швыряло в стороны от ветра. Он дергал поводья, отчаянно кричал на валирийском, отдавал приказы, но зверь, паникуя, проделывал свой путь, то ныряя в мелкие проходные пещеры, то поднимаясь ввысь, будто желая лететь под Вхагар, чтобы она его не достала.       У Люцериса скоро отвалятся руки, так долго и упорно тот стискивает вожжи, пытаясь направить своего дракона сквозь непроглядную бурю. Он весь продрог и будто уменьшился в размерах, но упрямо продолжал гнать, увиливая от Эймонда. Его сердце неистово колотилось, дрожь в теле усиливалась и не спешила прекращаться, глаза застилала мутная пелена, заставляя жмурится и мечтать угрохать дядю любыми способами. Да хоть попросить Арракса пустить огонь на канаты Вхагар, чтобы увидеть, как любимый родственник с растерянной и яростной миной падает в неспокойное море, захлёбываясь соленой водой, как его всегда идеальные волосы превратятся в сущий кавардак, гаденькая улыбочка пропадет с лица, а повязка спадет, обнажая отливающий синевой камень.       Люцерис замечтался на несколько секунд, упустив тот самый момент, когда Вхагар со своим всадником поднялась над ним, накрывая своей тенью и подлетая слишком близко. Размах крыльев белого дракона оставлял желать лучшего, но преимущество маленьких размеров сейчас было как нельзя кстати. Арракс, разогнавшись во всю свою силу, пролетел вперед, перегоняя драконицу и ненадолго оторвался от погони. Юноша понимал, что это ничего не решит, но надеялся, что может найти какую-то пещеру, чтобы спрятаться и переждать. Кто бы что не говорил, а жить Люцерис хочет очень сильно. Так, что готов бороться до последнего, даже если придется пойти на убийство. Но с его возможностями сейчас лучше было бы найти укрытие, потому что большой Вхагар не нужно было много времени, чтобы нагнать его.       Эймонд разозлился, увидев, что тот увиливает от него. Ну уж нет, он не ускользнет так просто, не тогда, когда наконец нет его суки-матери рядом. Этого паршивца все вокруг любили, хотя видели, что он бастард. Тогда почему же Эймонда, такого старательного, упорного, прилежного — отвергали? Собственный отец не обращал на него ровно никакого внимания, придворные посмеивались, а любила только мать. И Хелейна. Только матери, молчаливой, нежной, запутавшейся в своих чувствах, он мог сознаться, что его терзает, только от неё он получит ту порцию мудрости и гордости за своего сына. Алисента любила его, чтобы ни говорили остальные. Но она не всегда была такой, ведь правда? Только к Хелейне он мог прийти и, ничего не объясняя, обнять её и устроиться под боком, слушая мерное дыхание, спокойно бьющееся сердце и ощущая ласковые тонкие пальцы, что поглаживают его голову, перебирают пряди, успокаивая и убаюкивая. Старшая сестра никогда не упрекала его, никогда не прогоняла, а лишь мягко и уверенно гладила, шептала тихие слова, когда он плакал, в те редкие моменты.       А ещё — он очень любил своих племянников, Джейхейриса и Джейхейру. Маленькие, они любили, когда Эймонд позволял им по очереди забраться к нему на шею и немного покомандовать, смеясь и хватая своими ручками его волосы и уши. В такие моменты мужчина всегда неосознанно блаженно улыбался, чувствуя, что рядом с ним его семья. Небольшая, но верная. Он не говорил об этом, но всегда любил, когда Хелейна заплетала ему волосы в косу, добавляя синюю ленту и заколки. Она всегда говорила, что таким образом разбавит его мрачную фигуру, зная, что брат не обидится на эти слова. Когда его заплетали, мужчина позволял себе скинуть повязку с глаза. Поначалу маленькие племянники пугались, но потом им очень понравилось разглядывать его синий камень в глазнице. Эймонд не переставал удивляться, какими же хорошими и светлыми бывают дети. Джейхейрис и Джейхейра были по характеру и нраву похожи на мать, унаследовав от отца только длинный ровный нос да баранью упертость. И слава Семерым, что они не были похожи на Эйгона, иначе он вышвырнул бы их с окна, произнеси они хоть одно слово — к седьмому пеклу иметь ещё два чертенка, напоминающих его несносного пропойцу-братца.       Эйгон никогда не любил ни своих детей, ни свою сестру-жену так, как Эймонд. Казалось, что привлекают его только терпкое, кислое вино да накуренные шлюхи с Блошиного конца. Он лишь несколько раз уделял внимание своим же отпрыскам, рассказывая им сказки на ночь. И то, было это не слишком много раз, чтобы племянники запомнили на долгие годы такую щедрость со стороны скупого на любовь и ласку отца. Была бы воля Эймонда, он бы дал брату пинок под зад, чтобы он оклемался, перестал пить, пугая своих детей и придворных, и взялся за ум. Потому что он видел, как матушка страдает, подчищая за Эйгоном всё навороченное им дерьмо. И старался всегда ей помогать, как бы противно ему не было, ведь он любил эту женщину. Женщину, которая не заслуживала такой судьбы. Которая ломает чужие жизни. Судьбы, где на тебя давит собственный отец, вынуждая выставлять его идеи за свои, где старший сын — позор для семьи и королевства, где некогда лучшая подруга стала врагом.       И вот сейчас Эймонд понял, что вскоре тоже может стать для неё этим непосильным бременем, под названием позор семьи. Потому что он, как безумец, гнался за бастардом на драконихе, которая становилась всё более неуправляемой. Как и он сам. Было странно ощущать, что он почти не контролирует Вхагар, да и себя тоже. Она выполняла не все его команды, следовала своему пути и не реагировала на поводья. Эймонд уже начал волноваться и понимал, что до добра это не доведет.       Нет, он должен остановиться. Достаточно напугал, хватит, пришла пора посмеяться над Люцерисом и высказаться, какой же он жалкий трус. Да, именно так он и сделает. Увидит страх и облегчение в его глазах, как тот стремительно загоняет своего дракончика в сторону от него, желая побыстрее убежать. Как нажалуется мамочке, а та не сможет ничего сделать. Хотя, он наверняка не будет выдвигать жалоб, зная, что у неё и так проблем и дел по горло.       — Iōrās, Vhagār!Хватит, — сказал Эймонд на валирийском не боясь, что звучит тихо, ведь дракониха услышала бы его и за несколько миль. Но та и хвостом не дернула, продолжая лететь дальше, нагоняя младшего собрата. Мужчина заволновался. — Iōrās, Vhagār, dohaerās! Ну давай же, lukirī!       Он начал дергать поводья, натягивая их на себя так сильно, что прогибался в спине. Руки занемели, а зверь не слышал его. Не слушалась.       Видимо, она и вправду стала неуправляемой.       Дергать за канаты было уже бесполезно, а кричать и отдавать команды так тем более. Резкий, страшный рев пронзил воздух вновь, отзываясь неприятным звоном в ушах. Его старушка была близка к Арраксу, оттого и ревела, видимо, почуяв наконец рядом молодого дракона. Эймонд в панике пытался придумать, как же образумить и усмирить зверя, но все попытки были тщетны. Она не слушала его, и он понял, что если сейчас не остановит её, как остановил себя, то случиться непоправимое. То, что обязательно развяжет войну и принесет его матушке ещё больше сивых волос на голову, возложит на её плечи непосильную ответственность бойни, которой ей нужно будет заправлять, добавит морщин к её прекрасному мягкому, но точенному лицу, задав образ женщины, жизнь которой должна была сложиться иначе.       Случится смерть Люцериса Велариона, непризнанного бастарда и официального наследника Дрифтмарка.       И это будет по его, Эймонда, вине. Что он стал безумен, загнал того в ловушку и, не сумев вовремя очнуться от забытья, убил и породил войну. Матушка простит ему это, но больше не будет гордиться им. Так же, как и Хелейна наверняка отдалиться от него из-за того, что он убил её любимого племянника. Да, несмотря ни на что, она любила этого вшивого бастарда, любила больше всех из той семейки Рейниры. Хелейна гуляла с ним в саду, когда те были в Королевской Гавани, показывала всех своих мелких тварей: скорпионов, сороконожек, пауков и ужей, а тот не переставал ими восторгаться, ему даже полюбилась одна из них. Полностью черный, ещё маленький ужик, с темно-синим брюхом. Голова его была ещё округлой, но в ней прорисовывался намеченный треугольник, и это показывало, что тварь-то ядовитая. Но пускай этот уж только попытается укусить Люцериса, Эймонд всё же хотел когда-нибудь собственноручно забрать свой долг, глаз бастарда, и тогда он бы бросил его помирать, пусть хоть уж кусает, хоть дракон в огне спалит. Ему было все равно. Но только не сейчас.       — Ārrax, embrot! — послышался нервный приказ юнца. Тот всё не унимался, гнал подальше — и правильно делал.       Не то чтобы Эймонд не простит себе смерть Люцериса. Нет, конечно. Он не простит, что по его вине разразится война и матери прибавится уйма проблем, которых он нажил своей задницей всей команде зеленых. Сейчас Таргариен обязательно сохранит жизнь этому бастарду, чтобы потом, через несколько лет, самолично забрать долг.       Мальчишка что-то ещё кричал своему дракону, но тот струной летел вперед и не вилял в стороны по приказам наездника. Сил и энергии было хоть отбавляй, но это адреналин, который, возможно, скоро закончится. И что тогда?       Он понимал, что сейчас как никогда близок к смерти не только Люцерис, так и он сам, потому что став неуправляемой, Вхагар обезумеет и уничтожит всё и всех, кто встал у неё на пути. Она неистово размахивала крыльями, несясь вперед, огибая скалы и утесы, размахивая своим огромным хвостом. Ветер усиливался, хлестал по лицу так, что сложно было выцепить вблизи образ Арракса. Эймонд закрыл лицо рукой, создавая иллюзию защищенности, и начал лихорадочно думать, как же спастись. Попытаться докричаться до Вхагар? Она уже неуправляемая, нельзя рисковать. Ждать, пока Арракс найдет укрытие? Нет, дракон уже на исходе сил, нужно думать, нужно…       Мысль пришла быстро, как молния ударив в голову, и заставила покачнуться от толики безумства в ней. Эймонд видел, что погибель близка, поэтому успел всего на долю секунды задуматься о своём радикальном решении, когда прокричал изо всех сил:       — Бастард, отстегни цепи и прыгай за мной!       Внизу было неспокойное Узкое море. А ещё скалы. Большие, острые, как пики, они походили на прекрасно заточенные временем и соленой водой мечи. Эймонд сумел разглядеть ошалевшие глаза племянника, которые в бешеном темпе забегали, решаясь. Сам же мужчина, не думая, уже отстегивал все цепи, что держали его в седле Вхагар и очень надеялся, что мальчишка окажется не настолько глупым, чтобы ослушаться его и не подумать своей головой. Продолжая подрагивающими руками расстегивать ремни, он устремил свой взгляд на Люцериса и почти с облегчением увидел, как тот тоже отвязывает себя от крепления. Темный прочный плащ развевался на сильном ветру, задираясь вверх, и обнажал темно-красный камзол. Веларион только иногда оглядывался, следя, чтобы Эймонд не обманул его. Таргариен в свою очередь закатил бы на это глаз, но времени на ребячество не оставалось, на счету были драгоценные секунды.       И вот, последние застежки были откинуты, а драконы уже почти сравнялись в неравной гонке. По лицу бастарда было видно, как он всё это воспринимает: сначала дядя загоняет его в ловушку, летит за ним на смертоносной драконице, а потом он видит на его лице страх и панику, когда тот кричит ему отстегивать ремни от седла. Всё это казалось феерией, только ничего сказочного даже близко не было. Они попали в западню, из которой, вероятнее всего, не выйдет живым никто. Но… чем попытка не пытка?       — Через две секунды ты за мной, — едва перекрикивая бурю Эймонд успел отдать указания мальчишке. На его лице вместо страха появилось болезненное и горячее отчаяние, как перед прыжком в жерло вулкана.       Решительно перекинув ногу в седле, Таргариен почти встал на бок Вхагар, как та вновь раскатисто и неистово заревела, каким-то шестым чувством учуяв, что что-то не так. Но её интересовал только белесый собрат, которого она догоняла.       Он неуверенно привстал на склизкой чешуе и набрав в грудь побольше воздуха, оттолкнулся в сторону и полетел вниз, не задев крыло зверя. Глаза слезились от постоянно бьющего в глаза ветра, но он смог их открыть, чтобы хоть немного осмотреться. И тут же его за плече задело чужое тело, заставив падать ещё стремительней. Плащ мальчишки будто бы намертво был приклеен к нему, а зажмуренные очи немного приоткрылись для того, чтобы хотя бы на долю секунды рассмотреть, что за участь его ждет. И тут же, несмотря ни на какие невзгоды и отвратительно натянутые отношения между ними, Люцерис дотянулся до него и ухватил Эймонда за руку, мертвой хваткой стиснув её. Им оставались какие-то пару десятков секунд, они скоро ударяться о водную гладь и, скорее всего либо задохнуться, либо разобьются об острые скалы. Но Таргариен, с какой-то несвойственной ему сентиментальностью, тоже ухватился за вторую руку бастарда, сжимая её до боли, притягивая того. И сделал это, чтобы смягчить себе падение в воду, да. Да, именно так, думал Эймонд, крепче сжимая чужой локоть. Он и мечтать не мог о долгой и счастливой жизни, поэтому приготовился к смерти и в порыве чистой ярости притянул к себе того, кто втянул его в это. Кто умрет сегодня вместе с ним, разделит его судьбу и наконец отдаст долг. А может, не умрут они вовсе и просто останутся на всю жизнь калеками?       Волны приближались, они стремительно летели вниз. Послышался рёв. Арракс. Пронзительный, слишком громкий для молодого дракона. Это были последние звуки отчаяния. Ведь Вхагар наконец настигла дракончика и, открыв пасть, разом сомкнула её на небольшом тельце.       — Арракс! Нет! — истошно заорал Люцерис рядом, и в крик этот было вложено отчаяние и боль от потери частички себя, частички души. Ведь когда всадник теряет своего дракона — он теряет часть сердца. И Эймонд, несмотря на всю свою ненависть и презрение, почувствовал к нему жалость.       И тут они наконец ударились о бурлящую темную воду.       Удар выбил весь воздух из легких, закололо болью позвоночник, в ушах зазвенело, несмотря на то, что в них затекла вода. Они всё больше и больше погружались в воду, море по-зверски колотило их, не желая отпускать смертников наружу, нос, рот, уши, глаза, всё наполнилось водой. Но Эймонд и Люцерис до сих пор сжимали руки друг друга, удерживая подле себя как маячок и якорь, как признак того, что они разделят эту участь.       Не сумев открыть глаза, Эймонд уже почти сдался, как тут его потянули наверх. Настойчивые руки на плечах придавали уверенности, помогая выбраться из оцепенения.       Ухватившись за чужие руки как за спасительный канат, Таргариен и сам преисполнился уверенности, что сможет скоро вдохнуть воздух, а не воду. Он с усилием задвигал ногами и, не отпуская бастардовых рук из своих, потянулся наверх. Они гребли вместе, отчаянно пытались спасти свои шкуры, борясь за жизнь. И почти, почти достигли своей цели, уже задыхаясь, как их придавило сильным потоком воды, или волны, не важно. И они вновь пошли на дно! Почти выбрались, но нет, стоп, нет…       Люцерис начал задыхаться, впуская в легкие всё больше и больше воды, а Эймонд тем временем тоже потерял надежду выбраться из недр моря живым. Он уже не барахтался, как Веларион, в отчаянной попытке выбраться, а лишь смиренно, зло, принял свою участь. Чтобы там мальчишка не делал, а они уже не жильцы. Осталось им всего ничего.       И вот, в полуобморочном состоянии Таргариен внутренне скривился и подумал о том, как коротка и жалка была его жизнь. Одна лишь Вхагар разбавила это разнообразие, подобие на нормальное существование. Он всегда боролся, всегда был лучше, а сейчас у него нет даже шанса в последний раз увидеть матушку, Хелейну и её детей. Как же туго им будет без него, он знает. Именно поэтому попытался бороться, боясь, что, потеряй они его, и всё рухнет. Но мама ведь сильная, она действительно необычайно сильна духом, и поэтому не даст Хелейне зачахнуть с горя. Подумать только! Умер сразу и любимый брат, и любимый племянник. Какой станет их жизнь? Что они будут делать? Как будет развиваться ситуация с престолонаследием? Этого он не мог знать уже наверняка, потому что мысли разбежались, оставив после себя блаженную пустоту. Тьма обволакивала его разум, выдергивая из головы всё, что считала ненужным.       Внезапно прошило отрезвляющей на долю секунды болью. Один острый каменный пик под водой пронзил тело в спину. Эймонд мог бы уже захлебываться собственной кровью, но тут второй, такой же наточенный, вспорол ему горло, заставив умереть тихо, услышав напоследок только тихое бульканье в стороне и такой же резкий звук преткновения.       И он, и Люцерис окончательно провалились в небытие бесшумной совместной смертью.       Ни один не разжал руки другого, едва не ломая кости, даже после их уже наступившего финала.       

***

      Эймонд вдруг почувствовал, что его поволокли и шлепнули на землю. Мужчина понял, что не может вдохнуть, только тогда, когда чужие руки начали давить на его грудь. Постойте. Он… может чувствовать? Какого пекла?       Ладони до сих пор давят на грудную клетку, а изо рта внезапно начинает литься вода, ручьями стекая по подбородку, заливаясь в уши. Он кашляет, не может вдохнуть от слова вообще, непрерываемый поток заливает лицо. Таргариен не может открыть веко, будто то залили свинцом, настолько было оно тяжелым. Мужчина неистово дергался, будто выброшенная рыба на суше. Никак нельзя вдохнуть, нет, грудь сдавливает силками, а горло обвивает невидимыми путами, которые нельзя скинуть. Носоглотку щиплет, из глаз текут слёзы, а он не может дышать. Какая жалость.       И когда загадочный кто-то, чьи ладони давили на него, выкачал из его легких воду, хоть и не всю, стало легче, но воздуха до сих пор нет. На грудь ему легла рука, другая зажала нос, послышался вздох, и чужой рот накрывает его, с выдохом выпуская такой желанный и будто бы сладкий кислород. Ещё несколько раз ему помогли глотнуть воздуха, а потом он, собрав силы, вскинул руку и оттолкнул назойливого незнакомца. Его первый самостоятельный вдох отозвался горячей и острой болью в глотке и легких, которые будто обожгло огнем и маленькими острыми булавками. Он всё вдыхал и вдыхал, через боль вновь жадно пробуя на вкус жизнь. Таргариен как никогда был счастлив ощутить себя хоть и поврежденным, но живым. Вцепившись рукой в горло, мужчина царапал его ногтями, скреб, будто боялся потерять ценную возможность дышать. Потом, когда эйфория прошла, он набрался сил и открыл глаз. Его сразу же ослепило странно яркое солнце, которое он не видел будто бы целую вечность. Дома такая погода в последнее время была редкостью, небо всегда застилали либо серые тучи, либо мелкий дождь, что барабанил по задворкам окон, действуя на нервы. А сейчас солнце светило так ярко, что казалось, будто это всего лишь сказочный сон, один из которых снился ему в детстве. Эймонду показалось, что всё, что он видит сейчас, не соответствует реальности, хотя явно не спал, до сих пор ощущая покалывание в горле.       Он нашел в себе силы привстать на локтях и оглянуться, и тут же наткнулся на сидящего рядом Люцериса. Юноша тяжело дышал, не сводя с него тяжелого взгляда, и сминал зеленую сочную траву под руками. Он сидел близко, и Эймонд понял, кто именно спас его и, тут же брезгливо сморщившись, не стал смотреть на него, как на кусок дерьма. Тот ведь, всё-таки, вдохнул в него жизнь, что б его.       — Ты… так и будешь таращиться на меня, мальчишка? — хрипло сказал Таргариен, с трудом выдавив из враз пересохшего горла эту простенькую фразу. Со стороны услышал свой голос: будто заскрипела дверь или по тарелке с мерзким звуком провели вилкой. Эймонд вздрогнул и прикрыл глаз.       — Да, — просто, не колеблясь, выдал Люцерис. Его голос тоже звучал с натяжкой, будто при болезни. Его темные глаза беспорядочно шарили по земле, песку, деревьям, ему самому. Он не оглядывал его, нет, просто иногда задерживая взгляд на долю секунды.       Эймонд захотел осмотреться, куда же их выплюнуло из воды, и резко сел, выпрямляя спину. Идиот. Тут же перед глазом замелькали черные пятна, а не удариться о землю головой не дала рука, так вовремя подхватившая и уложившая на мягкую траву.       Когда перед глазом вновь стало блестеть солнце и чистое небо, Таргариен соизволил повернуть голову и наткнуться на сверкающий взгляд Люцериса выше, который подсел немного ближе. В его взгляде не читалось беспокойства, лишь паника да насмешка. Отчего первое плескалось в его глазах?       — Ты нормально себя чувствуешь? — осторожно спросил Веларион, будто боясь спугнуть его.       — Твоими стараниями, племянник, — вроде бы и съязвил, вроде бы и поблагодарил. По его тону не поймешь. Эймонд закатил глаз и уставился им в небо. Редкие облачка проплывали на нём, будто разлитое молоко на полу, легкий ветерок нежно трепал его влажные волосы, пробирался под намокшую кучу одежды, пробивая на мелкую дрожь. Всё казалось нереальным и спокойным, будто затишье перед бурей. Отчего-то не хотелось, чтобы буря начиналась. Было… нормально.       — Почему ты не убил меня? Не оставил умирать? — ожидаемо резко спросил Эймонд, всё ещё смотря, как зачарованный, на небо. Его завораживало умиротворение, поселившееся в сердце, и никакой бастард не посмеет это испоганить своими взглядами. Только не сейчас, когда так хорошо.       — Знаешь, как-то не особо удачный шанс подвернулся, — хмыкнул Люцерис. Он пригладил рукой маленький синий цветок, что рос неподалеку. Мягкие лепестки переливались насыщенным глубоким цветом, впитывая в себя солнечные лучи, тонкий светло-зеленый стебель непрочной ножкой едва держался вертикально. Веларион вскинул голову к небу, подставляя лицо теплому ветерку и прикрыл глаза, на которые упали темные кудри. — Как-то, наверное, неудобно будет, что я убил тебя прямо у подножья Королевской Гавани. Я ведь без дракона теперь. Ни твоя, ни моя мать не оценили бы такую выходку, учитывая, что мы на пороге войны.       Спокойствие и умиротворение враз спали, будто мутная пелена, и Эймонд уже медленно сел, превозмогая головокружение, и уставился на Люцериса.       Он резко схватился за живот, куда его пронзил острый пик, и за горло, ища следы собственной смерти. Но тело его было целым, ни единой раны, за исключением пары царапин. Мужчина пару раз сам себя ударил в живот, нервно дернулся от охватившей паники, и постарался сделать вид, что все так и должно быть. Что они не умерли ещё какое-то мгновение назад, а сейчас просто напросто разговаривали, будто тела их не нашпиговали на острые камни, а море не унесло на дно. Это было похоже на паршивую шутку, но Эймонд не мог смеяться. Хотелось заорать во всю глотку и завопить о том, что какого-то пекла они восстали из мертвых, но не должны были! Или, в конце концов, это не реальность вовсе, как кажется. Но ведь боль — она была реальной!…       — Какая ещё Королевская Гавань? Ты растерял из-за моря и рассудок, и зрение? — звенящим от напряжения голосом спросил Таргариен. — Бастард, клянусь, я сейчас убью тебя.       — Только меч нужно найти, — мальчишка остро реагировал на его выпадки, отвечая сарказмом и плюясь ядом во все стороны, как это будет делать его любимый ужик, которого держит для него Хелейна. Эймонд от этого неприятно поморщился, как от зубной боли, и, гневно раздувая ноздри, сказал:       — Я задушу тебя собственными руками!       — Попробуй на ноги встать, как для начала, — презрительно фыркнул Веларион и сам не особо уверенно встал с земли. Тело не слушалось, но уже более-менее приходило в норму. Про то, что ещё несколько минут назад он чувствовал, как его горло прорезает заостренный пик, Люцерис старался не думать — голова и так шла кругом. Он усмехнулся и посмотрел на сидящего дядю сверху вниз, явно насмехаясь над его слабостью. А тот в свою очередь очень разгневался и, будто назло, резко встал на обе ноги. Только вот они подкосились, и он упал, больно ударившись коленями, перед этим успев выставить руки, чтобы его лицо не познало всех прелестей поцелуя с твердой землей. Да что же за проклятие такое? Опозорился перед мальчишкой, который никогда не должен был видеть его поражение, пусть даже такое небольшое! Хорошо хоть, что не вспорол землю носом.       Люцерис молча протянул ему руку, предлагая помощь, но Эймонд зло посмотрел на него и вновь, пыхтя и тяжело дыша, поднялся сам, на этот раз медленно и сохраняя равновесие. Ноги ещё дрожали, но теперь он только трясся, не падая. Мальчишка разглядывал его лицо, в особенности лоб, с которого начинался старый, давно заживший шрам, и щеку. Таргариен посмотрел, наконец, на юношу насмешливым и холодным взглядом в своей излюбленной манере. Тот в свою очередь вздрогнул и наконец перестал беспардонно разглядывать воспоминание, которое в детстве оставил собственноручно.       Мужчина наконец огляделся вокруг, со злобой признавая, что действительно, они находились у подножья столицы.       — Ты не хочешь прикрыть глаз? Не то камешек вывалится, — подметил Веларион, без насмешки, серьезно смотря на того.       Эймонд в тот же момент нащупал глазницу, в которой блестел синевой драгоценный камень. Он лихорадочно начал шарить по карманам, надеясь найти хоть одну запасную повязку. Но всё напрасно, и карманы были пусты, кроме песка, конечно, что так ловко туда пробрался.       Послышался звук трескающейся ткани, и мальчишка протянул ему лоскут, оторванный от рукава его плаща. Эймонд странно, до раздражения неприятно на него посмотрел и продолжил шарить по нагрудным карманам, рубахе, но ничего не находил и чуть ли не рычал от бессилия и того, что нужно будет принять от бастарда эту поблажку. Что? Зачем ему?…       — Бери, я не хочу, чтобы люди шарахались в стороны, когда увидят тебя, — он сморщился и опять настойчиво протянул красноватую прочную ткань.       — И куда же ты собрался идти? Думаешь, я побегу за тобой, как паршивая собачонка из подворотни? — прошипел он и задумался, что нужно дойти до замка, ведь путь был не маленький, если учитывать, что до Красного замка было ой как не близко. Эймонд понимал, что если он хочет оказаться дома, то нужно будет пройти сквозь рынок и толпы людей, и поэтому раздраженно скрипнул зубами когда понял, что мальчишка-то прав.       — Я не собираюсь тащить тебя на себе, — выплюнул в ответ бастард. — И я в любом случае не доберусь до Драконьего Камня, поэтому думаю, нет смысла бежать.       — Мы сделаем из тебя пленника и будем шантажировать мою сестрицу, удерживаясь на волоске от войны, — настороженно продолжил мысль Эймонд. — И моя мать непременно устроит тебя с комфортом, ведь…       Эймонд резко остановился и гневно сжал челюсти. Так вот чего он добивается! Попасть в Красный замок как пленник, а потом выведать все их секреты, вороном отсылая сестре-шлюхе их стратегии и планы. Ну уж нет! Он ещё не настолько рехнулся, чтобы впускать мальчишку из команды черных в свой дом.       — Проваливай, бастард.       Сказал этот холодно, без толики негодования или жалости. Люцериса окатило могильным холодом, он опустил взгляд вниз.       — Не нужно волноваться, мне дела нет до ваших планов, — процедил мальчишка, стискивая в руках лоскут темной ткани и сморщившись на последних двух словах. — Без дракона я всё равно не представляю никакой ценности, и даже если и захочу передать что-то матери, вы это проконтролируете. Я не намерен умереть от голода или нищеты, так что пусть хоть строят планы как убить матушку или отца, а может и моего брата или меня, мне всё равно. Я уже не могу быть полезным.       На последних словах он болезненно скривился, сжимая кулаки. Его лицо окрасили пятна злого и беспомощного румянца, блекло сверкающего на коже.       — Не стоит говорить, что я банально устал? — Люцерис пригладил воротник мокрой кофты и вновь устремил свой взгляд на Эймонда. Тот в свою очередь с открытой враждебностью оглядывал своего племянника. Они стояли на расстоянии вытянутой руки, но ощущали себя далекими друг от друга на сотни лиг.       — Да хоть сдохни как паршивая пьяница в трактире, мне-то какое дело? — это был его не единственный аргумент на чужие реплики, но, похоже, самый простой. Губы напротив скривились в подобии улыбки, а глаза потемнели, хотя на них назойливо лился солнечный ласковый свет. Вдох-выдох, Эймонд начинал выводить того на нервы. И это определенно было приятным занятием.       — Твоей матери есть, — коротко, лаконично, правдиво. Какого пекла?       — Не думай о себе слишком много хорошего, — мужчина презрительно вздернул подбородок и всё-таки посмотрел на него, как на кусок драконьего дерьма. Никакое спасение не заставит его забыться в благодарности и похвале, когда перед ним стоит вот это кудрявое чучело, больше смахивающее на безродного щенка переростка.       — Тебе стоило бы пересмотреть приоритеты твоей матери в пользу пропойцы-узурпатора короля, — отчеканил каждое слово, скривился на последнем, поджав губы, улыбка пропала. Он словно знал, на что нужно давить, что его матушка — та единственная, за кого он будет и рвать, и метать. И меч в руки возьмет, и прикажет Вхагар спалить к чертям всех, кто посмеет её хоть пальцем тронуть, и, и…       — Не смей думать, что ты можешь использовать мою мать в качестве рычага давления, стронговский выблядок, — посмотрев на того, едва не прорычал Эймонд. До боли сжав кулаки, он подумал, как бы хорошо было, если бы можно было ударить этого черта, вылезшего из седьмого пекла. Тот глумился, издевался, давил на больное, пытаясь сделать его неуравновешенным психом, который не может держать свои эмоции при себе. Таргариен тут же одернул себя и надел едва не трескающуюся маску безразличия на лицо. Он показал множество слабостей сегодня, и не собирается больше развлекать Велариона. Достаточно.       Эймонд весь подобрался, даже спину едва выпрямил, сцепил руки в замок и с чувством выполненного долга неспешно, чтобы не упасть из-за всё ещё не очень твердых ног, обошел мальчишку, и, задев его плечом, сам почти не навернулся.       Люцерис даже не обернулся ему вслед, не остановил, не побежал, не засмеялся. Просто стоял, вытянувшись струной, и слушал как Эймонд, тяжело дыша, едва продвигался вперед. Ну и пусть. Меньше бастарда — меньше проблем. Нужно было бы повторять это почаще. Эти слова сладким потоком пронеслись в мыслях, дав вдохновение идти дальше. У Эймонда было не настолько много причин, чтобы ненавидеть Люцериса, но сегодня этот список пополнился. Мальчишка спас ему жизнь.       — Если я не пойду с тобой, меня точно узнает кто-то из золотых плащей. Или королевских гвардейских. Или любой другой житель, что знаком с нашим знатным семейством.       Эймонд замер, его нога не нашла опоры, и, не веря собственной неловкости, уже в который раз повалился на колени. Запачкал себе штаны травой, землей и ещё какой-то жимолостью. Стоя на четвереньках, он почувствовал себя до неприличного по-идиотски. Руки засаднило от маленьких острых камешков, что впились в ладони, оставляя маленькие точечки ранок, в волосах запуталась зеленая листва от куста, стоящего неподалеку, маленькие веточки украшали небольшими рваными дырами весь черный плащ, камзол и ворот рубашки. Он ругнулся и начал отряхивать ладони от мелкого мусора. Занятый этим очень важным делом, Эймонд ослабил бдительность и не услышал, как сзади раздался вздох и приближающиеся шаги.       Зря он не поднялся на ноги.       Подхватив под подмышки, Люцерис потянул дядю вверх, вынуждая того вскрикнуть от неожиданности. Ноги не вовремя начали заплетаться, и он никак не мог поставить нормально то одну, то другую. Веларион цокнул языком и дернул его вверх, вынуждая подняться на носочках, чтобы потом опуститься и стать, наконец, ровно. Племянник обхватил обескураженного родственника за пояс и Эймонд, не удержавшись, закинул руку тому на плечо, больно стиснув его через плащ, заставив этим маленьким движением сморщиться племянника.       — Прекрати так делать, дядя, не то вновь повалишься на землю, — змеей прошипел младший. Ему не доставляло удовольствия возиться с таким упрямым мужчиной, который вел себя, как ребенок. В отместку на это, он больно впился пальцами в бок, вызвав болезненную гримасу у того, и, видимо, попал на наливающийся синяк, заработанный в их неравной схватке с бушующим морем.       Эймонд хотел было скинуть эти загребущие назойливые руки со своего тела, но вдруг отчетливо понял, что это было бы не лучшим решением. Теперь он со зловещим удовольствием чуть ли не повис на бастарде, и тот в ответ ненавидяще зыркнул, заставляя возмущения в голове зардеться от ликования. Да-да, малец, ты сам себя ввел в такое положение!       Торжество продолжалось недолго. Стоило Люцерису ослабить хватку и убрать руку с пояса, как ноги у Эймонда предательски подкосились, и он ухватился за плечо рядом. Возмущения накатили с новой силой, заставив Таргариена закатить глаз и выдохнуть сквозь зубы. С возмущениями пришла злость на мальчишку за то, что он показал, насколько Эймонд беспомощный.       — Я вырву тебе руки, когда мы дойдем до замка, — зло выплюнул мужчина. — Если ты начнешь шарить своими грязными руками дальше, чем это нужно, я клянусь, что найду свой меч и снесу им тебе голову с плеч.       Он запоздало понял, что сказал и почему Люцерис смотрит на него с насмешкой. Эймонд признал, что пойдет с ним в город. Что позволит остаться в Красном замке. Ужас! Каков он идиот! Как мог это сказать? Какого пекла? Сейчас, сейчас он возьмет и вырвет глаза этому идиоту, только чтобы тот прекратил смотреть на него!       — Спасибо, дядя, я не ожидал, что ты так скоро согласишься, — в миг приободрившись, он злобно усмехнулся, вернув руку на чужую поясницу.       Эймонд на это хотел было ответить что-то, но посчитал ниже своего достоинства. И, рукой опираясь на Люцериса, наконец встал, при этом не шатаясь. Таргариен скривился от того, что со стороны, вероятнее всего, выглядел, как заядлый пьяница, которого тянет домой нерадивая женушка. Он был так похож на Эйгона. Фу! Аж противно стало. Не дай Семеро он станет таким же, как брат. Пьянчугой, дураком, недостойным. Подумать только, что же его довело до такого?       Веларион покрепче расположил руку, больно стиснув бок, но Эймонд постарался не выказать недовольства, чтобы не дать мальчишке ещё повод потешиться над ним. Тот начал неспешно продвигаться вперед, а Таргариен только выдохнул сквозь зубы и постарался не наступать на ногу, которая болела пуще остальных частей тела. Он её повредил?       — Постой, племянник, — едва ступив два шага проговорил Эймонд. — Я не могу нормально идти.       Люцерис нахмурился и осторожно опустил его, пододвинув так, чтобы спиной он мог опираться на близстоящее дерево. Мужчина только фыркнул на такую заботу, а потом принялся расшнуровывать тугие шнурки на высоком ботинке. Сняв его, он почувствовал чуть ли не божественное облегчение, давая ноге свободу. Потрогал её, осторожно закатил штанину и носок, являя взору распухшую лодыжку, ступню и голень. Таргариен, шикая, прощупал всю ногу и выяснил, что подвернул лодыжку. Как не вовремя!       — Давай сюда ногу, — скрипя зубами сказал Люцерис. Эймонд помотал головой, притягивая к себе свою конечность, заставляя этим юношу вздохнуть уже который раз за последний час. И младший, больше не намереваясь ждать, сам осторожно, но быстро подхватил его поврежденную ногу, сразу ударив вскинутую руку дяди. Он удивленно потер её, мечтая ей же и ударить мелкого по морде и бесстыдным рукам, которые ловко исследовали его ногу.       — Прекрати немедленно, бастард, иначе я сейчас скручу тебе шею, — прохрипел Эймонд, тут же высоко пискнув, чего никогда до этого не было, когда два пальца, теперь особо не осторожничая, надавили на больную лодыжку. Люцерис только хмыкнул на это, тут же небрежно опустив его ногу, и потянулся к его руке. Придерживая его за плечо, он точным движением оборвал рукав его дорожного плаща.       — Ты что вытворяешь, идиот? — задушено спросил Таргариен, когда мальчишка разделил ткань на два длинных куска. Он принялся закатывать его штанину ещё выше, оглядывая больное место.       — Сними носок, — отдал команду Люцерис, даже не задумываясь, почему дядя без упреков его послушал, настороженно снимая белье и представляя взору плачевную ситуацию. Но… — Хорошо, что не посинела. Было бы сложнее.       Мальчишка на удивление быстро вновь оглядев его ногу, заметив кровоподтек возле сустава, пару синяков и тянувшуюся полоску раны, из которой текла кровь. Нахмурив брови, он неожиданно встал и сказал:       — Я сейчас вернусь, попрошу сидеть на месте.       И просто развернулся и ушел. Он будто бы бросил его, одного, помирать с больной ногой!       Еловые и дубовые ветви укрывали от палящего солнца, давая ненадолго, но забыть о проблеме. Он глубоко вдохнул запах свежести: леса, моря и цитрусовых. Эймонд и подумать не мог, что где-то тут, неподалеку, растет что-то, возможно, съестное. Будь то лимоны, апельсины или грейпфруты. Его живот предательски заурчал, заставив раздраженно выдохнуть. Вся картинка спокойствия разрушилась, и всё из-за голода. Какой ужас.       Таргариен вмиг забыл просьбу младшего не вставать и, опираясь на одну ногу, ухватился за ствол дерева, дабы не потерять равновесие. Он вновь вдохнул воздух и, обозначив направление, начал двигаться, немного подпрыгивая здоровой ногой и держась обеими руками за близстоящие деревья. Манящий запах цитрусовых не покидал его, заставляя углубляться в лес и чувствовать себя превосходно, когда он был особенно сильным. Увидь кто его со стороны, подумали бы, что идиот. Но он всего лишь очень хочет перекусить.       Зайдя в глубь, Эймонду не составляло проблем и дальше перепрыгивать с одного места на другое, немного приподняв поврежденную ногу. Она всё ещё очень болела, так что он, понятное дело, не стал её тревожить. Ладони уже были полностью оцарапаны корой, а немного подсохшие волосы спутались в неудачной битве с мелкими веточками и листьями.       Таргариен всё продвигался дальше, как зачарованный, пока не начал терять равновесие. Не заметив выпирающий корень из под земли, он неудачно запнулся о него и, не успев среагировать, начал размахивать руками.       Запах цитрусов ударил в ноздри с двойной силой, будто обидевшись, что про него забыли на долю секунды. Потом его резко схватили за шкирку, не давая упасть. Он лишь успел испуганно икнуть, когда чья-то ладонь уперлась ему в грудь, помогая выровняться. А затем случилось… нечто.       Его, немаленького, крепко сложенного мужчину, подхватили на руки и он оказался в горизонтальном положении. Разгневанный Эймонд уже хотел начать колотить незнакомца по чем попало, но, стоило вскинуть голову и увидеть злое, раскрасневшееся лицо племянника, как все вопросы отпали. Да и упреки тоже. И желание побить за то, что так бесцеремонно взял его на руки. Младший был ниже его на всего на несколько сантиметров, но оказался очень выносливым.       — Куда ты меня тащишь, бастард? Немедленно опусти меня на землю, либо же я прикажу страже в Красном замке приковать тебя цепями в темнице! — Всё-таки, не все упреки выветрились из головы. Он продолжал осыпать младшего проклятиями и угрозами, пока тот, сцепив челюсти, стоически шел к выходу из леса, и не реагировал на выпады Эймонда. Это всего навсего шоковая реакция, повторял себе Люцерис. Всего лишь временное состояние. Но так же он понимал, что, походу, хрен ему, и у родственника настолько скверный характер.       — Дядя, я тебе клянусь, что если ты сейчас не прекратишь поливать обвинениями меня и мою мать, я вынужден буду тебя заткнуть, — наконец подал звенящий от напряжения голос Веларион. Он не опускал глаз на Эймонда, просто продолжая идти вперед.       — Только попробуй! Ты, шавка стронговская, будешь меня-то затыкать, а? Что, запихаешь в рот листочки? — яростно цедил Таргариен.       — Грубой силой закрою. Морду тебе разобью, — зло проговорил Люцерис, в глазах его плясал неистовый огонь, готовый спалить всё на своем пути, и тот посмотрел на него суровым и гневным взглядом, затыкая Эймонда за пояс. И тот притих, обескураженный таким поведением племянника.       «Ну точно ненормальный, — подумал Эймонд. — Еще хуже, чем идиотка-сестрица Рейнира, чтоб её. Видимо, весь в мать свою паршивую пошел, раз творит такое. Идиот! Его бы в море толкнуть, когда окажемся в замке. Матушка не одобрит, душа возликует. Решено!…»       — И я не думаю, что тебе понравились бы змеи, что десятками ползали там, где ты едва не упал.       Если бы можно было поперхнуться словами, он бы это сделал. Эймонд был очень, очень удивлен. Мужчина не сознавался никому, но до бранных слов ненавидел и боялся гадюк, змей, и едва ли не всех ползучих. Неужели племяннику об этом растрепала Хелейна?…       Удивительно, что юноша решил спасти его от падения к этим ползучим гадам, а не потешился над ним. Это был… благородный поступок. Эймонд лишь поджал губы.       Люцерис больше ничего не говорил, только вперил взгляд вперед и шел, не обращая внимания на притихшего родственника. Щеки его раскраснелись, было видно, что ему все тяжелее и тяжелее нести груз под названием дядя Эймонд. И с какого перепугу он его тут тискает?       Подумав об этом, Эймонд тут же пожалел. Он поднял взгляд на племянника, увидел, как по его шее стекает капельками пот, полные губы сейчас гневно поджаты, зрачки в глазах расширены до предела, а руки подрагивают. Его беспокойные кудри разметались, являя собой птичье гнездо; прядь волос упала ему на лоб, он раздраженно сдул её. Таргариен невольно засмотрелся на эту картину, и очень, очень быстро одернул себя, даже не удивляясь тому, что только что сейчас произошло. Наглый, глупый, назойливый, плутоватый юнец! Кто не окажись с ним рядом, так сразу попадали под его пока что юношеское и невинное обаяние, за которым скрывались такая же порочность и лукавство, как у его отчима Деймона. Кто бы что ни говорил, а, видимо, от Порочного принца ублюдок многое перенял. И манеру общения, и напористость, и эту его дрянную хитрую улыбку, от которой в детстве кровь стыла в жилах. И сейчас, наверное, тоже. Но…       Поток мыслей прервался, когда его опустили на землю так же бесцеремонно, как и подняли. Под руками вновь ощущалась пушистость травы, а впереди расстилалась водная гладь и горячий желтоватый песок. Маленькие волны спокойно омывали песчаный берег, где-то вдалеке птицы пели свою мелодию, мерный шепот деревьев навевал мимолетное спокойствие. А чужие грубые руки начали ощупывать распухшую ногу.       — Зачем ты шел в лес?       — Тебя правда волнует это?       Люцерис сказал это с сарказмом, на что Эймонд просто закатил глаз. Вот же несносный мальчишка, всё норовит над ним поиздеваться.       — Если бы я тут сдох, то было бы это по твоей вине, — укоризненно ответил Таргариен, вздергивая подбородок.       — Когда мы перешли от «убирайся отсюда, бастард» до «ты должен меня спасать, идиот»? — Насмешливо прошелестел Люцерис, за что получил маленьким камешком в голову, от которого не успел увернуться. А потом голосом, полным яда, продолжил: — И ещё, тебе напомнить, как я бы сдох в пасти Вхагар по твоей вине?       Мужчина с завидной стойкостью сдержал кривую улыбку. Да, ты бы помер по моей вине, и я бы ни чуточку не пожалел. Принес бы матери твои глаза. Но она расстроилась бы, ведь драного бастарда давней подружки больше нет, как и шаткого, как карточный домик, нейтралитета, — говорил его взгляд. Он мог бы задушить юношу своими руками, чтобы тот умолял его перед смертью смиловаться. Тот бы дрожал перед ним и боялся. Но этого пока что несбыточная мечта, ведь подвернутая лодыжка не дала бы далеко убежать за этим идиотом. Взгляд Эймонда дрогнул, он проскрипел зубами.       — Я ходил за травами, — наконец устало сказал юный принц. И только сейчас мужчина заметил, что у него тоже есть синяки и длинный, страшно большой порез на шее и щеке, на лбу пару длинных ранок, а под глазами уже наливались темные круги. На руках подсохшая кровь, костяшки сбиты, пальцы дрожали. Он тоже устал. Но это были только его проблемы, резонно подумал Эймонд.       — Ну и с какого перепугу ты… — не успев закончить фразу, он вспомнил, что мейстеры тоже часто посылали своих помощников в лес, чтобы те набрали каких-никаких трав, которые в аптеках стояли втридорога.       Люцерис слабо улыбнулся и потянулся к карманам плаща. Он достал горстку зеленоватых листочков и пестрых цветов.       — Это, — указав на фиолетовые, желтые и розовые цветы, сказал Валерион, — шалфей, календула и эхинацея. Они помогут снять боль в суставах и воспаление. А это, — он вновь указал на горстку листиков, — мята, мелисса и фенхель. Они ускорят процесс стабилизации от воспаления.       — И как ты собираешь их использовать? — скептически вскинув бровь спросил Эймонд. — Хочешь, чтобы я как коза сожрал это всё? Или к ноге приложить?       — И то, и другое, дядя, — серьезно ответил мальчишка, отодвигая в сторону цветочки. Он осторожно подобрал горсть листочков и, оглядев все, протянул их Таргариену. — Начинай жевать, я сейчас придумаю, как растолочь цветы.       — Я отказываюсь жевать, — он брезгливо оглядел смятые листочки на ладони, — это.       — Не хочешь — не надо, но если хочешь притупить боль, я советую меня послушать, — урезонил Люцерис того. Ему осточертело уже возиться с дядей, лишь бы тот смог встать и пойти до замка, где он сам, попадя в руки Алисенты и Отто, смог выставить свои условия своего же пленения. Конечно, он понимал что точно будет там не как желанный гость, но от этого только слаще. Смотреть, как на тебя кидают ненавидящие взгляды, но не смеют коснуться, ведь сама вдовствующая королева сделала его неприкосновенным. Как льются рекой слухи о том, что команда зеленых дала слабину. Да, это определенно стоило того, чтобы сейчас втолковывать вредному родственнику, почему он должен пожевать листики.       Эймонд всё-таки закинул листву себе в рот, говоря, что она немытая. На это Люцерис предложил плюнуть на неё, от чего Таргариен злобно замолк и продолжил жевать.       А он сам в это время, недолго думая, оторвал стебельки и листочки от цветов и тоже закинул их в рот. Он жевал их, стараясь не ощущать вязкий неприятный вкус на языке. Дядя же вовсю кривился, жуя свою порцию. Конечно, трава не приятна на вкус, но хотя бы полезна. Сок от листвы разливался на языке, по зубам, поднимался к нёбу и спускался по глотке внутрь. Вязкая консистенция оседала во рту неприятным слоем и Эймонд вспомнил, как мейстеры когда-то давали ему на вкус что-то отдаленно похожее, но там всё было залито медом, чтобы не чувствовать горечь. А тут таких привилегий не было.       И вот, Люцерис дожевал свои стебельки и размял пальцами маленькие бутончики: из них начал вытекать сок. Одной рукой он приподнял ногу Эймонда, помазав свою кашицу ему на щиколотку, остатки вымазал на колено. А потом, перекатив гущу у себя во рту, он сплюнул часть на лодыжку, рукой смешивая предыдущую массу с новой. Потом также сплюнул на коленную чашечку.       Вскрик возмущения от такого рода действий мужчина сдержал только потому, что не хотел показаться жалким и опять же дать племяннику посмеяться над собой. Нет. Он стоически вытерпел всю эту субстанцию, которую размазывали по его суставам, не сказав ни слова. Но губы поджались, а глаза сверкали недовольством. Люцерис этого не заметил.       Потом, без лишних слов, Веларион достал многострадальные куски ткани, что остались от рукава плаща дяди, и начал в каком-то замысловатом виде закручивать их. Сначала обкрутил первую полоску вокруг лодыжки, прочно перевязав её и запечатав там самодельную мазь, а второй лоскут обкрутил уже вокруг колена, тоже туго завязав. А потом, сказал только:       — Нужна ещё ткань.       И оторвал от края чужого плаща ещё один кусок ткани. Он обмотал его вокруг голени, таким способом полностью и туго замотав ногу. Осмотрел её со всех сторон, будто сверяясь, правильно ли всё сделал. Вдоволь налюбовавшись, он вспомнил о том, что Эймонд всё ещё с недовольной кислой миной жует листочки.       — Можешь сплевывать, дядя, — сказал он и Таргариен тут же выхаркал всё то дерьмо, что заставил его жевать бастард. Он не чувствовал, что боль ушла, может, паршивец сделал это забавы ради?       — Когда оно подействует? — скорее буркнул, чем спросил мужчина.       — Нужно хотя бы пять минут, потерпи, — устало вздохнул в ответ Веларион и привалился спиной к дереву.       Так они и сидели в тишине, пока Эймонд не сказал, что травы, видимо, понемногу начинают действовать, и не начал натягивать носок. Когда он обулся, Люцерис попросил не зашнуровывать ботинок полностью, потому что может опять начать болеть. Он молча подхватил мужчину под бок и позволил тому закинуть руку себе на плечо. Они так же, не произнося ни звука, поднялись и медленно прошествовали вдоль берега к подъему.       Выбравшись, наконец, к дороге, Люцерис вдруг кое-что вспомнил и, достав из кармана тот самый кусок своего плаща, протянул его Эймонду. Тот без лишних слов принял его, принявшись завязывать вокруг головы, пока его поддерживали чужие руки.       Потом, убедившись, что на пути никого нет, они пошли по направлению к окраинам базара и жилых построений, чтобы как можно реже встречать людей. Редкие прохожие глазели на них некоторое время, а потом отходили по своим делам. А со стороны выглядело это действительно неважно: миловидный юноша помогал двигаться мужчине, который не только прихрамывал, а ещё и был с перевязанным глазом. Потом, додумавшись, Эймонд накинул им на головы немного влажные капюшоны, чтобы хоть как-то успокоиться. Его нервировали все эти взгляды, вздохи, шептание. Скорее бы уже дойти.       — Нога как? — спросил Люцерис, помогая ему взобраться на ступени.       — Сносно, — ответил Таргариен, немного морщась от того, что зацепил ступеньку ногой. Веларион кивнул, немного приподняв его, чтобы было легче.       Они подобрались к Навесной башне, чтобы пройти внутрь, и тут их наконец остановили гвардейцы, спросив, кем они являются и зачем сюда прибыли.       — Я принц Эймонд Таргариен, разве не видно? — раздраженно смахнув рукой капюшон, он проделал тоже самое и с парнем. — А это принц Люцерис Валерион. Немедленно впусти нас внутрь.       Гвардеец резко побледнел и стушевался на глазах, проблеяв что-то о том, что, наверное, это какая-то ошибка, ведь прошло уже столько лет.       — Слушай, впусти нас, иначе эти твои россказни дойдут до моей матери и с неё станет с пристрастием допросить, почему ты не впускал её сына, — уже зло отчеканив, Эймонд холодно посмотрел на впереди стоящего.       Гвардеец с опаской оглядел их и, крикнув кому-то по другую сторону входа, побежал во внутрь башни. Двое стояли, не понимая, какого пекла всё это происходит, пока Эймонд не дернул Люцериса за рукав, и они, уже слаженным единственным механизмом, как можно скорей тихо и незаметно двинулись в глубь замка.       Миновав ворота, они незамеченными выбрались в тренировочный двор, который сейчас пустовал. Удивленно переглянувшись, двинулись дальше. Пройдя вход в тронный зал, они последовали в место, которое сам Эймонд любил посещать. Богороща. Иногда ходил туда вместе с матерью, иногда с Хелейной и её детьми, но чаще сам. Он не знал, зачем первоначально повел своего племянника сюда, но его вело будто невидимой нитью, запрашивая пойти именно туда.       Войдя в сад, они разом услышали заливистый мужской смех. Звук был рядом, и Эймонд едва не упал, когда понял, чей это смех.       — Это Эйгон, — удивленно прошептал мужчина, останавливаясь. Веларион остановился рядом с ним и позволил немного повиснуть у него на плече. Что его так удивило? Брат звучал трезвым. За последние несколько лет он не слышал и не видел, чтобы тот нормально просыхал, что же за чудо случилось?       — Ты ведь не против, Эйгон? — появился новый голос, более мелодичный. Юноша узнает его из тысячи. Голос мамы. Такой родной и сильной, с которой он уже успел попрощаться, думая, что никогда не увидит. Но что она здесь делает?       — Тебе никогда не нужно это спрашивать, ты ведь знаешь, — раздался плавный, бархатистый голос в ответ. Теперь уже оба, Люцерис и Эймонд, замерли в нерешительности и удивлении.       Они стояли возле тропинки, что вела к чардреву. По ней же сейчас спускались двое. Женщина, облаченная в зеленоватое летнее платье, грациозно шла по дороге, ярко и открыто улыбаясь, посматривая в небо. Её лиловые глаза блестели на солнце, и совсем не от вина. Такие же глаза напротив, только оттенком темнее, смотрели на неё с нежностью, а губы не покидала едва видимая счастливая усмешка. Рейнира держала Эйгона под руку, а тот в свою очередь мягко гладил её пальцы. Картина выглядела настолько умиротворенно, что непроизвольно заставляла напрячься. Мило беседующие двое лидеров враждующих фракций как-то не вписывались в понятия приятных бесед и звонкого смеха. Абсолютно обескураженно переглянувшись, они поняли, что, возможно, подумали об одном и том же.       Неужели прошло так много времени, которое они пробыли в море, что проблемы с престолонаследием решились настолько быстро? Эймонд нахмурился, отбросив эту мысль подальше. Нет, исключено. Тогда почему?…       Люцерис дернулся вперед, порываясь подойти к матери, но встретил сопротивление в виде барахтающегося в его руках мужчины. Таргариен укоризненно на него посмотрел и покачал головой, показывая, что сейчас лучше всего подождать и посмотреть, что же будет дальше.       Но того будто переключили: из собранного, серьезного и осторожного, он сделался нетерпеливым и ерзающим. Щенок, не больше, цокнул Эймонд.       — Мама?       Старший чуть не прикусил язык, когда услышал голос племянника. Тот звучал жалко, трусливо, неуверенно и одновременно с вызовом и упреком. Рука на его боку сжалась, стискивая и ближе прижимая его к телу рядом. Эймонд ощутил не вовремя пробравшую его дрожь и, не сумев её подавить, сильно пнул Люцериса в живот, но было уже поздно.       Женщина обернулась на оклик, нахмурившись. Мужчина рядом так же решительно завертел головой, ища их. И вот, когда взгляды их нашли друг друга, Рейнира вдруг испуганно вскрикнула и прикрыла рот ладонью, а Эйгон в свою очередь чуть шагнул вперед, закрывая её собой. Но потом его глаза расширились от удивления, и он тоже издал что-то похожее на очень удивленное бульканье.       — Люцерис?       Женщина спросила это дрожащим голосом, не веря собственным ушам. Она только что увидела своего второго сына живым. Её спутник рядом в чистом неверии смотрел на светловолосого мужчину.       — О, Семеро, брат?       Просипел слова Эйгон, не веря собственному зрению.       Рейнира также перестала доверять своим глазам, увидев пред собой ребенка, которого она и не мечтала увидеть после стольких лет живым.

Я не могу обещать тебе

Мира на земле.

И согреть тебя сердцем.

В груди не горячо.

Знай одно, я в том числе

Всегда,

Всегда

Подставлю плечо.

365 воинов внутри меня, Шахназ Сайн