Лунный характер

Простил. Не дрогнет рука и слово, Конечно любовь прощают. Коты на сердце скребутся снова, Видимо защищают. Постой. Гляди как прекрасна ночь, Алмазами звезды виснут. И ты под ними, под полной луной. И я между вами стиснут. enyaross

Она никогда не дожидалась, пока ей откроют дверь. Она распахнула ее и со смехом выбежала в ночь, прямо по лужам в дорогущих туфлях. Всплески воды разлетались, дождь лил непроглядной стеной, а она хохотала и сажала пятна грязи на идеальное пальто, быстро менявшее цвет от нежно телесного к земельному. Лаура поджала губы, чтобы не поддаться внезапному желанию рассмеяться вместе с ней. Закрыла машину, запахнула пуховик и направилась следом, к дому. Мария уже топталась на крыльце. Скинув вещи, по коридору зачем-то крались, как будто смех с улицы не мог разбудить Полякову, но шорох одежды вполне. Свет на кухне включать не стали. Маша щелкнула где-то впереди и синее свечение стеклянного чайника осветило часть столешницы. Лаура прошла в дальний конец кухни, вертикально приоткрыла окно и свежий сырой воздух наполнил комнату. Шумел дождь. Третьякова все еще улыбалась, бормоча себе что-то под нос. Она достала две чашки, порылась в шкафчике и наощупь открыла коробку с чаем. — Никогда тебя такой не видела. Мария подняла голову. В полутьме было почти не разглядеть ее лица. — А мне так не кажется. Ложка ударилась о стенки чашки, зашипел кипяток. — Я очень хорошо помню эти ощущения. — продолжила Мария, по очереди помешивая содержимое чашек. — Точно такие же я испытывала в школьные годы. В ее голосе, к удивлению Лукиной, явно звучала улыбка. — Это которые? — Которые я иной раз проживала в твоем кабинете. Что-то хулиганское, безрассудное. Помнишь все эти прятки с чужими взглядами? Встречи украдкой, этот адреналин, как когда в кабинет стучат.. — Красная физиономия физрука, имя которого я не вспомню. — подхватила Лукина. — Я помню хуже, чем хотела бы. Хотя нет, именно его я бы вспоминать не хотела. — А я очень отчетливо, — хохотнула Мария. — Анатолий Иванович. Да, это был особенный день. Она приблизилась, обогнула стол и поставила чашку рядом. — Горячо. — Да, пожалуй, — согласилась со своими мыслями Лукина, засмотревшись как из темноты выплыл светлый силуэт. — Чай горячий, Лара. — насмешливо уточнила Мария. Смущение было незаметно. — Почему хуже, чем хотела бы? — Потому что я порядком старше тебя. Время и память дружат недолго. — Лаура хмыкнула в чай. И правда горячий. — Очень жаль. Для меня это был весьма памятный день. День великого триумфа и великого разочарования. — высокопарно произнесла Мария. — Объясни. Мария шевельнулась справа от нее. Чашка тихонько стукнула о подоконник. Внезапно стало холодно: чужая ладонь сквозь одежду пустила такой импульс мурашек, что Лукина вздрогнула, прежде чем успела понять источник касания. Губы легко задели щеку, едва ощутимо запечатлели след, а пальцы заскользили по подбородку, заставляя ее повернуться. Пусть может Третьякова и была чуть пониже ростом, сейчас она словно бы возвышалась в своей уверенности над пойманной врасплох Лукиной. Губы захватили ее собственные без даже секундного сопротивления. Ненавязчиво и расслабленно. Конечно, она растворилась. Безусловно и без промедления. Моментально. Поддалась, словно только смирение могло продлить этот момент. Так же неожиданно и легко Третьякова отстранилась и прощально провела пальцами по ее щеке. — Что чувствуешь? — после короткой паузы поинтересовалась она. Лукина медленно вдохнула. — Великое разочарование. — Опасно говорить такие вещи после поцелуя. — покачала головой Мария. — Кое-что я все-таки помню, Мария Владимировна. — запнувшись ответила Лукина, отставляя чашку подальше от края. — И до триумфа еще далеко. Она была рада, что ее лица не видно. Не найти заметной неуверенности в глазах, этого ощутимого испуга. И она не давила, ждала. Она больше не влекущий учитель. Маша больше не увлеченная ученица. О, как близко она была. Как грело ее дыхание, вровень с шеей, глубокое, отчетливое. Лукина оперлась о подоконник и съехав чуть ниже, почти на уровень Третьяковой. На ее талию незамедлительно легли руки. Руки…они почти всегда предвестники поцелуя. Они пробуют первыми, они управляют, используют. Руки решают, как все будет. Руководят. Они заперли ее между собой. Легли с легким нажимом, замерли, дрогнули, напряглись. Спустились к бедрам. Глубокий вдох. Сдерживающий. Настораживающий. Руки вжали в подоконник. Выдох. Вдох. Шумное, глубокое дыхание гипнотизировало. Лукина не могла разобрать ее намерений, но давящее прикосновение она понимала очень хорошо. Оно разливалось всепоглощающим теплом. Мария слегка опустила голову. Казалось, она всецело сосредоточилась на себе самой, чтобы удержать мимолётный порыв. Лаура коснулась ее лица, ввела в игру свои корректировки. Обхватила ее лицо обеими руками, подняла к себе навстречу и приблизилась. Лишь чтобы сократить дистанцию. Если Третьякова пытается удержаться, она, Лукина, не намерена ей содействовать. Их разделяли сантиметры. Как много общего. Как много чуждого. Лишь сантиметры и целая пропасть. Несколько мгновений и десятилетия. — Чего ты ждёшь? — прошептала Лукина, ведя еще не согревшимися пальцами по ее шее. Третьякова прищурилась. — Поцелуй меня. Лаура улыбнулась, отрицательно качнув головой. — Нет, это ты меня поцелуй. — в ту же секунду мелькнуло воспоминание, и она добавила, – Маленькая диктаторша. Руки, замершие на бедрах, опомнились, дрогнули, притянули. Медленно, по-свойски. Расстояние стёрлось, пропасть стянулась как открытая рана, схлопнулась, не оставив ничего кроме лёгкого касания лбами, случайного столкновения кончиками носов. Женское упрямство удерживало их обеих, такое томительное и горящее, словно о воздух между ними можно ошпариться. — Ну же.. — шептала Третьякова, поднималась ладонями выше, обратно, к талии. — Сдавайся.. — едва различимо убеждала она, ища пуговицу одну за другой. — Ты ведь ждала этого так долго. Размеренно и глубоко. Вдох. Выдох. Безупречная выдержка. Лукина молчала. Мысли то спутывались в тугой комок, то складывались одна к другой. Этот простой и очевидный вывод, вырвал из чарующих прикосновений, заставил ее отыскать и удержать края собственного пиджака. Мария остановилась. В ее глазах уже различались оттенки: секундное смятение, беспокойство, сомнение. Искренность? Это искренность или очередной порыв, предвещающий новые границы? Третьякова опустила глаза на руки, сжимающие твид. «Сейчас оскорбится», — подумала Лукина, — «Сейчас отшатнется и уйдет». — Я никуда не уйду. — словно прочитав ее ожидания, прервала тишину Мария и заглянула ей в лицо. — Ты ошиблась. Сейчас я не Мария Владимировна. Смотри, я больше не держу барьеров. Она улыбнулась и прижалась к Лукиной точно так же, как обнимала ее когда-то очень давно. А может быть в действительности никогда и не обнимала. — Я чувствую себя такой же, какой была тогда. Смелой, влюбленной и полной решимости. Жаль только ты больше не мой учитель, конечно… –многозначительно замолчала Третьякова, слишком явно стараясь вернуть мысли Лауры в настоящее. И она вернулась. — Мне больше нечему тебя учить. Разве что, разбираться в мужчинах. — Ах вот как? Лучше научи разбираться в женщинах. Лукина сдержанно хмыкнула. — В этом я никогда не была сильна. Мария потянулась к ее губам, захватила и заставила замолкнуть. Руки медленно поднялись вдоль спины. Нежно, мягко и бережно. Успокаивающе. Наперекор повисшему в воздухе жару, этот поцелуй, хоть и был соблазнителен, исключал любую пошлость. — Может и так. — снова отстранилась она, — Но ты прекрасно разбираешься в том, что женщинам нравится. Перестань думать. Где-то в глубине души я все еще зла, может даже очень зла… — Сейчас, наверное, будет «но»? — Но я тоже слишком долго ждала. Двадцать три года ждала. Неужели я не заслуживаю немного участия?