Лунный характер

Медленно, тяжко и верно Мерю ночные пути: Полному веры безмерной К утру возможно дойти. Александр Блок

На подиум вышла первая модель — мужчина средних лет в роскошном костюме, тех же самых цветов с обложки. Лукина отвлеклась. Во-первых, Полякова придерживалась строгих, простых и незамысловатых цветов, полностью исключая узоры и принты. Вся одежда была настолько минималистична, насколько вообще можно было вообразить. Единственное, что можно было отыскать — это несколько иероглифов, в некоторых мужских костюмах, а позже и в одном женском наряде. Во-вторых, что довольно странно и не характерно Татьяне — она смешала разные культуры и эпохи. Лукина видела недоумение на лице Алексея, поймала несколько недоверчиво прищуренных взглядов со второго ряда. Перформанс становился все более странным, модели разных возрастов, несовместимые, кроме как по цветовой гамме образов и стилей. Лаура Альбертовна нахмурилась и поискала взглядом Полякову, но безуспешно, Татьяна скрылась за кулисой сразу, как началось дефиле. Враждебно глядя поверх гостей прошла молодая модель, взмахнув крыльями тёмно-синей епанчи. За ней широким шагом подиум пересёк мужчина в сером пальто необычной выкройки. Потом женщина, возраст которой граничил с модельно-ветеранским, в узком, стягивающим формы, жилете. Музыка нарастала, ожесточалась, приобретала отчётливые, тревожные мотивы, навевающие дискомфорт и некоторое угнетение. Присутствующие напряглись. Лукина бросила взгляд на Марию — она сидела неподвижно, напряжённо. Натянутая, взведенная и хмурая. На сцену она не смотрела, разглядывала кольцо с крупным черным камнем на указательном пальце, явно о чем-то глубоко задумавшись. Лаура Альбертовна подавила желание заговорить и отвернулась. Создавалось впечатление, будто никто, кроме Третьяковой не понимал заложенной в происходящее идеи. Лукина попыталась систематизировать намёки и начала с самого очевидного — с цветов. Некоторые образы состояли из нескольких оттенков одного цвета, другие комбинировали. Всего их было пять, как и во всем вокруг — синий, голубой, серый, черный, белый. Исключительно холодная палитра. Обилие различий — половых, расовых, культурных и возрастных, кричали об одном — неприменно есть то, что всех их объединяет. Что? Что может объединять пожилую темнокожую даму с идеальной сединой, в прошлом безусловно модель, судя по походке и выправке, и бледного молодого человека с широким шрамом на щеке? Что может быть общего между иероглифами и накидкой, похожей на балахон прислуги из средневековья? Между тренчем и платьем в традициях девятнадцатого века? Между вуалью и благородной тальмой из черного бархата с серебрянной отстрочкой? Мелодия стала смягчаться, уступая перешептываниям, тихим разговорам тут и там, смущенному покашливанию кого-то из гостей. Лукина беспокойно массировала костяшки рук. То, что сейчас произошло или было ещё не признанным успехом или надвигающимся провалом. Искоса глянув на Марию, она не нашла в профиле женщины ни капли повсеместного смятения. Третьякова, вольно растянувшись в своем кресле, сохраняла невозмутимый вид, то ли действительно не испытывая ничего необыкновенного, то ли стоически удерживая лицо. Чувствуя на себе взгляд, Мария повернулась в три четверти. — Что такое, Лаура Альбертовна? — Я в замешательстве. — честно, с лёгким удивлением ответила женщина. — А я не удивлена. — Мария снова отвернулась к сцене, где скрылась последняя модель и теперь должна была появиться Татьяна Полякова. — У Вас такой вид всякий раз, когда оказывается, что кто-то знает больше, чем Вы. Лаура сузила глаза. — И какой же у меня вид? Полякова показалась. Ожидание установило тишину в зале. — Как после пощёчины. — полушепотом ответила Мария. Таня сложила руки на пюпитре, появление которого Лукина проглядела. Обвела зал строгим взглядом, улыбнулась. — Вы глядите на эту сцену, как пресловутые травоядные на новые ворота, однако перед вами ничто иное как истина, старая как мир. Просмаковав тишину и нарастающее возмущение, Полякова продолжила раньше, чем гости сформулировали четкую реакцию. Говорила она медленно и как бы с неохотой, растягивая слова. — Знаю, вы растеряны. То, что сейчас любезно продемонстрировали мои соратники — должно быть замечено, услышанно, сказано вслух ещё раз. В сотый, в тысячный раз. Сказано столько раз, чтобы отпечаталось как следует. Прошу вас… — Полякова плавно повела рукой и на сцену по одной стали возвращаться модели. — Табарро. Иероглифы. Репс. Аба. Никербокеры. Вышло пять человек. Лукина присмотрелась. — То, что вы видите действительно неочевидно. И в то же время, очевиднее некуда. Т. И. Р. А. Н. — Повторила она первые буквы перечисленных слов. В зале стали подниматься неоднозначные отклики. — Связаны ли они? Нет. Да. Это части гардероба, это символы, это материалы. Нет, они не связаны. Это черты характера, это действия, это слова. Да, они связаны. Они разные. Они несут одно. Они и бывают разными — мужчинами, женщинами, юными и зрелыми, они представители разных расс и национальностей, разных религий и взглядов, разных цветов глаз и тембров голоса. Они разные носители одного тавро. Тирании. Из-за портьер вышли ещё шестеро. — Жипп. Епанча. Реглан. Табард. Вуаль. Амазонка. Вид одежды, национальный элемент, техника пошива, забытая временем форма… Они были разными, но были всегда. В каждой эпохе, в каждом государстве, в каждом социальном слое. Жертвы. Мария слегка опустила голову. Зал волновался тихими выдохами. — Цвета этой встречи холодны, ибо нет ничего греющего ни в наличии такого рода явления, ни в том, что о нем зачастую умалчивают. Какими бы ни были причины, они не оправдывают молчания. Мария Владимировна в который раз возвращает наше привередливое внимание к теме, нежеланность которой стоит комом в горле. Мария Владимировна напоминает нам, где есть граница, где есть свобода, где есть и обязана быть справедливость. Равенство. Социальное-нравственное, безусловное и непоколебимое. Вне зависимости от лет, цветов, ориентиров, ценностей и культур, вне зависимости от времени и истории, вне зависимости от полов и принадлежностей — ни имеет права на существование ни тиран, ни жертва. Свобода — есть естественный принцип мира. Свобода личности, тела, слова, страны. Посягательтво на границы, чьими бы они ни были — преступление. Покрывательство тому — преступление. Терпение того — преступление. Ибо каждый из нас, примиряясь с тиранией извне — становится тираном внутри, самому себе. — Смотрите! Кто-то в зале охнул, один мужчина, Лукина его не знала, вскочил с места. Все смотрели на модель, невысокого человека с сединой в строгой бородке. На его груди, закрытой необычной косой рубахой, стало быстро расползаться подозрительное пятно багрового цвета. По внутренней стороне тренча кровь обильно и стремительно катилась к светлому полу, капая мужчине под ноги. То же самое случилось со всеми моделями. Наряды, грубо испачканные краской, расцветали оттенками крававого в области груди. — И не забывайте, — спокойствие в голосе Поляковой диковато контрастировало с возбуждением в зале. — Стремясь истребить что-нибудь в других, сперва истребите это в себе. На этих словах свет погас, остались только тусклые напольные лампочки по периметру подиума. Лукина почувствовала бердом, как пес прижался и привстал на передних лапах. Не прошло и минуты, как свет снова появился, уже полный, теплый и от всех источников света. На сцене уже не было ни моделей, ни Поляковой. Последняя спустилась в зал. Раздались первые хлопки, быстро потонувшие в шумных овациях. Лукина хлопала тихо, медленно, подавляя неприятные аналогии в мыслях. «Элегантный ход, Поля» подумала она, «Более чем.» Снова взглянула на Марию, мерно и неторопливо хлопающую в общий гул оваций. — Мы можем поговорить после? — Лаура Альбертовна осторожно искала реакцию в ее лице. — Можем, — сухо буркнула Третьякова, не поворачиваясь. — Если Вам захотелось посетить далёкие дали. — Ах, вот как, — Лукина, изобразила досаду, отвернулась, поправила манжеты, педантично разглядывая свои руки. — Мне казалось, как взрослые люди, мы могли бы выстроить менее предстазуемый диалог. Мария мрачно глянула на нее. — А я думала, взрослые люди не лгут на пропалую, прикрывая свою трусость чужим именем. — Имени, как раз, я не скрывала. — Знаешь что?! — Третьякова повысила голос, но под любопытными взглядами с соседних мест, быстро взяла себя в руки. — Нет, мы не можем поговорить. — Жаль. Мне только захотелось прогуляться в далёкие дали. — пожала плечами Лукина. Мария коротко посмотрела на нее. В глазах ее не читалось ничего, ни злости, ни раздражения, ни гордости, только ледяное, непробиваемое ничто. — Смотрю, вы снова нашли общий язык. — незаметно подкралась сзади Полякова. — Да. — сказала Лаура. — Нет. — сказала Мария. Полякова хмыкнула, облокачиваясь на кресло Лукиной. — Сдается мне, девочки. — так же тихо, пользуясь шумом в зале, выплыла с другой стороны Розенберг, напугав Машу. — Общий язык вы найдете только если одна из вас прикусит свой. Взгляды Любы и Татьяны сошлись на Лукиной. Лаура фыркнула и отвернулась, демонстративно вздернув подбородок. — Вовсе нет, Люба, — негромко ответила Мария, опершись на подлокотник ближе к Розенберг. — Мы бы нашли общий язык, если б одна из нас воспользовалась им раньше. Последовала короткая пауза. Лукина прыснула в голос. Полякова кашлянула и прикрыла рот рукой, подавляя смешок. Розенберг слегка покраснела. — Я не это имела в виду… — пробормотала Третьякова и смущенно заерзала. — От себя не убежишь. — фыркнула Лукина, искоса глянув на Марию. Ее встретил повеселевший взгляд из-под длинных ресниц, посыл которого Лукина Лаура Альбертовна решилась мысленно окрестить «надеждой». Надеждой, что мосты гореть не намерены, а напротив, быть может даже смогут опуститься, если как следует смазать механизм.