Лунный характер

О, лунная ночная красота, Я пред тобой опять благоговею. Пред тишиной и кротостью твоею Опять немеют грешные уста.

Константин Романов

Прежде, чем она вставила ключ в замочную скважину, за дверью уже послышалась возня. Дверь не скрипнула, открылась совершенно беззвучно и гладко. Берлиоз суетился, цокал когтями по ламинату и с остервенением обнюхивал. Брюки, сумку, руки, обувь — все, до чего был способен дотянутся. — Привет, привет, мой хороший.. — приговаривала Лукина, уворачиваясь от слюней и лап. — Мне нужно с ним выйти. Останешься дома? — Нет, — быстро ответила Мария. — Я с вами. Не теряя времени, они оставили на комоде в коридоре сумки и вышли обратно, на улицу. Лукина не взяла с собой ни поводка, ни намордника. Было уже поздно, слишком поздно, чтобы встретить случайных прохожих. А для встречи с неслучайными прохожими не нужен ни поводок, ни намордник. Ротвейлер с ходу умчался в темноту, в ближайшую группу деревьев. Было тихо. Для центра Москвы даже слишком тихо. Только машины, где-то за домами, время от времени разбавляли тишину скоростным шипением. Где-то далеко проехала скорая. Лукина пихнула руки в карманы пальто, достала сигарету выверенным движением. — Не знала, что ты куришь, — тихо пробормотала Мария, поеживаясь от лёгкого ветра. — Можно? — Можно. Лаура протянула ей сигарету и зажигалку с откидным клапаном. Не без удивления. Пахнуло бензином. — Не курю. Так, изредка позволяю себе. — Я тоже, — кивнула Мария. — Только в самые худшие дни. Лукина плотнее запахнула пальто. Лёгкое опьянение, только начавшее разливаться по крови, давно минуло. — Это был не худший день. — подумав, резюмировала она. Мария неуверенно качнула головой. Выдохнула. Дым закрутился, заиграл обрисами и метафорами, управляемый порывом ветра. — Поверить не могу, что он притащился сюда. — прошипела Третьякова, сжав челюсть. — В Москву. — Думаешь, только за тобой? Мария, внимательно следившая за темнотой двора, отрицательно покачала головой. — Не думаю. У него были здесь какие-то дела. Раньше. Не знаю. — она беспокойно переступила с ноги на ногу. — Бер! — в полголоса позвала Лукина. Громче и не следовало, в тишине улицы, ее голос четко отразился от стен многоэтажек, завибрировал, поднялся куда-то вверх и исчез. Послышался шорох листьев, мгновение, и из тени вырисовался силуэт Берлиоза, быстро сокращающего расстояние. Он подскочил, игриво вильнув обрубком хвоста, сел прямо перед ней, ткнувшись носом в пальто, заглядывая в лицо. — Впечатляет, — Мария потянулась к мягкой шерсти. — Собака должна быть воспитана. Иначе это испытание для всех вокруг и для неё самой. — Отец тоже так говорил. Правила упрощают жизнь и тебе, и Гелле, Маша. — тепло улыбнувшись, вспомнила Третьякова. — Помню, как спорила с ним. Правила, это же так скучно. — Иногда это необходимо. Третьякова молча кивнула. Лаура позволила псу ещё погулять, он мелькнул под фонарем и снова скрылся в мраке неосвещенной части дворика. — Ты не голодна? — Нисколько, — тихо ответила Мария. — Я бы выпила, если ты не передумала. Немного. Немного, как же. Лукина незаметно ухмыльнулась. — Давно это продолжается? — не выдержав, задала она крутившийся вопрос. — Давно. Мария шагнула к ближайшей урне, уронила над ней огонек сигареты и вернулась, покачиваясь, пряча руки в рукава пальто. — С развода, если быть точнее. — Почему? Третьякова встретила ее взгляд, улыбнулась. Грустно, очень грустно. — Почему мы развелись или почему он преследует меня? Лаура Альбертовна пожала плечами, отвернулась, ища взглядом Берли. — Я ушла, потому что испугалась за свою жизнь. — уклончиво проговорила Мария. — Он был ревнив. Любой взгляд мог стать причиной истерики, которая разыгралась бы дома, по возвращению. Что говорить о друзьях, знакомых...Он пытался отрезать меня от мира, а я сопротивлялась. Довольно долго. Тогда он начал преследовать меня, по мере возможности. Я видела его машину в городе, когда ехала на работу, видела поблизости, когда встречалась в с подругами. Он начал следить за мной открыто. Я подумала, ладно, может хоть так он успокоится. — А стало только хуже. — без труда догадалась Лукина. — А стало только хуже. — Мария кашлянула и начала прогуливаться вперед-назад. — Стало хуже. Когда пришлось совсем плохо, я собрала вещи и сбежала в другой район. Он нашел меня через несколько дней. Я уехала к подруге, в соседний город. Он и там меня отыскал. С помощью ее супруга, адвоката, я добилась развода, вернула фамилию и решением суда на какое-то время защитилась. Ему было запрещено приближаться ко мне. Прошло три года. О, как счастлива я была. Я наконец была спокойна.       Лукина не спрашивала. Не стала задавать очевидных вопросов. У нее и без того нашлись очевидные ответы. Она прекрасно знала, как меняется человек в быту, как обнажает гнилые зубы его нутро, как зловонно может потянуть от него тем, чего близко не было до наступления замужества. Она знала девушек, недоумевающих, как же так вышло, ведь он был таким хорошим и внимательным. Знала немало таких девушек. — Срок ограничений истек и он вернулся. — хрипло продолжила Мария. — Приходил к дому, караулил по вечерам, когда я возвращалась. Сперва он не подходил, просто стоял и смотрел. Потом стоял уже под дверью, все пытался поговорить. Я сменила адрес трижды. — Заявляла? — А толку? У него тоже есть деньги и связи. — Как же тогда ты выиграла суд? Мария отвернулась. Лауре показалось, что она вздрогнула. — Тогда он слишком…доказательства были неопровержимы. — после долгой паузы сообщила она и снова поежилась. — Пойдем. — Лаура Альбертовна выдохнула, метнула окурок в сторону урны и позвала Берлиоза. Не дожидаясь, она повернулась к дому, незаметно осмотрев двор. Улица, куда доставал свет фонарей, была совершено пуста. Квартира Калантэ, в отличие от кабинета и офиса в целом, оформлена была куда уютней. Теплые цвета, сменявшиеся от бежевого, до глубоко персикового, хорошо сочетались с белой мебелью — кожаным диваном и креслами, и с древесного цвета шкафами, явно сделанными под заказ. Комната, широкая и вытянутая, куда завела Марию Лукина, была светлой, просторной и на первый взгляд даже пустоватой. Широкий стол прямо под окном, на нем пара книг, какой-то блокнот и перьевая ручка. Пара стульев. Бордовые, тяжёлые даже на вид, занавески по обе стороны большого, почти в пол уходящего окна. Это был кабинет, причем, как показалось Третьяковой, на вскидку представлявшей планировку, кабинет занимал куда больше места, чем, например, спальня. На стене, в самом центре, между двумя белыми полками, над диваном, висела картина в крупной, украшенной лепкой раме. С картины, из-под шляпки наискосок, на нее глядела молодая итальянка, сидя в дамском седле на вороном жеребце, поднявшемся на дыбы. Или кобыле, она не была уверена. Это была качественная репродукция работы Блюллова. «Всадница». Конь, взметнувшийся от лая мельтешащей позади собачки, скалил зубы и тоже смотрел прямо на Третьякову. Мария отвернулась. Даже в тусклом свете торшера, а другой источник света Лукина включать не стала, в глаза бросался исключительный порядок. Напротив стоял шкаф, почти все полки которого занимали книги, новые и не слишком. Среди них темнели даже очень старые экземпляры, корешки которых явно были намного старше обеих женщин, вместе взятых. Берлиоз, поужинав, присоединился к ней заглянул в комнату, нерешительно зашёл и лег у двери, водя бровями за Третьяковой. — Что будешь пить? Вина не держу, не любитель. Ром, виски, бурбон, должен быть ликер, кажется. Лаура показалась в дверях. Она все ещё была в бирюзовом костюме, только расстегнула пару пуговок рубашки и ослабила цветастый галстук. — На твой вкус. Я могу взглянуть? — Мария движением головы указала на книжный шкаф. — Чувствуй себя как дома. Лукина удалилась. Поглаживая корешки книг, Мария изучала имена авторов и названия. Здесь было много классической литературы, очень много. Пожалуй, большая часть ее коллекции представляла собой лучшие работы известнейших писателей, пусть многие из представленных произведений и не пользовались популярностью. Здесь был Гомер, Вирджиния Вульф, Вильям Дюбуа, несколько томов Шекспира и многие, чьи имена Мария знала. Она потянула, стоявший чуть выделяясь среди других, кроваво-красный том. «Потерянный рай» Джона Мильтона, на обложке которого ангелы, пытались удержать лестницу в небесах. Алое сияние неба задавало их крыльям темные, почти черные тона, лица выражали смесь страха, усилия и воинственности. В книгу был вложен тетрадный лист, Третьякова заметила его уголок, но не успела взглянуть, не успела даже открыть нужной страницы. Лаура вернулась. Подавляя любопытство, она вернула книгу на место. Обернувшись, поймала встревоженный взгляд. Повисла некоторая неловкость. — Музыки? — неуверенно прервала тишину Лукина. Мария согласилась и подошла к столу. Она разлила ликер, задумчиво вдохнула сладкие нотки карамели, наблюдая за женщиной. После короткой заминки с колонкой, комната погрузилась в глубокое звучание фортепиано одной очень известной композиции Людовико Эйнауди. — Это прекрасно. — тихо, в полтона шепнула Мария, наслаждаясь мелодией, полумраком и воцарившимся умиротворением. Лукина молча подошла, взяла протянутую рюмку, опустилась в кресло. Мария последовала ее примеру. Обе не знали, с чего начать разговор. Решение нашлось быстро, лёгкий взмах рукой, они опрокинули рюмки не нарушив молчания. Ликер был приторным. Даже слишком. — Быть может, если вы поговорите, что-то изменится. — наивно предположила Лукина, расправляя складку на брюках. — Я не стану с ним говорить, — сухо отрезала Мария. — Не стану ни говорить, ни слушать. И о нем говорить я тоже не хочу. — Как пожелаешь, — Лаура Альбертовна потянулась за ликёром, но встретила протестующий взгляд. — Я надеялась на это. — хмыкнув, она взяла бутылку рома. Они не возвращались к разговору о бывшем муже. Не говорили больше о прошлом. Не стали ворошить воспоминаний. Музыка менялась, наполнялись и осушались хрустальные рюмки, беседа осторожно прощупывала подходящие темы. Вскоре им удалось расслабиться и забыть о неприятной встрече, забыть о тревогах, отдаться мирной болтовне друг о друге, сближающей и тихой, неторопливой, как течение равнинных рек. Несколько раз Мария ловила на себе неоднозначный взгляд Калантэ. Несколько раз ловила странный взгляд Лукина. Обе не придавали этому значения. Аперитивы кончались, бутылка медленно не верно иссякала. — А я Водолей, — сонно улыбнулась Третьякова. — Нам с Тельцами совсем не по пути. — Не говори, что веришь в эту чушь. — отмахнулась Лаура, поморщившись. — Телец-женщина крутит мужчинами, а они, в свою очередь, прислуживают ей с большим удовольствием. — Мария, смеясь, продолжила зачитывать с телефона. — Она энергична, очаровательная и даже вызывает зависть у других женщин. Лукина раздражённо фыркнула, качая головой. — С возрастом Телец-знак зодиака-женщина становится только краше. Она всегда вдумчива и сдержанна, но внутри нее живет настоящая бунтарка. Вооот оно что, Лора! В душе ты бунтарка? — Мария рассмеялась, глядя на скептичную физиономию Лукиной. — Кто бы мог подумать! — А что тебя смущает? Разве я не похожа на бунтарку? — криво улыбнулась Лукина, рассматривая свой галстук, съехавший ещё ниже. — Нет, ни капли. Ты похожа на любительницу интриг и дворцовых переворотов. Загадочная Калантэ, королева ночных кошмаров молодых писателей. — мелодично произнесла Мария, сквозь улыбку. — Звучит весьма недурственно. — Ты весьма недурственна. — медленно проговорила Мария, задержав на ней взгляд. — Что ж…думаю, пора отдохнуть. Кажется, скоро рассвет. — Выхода нет... — рефлекторно пробормотала Лаура Альбертовна. — Ключ поверни и полетели. — полушепотом поддержала ее Третьякова. — Я постелю тебе в спальне. Не беспокойся, я останусь тут. Мария взглянула на нее, задумалась. — Если захочешь в душ, все что нужно я оставлю в ванной. — Спасибо. Третьякова поднялась. Довольно неуверенно. Ром, как известно, серьезно сбивает с толку, особенно, в сочетании с резкими подъёмами и несерьёзными закусками. Лукина тоже встала, опередила ее, покидая кабинет. Вскоре она вернулась с полотенцем и белоснежным халатом в руке. — Спасибо, — повторила Мария, оглянулась, с сомнением оценивая комнату. — Ты уверена, что... — Да, без проблем. — прервала ее Лукина, улыбнувшись. — Мне не в первой. Отдыхай. Третьякова опустила голову, проходя мимо. Берлиоз поднялся, провожая ее взглядом. Недолго думая, отправился за ней. — Предатель. — едва слышно шепнула Лаура, отворачиваясь. Когда в ванной зашумела вода, она стянула пиджак, попутно выуживая из ровного ряда «Потерянный рай». Сегодня она была в шаге от провала. Листок, тесно связанный с названием произведения, действительно неудачно выглядывал из-за страниц. Тот самый, вырванный, смятый лист, врученный ей когда-то перед подъездом, хранивший наскоро написанный стих о ней самой, которая «в надменности и строгости рабочей», упустила знаки внимания девушки. «Какая прекрасная была пора, черт возьми. Какая недолгая.» подумалось ей. Вложив лист прямо и ровно, так, чтобы ни одна его сторона больше не цепляла взгляд, Лукина вставила красный томик в дальний ряд, скрытый передними книгами из сборника рассказов Сапковского. Мария вернулась, когда комната приобрела прежний вид, стол опустел, а музыка смолкла. — Я зашла попрощаться. — Доброй ночи, Мария Владимировна — не удержав грусти в голосе, кивнула Лукина. — Доброй ночи. Спасибо ещё раз. Женщина помедлила. Волосы, слегка влажные на концах, сворачивались кольцами. Туго затянутый халат подчеркивал изгиб талии — оторвать взгляд было непросто. Она устало выдохнула, улыбнулась и ушла, беззвучно ступая по согретому полу. Улыбка получилась вымученной. Лаура Альбертовна ещё долго не спала, даже не пыталась. Некоторое время она была занята книгой Марии, туго гнущейся, только напечатанной, крепко пахнувшей чернилами, клеем и смесью химических средств. Она выискивала сходства и намеки, способные прояснить картинку, которая начала туманно, нечетко, но вполне стремительно вырисовываться в сознании. Во многом описания Евгения напоминали тучного мужчину на парковке. Только вот его избранница не проходила на Третьякову ни капли. И ладно, если бы вопрос упирался во внешность, но характером героиня была полной противоположностью той женщине, которая, скорее всего, уже спала в комнате по соседству. Когда слова стали расплываться, а зрение устало настолько, что бестолку было пытаться свести их обратно, Лукина отложила книгу, вышла на кухню, стараясь не шуметь, заварила чай и открыла окно. Ветер быстро выгнал аромат ромашки и мяты, оставил только свежесть и запах сосен, раскинувшихся на аллее за домом. Потом сменился запахом табака. В темноте она курила и думала. Думала и курила. Чай быстро остывал, забытый под рукой, на подоконнике. Она прикурила снова, словно узоры сигаретного дыма могли подтолкнуть ее к ответам, вырисовывая странные, затейливые образы, тая в голубоватом свечении убывающей луны. Было холодно. Было тревожно. А потом было напряжённо. Потому что потом было касание, неожиданное и лёгкое, где-то в области плеча. Она вздрогнула, едва не задев чашку. — Я напугала тебя? Прости. — мягко прошептала Третьякова. — Мне не спится. Не спрашивая, она вытянула из пачки на столе сигарету, сверкнула пламенем зажигалки. Тишина была такая, что обе отчётливо слышали треск тлеющего пергамента. Глаза давно адаптировались к темноте. Глаза были прикованы к контурам и линиям, едва скрытым черной тканью ее рубашки. Третьякова была в одной своей рубашке, почти полностью застегнутой, но не слишком плотной, чтобы незаинтересованно отвернуться. Лукина не рисковала опускать взгляд, не смела спугнуть беспечность рядом стоящей женщины. Огонек сигареты время от времени подсвечивал ее лицо, благородный профиль, белеющий в темноте. Мария на нее не смотрела. Позволила изучать себя, глядя куда-то вдаль, сквозь дом напротив, словно его и не было вовсе. Словно перед ней открылся интереснейший пейзаж. Она не могла не чувствовать на себе голубого сияния глаз Лукиной, не могла не знать, что вертится на уме директрисы. Она знала и чувствовала. Чувствовала и знала.