Лунный характер

Вдруг глянул месяц серповидный.

О, как лицо твое бледно!

В нем страх и гнев! — Как мне завидно!

О почему — мне все равно! Валерий Брюсов

Полякова Татьяна Алексеевна вошла в зал в компании своего помощника. Помещение просторное и широкое было полно людей. Все пространство, кроме сцены, занимали маленькие круглые столики, на три-четыре человека. Люба помахала ей рукой, приглашая, но прежде чем занять ее столик, Полякова обратила внимание на двух женщин, сидящих в самом центре. Они обе были в черном, одна — золотоволосая, моложе, сидела в черном платье, изящная и тонкая. Платье с пышным кружевом на плечах смотрелось безупречно. На груди ее висел крупный, золотой, удлиненный к низу крест. Красная помада украшала надменные губы, красивые, полные губы. Тонкие руки, покоящиеся на коленях, были сложены умиротворенно и властно. Золотые локоны лежали вокруг бледного, спокойного лица. Рядом сидела женщина старше и выше. На ней был черный костюм, дорогой и простой, настолько простой, что главным его украшением была она сама. От выреза пиджака, под которым, казалось, не было нижней одежды, отвлекали только длинные, с серебряными шариками на концах, серьги. Она по-хозяйски осматривалась, из-под крупных черных очков. Рыжеватые, светло-каштановые волосы симметричными волнами обрамляли хищные черты лица, прямые, тонкие, величественные. Две дамы в черном притягивали внимание. Полякова улыбнулась себе под нос и заняла место подле Любы. Две женщины в черном синхронно повернулись, когда в зале заиграла музыка. Синхронно переложили руки и заняли совершенно одинаковые позы. Спокойствие и королевскую осанку, которую они делили на двоих, хотелось запечатлеть, написать картиной, сохранить на память и повесить где-нибудь в самом центре Москвы. — Прекрасная пара. — шепнула Розенберг, проследив направление ее взгляда. — Прекрасная пара. — согласилась Полякова, поправляя завиток коротких волос. Мария Третьякова и Лаура Лукина, неподвижные как изваяния, ожидали. Полякова видела, как время от времени Лара наклоняется к Маше, что-то шепчет ей на ухо, вызывая улыбку. Видела, как Маша прятала взгляд, стараясь сдержать смех. Видела, как ей это не удавалось. Розенберг тоже изредка поглядывала в их сторону, тоже улыбалась и тоже многое видела. Видела, как их руки случайно соприкасались, как они обе краснели и замолкали. Видела, как близко они сидели. Видела, как Маша смотрела на Лару, когда внимание последней ускользало. С начала прослушивания Лукина постоянно отпускала язвительные, колкие шуточки и замечания, не давая своему новоиспечённому заместителю заскучать. Мария, время от времени, пихала ее в бок, вынужденная сдерживать смех и слезы, в попытках сохранить серьезный и внимательный вид. — Я пришел из Эстонии, чтобы сегодня показать… — с сильным акцентом и по слогам произносил выступающий, молодой человек в очках и с идиотскими усами. — Надеюсь, не пешком. — наклонившись к Марии, прошептала Лукина. Аромат духов Третьяковой не оставлял и шанса отнестись к своей работе серьезно. Мария напряглась, сдерживая смешок. Лукина видела, как дрогнули ее губы и сузились глаза, веселые морщинки проявились под изогнутыми стрелками. — Ради бога, перестань. — шепнула в ответ Третьякова. — Моя книг-га отведет вас в истор-рию молодой…- бубнил юноша. — Отведет? Прямо за ручку? — Лукина ехидно фыркнула. Пинок под столом не заставил себя ждать. Она только громче фыркнула, под тихое хихиканье Третьяковой. Были и те, чьи выступления заставили Лукину замолчать и слушать. Несколько девушек, весьма перспективных, двое молодых людей и мужчина, походивший чем-то на доброго волшебника. Третьякова удивилась, когда не последовало соответствующей шутки. Она обернулась, внимательно глянула на Лукину, но та лишь покачала головой. Мария быстро определила, где скептицизм и задиристость директора сменяется вниманием и уважением. Ровно там, где бездарность граничит с талантом. Именно таких людей она безошибочно выделяла, работая без напряжения, как самая настоящая ищейка. Профиль женщины пристально глядевшей на сцену, доставлял Третьяковой истинное эстетическое наслаждение. Она любила красивых людей. Любила настолько, что была готова каждый раз разочаровываться, стоило им заговорить. Когда говорила Лукина, Мария молчала. Не из преувеличенного почтения, нет. Слушать ее было приятно, достаточно приятно, чтобы не перебивать. Ей нравились эти мягкие, непредсказуемые интонации, нравился стальной звон, нравился бархатистый шепот, ледяные смешки, горячие шипящие, слово змеиные, гипнотически обольстительные. Больше всего ей нравилось, как Калантэ произносила ее имя. — Мария Владимировна. — негромко, не так агрессивно задевая «р», как это делали все остальные. Нет, она говорила мягко, скашивая все острые углы. Притупляя самоконтроль Третьяковой тихим, вкрадчивым голосом. Проникновенно и как-то неуловимо ласково. Последний выступающий отнял времени за троих, все пытаясь впечатлить своими изысканиями. Лукина утомленно вздохнула. Мария Владимировна повела плечами, мышцы болезненно отозвались, заставляя ее поморщится. — Устала? — шепнула Лукина, наклонившись. — Ага, — так же тихо ответила она, ощутив чужое дыхание на волосах. Лаура Альбертовна отстранилась. Третьякова заметила краем глаза взмах ее руки, короткий, приказной. Каких-то несколько секунд и речь оборвалась. Молодой человек замолк, постучал по микрофону, занервничал. На сцену вышел ведущий. Его микрофон работал исправно. — Поблагодарим Владимира за выступление и напомним, что каждому участнику отведено одно и то же количество сценического времени. Условия равны для всех. Прошу… - ведущий подтолкнул Вову к ступенькам. — Это ты сделала? — прошипела Третьякова, подавшись ближе. — Не понимаю о чем ты… — невинно пожала плечами Лукина. — Ох, хитрец, — протянула Мария, посмеиваясь. — Элегантный ход. Лукина встретила ее взгляд и криво ухмыльнулась. Ведущий объявил перерыв, позволяя собравшимся прогуляться, поболтать и перехватить напитки, а администрации согласовать решение. Розенберг и Полякова наблюдали, стоя бок о бок, как единовременно поднялись женщины в черном, как младшая уступила дорогу старшей и двинулась за ней, в ногу, уважительно и отработано, словно они посещали такие мероприятия изо дня в день. — Таня, Люба, рада вас видеть, — приблизившись, склонила голову Лукина. — Прошу любить и жаловать, Третьякова Мария Владимировна. Движением руки она представила Марию Поляковой, совершенно так же, как сделала это много лет назад на одной центральной аллее, освещенной множеством цветных огоньков. — Мария Владимировна, — Полякова любезно кивнула, а Розенберг тепло улыбнулась. — Я помню нашу первую встречу. — В самом деле? — искренне удивилась Мария. Лукина тоже попыталась изобразить удивление. — Тогда ещё я не была писательницей. — смущённо прояснила Третьякова. — А я модным экспертом. Надо заметить, к такому блестящему будущему нас подтолкнул один и тот же человек. — Полякова поджала губы и заговорщически подмигнула Маше. — Пожалуй, — смутилась женщина, стараясь не смотреть на Лукину. — Как Вам пришлось выступление? Здесь всегда так людно? — Мало достойных кандидатов, — покачала головой Розенберг, а Полякова солидарно закивала. — Но желающих меньше не становится. — Татьяна кинула взгляд на пустующую сцену. — С каждым годом их больше. Ничего, кроме разочарования это не приносит. — И нам, и им. — добавила Лукина. — Они отнимают наше время, а мы их возможности. Справедливый обмен. — И все-таки, в каждом прослушивании находится тот, ради кого мы собираемся. — добродушно заметила Розенберг, подмигивая Марии. — Всегда есть смысл выслушать желающих. Даже если это не принесет пользы, опыт принесет в любом случае. Мария Владимировна понимающе покачала головой, чувствуя на себе концентрацию особой ауры этих женщин. Вместе они звучали и выглядели как сработанное трио, их энергообмен и уникальная, ощутимая атмосфера единства и гармонии словно окутывала вуалью, создавала комфорт, чувство защищённости и участия в жизнидеятельности слаженного механизма. Словно они три старых друга. Старых как этот мир. Интуиция забилась в глубине подстреленным зверем, судорожно и отчаянно. Третьякова ее не услышала. Она слышала только негромкий, мелодичный смех Калантэ рядом с собой. Слышала, как настойчиво ускоряется биение сердца, послушно окликнувшегося на этот смех. Прошло некоторое время. Зал преображался на их глазах: естественное освещение померкло, за окнами ТаЛаура смеркалось, а внутри загорелись гирлянды и уютные, тепло-желтые огни подсветки. Персонал сновал между ними, сводя столики в более уютную близость, зажигая свечи, оформляя столы побольше под фуршет. Третьякову выхватила молодая журналистка и расспрашивала уже несколько минут в другом конце зала. Лукина тихо беседовала с Поляковой, пока Розенберг контролировала и координировала приглашенных официантов. Лаура Альбертовна избегала камер, привычно высматривая вспышки и маневрируя между ними, незаметно, осторожно, легко. В зале остались только свои, старые авторы, редакторы, художники, словом, все сотрудники и те, чьи имена сегодня попали в списки «одобрено». Помимо них по залу растеклись представители прессы. Лаура Альбертовна безошибочно определяла их и без бэйджиков, только по жадным, любопытно шарящим взглядам. Позже, когда Лукина дала незаметный знак, объявили Марию Владимировну, приглашая на сцену для приветствия и вступительной речи. Она показала себя превосходно, уверенно и легко, словно делала это множество раз. Она говорила, а Лукина, Розенберг и Полякова наблюдали, потягивая вино, как внемлет ей зал, как сверкают вспышки фотокамер, как смотрят на нее люди. Влюбленно, очарованно, с нежностью. Даже облаченная в черный она казалась божественной. Когда она покинула сцену, несколько журналистов обступили ее кольцом. Лукина была готова вмешаться немедленно, но поймала взгляд женщины, нисколько не напуганный, не уставший. Благодарный и радостный взгляд. Взгляд, с которого началось их тесное, теплое сотрудничество.       Они работали согласованно, выверенно, словно такой тандем прожил уже немало, отточил все шероховатости и стал мощным, эффективным дуэтом. Третьякова появлялась в офисе регулярно, пусть даже ее должностные обязанности не предполагали постоянного присутствия. В стенах ТаЛаура ее полюбили сразу и поголовно, что говорить о Берлиозе, восторженно встречавшим ее каждый раз, как самую любимую, долгожданную часть дня. Близилась премьера. Рынок уже ждал, подготовленный и собранный, готовый выпустить на прилавки лучших книжных магазинов ее работу. Розенберг предложила устроить скромный корпоратив, после презентации книги, автографов и прочей официальной частью. Скромный, включал в себя узкий круг друзей, ее, Лауру, виновницу торжества Марию Владимировну и Полякову. Последняя не упустила возможности подружиться с Третьяковой, заезжала в офис даже чаще, чем навещала Лукину. Конечно, их сильно сблизил предстоящий показ, вдохновенный атмосферой и героями книги. Полякова обещалась, что это будет одна из самых эффектных ее демонстраций. Время шло. Лаура Альбертовна торжествовала и в равной степени горевала о сложившейся ситуации. Желанный переломный момент ее нашел, но совсем не таким, каким следовало бы. Не принес и капли облегчения, наоборот, ввел ее в состояние постоянной готовности, в тонус, истощающую потребность следить за каждым словом, жестом, за любым, даже малейшим проявлением внимания к Третьяковой. Выдать себя было бесконечно страшно. Выдать себя и потерять установившийся теплый контакт было страшно смертельно.       Премьера наступила, как и должна была. Встречу с читателями Третьякова провела блестяще, о том говорили восторженные отзывы, посыпавшиеся во все точки продаж, в ее личные социальные сети, на почтовые адреса ТаЛаура и независимые источники средств массовой информации. — Она попросила написать «Для своей будущей жены» — Третьякова многозначительно поиграла бровями, прежде чем рассмеяться и коснуться бокалов Розенберг и Поляковой. Лукина сдержано улыбалась, откинувшись в тени высоких кресел. — Бедная девочка не знает, что я больше никогда не допущу глупости, стать чьей-либо женой. Лаура Альбертовна внимательно глянула на нее. Да, брак Третьяковой не был новостью, как и нашумевший развод. Но сложно было отыскать хоть отчасти правдивую информацию о том, что произошло на самом деле. Третьякова тогда не дала никаких комментариев, а вот ее бывший супруг разошелся ни на шутку, пытаясь всеми силами подорвать репутацию Марии. Был и плюс в его эгоцентричной болтливости, он быстро начал путаться в показаниях и люди, без того не доверявшие его словам в адрес очаровательной Третьяковой, потеряли веру в конец. — Нет ничего плохого в том, чтобы быть чьей-нибудь женой. — Розенберг накручивала на палец седую кудряшку. — Да, — серьезно поддержала Полякова. — Но нет ничего хорошего в том, чтобы иметь мужа. Лукина рассмеялась, опуская глаза. Ее голос затерялся в квартете звонкого смеха подруг, единственного звука в полумраке кабинета Розенберг. — Он действительно был таким кретином, как о нем писали в прессе? — Полякова любопытно подалась вперёд. — Нет, вовсе нет. — Мария Владимировна вернула бокал на стол, откинулась на спинку кресла и заложила ногу на ногу. — Кретином он не был. Евгений был... Евгений. У Лукиной расширились глаза. Она помрачнела. «Не тот ли это Евгений, который занимает страницы ее книги? Третьякова выглядела несколько подавленной. Пальцы отбивали по подлокотникам, скрещенные ноги, глаза бегают. Она нервничает.» Лаура Альбертовна судорожно обдумывала, искала подтверждение своей догадке. Не спрашивать же в лоб при всех. — …Был человеком, с которым мне бы никогда не хотелось встретиться снова. — С этим связано Ваше бегство из Польши, верно, Машенька? — аккуратно, мягко уточнила Розенберг. — Верно. С развода прошел не год, и не два. Он не давал мне жизни. Я подумала, это не худший повод, чтобы вернуться домой. — Верное решение, — сочувственно произнесла Полякова. — Нет ничего навязчивее мужчины, не способного признать свое поражение. — Татьяна раздражённо шевельнулась, поджала губы, задумчиво уставившись куда-то в дальнюю стену. — Есть, — покачала головой Лукина, желая увести беседу от неудобных для Третьяковой вопросов. — Женщина не способная признать свое. Розенберг грустно взглянула на нее и почему-то кивнула, то ли соглашаясь с ней, то ли со своими мыслями. Мария притихла, погруженная, вероятно, в размышления. — Был у меня один завистник, — проговорила Полякова, оторвавшись от воспоминаний. — Помнишь, Люба? Все присылал мне гневные письма с угрозами, вырезанные буквы из газетных листов, все по классике. Оказалось, это был человек, которому ещё мальчишкой я отказала в свидании. Розенберг кисло хмыкнула. — А как же, — она медленно крутила бокал в одной руке, вторую удерживая под подбородком, поглаживая шею. — Любовь наживает самых верных врагов. — Это не любовь. — подала голос Лаура Альбертовна и выдвинулась из тени. Между ее бровей пролегла глубокая морщинка. — Любовь никогда не оставит позади врага. Истинная любовь не позволит человеку поступить во вред. Высшее благо, на которое он способен вслед невзаимности — это отступить, позволить человеку, которого он любит, следовать своему счастью. — Розовые очки, Лара, тебе не к лицу. — серьезно заявила Полякова. — Мало кто способен на такой жест. — Значит мало кто способен любить. — слабо улыбнулась Мария. Лукина с Поляковой весело переглянулись. — Твоя подопечная быстро научилась принимать сторону сильного. — Сторону правого. — одновременно, в один голос ответили женщины. Кабинет Розенберг, погрузившийся в тягучую тишину, снова согрелся смехом. Они покинули офис вдвоем, Мария, смеясь, схватилась за руку Лукиной, чтобы восстановить равновесие. На улице уже давно стемнело. Было свежо, стужа свела мышцы неожиданным укусом, а туман окутал улицу серым, матовым шарфом. Лукина первой заметила густую, черную тень на парковке. Тень двинулась в их сторону. Лаура Альбертовна напряжённо шагнула вперёд, бессознательно занимая положение между Третьяковой и потенциальной угрозой. Тень нерешительно притормозила, но, недолго думая, снова двинулась к ним. По мере приближения она становилась шире, выше и чётче, в конечном итоге, возле Лукиной вырос мужчина чуть выше ее самой, полноватый, с рыхлым, неприятным лицом. Особенно неприятным оно было от того, что устремилось не на нее, а на Третьякову, пристально уставившись в нее черными, блестящими бусинками глаз. — Нам надо поговорить, Маша. — не утруждаясь приветствиями, заявил мужчина, попытавшись обойти Лауру. Лукина сделала шаг в сторону, на корню пресекла его движение, заставляя сохранить дистанцию. Мужчина посмотрел на нее. В его глазах не было ни капли дружелюбия. — Это кто? Твоя любовница? — буркнул он, не пытаясь все же подойти. Третьякова молчала. Лаура Альбертовна не видела ее лица, сосредоточившись целиком на человеке перед собой. — Лара, все хорошо? — раздался позади голос Поляковой. Она с Розенберг за ручку, выплыла из здания. — Разумеется, — негромко ответила Лукина. — Он уже уходит. — женщина понизила голос так, что слышать ее мог разве что мужчина. — Правда? Он с секунду испепелял ее взглядом, потом выглянул ей за спину, неуверенно спрятал руки в карманы и ссутулился. — Еще увидимся, — бросил он, прежде чем развернулся и быстрым шагом удалиться обратно, в темноту из которой вылез. — Кто это был? — Любовь остановилась, поравнявшись с Марией. Третьякова стояла неподвижно, глубоко и неровно дыша, такая бледная, что почти сливалась с густым, белеющим туманом. — Это был Женя, — тихо, яростно прошипела она. — Сукин сын. Ублюдок. Я проехала тысячу километров, чтобы больше не видеть его лица, а он… Он… Лукина мрачно взглянула туда, где скрылся мужчина. Быстро обдумав ситуацию, она достала телефон, ввела два адреса и вызвала такси. — Мы поедем ко мне. — спокойно и как бы невзначай проговорила она. — В доме достаточно места, чтобы ты чувствовала себя комфортно. Полякова беспокойно блеснула глазами, проследив взгляд подруги. Они были совершенно одни. Они знали, что они не одни. — Вы?.. — начала Лукина. — Мой водитель будет с минуты на минуту, — прервала ее Полякова. — Не беспокойся. Не за нас. — За меня тоже беспокоиться не нужно. Я разберусь. — Разберёшься, — кивнула Лаура. Продолжить ей не позволил скрипнувший резиной черный седан, свернувший в их сторону, ослепляя огнями фар. — Может и вас подбросить? — Полякова помахала водителю. Лаура Альбертовна взглянула на экран телефона. — Не стоит. Через две минуты будет такси. Розенберг явно нервничала, приобняв ее на прощание. Лукина успокаивающе похлопала ее по плечу. — Все хорошо. Езжайте. — До встречи. — Спасибо за вечер. Машина зашелестела по асфальту. Лукина повернулась к Третьяковой. Она стояла, закусив губу, ища что-то в телефоне. — Пожалуйста, не отказывай мне. — мягко попросила Лаура Альбертовна, отвлекая ее касанием. Осторожно положив руку на ее ледяную ладонь, Лукина тихо выдохнула. — Я хочу ещё выпить. Не заставляй меня продолжать банкет в твою честь в одиночестве. Третьякова подняла глаза, остывшие, ожесточенные, темные. Некоторое время смотрела в лицо Лауры. — Пообещаешь не лезть в мои проблемы, и я соглашусь. Лаура вскинула бровь. Недоброжелательно. Ей пришлось подумать, прежде чем подобрать верные слова. — Я не намерена полночи терзаться сомнениями, добралась ли ты домой. Мое приглашение упрощает жизнь мне же.. — Да или нет? — настаивала Третьякова. Лауре Альбертовне показалось, что ее пробирает мелкая дрожь, то ли от холода, то ли от негодования. — Да. Я не стану вмешиваться в твои дела. По крайней мере, пока ты не попросишь. Такси свернуло на парковку.