Послевкусие дешевых сигарет

Редкие встречи с адвокатом не принесли совершенно никакой пользы темноволосому художнику, а, наоборот, лишний раз только злили его. Тем временем, незаметно для обеих сторон прошел предоставленный им месяц для поиска всевозможных оправданий и доказательств, а следом за ним наступил и сам суд. В меру упитанный, в меру пунктуальный и в меру воспитанный юрисконсульт в зале заседания пытался как-то прикрыть спиной откровенно зевающего и смотрящего куда-то вдаль Дазая. Мастер всем своим видом стремился показать окружающим, что ему глубоко плевать на всю эту дутую чехарду с плагиатом. Мужчина вел себя крайне расковано, не сдерживался в ругательствах и просто всячески привлекал к себе внимание. Будь у живописца возможность и еще большее желание усугубить совершенно безвыходную ситуацию, то он бы непременно закурил сигарету, прямо смотря в светло-голубые глаза позеленевшего от волнения и лжи Кейти, изломанные линии морщин лица которого стали заметно глубже. Неконтролируемая волна дрожи охватила все тело инвестора в момент его ответа с кафедры, начиная с плотно сведенных в тесных туфлях пальцах ног и заканчивая на уровне поддергивающихся от страха губ. Было тяжело дышать, так как завязанный рукой Фицджеральда галстук казался ему тугим, а воздух в комнате пресным. Двумя пальцами блондин пытался немного ослабить серую удавку на шее, но получалось только лишь царапать ногтями шелковую ткань изделия. На обложенном белым налетом языке чувствовался неприятный привкус поднявшегося с пустого желудка сока, кислота которого, прежде всего, разъедала белоснежный ряд нижних зубов. Но от собственного голоса нельзя было убежать. Параллельно с предъявлением обвинения мужчина сжал свободной рукой небольшой серебряный крест, что скрывался за платком в брючном кармане. Как глупо: совершать грех, но при этом надеяться на помощь Бога. Краем глаза он только сейчас заметил, что на запястьях Осаму красовались металлические наручники. Даже при самом малейшем движении живописца их кольцеобразная цепь начинала звенеть, и каждый раз от этого скрежета у Кейти холодели конечности. Однако сам художник, упершись локтями в стол, с каким-то нездоровым интересом рассматривал мешающиеся оковы, думая при этом явно не о словах американца. Тем не менее, по выражению лица его адвоката было видно, что тот буквально сгорал со стыда за безразличие Осаму, но, согласно кодексу профессиональной этики юриста, он не имел никакого права даже дотронуться до плеча своего доверителя. ─ Постарайтесь вести себя более сдержанно, если не хотите оказаться прямо сейчас за стоящей позади вас клеткой, ─ сделав пару глотков минеральной воды, полушепотом все-таки выразил свое возмущение юрисконсульт, ─ на вас итак уже, как на убийцу, надели наручники. ─ Несколько лет назад у меня как-то был опыт ношения подобной вещицы, ─ неприятно прохрустев костяшками пальцев, довольно таки тихо ответил темноволосый импрессионист, ─ правда, в тот раз наше «судебное разбирательство» ограничилось одной ночью в номере отеля и забрызганными моей излившейся спермой простынями, ─ совершенно не следя за своей речью, Дазай употребил крайне неприемлемый для стен здания окружного суда термин, но не испытал при этом ни малейшего зазрения совести. Потрескавшиеся от поцелуя на редкость холодного для Японии декабря, последней главы уходящего года, губы маргинала все еще помнили вкус сигаретного осадка во взбитой со своими собственными выделениями слюне клинического психолога. Как вязко стекала по тонкой и перетянутой черной лентой колье шее рыжего струя молочных капель семенной жидкости коллекционера, пачкая собой его дрожащий кадык, который так и хотелось поймать зубами. Ведь Чуя был как никогда развратен и привлекателен для Осаму в минуты вынужденного сглатывания показавшейся ему кислой, скорее всего, по причине неправильного питания мастера, спермы, от которой пахло далеко не легким запахом спелого каштана, а чем-то более резким, отталкивающим. Но это не остановило психотерапевта от пусть неумелой, но все-таки стимуляции ртом головки мужского полового органа, от проведения кончиком языка по изгибу темно-розовой ложбинки уретры и от легкого укуса за край отодвинувшейся складки кожи… Последний раз, завтракая сегодня у себя дома подгоревшим куском омлета и небольшой плиткой начавшего таять от теплоты ладоней бельгийского шоколада, мастер забыл положить сахар в горький, как полынь, коричневато-серый и отдаленно напоминающий кофе напиток, капли которого мгновенно обожгли его язык. Удивительно, но в этот раз темноволосый мужчина не ощутил никакого вкуса, так как его истерзанный нервным голодом желудок уже не мог нормально перерабатывать еду. Закашлявшись, Дазай уронил погнувшуюся в области последнего зубца вилку на застеленный ворсистым ковром пол, а, когда он наклонился за ней, то случайно наткнулся на до сих пор неубранные осколки разбитого Чуей бокала красного вина, к которому некогда прикасался обветренный и такой же шершавый, как ткань доходящих психологу до запястья перчаток, бархат накахаровских губ, что так и манил провести по нему мозолистой подушечкой пальца. Признаться, мастеру всегда хотелось изобразить своего хьюманарта, танцующим на осколках стекла и срезанных бутонах роз вместе с самой смертью, пришедшей к нему в образе скелета с оборванными кусочками плевры на ребрах. Костлявая кисть нежно обхватила бы корсетную талию психоаналитика, притянув к себе. Пальцы второй руки должны были непременно переплестись с хрупкими пальцами Накахары. Сам же рыжий представлялся ему с отведенной назад головой, прикрытыми глазами, ненамного приподнятыми уголками губ, растрепанными волосами и падающей с его затылка, словно в замедленной съемке, шляпе. Безусловно, эта картина могла бы стать началом серии новых работ Дазая, если бы его не лишили лицензии. За небольшим окном зала суда белыми хлопьями падал первый в этом году снег. Мокрый и смешанный с дождем он стекал по лицам прохожих, увлажняя их ресницы, скатываясь по линии носа и задевая губы. А его капли оставляли после себя ощущение легкой прохлады на коже. Со скамьи, расположенной рядом со стулом истца, по приглашению судьи медленно поднялся известный во всем Токио адвокат-законовед Широ Миямото, обладающий настолько безупречной репутацией, что ее блеск мог с легкостью сравниться разве что только с блеском начищенных туфель. Спокойствие Дазая равнялось его безразличию, так как он, еще раз оглядев зал, не остановил свой взгляд ни на одном лице. Господин Миямото говорил уверенно, быстро и только по существу дела, предоставляя судье все новые и новые доказательства вины живописца, вплоть до самих копий дневников Ван Гога, но параллельно с этим не забывая и оправдывать Кейти, так как, прежде всего он был стороной защиты, а не прокурором. Когда его помощник вывел с помощью проектора на экран специально подготовленные им снимки репродукций работ нидерландского импрессиониста, то в них действительно наблюдались морские мотивы, расплывчатые силуэты сирен, а также художественный стиль Винсента практически ни чем не отличался от техники работы Осаму. Получалось, исходя из речи адвоката, что вложенные его доверителем деньги в проведение серии выставок новой коллекции, включавшей в себя и злополучную «Нимфу», невольно поспособствовали продвижению нелегальной копии картины. Последовавшие после выступления уже непосредственно самого прокурора свидетели со стороны американца говорили кратко и почему-то очень сухо, постоянно переминаясь с ноги на ногу и поправляя небольшой микрофон у стола кафедры. Там присутствовали и члены международный академии искусств, и приглашенный за особенно большой гонорар специалист по живописи, а также, к удивлению самого ответчика, вышла одна из его бывших натурщиц. На груди обычной проститутки из чайного домика Осаму успел заметить тонкую, но довольно дорогую нить перламутрового жемчуга. В официальной одежде обычно разгульная девушка походила на представителя более солидной профессии. Наконец-то на трибуну вызвали и самого подсудимого Дазая. В силу своих полномочий охранник как бы невзначай толкнул мастера в спину, тем самым негласно предупредив его о мерах еще большего ужесточения наказания за его возможное хамство по отношению к внимательно следящим за ним лицу правосудия. Ударив мешающимися наручниками о край деревянного постамента, Осаму нехотя приоткрыл рот для ответа.

***

Накахара сделал глубокий вдох, задержав на четверть минуты дыхание. Раздался характерный щелчок камеры специально оборудованного для проведения флюорографии аппарата, и медсестра вежливо разрешила ему одеться. Розоватые бисеринки нежных, как ткань того самого шелкового покрывала на кровати в загородной мастерской Дазая, сосков клинического психолога от вынужденного прикосновения к пластине стали несколько тверже и бледнее. Рыжеволосый мужчина старался, как можно быстрее застегнуть все пуговицы на кофейного цвета рубашке, а после накинуть на свои плечи больничный халат. На снимке его припорошенных пылью табака легких были отчетливы видны некоторые уплотнения в их стенках. Но, выходя из поликлиники, психоаналитик вновь закурил сигарету, провел ее осыпающимся стержнем по рисунку белых пятен на пленке. Пальцы рыжего смяли опустевшую пачку «Парламента». Если и суждено тлеть, по мнению Чуи, то только вместе с собственной сигаретой. Лента подаренного художником чокера до сих пор украшала тело психоаналитика. Честно признаться, Накахаре более чем понравилось это колье, ведь только с ним рыжий чувствовал себя по-настоящему привлекательным мужчиной. Сбрасывать элегантным движением руки драповое пальто, заходя в ресторан французской кухни в конце рабочего дня, чтобы осушить пару бокалов арманьяка, смотреть в окно и при этом показательно для сидящих за соседними столиками посетителей оттягивать пальцем ремешок ошейника, тем самым лишний раз подчеркивая изящную, словно граф гитары, шею ─ все это изрядно повышало самооценку психотерапевта. Однако оставалась одна важная, но так и нерешенная до конца деталь, как заключительный этап прощания хьюманарта со своим коллекционером. Может, Дазай и опустился на самое дно в погоне за идеалом, но Чуя, в отличие от бывшего партнера, не хотел терять остатки чести. На принятой за плагиат картине были изображены только его обсидиановые глаза. «Vita brevis, ars longa» ─ вот что скрывалось на внутренней стороне нити украшения. В переводе с латыни это обозначало следующую фразу: «Жизнь коротка, а искусство ─ вечно». Ветер трепал распущенные волосы психоаналитика, но сам низкорослый мужчина не обращал на это никакого внимания, уверенным шагом спускаясь к автомобильной парковке, где он в любой момент своего рабочего времени мог воспользоваться служебной машиной, чтобы, например, встретиться с клиентом на дому или отвезти в центральный офис документы. Затушив об подошву ботинка окурок, Чуя уселся на водительское кресло. Он пару раз брызнул темно-синей жидкостью ароматной субстанции на чувствительную область своей шеи, находящуюся чуть ниже мочки уха, а после сбросил короткое смс напарнику по смене о том, что его не будет на рабочем месте до самого вечера. Стянув с миниатюрных ладоней пахнущие дымом перчатки, Накахара наконец-то нажал на сцепление автомобиля, а после повернул ключ зажигания, так как у него уже стояла первая передача. До предполагаемого психологом окончания судебного разбирательства по делу Осаму оставалось примерно около часа. Но рыжему хотелось поскорее выполнить последнее условие негласного контракта в знак благодарности мастеру за наслаждение и в знак одновременного проклятия за боль. Грудь Чуи слегка приподнималась от его частого дыхания, пока тот медленно и смотря в боковое стекло, выезжал с парковочного места служебной автостоянки. В салоне было довольно прохладно, но рыжий не спешил включить радиатор отопителя. По его бледной, с просвечивающимися венами коже рук, подобно инею, покрывающему тонкие ветви дерева, под рукавами рубашки, пробежала вереница мурашек. На долю секунды психотерапевту даже показалось, что его запястий вновь коснулись ледяные пальцы живописца, провели мозолистыми подушечками по выступающей косточке.

***

Не делавший никаких ранее пометок в бумагах судья перед речью-исповедью художника накрепко зажал двумя пальцами левой руки шариковую ручку, начав слабо постукивать ее вытянутым колпачком о стол. Удивительным для всех присутствующих стало то, что Дазай вовсе не кричал о своей невиновности, а лишь сухо отвечал на задаваемые ему вопросы, периодически отвлекаясь на какие-то посторонние вещи. Внутри импрессионист уже давно сгорел дотла, когда на эмоциях разбил стекло картины в галерее, поэтому сейчас мужчине было глубоко плевать на все. Осаму без малейшего стеснения, в подробностях рассказал судье о том, как именно и в каких позах он любил брать своих хьюманартов прямо на вышедших из под его руки портретах, пачкая тела натурщиков краской и кровью. ─ Хьюманарты всегда казались мне вдохновляющей темой для творчества, поэтому на некоторых картинах вы можете лицезреть моих собственных постельных партнеров, ─ облокачиваясь на стол кафедры настолько, насколько ему позволяли это сделать металлические наручники, развязно говорил мастер, ─ Кейти, вы разве не помните и наши с вами "пятничные вечера"? На болезненном и явно измученном лице инвестора после режущих его слух слов художника стали появляться темно-розовые пятна позора, которые мгновенно привлекли к себе внимание рядом сидящего господина Миямото. Американец закусил губу, но не решился подать голос, чтобы даже случайно не раскрыть свой обман. Блондин всего один раз посетил Осаму в момент проведения им «встречи художников», но испытанное в тот момент чувство отвращения до сих пор переполняло акционера, хотя он сам позволил себе отойти от церковных принципов, сексуально связавшись с Фицджеральдом. Рисуя свои картины через грех, импрессионист тем самым очищал холст, чтобы нанесенные им краски оставались светлыми, а изображенные люди живыми, незастывшими набросками. Ведь зачастую, держа в своей руке бокал вина, Дазай откидывался на белый край ванны и просто лил на себя красноватую, как кровь, жидкость, что тоненькими струйками после стекала по линии его живота, остужая тело. В такие минуты ему больше всего на свете хотелось окунуть акварельный листок в подкрашенную воду, а затем кончиком жесткого колонка написать на алкогольных разводах знакомые ему связанные замшевой лентой руки Накахары, который как-то ему сказал, что качественное вино не пачкает бокалы. Но на самом деле насыщенность дионисова напитка зависит от длительности настоя сусла на мезге, а также давности своего производства. «Как по мне, то ты потерял свой внутренний цвет в погоне за несуществующим идеалом» ─ правдивая, но затянувшая все внутренности живописца в узел, фраза вновь всплыла в голове стоящего перед судьей маргинала. Темноволосый мужчина никак не ожидал ее услышать от такой дешевой и способной только на механическую еблю бляди, как Чуи, его бывшего вдохновения. Все идеалы бьются. И иногда их осколки вонзаются в ноги творца.