Послевкусие дешевых сигарет

Чуя уже тысячу раз проклял эту невзрачную каморку художника, которая была настолько омерзительна одним своим видом разбросанных картин, что прогулка под непрекращающимся дождем за дверью могла стать хорошим обезболивающим для расстроенных, словно струны кедровой скрипки, нервов. Молодой психоаналитик хоть и не любил вкус пресноватых капель дождевой воды, но сегодня позволил бы себе немного промокнуть, ведь последняя фраза живописца прозвучала чересчур напыщенно и как-то фальшиво. Рыжеволосый мужчина не верил в то, что кто-то способен назвать его идеалом, так как мизофобы всегда вызывали неприязнь у общества. ─ Может, настало время прекратить этот цирк, Дазай? ─ клинический психолог больше не хотел слушать пустые, словно клетка после улетевшей птицы, слова мастера, ─ для тебя ничего не стоит назвать человека своим вдохновением, идеалом…─ накипевшей ярости изрядно добавляло градус крепкое вино французского производителя, ─ скольким шлюхам ты говорил подобную фразу, чтобы заманить их к себе в кровать? А наутро, дай угадаю, очередное «совершенство» резко теряло свою привлекательность под взглядом твоих осоловелых глаз? ─ дыхание Чуи было довольно прерывистым, но голос звучал чисто, ─ эта схема затерта до дыр, и… ─ Ты, кажется, хотел вернуть мне деньги? ─ в эгоистичную манеру Осаму не входило оправдание. Более того, мужчина никогда не повторял одно и тоже дважды, ─ непривычно видеть проститутку мужского рода, которая так отчаянно стремится избавиться от своего вознаграждения за близость, ─ ладонь правой руки художника медленно скользнула по распущенным волосам собеседника, позволив искривленному рисунку линий на сухих подушечках пальцев вновь ощутить кашемировую мягкость не завитых, а лишь немного секущихся к концу локонов, по-прежнему хранящих в себе запах сигарет и какого-то недорогого одеколона. И эти рыжие, некогда желанные пряди огненными полосками пестрили на побледневшем от холода запястье мастера, перекрывая собой фиолетово-синий клубок многострадальных, зашитых шелковыми нитями вен. Вен, которые отчетливо помнили непередаваемую душевную боль Дазая, что, подобно растекающимся по водной глади лепесткам камелии, блуждала по его кровеносным каналам организма. Каждый шрам, порез и даже трещинка на костлявой руке художника говорила о его подлинном неблагополучии, несмотря на беззаботную, но наигранную жизнь. Наверное, Осаму был самым несчастливым человеком во всем Токио, который изо дня в день пытался подавить свою горечь, рисуя яркие портреты миловидных прелестниц и подтянутых мужчин, мягко намекая опустить ткань сползающего юката чуть ниже. Мастеру было очень важно созерцать обнаженное тело своего арта в момент написания картины, так как девственно-чистая плоть вдохновляла его на шедевр. Он умел находить прекрасное даже в последней дряне, видеть в падших глазах искры былого восхищения и запечатлевать их на холст, тем самым навсегда привязывая к себе натурщика. Мужчина искусно превращал пришедших к нему за заказом людей в свою собственность, которой мог так легко распоряжаться. Вот она, та самая чертова грань между хищником и его жертвой, когда последняя начинает молить не выпускать ее из заточения, а лишь сильнее повернуть серебряный ключик на замке некогда желанной свободы. Должно быть, это и есть полнейшая деструкция своего внутреннего «Я», утеря первозданной личности. ─ Как ты смеешь так просто ко мне прикасаться, ублюдок?! ─ молодой психолог с силой одернул изувеченную кровавыми ошибками необдуманных действий руку Дазая, тем самым позволив распаленным волосам бегло очертить полукруг вдоль разбитых костяшек выступающих фаланг пальцев собеседника, ─ думаешь, что сможешь снова меня подкупить своими развратными действиями, как тогда на выставке? ─ в его синих глазах больше не наблюдалось былое очарование прелестного хьюманарта, который раньше служил смятой подкладкой под минутные конвульсии мастера, ─ подавись же своим мусором! ─ с этими роковыми, режущими по настоящим чувствам обоих мужчин словами Чуя извлек из кармана халата потрепанный конверт, который все это время выступал прямым катализатором как ссор, так и постельных моментов. Оборванные кусочки смятых иен мгновенно разлетелись по всему полу, ненароком проехавшись по бежевым брюкам художника. Это был стимулирующий денежный бонус Осаму за портрет одной корейской модели. Правда, рисовать по фотографии художник наотрез отказался, а, встретившись в живую с двадцатилетним айдолом гламурных фотосессий и однотипных постов под фотографиями своих ног в социальной сети, он сразу же вступил с ней в интимную связь, после чего размер гонорара удивительным образом увеличился вдвое, но качество работы, наоборот, ухудшилось, так как живописец терпеть не мог «стеклянных пустышек». ─ Ты слишком предсказуем, ─ скользкие пальцы маргинального художника медленно развязали тонкий пояс мокрого плаща, ─ неужели все неврастеники настолько примитивны, что я могу абсолютно точно назвать любую их реакцию? ─ песочного цвета материя верхней одежды ловко обнажила торчащие плечи Дазая, предоставив незваному гостю возможность лицезреть прилипшую к худой груди рубашку, полностью просвечивающую эластические бинты, ─ меня тошнит от твоего общества, ─ по подбородку Осаму сочились холодные капли воды, смешанные с мелкими комочками грязи, ─ да и дерешься ты как девчонка. Пощечина ─ слишком банальное действие со стороны мужчины, ─ след от удара пятерней приобрел темно-розовый цвет, оттенив выступающие скулы живописца. ─ Ты хочешь, чтобы я действительно тебя избил?! ─ раздраженно прыснул доведенный до грани возмущения психоаналитик, ─ а потом СМИ снова будут галдеть о несдержанности клинического психолога? ─ рыжий практически перешел на повышенные тона, позволив себе наконец-то полностью выплеснуть на мастера все отрицательные эмоции и злобу, которые разрывали его сердце, как стебли роз, что обычно прорастали в душах шестнадцатилетних влюбленных подростков, ─ нет, такого счастья я тебе не доставлю. Говори, что хочешь, Дазай. Все равно это наша последняя встреча, ─ мужчина наскоро надел темную шляпу и немного пошатывающейся походкой направился в сторону выхода, но печальная нота в голосе темноволосого импрессиониста заставила его почему-то помедлить. ─ Художник, как и самоубийца, никогда не будет бросаться словами по поводу своего источника вдохновения, Чуя Накахара. Но ты реально идиот, если думаешь иначе. Обернуться, заглянуть в цвета подогретого шотландского глинтвейна глаза, мягко поправить развязавшийся боло галстук, обрамляющий своими черными похоронными лентами изумрудный кулон иностранной сборки ─ будет еще одной губительной западней для вновь взращенной из пепла сгоревших чувств гордости Накахары. Ведь если рыжеволосый мужчина уступит сейчас, пойдет по семенящей нити каната, словно главный герой знаменитого фильма «Прогулка» Филипп Пети, решивший однажды совершить смертельный трюк между небоскребами Нью-Йорка, то непременно сорвется и еще больше разобьет свое фарфоровое тело о последующую после очередной унизительно-приятной близости грубость Дазая. Нет ничего более ужасного для Чуи, человека, выросшего в грязном приюте и ставшим из-за этого мизофобом, чем знать, что партнер имеет его тело только потому что хочет удовлетворить свое творческое либидо посредством разделения постели по расчету. И быть живым артом в лапах бессердечного пса-Осаму ─ это не только полностью признать его ведущую власть, но и взять на себя большую ответственность, так как не каждый человек сможет до последнего находиться рядом с тем, кто ежедневно причиняет боль: физическую или душевную, сильную или слабую, приятную или губительную. Тем не менее, Дазай хоть и являлся настоящим лжецом, скрывающим истинный облик под праздной маской равнодушия, но его последнее предложение в диалоге заключало в себе смысл того, что художник был все-таки честен перед своим бывшим вдохновением, назвав его идеалом и увидев в нем неповторимую красоту своей собственной Венеры Милосской. Как завороженный темноволосый мужчина всегда с неподдельной страстью впивался в сморщенную кожу бисеринки соска чувствительного психоаналитика, слегка оттягивал ее, покусывал, зная, что в глубине души Чуи это нравилось, и он был готов раскрыться на самые извращенные оральные ласки. Возможно, в те минуты рыжий и хотел стать таким же грязным и порочным, как его партнер, но сам себе боялся в этом признаться, так как он до сих пор помнил свои худощавые руки, по которым пузырившимися каплями стекала чернь. Образ маленького мальчика, жмурящего свои синие глазки-разводы гжели от вида убитого мафией человека и воодушевленно сжимающего пожелтевшие страницы книг полюбившегося ему Артюра Рембо в дни, проведенные у продавца, навечно отпечатался в холодном мозгу взрослого Накахары. Он боялся снова довериться людям. ─ Ищешь предлог, чтобы я остался? ─ не поворачивая головы, сухо бросил молодой психолог, мысленно проклиная себя за то, что он до сих пор еще не хлопнул дверью, а стоял здесь и добровольно поддерживал бессмысленный разговор с этим высокомерным эгоистом. ─ Ищешь предлог, чтобы я остановил? ─ зеркальный ответ не заставил себя ждать, и живописец совершенно спокойно воспринял минутное молчание своего собеседника, ─ реши для себя сам, Чуя, что ты хочешь или не хочешь конкретно здесь и сейчас, а не живи прошлым, которого больше нет, ─ Дазай словно читал мысли рыжеволосого гостя. «Докажи, что ты не врешь, ─ до резкого хруста собственных костей сжал кулак Чуя, как бы мысленно представляя перед собой тонкую шею неполноценного, ─ и я сделаю свой выбор». Однако он не произнес эту фразу вслух. Рыжий был полностью уверен, что импрессионист не сможет оправдать свое пустословие действиями, а только рассмеется в ответ. И его меланхоличная, способная перерезать горло улыбка надменно заиграет на смоченных чахоточной кровью губах. А карие, напоминающие крылья сожженных мотыльков глаза с ледяным безразличием заглянут прямо в душу, пронзят безропотное тело психоаналитика своим каменным взглядом садиста. Если бы только можно было заставить человека страдать не от щекочущих легкие шелковистых лепестков опадающей сакуры, а от разрезающих, словно бритва, багряных шипов роз, то Накахара бы уже очень давно задохнулся от своего собственного бессилия перед непоколебимым доминированием Дазая. Даже сейчас, находясь под одной крышей, обоих мужчин разделяли друг от друга всего несколько шагов длиною в вечность. ─ Я не люблю, когда заставляют ждать, ─ низкий голос художника, подобно старому вину, медленно пьянил и без того хмельную голову запутавшегося в себе Чуи, ─ либо научись принимать мою жестокость как благодать, либо…─ перевязанная ступня живописца мягко наступила на испорченные деньги, и его синие жилы-черви еще больше натянулись от несмелого шага, невольно напомнив мастеру день, когда разноцветные осколки разбитой бутылки впервые пронзили его нежную кожу ноги, ─ мне придется уничтожить тебя как лучшее полотно своей коллекции: сжечь абсолютно все картины, написанные под впечатлением от близости с тобой, ─ правая, разрисованная кровянистыми набрызгами рука Осаму вновь коснулась напряженных, но таких изящных пальцев клинического психолога, после чего медленно расцепила их, ─ я плачу жизнью за каждую свою работу, и все они мне стоят половины рассудка, ─ костлявая кисть Дазая с силой сдернула вельветовую материю перчатки, тем самым обнажив омерзительную на ощупь кожу шершавых рук мизофоба, которую ему больше всего на свете хотелось сейчас ободрать, расцарапать и усеять влажными поцелуями, переходящими в настоящие укусы. Ничто еще так никогда не возбуждало мастера, как побелевшие и слоящиеся ногти психоаналитика, эти синеватые полосы на длинной пластине, которые так и манили темноволосого мужчину обласкать их языком. Жаль, что Чуя никогда уже не узнает, сколько огня и страсти с момента их последней встречи был вынужден подавить в себе художник, борясь с великими соблазном позвонить в «чайный домик» и воспользоваться услугами гейши. Блеклые, привезенные из Венеции витражи огромных окон болезненно слепили уставшие глаза Накахары. Букет желтых хризантем, символа Японии, растекающимся пятном выделялся на фоне белых стен небольшой прихожей, напоминающей католический храм. Полукруглая, выполненная из крепкого дуба арка полностью закрывала собой начало миниатюрной, но довольно привлекательной люстры, состоящей, правда, из одних свечей и железного каркаса. ─ Наша связь всегда будет грязной, Осаму Дазай, ─ хрупкое тело, словно свечка, начинало таять от мимолетных касаний бывшего партнера, а кислый осадок во рту после французского «Пино-нуар Розе» уже полностью смешался с подступившей к корню языка желчью, ─ я презираю тебя, ─ несмотря на противоречивость слов, курчавая голова молодого психолога медленно откинулась на мокрую грудь живописца, кашемировые пряди волос игриво задели перебинтованную шею. Ладонь сжала ладонь. Hurts ─ Illuminated

***

В накуренном зале изящного театра Варьете, недавно открывшегося в Сибуе, постепенно затухали лампады, и все зрители осторожно всматривались в темноту в слабой надежде на чудо. Молодой, как кровь с молоком, загорелый француз услужливо поклонился гогочущей публике. Конферансье механическим голосом назвал его имя. Серые, словно земля, хвосты длинного фрака артиста мягко проехались по мраморной скамье перед контрабасом. Одернув костюм, мужчина бережно провел по светлой поверхности своего инструмента, а его смуглый рот исказился в мимолетной усмешке. Правдива пословица о том, что музыканта невозможно отделить от музыки его страны, так как в каждом смелом движении смычка артиста по дрожащим струнам скрывалась определенная атмосфера Марселя ─ его родного города. Более того, контрабасист прославился на весь мир тем, что он уже три года переигрывал классические арии из французских опер в более быстром темпе с использованием элементов рока. Именно по его кавер-музыке и был поставлен популярный среди европейцев мюзикл «Красное и черное». Да, мужчина отчетливо помнил, как несколько раз перезаписывал свою игру на том моменте, где главный герой либретто, отверженный всем миром, так отрешенно смотрел на тускнеющий портрет Наполеона, с ужасом сравнивая себя с ним. Но подавленный Кейти совершенно не следил за тем, что происходило на сцене. Все его мысли поглощал подстроенный им же инцидент с ложным обвинением Дазая в плагиате. Американец действительно наступил на хвост своей собственной совести, покорно согласившись выполнить прихоть самого дорогого в его жизни человека, отношения с которым он мог сравнить с удачно приобретенной на бирже акцией. Фицджеральд сидел по правую руку от инвестора, но был так же равнодушен к чарующей игре музыканта. Его спущенный галстук слегка обнажал в меру выступающую ключицу, на которую блестящими каплями стекал пот с шеи. Лидер компании был явно чем-то недоволен. И причиной тому выступала, скорее всего, чрезмерная медлительность светловолосого компаньона. Юджин, казалось бы, специально оттянул время до последнего дня, чтобы все-таки избежать созыва суда присяжных, да и вообще он хотел обойтись без судебного процесса, так как понимал, что оговаривал невиновного человека по статье о нарушении авторских прав. Осаму Дазай, хоть и был последней сволочью в глазах многих обиженных им людей, но Кейти до сих пор испытывал к нему пусть не уважение, но определенную благодарность за их совместное сотрудничество. Он отчетливо помнил, как однажды импрессионист написал его портрет, на котором идеальными казались даже тонкие линии лицевых морщин инвестора. Впервые за всю свою жизнь неуверенный в себе акционер признал себя красивым. ─ Что вы планируете делать дальше, мистер Фицджеральд? ─ пригубив «Абрау-Дюрсо» для храбрости, осторожно поинтересовался светловолосый мужчина, опустив свой взгляд на сцепленные пальцы аристократа, ─ Осаму-сана и так уже лишили лицензии художника. Может, не стоит забирать у него еще и человеческое достоинство? Платиновые волосы Фрэнсиса были аккуратно зализаны назад, и лишь несколько волосков выбивались из его строгой прически. ─ Тогда мне придется отнять его у вас, послушного в прошлом мальчика, воспитанного по католическим догматам, ─ музыка француза начинала набирать обороты, тем самым повышая общее давление в зале, ─ когда ты уже запомнишь, что деньги ─ это твой единственный закон, ради которого игра всегда будет стоить свеч, и ни в коем случае нельзя пренебрегать им. К тому же на неоправданные выставки этого ублюдка ты потратил мои финансовые средства, а не свои, ─ его рука буквально выхватила бокал собеседника, чуть ли не разлив вишневую жидкость на новый костюм инвестора. Кажется, голос «Великого Фицджеральда» прозвучал достаточно громко, так как рядом сидящие люди стали с непониманием оглядываться за них. Конечно, трудно было встретить человека во всем мире, который бы не знал самого востребованного миллиардера в Соединенных Штатах. ─ И как часто вы ломаете хребты людям ради удовлетворения своего собственного «эго»? ─ несмотря на все свои чувства к лидеру компании, американца несколько напрягала всепоглощающая любовь Кея к размеренному звону золотых монет, ─ знаете, доллар никогда не упадет так низко, как некоторые люди в стремлении получить его. ─ Говорить чужими цитатами ─ это будто пить чужое вино, ─ нежно-розовые губы мужчины практически коснулись прозрачного стекла винной рюмки, ─ вроде и вкус тот же, да только брезгуешь опустошить стакан, которого уже касался чей-то рот, ─ аристократ с отвращением отстранился от нетронутого им напитка. В груди инвестора что-то оборвалось. Он больше физически не мог находиться рядом с избалованным роскошью магнатом, который только и делал, что всячески оскорблял его личность взамен на призрачную возможность раз в несколько месяцев почувствовать себя чуточку счастливее, проснувшись не одному в постели.